Анатолий Анатольев
Удивительные истории семьи Мастаковых
– Да, рядом с нами были и в дружбе всегда ходили Звенигородские, Карачаевские, Козельские, Торусские… много их было! Где они теперь, неизвестно… – с грустью закончил он своё повествование.
– А кто-нибудь из близких остался в Москве, Владимир Денисович? – в тон ему вопрошал Николай.
– Да, есть один могиканин – настоящий князь Воротынский Венедикт Гаврилович! Он и университет закончил в Германии, и службу при царе вёл на высоком уровне – был одно время даже заместителем министра, и орденов и медалей – полная грудь, да и друзей у него, почитай, было пол-России! И живёт в Москве, не уехал, хотя многие покинули родину! Но об этом шибко нельзя распространяться, хотя лет ему уже давно за восемьдесят, а у меня – старого подпольщика и большевика – репутация безукоризненная! – выпалил почти скороговоркой Владимир Денисович.
– Так, а братья или сёстры ваши есть? – не прерывал разговора Мастаков.
– Нет, есть две тётки где-то под Черниговом в имении, но я давно о них ничего не знаю. Вот закончится война на югах, попробую разыскать их или хотя бы их могилки.
– Ну а родители-то ваши, Владимир Денисович, хотя бы живы?
– Нет, они давно сгинули. Отец долго болел, да и старый он был, когда я родился, ему уже было за пятьдесят, – пояснил начштаба, – мать тоже слабенькая была – долго не продержалась одна. Схоронил их ещё до революции…
Несколько раз они обсуждали обстановку в Туркестане. Отмечали чрезмерную религиозность населения и сильное влияние духовенства и исламской религии на распространение националистических течений с различными оттенками экстремизма.
– Вот, понимаешь, Коля, хоть части Красной армии и войска ОГПУ наносят ощутимые удары по бандам басмачей, а они всё множатся и множатся! Как ты думаешь, за счёт чего это происходит? – вопрошал Воротынский.
– Конечно, за счёт поддержки внешними силами! Иначе так долго это не продолжалось бы! – в тон ему высокопарно отвечал Мастаков.
– При этом смело могу отметить, что особенно стараются помочь и насадить старый режим правящие круги Турции, Афганистана и Китая, правильно? – клеймил позором соседние страны Владимир Денисович.
– И не только они одни! А Англия и Франция? Ведь они поставляют главарям басмачества оружие, боеприпасы, военное снаряжение и деньги. Да и инструкторов военной подготовки и разведывательного дела мы захватывали несколько раз, – аргументированно добавлял Николай.
– Ну а внутри – баи, беки, вожди племён, влиятельные религиозные деятели тоже подбивают весь народ. Они лишились своего господствующего положения и открыто выступают против советской власти. Кроме того, они поднимают бывших своих подданных на сопротивление и поддержку басмачества, – заключил политбеседу Воротынский.
В другой раз они обсуждали природу и условия жизни в песках и горах.
– Не знаю, как ты, а вот я точно не стал бы жить там. Летом такое пекло, что мозги все расплавляются и закипают. То ли дело у нас, в умеренном климате! – рассуждал Владимир Денисович.
– Да уж, когда жара, то спасу нет. У них хорошо, когда весна: дожди прольют, всё цветет и пахнет. Только не дай бог очутиться в это время на болотах – враз подхватишь какую-нибудь хворобу! – дополнил Николай мнение начштаба.
– Зато в долинах рек какие оазисы, какие фрукты и овощи! Сказка! У нас такие никогда не вырастут, разве только в теплицах или парниках, – критически оценил Воротынский обсуждение климатических особенностей Туркестана.
– Ну, это вы зря так, Владимир Денисович! Вы, наверное, не в лучшее время бывали в тех краях или слишком были заняты штабной работой, – продолжил начатую тему Николай, – а мне пришлось потаскаться в разное время: и плутал, и в окружение попадал, и вплавь уходил… Всё было…
Помолчав некоторое время, Мастаков стал вслух вспоминать не только оазисы под Чарджоу, где росли густые ароматные виноградники, помогавшие ему в своё время прятаться в тылу неприятеля, но и зелёные долины Хорезмского оазиса.
