Анатолий Безуглов
Прокурор
– Находят? Где, если не секрет? – осклабился Глеб Артемьевич.
– Снижают трудоемкость изделий. Повышают производительность труда, совершенствуют технологию…
Такой разговор продолжался больше часа. И когда все вопросы были начальством исчерпаны, Глеб Артемьевич сказал им, что председатель горисполкома хочет показать то место, где скоро появятся зорянские Лужники, как в шутку именовал комплекс Чибисов.
– Почему бы не съездить? – вдруг откликнулся Раупс, который во время предыдущей беседы не сказал и двух слов. – А то все впечатления от Зорянска: гостиница – завод, завод – гостиница… Города не видели.
– А что, развеемся, – согласился Лев Григорьевич. – Мне самому гостиница осточертела.
Самсонов набрал номер Чибисова – тот находился в исполкоме и ждал звонка. Председатель тут же приехал в гостиницу.
Сели в его «Волгу». Машина Самсонова следовала сзади.
Стадион решено было строить на окраине города, за Голубым озером. Место красивое – березовая роща, излучина реки Зори. Когда вышли из машины, Алексей Фомич вкратце рассказал, какой задуман проект. Бархатов слушал его рассеянно, казалось, его это мало интересует. Зато Альгис Янович восхищался всем: и озером, где можно проводить лодочные соревнования, и рощицей – для лыжни, и тем, что рядом нет промышленных объектов, а поэтому воздух чистый.
– Я думаю, Олимпиаду девяносто второго года вполне можно приглашать в Зорянск, – пошутил он.
– Если вы еще немного подкинете средств, – со смехом ответил Алексей Фомич, подмигивая Самсонову. – А то как гостей принимать? Рестораны, сауны… Культурный центр…
Снова сели в машину. Чибисов возле шофера. Бархатов, Раупс и Самсонов сзади.
– Ну и жара, – повернулся к гостям Алексей Фомич. – А в гостинице, наверное, совсем дышать нечем…
– Не мешало бы кондиционеры поставить, – согласился Раупс.
– Я считаю, лучший кондиционер – сосновый бор, рядом – озеро с карпами, приятный разговор в мужской компании… – издалека начал Чибисов. – Словом – природа.
– Природа – это хорошо, – откликнулся Раупс.
– Планов на вечер никаких? – спросил Чибисов.
– Планы будут завтра, когда сядем в поезд, – сказал Раупс.
– Ну и добро, – обрадовался Чибисов. – Поедем отдохнем. Не возражаете? – обратился он к Бархатову.
Тот вяло махнул рукой, мол, ему все равно.
– В Селиваны, – приказал шоферу председатель горисполкома.
«Ловко подвел», – подумал про себя Самсонов.
Честно говоря, он не ожидал, что Лев Григорьевич согласится, и заранее радовался этому: в горячке последних дней приезжал поздно, так что хотел провести сегодняшний вечер дома с женой, которая жаловалась, что совершенно не видит мужа.
«Ну что ж, встряхнуться тоже не мешает», – решил он.
До селиванского леспромхоза было километров шестьдесят. Там и отличный лес, и озеро с карпами – все, что нужно для приема гостей такого ранга. Этим летом Самсонов там еще не был – запарка на заводе.
Машина выскочила на загородное шоссе.
– Давайте договоримся: все дела оставляем, как говорится, за бортом… – предложил Алексей Фомич.
– Какие дела, – сказал Бархатов. – О сыне думаю… Наперекор, наверное, чертенок сделает…
– Они теперь все такие, – кивнул согласно Чибисов. – А в чем у вас разногласия? – осторожно поинтересовался он.
– Говорю ему, подавай документы в инженерный вуз – ни в какую. Только в медицинский.
– А что, медицинский тоже не плохо, – заметил Чибисов.
– И престижно, – подтвердил Раупс.
– Он уже срезался в прошлом году, – сказал Бархатов.
– Как?! – поразился Чибисов. – И вы не смогли ничего сделать?
– Конкурс… – пожал плечами Лев Григорьевич. – А медицина, как вы догадываетесь, далеко за пределами сферы моего влияния…
– Ну, с вашим-то положением… – продолжал удивляться Чибисов.
– Мое положение… – усмехнулся Бархатов. – Это Москва, дорогой Алексей Фомич.
– Дети, дети… – вздохнул Чибисов. – Маленькие – малые заботы, вырастают – большие заботы. Только для них и живем. Трудишься в поте лица, думаешь, на пенсии отдохнешь. Ан нет. Внуки пойдут, о них забота…
– Еще неизвестно, где труднее – на производстве или дома, – сказал Самсонов. – У меня в прошлом году ушла на пенсию главный диспетчер. Встречаю на днях, интересуюсь, как отдыхается. И не спрашивайте, говорит, Глеб Артемьевич, света белого не вижу, на части разрываюсь. Как-никак пять внуков…
– Вот поэтому многие и не хотят на пенсию, – заметил Алексей Фомич.
– Не только, – сказал Бархатов. – Я вот смотрю на соседей-пенсионеров, и иной раз тоска берет: неужели и тебе это уготовано?
Так в разговорах незаметно пролетели шестьдесят километров.
В Селиванах их уже ждали. Когда машины остановились возле группы домиков на берегу озера, окруженного вековыми соснами, к ним подскочил парень лет двадцати пяти.
– Ну, Гена, принимай гостей! – начальственно произнес Чибисов, выбираясь из машины.
– А что, Алексей Фомич, – почтительно ответил тот, – у нас все готово… Какой будет регламент?
– Сейчас посоветуемся.
Председатель горисполкома подождал, пока остальные выйдут из «Волги» и разомнут после долгого сидения ноги. Затем обратился к Бархатову:
– Лев Григорьевич, сначала немного перекусим, а потом попаримся или?..
Бархатов удивленно поднял брови:
– Кто же ставит телегу впереди лошади?
– Верно, – повеселел отчего-то Алексей Фомич. – Банька – всему голова… Что больше уважаете – сауну или нашу, русскую?
– Можем и ту, и другую, – подсказал Гена.
– Ну ее, сауну, к шутам, – махнул рукой Бархатов. – Я патриот. Правда, если Альгис Янович как прибалт… Скандинав, можно сказать…
– Я – против сауны, – засмеялся Раупс. – И знаете почему? В Мюнхене сауна, в Париже – сауна, в Москве – сауна… Надоело…
…В предбаннике, покрытом толстым пушистым ковром, пахло распаренным деревом. Когда все разделись, выяснилось, что Раупс уже успел где-то сильно загореть. У Бархатова был заметный живот, а сам он, с круглыми плечами и руками, покрытыми рыжими кудряшками, походил на борца или тяжеловеса. У Чибисова была тощая нескладная фигура, а кожа изрядно дряблая. Самсонов сумел сохранить подтянутость и атлетическую стройность.
– Культуризмом занимаетесь? – спросил Раупс.
– Так он у нас иной раз выходит с заводской футбольной командой на поле! – ответил за Самсонова Чибисов.
– А как же директорский авторитет? – усмехнулся Альгис Янович.
– Повышается, если команда выиграет, – улыбнулся Алексей Фомич. – Болельщики готовы на руках носить…
В парной чудодействовал банщик дядя Петя, как представил его Чибисов. Лет пятидесяти пяти, жилистый, он прежде всего развеял пар, методично размахивая березовым веником, начав от пола и беря все выше и выше.
– Баня любит равномерный жар, – пояснил он, когда Раупс поинтересовался, что такое делает банщик.
Затем все полезли на полок. Дядя Петя поддал шайку воды в печь. Помещение наполнилось ароматом послегрозового луга. Альгис Янович, у которого был до всего интерес, спросил, не секрет ли, от чего такой запах.
– Отчего же секрет, – ответил банщик, охаживая березовым веником Бархатова. – Кладешь в воду липовый цвет, ромашку, душицу, мяту… Ежели хочешь, чтобы особый дух был, медку пчелиного не пожалей…
Банщик был словоохотливый. Обрабатывая гостей одного за другим, попутно рассказывал о премудростях банного дела, о том, что мыло лучше не тереть на мочалку, а взбить отдельно пену; что вода, где замачивается веник, – наипервейшая штука для мытья головы, а чрезмерно поливать камни из шайки негоже: печь, как он выразился, «запурхивается и не может быстро прийти в себя».
Перейдя к массажу, дядя Петя прочел прямо-таки небольшую лекцию, достойную врача. Руки, по его словам, надо массировать от кистей до локтя – кровь, значит, поднимать. И ноги так же – от стопы вверх…
– Гаврилыч, – спросил Бархатов, когда банщик уверенно управлялся с его тучным телом, – ты, случайно, в Москве в Сандунах не бывал?