– А какие там сочные и вкусные дыни росли! – не переставал восхищаться Николай…
– Ты, Коля, лучше вспомни, какие дикие паводки там бывают! Мы несколько раз попадали в такие ситуации при таянии снегов и проливных дождях. Сколько народа и продовольствия тогда угробили! Страх! Это тоже нельзя забывать, – с критической оценкой поддержал соседа по палате начштаба.
– Если уж про страх говорить, то вот настоящий страх – это когда верблюжьи колючки – янтас – распорют штанины и исколют всю задницу! Или попадёшь на гигантские злаки – эриантус, – поведал свою осведомлённость Мастаков.
– А чем тебе злаки не угодили? – спросил начштаба.
– Да в них трудно прятаться. Даже ходить тяжело. Стволы толстые, широкие, часто растут. Чтобы пройти, надо их сломать, а это дополнительный шум. И сразу же засветишься! – пояснил разведчик.
Они много и часто спорили, убеждали друг друга, но все их доводы однажды рассыпались, как хрупкая стеклянная ваза, упавшая на пол…
Однажды Мастаков пошёл на процедуры. Медсестра Вера сделала ему укол, от которого ему стало плохо. Николай потерял сознание и завалился на пол. Верочка бегала вокруг него, причитая: «Ну миленький, ну Колюнечка! Ну поднимись, ну прошу тебя. Ну хочешь я всё сделаю для тебя, только очнись? Ну не помирай же ты, ради бога!»
Постепенно Коля вышел из критического состояния, но старался не подавать вида, что всё слышит и всё осознаёт. Он замер, как когда-то в бою в разведке перед налётом или наступлением. До него постепенно доходила суть сказанных медсестрой слов, а она продолжала: «Ну вот, появился один красивый толковый парень, в которого влюбилась, а теперь вот угробила его! Эх, не везёт мне, что за чертовщина! Что же делать? Надо срочно бежать за Истоминым, может, он выведет его из комы».
Смахнув слезу, Верочка быстро выбежала из процедурной, но доктор Истомин в это время находился в другом корпусе и не мог ей помочь. В расстроенных чувствах она вернулась в процедурную, где на полу в том же положении лежал и тихо посапывал Мастаков. Она присела перед ним, наклонилась и попыталась сделать искусственное дыхание…
Он обнял её, сильно прижал и поцеловал. Сколько это явление длилось, неизвестно… Всё произошло так стремительно и спонтанно, что они сами даже ничего не поняли…
– Так, больной, что это вы здесь разлеглись прямо на полу? – спросила медсестра.
– Мне было очень плохо, и я потерял сознание, – краснея, пролепетал Коля.
– А сейчас вам лучше стало? – не унималась строгая работница госпиталя.
– Да, я, кажется, пришёл в себя и мне уже лучше, но пока ещё не совсем, – соврал Николай.
– Но это нехорошо, что вы разлеглись на полу! Вы так простудитесь! – продолжала Верочка.
– Да, я знаю. Сейчас я попробую встать. Ну вот, кажется, получилось, – уже чуть бодрее отвечал Мастаков.
– Тогда возвращайтесь в палату, – приказала Вера.
– Как скажете, вы же тут начальник! – почти шёпотом произнёс Николай.
– Да какой я начальник? Вот довела вас, Николай Степанович, до потери сознания! Слава богу, что всё закончилось благополучно и вы живы-здоровы!..
Немного помолчав, она продолжила:
– А целуетесь вы прекрасно! Хоть и были без сознания. Спасибо, вам!
– И вам спасибо! Я давно не целовался! А так приятно! – смущаясь произнёс Николай…
Вернулся он в палату окрылённый и взволнованный; щёки слегка горели, а глаза сияли новым светом – светом жизни, на что Воротынский сразу же поставил обоснованный диагноз.
– Ну что, нацеловался с Верочкой? – в упор спросил он.
– Откуда вы знаете? – недоверчиво ответил Николай.
– Да неоткуда; разведка донесла! Ты посмотри на свою физиономию в зеркало, и сразу же станет всё ясно! Светишься, как майская рожица в солнечный день! Я рад за тебя, Коленька! – заключил Владимир Денисович.
Да и сам Николай немного пересмотрел своё поведение, стал более доброжелательным и менее желчным, чем ранее. Он понял, что ещё не всё потеряно. Что, может быть, можно ещё пожить в полную силу!
И ещё минуло несколько дней. За это время Николай несколько раз беседовал с Верочкой. Она действительно была интересной и увлекающейся натурой: мечтала поступить в мединститут, так как считала среднее медицинское образование только лишь промежуточным этапом; хотела заниматься наукой и создать что-нибудь новое прогрессивное типа лекарства или бальзама от всех-всех болезней. Она рассказала о всей своей семье Лебедевых, о родителях – школьных учителях в Соль-Илецке, о брате, живущем в Одессе и служащем на каком-то большом океанском лайнере механиком. О тётке, которая живёт в Оренбурге и приютила её после окончания фельдшерско-акушерского училища.
Мастаков же, в свою очередь, поведал Верочке о своих родителях и сёстрах, о жизни и учёбе в Москве, о службе в Туркестане, о глупой болезни и смерти своего друга.
Они явно симпатизировали друг другу, но Николай не выдавал своей тайны, которую подслушал в порыве откровения после падения на пол. Однажды он попросил её разрешения на поцелуй, но Вера отнеслась к этому предложению отрицательно. Засмеявшись, она сказала ему, что разрешит целоваться ему столько, сколько он захочет, только в том случае, если он женится на ней. В противном случае ни-ни, на что Мастаков совершенно прямолинейно ответил: «Вот, Верочка, если вылечусь когда-нибудь полностью, то я тебя обязательно найду и женюсь! Ты только дождись!»
– Хорошо, хорошо! Я буду ждать! – чуть смущаясь и краснея, ответила медсестра.
Пролетели две недели пребывания в госпитале. Ощутимых изменений в состоянии Мастакова не было, и на объединённом врачебном консилиуме было принято решение комиссовать его. Доктор Истомин объявил ему об этом и сказал, что очень сожалеет, что не смог помочь хорошему парню. Лицо его при этом было весьма грустное и стыдливое. Наверное, он вспоминал о первом споре с этим молодым разведчиком, который оказался прав на сто процентов…
В эти же дни и Владимиру Денисовичу Воротынскому вышло предписание срочно прибыть в расположение дивизии на Туркестанском фронте. Он уже забросил костыли и ходил достаточно быстро, опираясь на массивную деревянную палочку, которую предусмотрительно приобрел на центральном рынке. Так что палата освобождалась.
На прощание они обменялись адресами и, обнявшись и пожелав друг другу всего хорошего, расстались. Владимир Денисович дал Николаю свой московский адрес, а взамен получил два адреса: московский, где проживала его старшая сестра Ариадна Степановна, и деревенский тёткин адрес в Челябинской области, куда собирался отправиться Мастаков после демобилизации. Кроме того, Николай выпросил у Веры её адрес и на всякий случай оставил ей свои координаты. Так закончилась его служба в Красной армии и последнее пребывание в военном госпитале.
Излечение от малярии
Из госпиталя поехал Николай прямиком в деревню, к своей тётке Варваре Дмитриевне Мастаковой, двоюродной сестре отца, что жила на Южном Урале. Он раньше бывал здесь и знал радушие и доброту этой родственницы, которая по стечению обстоятельств так и прожила жизнь одна, без детей и мужа. Она очень любила Николая, поэтому всегда принимала приветливо и тепло. Было ей уже далеко за шестьдесят, но она уверенно вела своё хозяйство: садила картофель и другие овощи, разводила кур и гусей, выращивала поросят. Кроме того, у неё было две козочки, которые давали замечательное целительное молоко…
Состояние Коли было дрянное: озноб и лихорадка пробирали его насквозь. И хотя стояло в разгаре лето, бывший разведчик ходил закутанный в тёплый полушубок, чем вызывал насмешки деревенской детворы:
– Глянь, глянь, опять чучело идёт. Потеха! – смеясь и тыча в него пальцами, потешались над ним пацаны, бегавшие по грязной пыльной дороге босиком, в одних трусах.
– Ну и мужик! Зима-лето попугай, зима-лето попугай, сиди дома, не гуляй! – дразнились, не умолкая, ребятишки.