– А как же, бывал… Учился, можно сказать…
– Сразу почувствовал! Школа. Митина не знавал? Любимец «Спартака».
– Василия Семеныча! – с благоговением произнес банщик. – Ежели у меня, к примеру, какой-то разряд по этому делу, то Митин, считай, гроссмейстер среди банщиков был…
И они добрых полчаса вспоминали Василия Семеновича, его золотые руки.
После парной все ныряли в озеро, кроме Чибисова, который боялся разбередить свой радикулит. А затем были препровождены Геной в один из домиков, где ждал накрытый стол с закусками. Подавала им пожилая неразговорчивая женщина, как выяснилось – жена дяди Пети.
Когда закусили, жена банщика вошла в комнату с блюдом, на котором веером были разложены шампуры с кусками жареного, исходящего паром мяса.
– О! – воскликнул Альгис Янович. – Еще одно чудо!
– Как вы смотрите, дорогие москвичи, чтобы перейти на коньячок? – спросил довольный Чибисов, берясь за бутылку с золотистой жидкостью. – К шашлычку? Тем более – армянский, марочный, ереванского разлива…
Никто, естественно, не отказался. Подняли рюмки за здоровье гостей, потом пили за хозяев, за будущее Зорянска, за мага и волшебника парилки дядю Петю… За столом вконец установилась непринужденная, веселая атмосфера. Все перешли на «ты».
– Ей-богу, Глеб Артемьевич, к таким, как ты, приятно приезжать, – говорил Бархатов, блаженно откинувшись на спинку стула. – План у тебя в порядке, жилье строишь, о культуре заботишься…
– Мало строю, – поскромничал Самсонов. – Надо куда больше.
– Поможем, – кивнул Лев Григорьевич. – Кому-кому, а тебе фондов не пожалеем. И средств…
– С транспортом тоже худо, – продолжал директор завода.
– Пришли заявку. Найдем. Из резерва. Лично Бармина попрошу.
– Точно, – вступил в разговор Раупс. – Бармину доложим… Не много у нас таких руководителей… И у начальства на виду, и рабочий коллектив уважает тебя. А то, что в футбол играешь, мне, например, нравится… Знаешь, Глеб Артемьевич, некоторые ведь думают, мол, футбол – это чуть ли не детская забава, игра, одним словом… А я считаю, что футбол – это политика! Да! Большая политика! Ты себе даже представить не можешь, что будет твориться 13 сентября 1998 года.
Самсонов начал лихорадочно вспоминать, какой юбилей ожидается в 1998 году, но в это самое время ему на выручку пришел Чибисов. Перегнувшись через стол с наполненной рюмкой в руке, он спросил:
– Лев Григорьевич, ты уж, дорогой, извини нас, периферийщиков, но я, ей-богу, не знаю, что планируется на 13 сентября, мне никто не докладывал, да и установки, кажется, не поступало…
– Ха-ха-ха, – рассмеялся довольный Бархатов. – Привык ты, председатель, к стереотипу: 1 Мая, 8 Марта… А 13 сентября 1998 года будет день необычный, если хотите – день всенародного ликования, и в Зорянске тоже, уверяю вас, дорогие друзья…
Раупс умиленно смотрел на Бархатова и не узнавал своего начальника.
Тут встал Бархатов и торжественно провозгласил:
– 13 сентября 1998 года, дорогие други мои, исполнится ровно 100 лет со дня рождения нашего русского, отечественного футбола! В этот день в Петербурге, на Васильевском острове, состоялся первый матч между двумя первыми в стране футбольными клубами – Кружком любителей спорта, созданным, к вашему сведению, в 1897 году, и Петербургским кружком спортсменов, созданным в 1898 году. Вот почему сегодня, сейчас я предлагаю всем выпить за 13 сентября 1998 года, за вековой юбилей нашего любимого футбола!
Судя по бурной реакции участников застолья, тост произвел на них сильное впечатление. Раупс, желая продолжить любимую для начальника тему, стал расспрашивать его об истории «Спартака», об отдельных игроках этой команды…
Бархатов охотно и многословно отвечал. Потом разговор о футболе приобрел международный масштаб. Но и здесь начальник главка проявил свою компетентность и эрудицию. Оказывается, официальной датой рождения современного мирового футбола принято считать 26 октября 1863 года, когда в Лондоне была создана Английская ассоциация футбола и сформировано 13 пунктов правил, которые в основном сохранились и поныне… Говорили о Пеле, об игре в Испании…
А когда Бархатов почувствовал, что интерес к его рассказам стал угасать, он решил круто повернуть тему разговора.