И ему, отвоевавшему четыре года, имеющему высокие награды, было обидно до слёз, что он не может даже поговорить с ними по-человечески, не может им объяснить, что он пережил и что переживает сейчас из-за своей слабости и бессилия. Его трясло и ломало. Он останавливался, садился на какой-нибудь подходящий пень или бревно, благо они возле каждого двора имелись в избытке, и, сжав губы, пережидал приступ.
Так прошла неделя. Мастаков изучил почти всю деревню, исходив её вдоль и поперёк. Он несколько раз доходил до леса, но в тени тёмных сосен ему становилось хуже, быстрее подступала и без того изматывающая дрожь. С противоположной стороны деревню небольшим полукругом опоясывала небольшая быстрая речушка Степнянка, но её шумливое журчание также ускоряло приступ лихорадки…
Николай чувствовал, что он вот-вот может сорваться в реку или просто застрелиться. Болезнь настолько скрутила его, что никакие тёткины отвары, травы и снадобья не действовали.
Как-то раз, обходя деревню, он присел на бревно около старой покосившейся избы. Ограды не было, и он увидел, как к нему из дома вышел весь седой и морщинистый старик Фаддей. Одет он был в грязную рубаху и неаккуратно заштопанные суконные штаны. На ногах – на босу ногу галоши.
Подойдя ближе, он спросил:
– Ты Мастаковой, что ли, племяш? Гм… Лихоманка, знать, замучила. Гм…
– Да, дедушка Фаддей, замучила, сил нет. Вот решил так: ещё недельку помучаюсь и пулю в лоб! Надоело всё!
– Ну и дуралей! – вспылил старик. – Если ж ума нет – дуралей! Это ж супротив Бога – лишать живого человека жизни! А ты ж ещё молодой. Надо ж, глупая голова, какая! – не унимался дед.
– Да не могу я жить так. Мне б работать, что-нибудь полезное сделать, а я как инвалид безрукий, весь колочусь. Тяжко мне, тяжко, – грустно выдавил из себя Николай. – Вот и сейчас опять приступ будет, и всё чаще и чаще…
– Ты, видать, и впрямь дуралей! Что это за болезнь, лихоманка – это ж не болезнь, а так… – и он сплюнул в сторону. – Да она ж лечится так быстро, ты что ж, не знаешь, что ль?
– Знать-то знаю, но хинина сейчас во всей стране нет. Да и лечит он не насовсем, а только немного уменьшает трясучку. Нет, дед, это не так просто.
– Нет, нет! Одно вижу, дуралей ты. Хинин говоришь! Вот башка чем набита. Да твой хинин-говнин разве от лихорадки спасает? Да он же только от мух и комаров.
– А ты, дед, знаешь другое лекарство, что ли? – спросил обескураженный таким откровением Николай.
– Э-э-э…Гм… Да я ж, соколик, и не только про то знаю… Гм… Хочешь, быстро-быстро вылечу? Через день будешь здоров как бык? – продолжал с приоканьем старик.
– Конечно, хочу. Только врачи в госпитале почему меня списали? Потому что нет способа избавиться от малярии. Один тут конец – гроб!
– И ты – дуралей, и твои коновалы – дуралеи. Если мозги на месте и понятие имеется, всё можно, – глядя куда-то в сторону, приговаривал дед… Он помолчал несколько минут, как бы раздумывая о том, сможет ли этот отставной вояка выдержать то испытание, которое должно привести к излечению от коварной болезни, а потом продолжил диалог.
– Вот завтра утром, на рассвете, как только курочка снесёт яйцо, заверни его в теплую тряпку или варежку и дуй ко мне бегом. Платочек захвати, ну и всё. Только знай, больно будет, но надо терпеть – иначе лихоманка не отступит.
– Да я терпеливый. Четыре года воевал, натерпелся всего, выдюжу, – проговорил, еле сдерживая надвигающий приступ, Мастаков и, поднявшись с бревна, поплёлся в сторону тёткиного дома.
Поутру, завернув только что снесённое яйцо в вязанную варежку, он отправился к деду Фаддею, который уже поджидал у своего дома. Он взял тёплое яйцо, разбил его и вылил содержимое на землю. Затем ловким, каким-то необъяснимым движением, освободил подскорлупную плёночку от известковой оболочки и произнёс:
– Ну, герой, какой тебе палец не жалко? Давай один.