– Друзья, отдельно за Глеба Артемьевича и Алексея Фомича мы пили? Пили, – поднял он рюмку. – Сейчас предлагаю тост за их тандем! Это же здорово, когда мэр и директор – как единое целое!
– А как же иначе, – сказал Чибисов, когда все опрокинули свои рюмки. – Что хорошо заводу, то хорошо и городу. И наоборот. К примеру, этот наш будущий стадион… Ведь не только заводским польза. И другие наши жители смогут приобщиться к спорту. Дерзай, как говорится, пробуй! Выше всех и дальше всех!..
У Алексея Фомича случалась странная штука – он то хмелел, то трезвел.
– Правда, – вдруг грустно произнес он, явно хмелея, – хотелось бы, чтоб уж делать так делать… Нет, вы не подумайте, мы благодарны… дареному коню, как говорится…
Чибисов замолчал.
– Постой, Алексей Фомич, ты уж давай выкладывай все, – сказал Бархатов. – Есть просьбы – прошу на стол.
– Есть, – кивнул председатель горисполкома. – Вот мы сегодня славно попарились… А зачем, спрашивается, надо было ехать за семь верст киселя хлебать? Нет, чтобы у себя, на Голубом озере, отгрохать такой стадион, такой…
– Чтобы матч, посвященный столетию отечественного футбола, проходил где?.. – обратился Самсонов к Бархатову.
– Понял, понял. Идея! Что, не хватает денег?
– Их всегда не хватает, – философски заметил Чибисов.
– Можно подкинуть, – сказал Лев Григорьевич. – Только делать все надо с умом. Пусть инициатива исходит снизу, от горсовета.
– Это мы сочиним, – заверил Чибисов.
Утром, когда возвращались в Зорянск, гости не переставали хвалить Самсонова и Чибисова за прекрасно проведенное время. А вечером, когда провожали Бархатова и Раупса на поезд, в багажнике самсоновской «Волги» лежали предназначенные для гостей две цветастые коробки с «сувенирами».
В понедельник Авдеева вызвал к себе заместитель прокурора области Первенцев.
– С Измайловым беседовали? – спросил он.
– Беседовал.
– Факты, что в жалобе, подтвердились?
– Да как вам сказать… – ответил Владимир Харитонович.
И передал разговор с зорянским прокурором, состоявшийся в субботу.
– Ну и что? – спросил Первенцев. – Главное Измайлов не отрицал, так? Пошел к посторонней женщине? Пошел. Выпивал с ней? Выпивал.
– Два бокала шампанского, – заметил Авдеев.
– Да еще остался на ночь в отсутствие мужа, – пропустив мимо ушей замечание Авдеева, закончил заместитель прокурора.
– Элем Борисович, почему посторонняя? Измайлов же объяснил: когда-то она была его первая любовь. А это чувство, можно сказать, святое… Ну откуда ему было знать, как все обернется, как истолкует муж. Ведь там оставался еще один гость, да исчез под утро…
– Должен был подумать о последствиях, – раздраженно сказал Первенцев. – Мы не можем никому позволить пятнать нашу с вами форму. Призываем к соблюдению нравственности, порядочности, и если сами будем нарушать…
– Но ведь надо разобраться, – не удержался Авдеев. – А если тут недоразумение?
– Ничего себе недоразумение, – покачал головой зампрокурора.
– А почему бы и нет, – убеждал Первенцева Владимир Харитонович. Допустим, этот Белоус не ведал, что его жена и Измайлов знакомы еще с Дубровска… Вот сгоряча и бахнул жалобу. И мы погорячимся. Белоус, может, сослепу, по глупости, но мы-то должны сейчас подумать…
– Сейчас, говоришь? А я уверен, товарищ Авдеев, что нам нужно было раньше подумать… Когда назначали Измайлова прокурором. Вот тогда действительно следовало подумать: можем ли ему доверять такой пост? Кстати, что известно о его прошлом?
– Оно не богато приключениями.
– И все же? Хотелось бы услышать о нем поподробнее… Или вы не готовы?
– Почему же, – пожал плечами Владимир Харитонович. – Я знаю жизнь Измайлова не только по бумагам. Родился он в селе Краснопрудном. Отец одним из первых вступил в колхоз. Но в начале тридцатых годов по ложному доносу был обвинен в кулачестве. Хотя какие они были кулаки? В хозяйстве имелась одна корова да лошадь, которую Измайловым выделил сельский Совет. Он сумел отстоять свою правоту, но сколько это стоило сил и здоровья!
– Простите, Владимир Харитонович, – перебил его Первенцев, – если так было с отцом, то у сына могла затаиться обида, возникнуть определенный комплекс… Как вы полагаете?
– Я считаю, что от этой обиды с детства в душу Захара Петровича если что и запало, то это ненависть к несправедливости. Или у вас есть другие сведения?
– Продолжайте, – не ответив на вопрос, сказал зампрокурора области.
– Потом отец работал лесником. В первые дни Отечественной войны ушел на фронт и вскоре погиб, как многие из их села. Так что в дальнейшем Захара Петровича мать растила одна. И хотя учеба в школе Захару давалась легко, когда осталась за плечами семилетка, встал вопрос, что делать дальше.
В том, первом выборе сыграла, наверное, свою роль память об отце…
В Дубровске, их районном центре, был лесной техникум, куда и поступил Измайлов. Наверное, радовался, что наконец-то матери станет легче. В техникуме платили стипендию и дали место в общежитии. Но мать все равно помогала: чаще продуктами, реже деньгами.
– Извините, Владимир Харитонович, но откуда вам известны такие подробности?
– Как откуда? Мамаша Захара Петровича рассказывала.
– Вы уже успели с ней поговорить? Оперативно… Но насколько это объективно? – многозначительно постучал Первенцев ручкой по столу.
– Настолько, насколько позволяют память и чувства матери, с которой, кстати, я давно знаком, и обо всем этом она мне рассказывала лет пять назад, если не больше… Да и сам Захар Петрович рассказывал, как в студенческие годы приходилось с ребятами по ночам разгружать вагоны. Тяжесть тугих мешков с сахаром, многопудовых бревен, пыль антрацита он, видимо, не забудет никогда.
Поработать лесником Измайлов не успел – летом получил диплом, а осенью его призвали в армию. Перед самым окончанием службы в их часть приехал окружной прокурор и прочел лекцию о профессии юриста, о юридическом факультете. Это и решило судьбу Измайлова.
Пролетели годы учебы в Москве. Затем – направление на следственную работу в суровый, но красивый край – Коми АССР. Там, в Сыктывкаре, он и женился.
Через три года его назначили следователем в Дубровскую райпрокуратуру.
В Дубровске Захар Петрович проработал следователем до самого переезда в Зорянск, куда был переведен помощником прокурора города. Думал, мать поедет с ним, но она отказалась. «Что мне в Зорянске делать? – сказала она. – Со старухами на скамейке языком чесать? Да и порядки в городе другие. Сосед соседу здрасте не скажет. А тут, в Краснопрудном, вся моя жизнь осталась. В колхозе уважение. И заработок теперь хороший…»
Короче, уговоры оказались бесполезными. Мать осталась в Краснопрудном. А он с женой и сыном спокойно жил в Зорянске.
– Хорошо, допустим. А как насчет взысканий у Измайлова по служебной или партийной линии?
– По партийной чисто, а вот от прокурора области выговор был, один…
– Когда, за что? – допытывался Первенцев.
– Три года назад за необоснованный арест, – ответил Авдеев и, закрыв на столе личное дело Измайлова, взял его в руку, давая понять, что доклад окончен.
Но Первенцев попросил его конкретизировать вину Измайлова.
– Будучи уже прокурором города, он дал санкцию на арест одного спекулянта, который купил «жигули» за шесть тысяч, а продал за десять. Областной суд вынес оправдательный приговор, считая недоказанным умысел на спекуляцию, хотя я лично с такой судебной практикой не согласен…
– У меня такое ощущение, что вы хотите выгородить Измайлова из этой истории с дамочкой…
– Да не только о нем я думаю. Если хотите, и об этой Белоус. Ее репутация тоже пострадает, если брать круто… Хочу разобраться спокойно, по-человечески…
– Не получается спокойно, – перебил Первенцев. – Знаете, что уже говорят? Смеются над нами. В приказе отметили, часы именные дали, а он? Приехал и сразу завалился к любовнице, замужней женщине.
В кабинете воцарилось неловкое молчание.
– Элем Борисович, если вы считаете меня не объективным, поручите это дело другому, – сказал Авдеев угрюмо.
– Вы получили задание от Степана Герасимовича – выполняйте его, – сухо сказал Первенцев.