– Да хоть все забери, дед, не жалко, лишь бы вылечиться, – в тон ему смело ответил Николай Степанович.
– Ну, давай вот этот, средний. – И он быстро обмотал средний палец левой руки плёночкой, поверх которой замотал и плотно завязал белым полотняным платочком.
– Не туго, не слабо? – спросил Фаддей.
– Нет, нормально.
– Надень на палец варежку, да нет же, не так, оберни палец – пусть в тепле будет, – наставлял лекарь своего пациента, – ну вот, Миколай, терпеть надо целые сутки, завтра на рассвете и придёшь ко мне. Раньше не приходи! Не выдюжишь, так и будешь хворать, а вытерпишь – будешь здоровым. Ну, бывай.
Коля недоумевал, как эта тоненькая шкурка не шкурка могла излечить. И почему на палец намотал её дед. И что такого сложного, чтобы не выдержать сутки с завязанным пальцем? Он пошевелил средним пальцем – никаких изменений, всё как было и раньше, только вот замотан сильно и чуть теплее от варежки. Прошло чуть больше часа, и палец стало покалывать, пощипывать. Ещё через некоторое время появилось в пальце жжение, а к обеду палец, казалось, весь горел. Кое-как перекусив, Николай выскочил на улицу и стал ходить вдоль неё быстрыми шагами. Впопыхах он забыл надеть полушубок, но холода не ощущал, было не до того. Палец уже «гудел» и захватывал всё его внимание. На что-либо другое у него не было сил…
К вечеру боль и горение усилились настолько, что прилёгший было на печь Николай выскочил из дома и помчался что было мочи. Он обегал деревню по кругу вдоль реки и леса. И ни шумевшие деревья, ни журчащая река не вызывали в нём, как раньше, чувства приближения приступа лихорадки. Ему было жарко без шубы, а мысли были направлены только на одно: как бы дотянуть до рассвета, как бы выдюжить…
Наступил рассвет. Обессиливший Мастаков, превозмогая боль, завершая последний круг вдоль реки и леса, подбежал к избе деда Фаддея. Тот уже был на дворе и спокойно следил за приближающимся Николаем.
– Ну што? Выдюжил? Это хорошо. Гм… Давай руку, – спокойно, чуть равнодушно произнёс дед.
Николай, тяжело дыша и еле переводя дыхание, протянул руку старику. Тот последовательно развязал тёплую шерстяную варежку, платочек с присохшей к нему яичной плёнкой и освободил палец, который покрылся большим водянистым волдырём.
– Так, так! – восторженно заключил дед Фаддей. – Ну, вот и конец твоей лихоманке. Вот она вся где, видишь? – сказал дед, показывая раздувшийся палец. – Сейчас все и прикончим.
Он резко, с оттяжкой надавил на волдырь, из которого вытекла жижа.
– Ой, о… – прокричал от неожиданности Николай.
Дед Фаддей додавил всю жижу из волдыря и, намочив платок «первачом», загодя поставленным в бутылке возле бревна, приложил к пальцу.
– Да ты действительно герой. Такое не каждый выдюжит. Ну, глотни пару глотков да иди, отсыпайся. Ночь-то всю прокуролесил… Гм… Я за тобой посматривал. Гм…
Проспав почти сутки, Николай Мастаков навсегда распрощался с коварным недугом и больше никогда не помышлял расставаться с жизнью по собственной воле. Ещё он часто вспоминал, как во время войны в Туркестане командовал разведотрядом, как мотались они дни и ночи по горам, степям и болотам. Как подхватил он там эту пренеприятную болезнь, называемую малярией. И как его, боевого командира, списали вчистую, так как на заре советской власти не было достаточно хинина, не было знающих врачей, не было условий в больницах. И как простой малограмотный дед Фаддей излечил его раз и навсегда…
Возвращение в Москву
Погостив у тётки ещё пару дней, в начале сентября Мастаков отправился в Москву где его ждали сёстры. Перед этим он написал несколько писем, одно из которых было адресовано Лебедевой Вере Александровне. Он кратко описал его пребывание в деревне Степнянка и счастливое выздоровление усилиями и знаниями старика Фаддея. Также он попросил её передать привет доктору Истомину, который, к сожалению, почему-то не изучает опыт народных мудрецов и методов исцеления, хотя этот опыт бесценен. Попросил также Николай ответ ему переслать на московский адрес по месту проживания его старшей сестры Ариадны Степановны. Послал он письмо и Владимиру Денисовичу в Туркестан, с аналогичным содержанием, пообещав, что, может, скоро он вернётся на службу и они увидятся…
Через два дня Николай был в Москве, на Казанском вокзале. Денег у него было достаточно, так как перед демобилизацией ему выплатили большую сумму отпускных и расчётных средств. С вокзала он сразу отправился по магазинам. Купив разных продуктов и по цветастому платку каждой из сестрёнок, он проследовал на трамвае в сторону Коровинского шоссе. Здесь, на окраине столицы, и жили его сёстры.
Двухэтажный дом он нашёл сразу. Оказалось, что в этом доме жили когда-то до революции хорошие знакомые его матери. Именно у них в одной из комнат и расположились сестры Мастаковы. Со временем бездетная хозяйка умерла, оставив всю обстановку и утварь сестрам. Коля постучал в дверь и, не услышав ответа, дёрнул за ручку. Дверь открылась на себя. За ней была ещё одна дверь, которая открывалась внутрь. Он постучал ещё один раз, кто-то за дверью спросил: «Кто здесь?»
– Это я, Николай Мастаков! – твёрдо по-боевому ответил Николай.
Лязгнул засов, и открылась дверь. На пороге стояла его старшая сестра Ариадна. Очень худая и бледная, только впалые глаза, когда-то такие озорные и всегда неунывающие глаза ещё как-то напоминали о той, которая вырастила их после потери родителей.
– Ой, Коленька, миленький! Как я рада, что ты вернулся! Надолго ли? А мне и угостить-то тебя нечем, хвораю я! Сильно хвораю! – выпалила старшая сестра.
Они обнялись, расцеловались. Николай ощутил всю её слабость и истощение. Видимо, постоянные заботы и недоедание привели к такому результату.
– А мы тебе писали несколько раз, но письма возвращались назад. Мы уж и о плохом подумывали, и свечки за тебя в церкви ставили, и молитву читали… – скороговоркой выпалила Ариадна.
– А где девчонки? – не унимался Коля.
– Да они уехали в Рыбинск учиться. Там открыли рабфак с хорошей стипендией, питанием и проживанием. Вот они и поступили туда, всё хоть как-то переживут трудное время. Да и выучатся на химиков-технологов. Тоже полезно, – продолжила диалог Ариадна.
– А ты, как себя чувствуешь, Арочка? – продолжал расспросы Николай.
– Да я вот сильно заболела, силы на исходе. Но креплюсь, иначе как же? Надо держаться! – тихо произнесла она.
Николай вывалил продукты и подарки на стол.
– Это вам всем по платку красивому! Сами выбирайте, кому какой нравится. А это продукты – купил, что попалось на глаза; давай, сестрёнка, нарезай колбасу, сыр и хлеб… – скомандовал бывший разведчик.
Они попили чаю, вспомнили родителей и прошедшие дни, поговорили о его службе, о его болезни, о тётке Варваре и о счастливом излечении от малярии…
– То-то, я вижу, что и ты не вполне здоров! А мне ведь разные сны снились про тебя: то ты где-то на вершине горы стоишь; то в песках весь закопан, только голова торчит; а то – в болоте весь увяз… Я как проснусь, после такого сна вся в поту! Аж жутко порой было! – запричитала сестра. – Ну, слава Богу, объявился живой! Мне на душе станет легче, можно и умереть спокойно…
– А ты, что же такая худющая, Арочка? – задал прямой вопрос Николай.
– Да, понимаешь, Коленька, жизнь моя, в общем-то пропащая! Я уже себя перекрестила – отжила я своё! – спокойно и невозмутимо высказала Ариадна своё отношение к жизни. – Очень я сильно больна! Рак последней степени, и ничего уже сделать здесь невозможно!
– Как это невозможно? – возмутился он. В нём вновь проснулся командир разведотряда, он вновь ощутил себя ответственным за других людей, а не только за самого себя. – Как это невозможно? Что, нет нормальных лекарств, что ли?
– Ни лекарства, ни докторские усилия здесь не помогут! Они бессильны против этого недуга! И я это твёрдо знаю, ведь я всё-таки биолог! Пусть недоучка, но всё же биолог! Ведь за четыре года я чему-то должна была научиться! – твёрдо, как отрезала, произнесла сестра. – Вот, принимаю таблетки, чтобы уменьшить боль, только и всего…
– Нет, что-то здесь не так! Надо хорошо подумать! – рассуждал вслух, преобразившись в командира разведчиков, Мастаков. – Надо всё взвесить и просчитать! Так оставлять это дело нельзя! Не по-людски это, понимаешь?
– Да я-то понимаю и борюсь, как могу, но эта зараза, которая сидит во мне и сжирает меня, – она не отпустит! И это точно! – продолжала разговор Ариадна. – Я и девчонок-то подбила на поездку в Рыбинск только для того, чтобы они не видели меня больной и не переживали за меня. Их и здесь можно было пристроить на полный пансион… Мне-то один конец, а им ещё жить и радоваться жизни!
– Вот незадача! – возмущался Николай. Он никак не мог предположить себе, что его старшая сестра, отважно вынянчив и выучив их после гибели родителей, попадёт сама в такую страшную ситуацию…
Всю ночь Николай не мог заснуть. Иногда он забывался и вроде засыпал, но тут же моментально просыпался и мозг его сверлил и сверлил одной непроходящей фразой: «Как помочь старшей сестре?»
Под утро он действительно заснул, и снился ему Воротынский Владимир Денисович, который призывал к себе за мудрым советом, за желанием оказать помощь боевому соратнику в трудной ситуации…
– А что, может быть, он и сможет как-нибудь посодействовать и что-либо подсказать. Ведь он всё-таки из княжеского рода! – подумалось Мастакову.
Утром за завтраком Николай более тщательно приглядывался к лицу Ариадны. Осунувшееся и постаревшее лицо старшей сестры очень напоминало такой добрый и светлый облик матери. Он нашёл в её лице многие черты матери: вот прямой чуть продолговатый нос, вот морщинки вокруг глаз, вот губы такие же не широкие и не узкие; вот щёки с немного большим утолщением выше скул, чем у него…
– Ты, Арочка, очень стала похожа на нашу маму, – отметил Николай.
– Да, я знаю, особенно теперь, когда постарела и сильно заболела. Раньше-то я была пышечкой, а сейчас вот худоба сплошная – кожа да кости! – парировала сестрёнка.
– Послушай, ты помнишь, как у отца с матерью были друзья Завьяловы? Он ещё был профессором в политехническом институте, а его жена, Софья Аркадьевна, преподавала музыку.
– Помню, что такие были, но они к нам в гости не ходили, поэтому в лицо я их не знала. А что? – спросила Ариадна.
– Да мне помнится, эта Софья Аркадьевна тоже сильно болела и её излечил какой-то священник. Они потом хвалились, что он мировой светило и большой церковный сан имел. Но кто такой, я не запомнил. Вот надо связаться с ними, конечно, если они живы и если живут в Москве… – вслух рассуждал Мастаков.
– Ну даже если ты найдёшь этих Завьяловых, где вероятность того, что этот поп ещё в России? И жив ли он? И захочет ли он заниматься мной? И сколько он запросит за моё выздоровление? – ответила своим рассуждением сестра.
– Ты, конечно, как всегда права, но надо всё-таки разузнать и попробовать, – подытожил свои рассуждения Коля, – да, а ты теперь не ходишь на работу и не работаешь, что ли?
– Я числюсь корреспондентом в редакции биологического журнала. Понемногу пишу и рецензирую статьи других, работаю по мере возможности. Но сейчас мне дали справку на целый месяц, и главред распорядился, чтобы меня не сильно загружали, – прояснила она своё положение.
– Понятно! Ну, ладно, я пойду, прогуляюсь, – и, обувшись, Николай пошёл гулять по Москве.