«А сам, будь его воля, передал бы другому», – невесело подумал Авдеев.
– Просто я хочу вам напомнить, – продолжал зампрокурора, – что с нас, прокуроров, спрашивается за такие поступки совсем по другой мерке, чем с других… Помните изречение древних: «Врачу, исцелися сам!..»
«Неужели я действительно миндальничаю? – размышлял уже у себя в кабинете после разговора с начальством Владимир Харитонович. – А может быть, Элем Борисович прав: с нас действительно спрос в отношении морали особый. И до конца ли мне открылся Измайлов? Что-то он недоговаривает… Но я-то сам стараюсь объективно подойти ко всему этому?»
У Авдеева было даже поползновение пойти к Зарубину и попросить освободить его от проверки. Но он тут же отказался от этой мысли: еще подумают, что он хочет спрятаться в кусты…
Владимир Харитонович набрал номер телефона медицинского училища, где, по словам Измайлова, работала Марина Антоновна Белоус. Авдеев решил пригласить ее и мужа для беседы. У него все еще теплилась надежда, что супруги образумятся и поймут. Каких только недоразумений не бывает в жизни.
Но комендант общежития училища Белоус Марина Антоновна в пятницу подала заявление об отпуске за свой счет, и просьба ее была удовлетворена…
– А какую указала причину? – спросил Владимир Харитонович.
– По семейным обстоятельствам, – ответили ему. – В субботу Марина Антоновна срочно вылетела к дочери.
Авдеев позвонил на станцию скорой помощи, где Федор Михайлович Белоус работал шофером. Но выяснилось, что у него выходной день. Помпрокурора взял номер его домашнего телефона.
Белоус был дома. Авдеев представился и попросил, если у него есть время, зайти в прокуратуру.
– Могу зайти, – ответил шофер спокойно.
Он появился в кабинете помпрокурора через полчаса. Лет пятидесяти, сухощавый, с глубокими морщинами на лбу, темнолицый, с серыми внимательными глазами. Одет Белоус был в добротный, несколько старомодный костюм. Верхняя пуговица белой рубашки была расстегнута.
Когда он сел напротив Авдеева и положил руки на колени, Владимир Харитонович обратил внимание на его короткопалые кисти. Такие обычно бывают у шоферов – с навсегда въевшимся в поры машинным маслом. И еще одна деталь: на правой руке между большим и указательным пальцами татуировка – маленькое, пронзенное стрелой сердечко.
– Вот, хочу с вами поговорить по поводу вашей жалобы, товарищ Белоус, – начал Владимир Харитонович.
– А что об этом говорить, – пожал плечами шофер. – Уже все сказано. Вашим прокурором из Зорянска. Лучше, по-моему, не скажешь…
– Вы давно женаты, Федор Михайлович? – решил изменить тактику Авдеев, потому что по существу, видимо, сразу говорить не следовало.
– Товарищ начальник, а это, по-моему, без разницы… Год, десять, что вам от этого?
Владимир Харитонович несколько смешался: Белоус явно не был расположен к доверительной беседе. Авдеев чувствовал, что он очень зол. Той тихой злобой, которая бывает страшна и непреодолима.
– А по-моему, разница есть… Когда человека знаешь много лет, то, наверное, веришь ему… Во всяком случае, понимаешь.
– Баба может и через двадцать лет замужества сделать подлянку. Такая у них порода паскудная… Марина у меня вторая жена… Хватит, с первой хлебанул. Одну треть в каждую получку отрывает. А моих ли кормлю – еще бабушка надвое сказала… Насчет веры – своим глазам я верю, и баста. И пусть тысячу раз скажут – мне пустой звук…
– Жена ваша действительно к больной дочери улетела? – спросил Авдеев.
– Мне теперь до фени – хоть в Африку. Буду я свою нервную систему тратить. Пососали из меня денег – хватит.
– Хорошо, товарищ Белоус. У меня к вам такой вопрос. – Владимир Харитонович решил напрямую. – А может, это недоразумение? Вижу, вы озлоблены, но подумайте: не показалось ли вам? Сгоряча что не померещится…
Глаза у Белоуса сузились, на скулах заходили желваки. Но он сдержался.
– Э, нет, товарищ начальник. Чувствую, куда гнете. Да ничего не получится у вас. За дурака себя держать никому не дам. – Он резко встал. – Хотите, чтобы я отходную дал? Забрал назад заявление? Своего оберегаете? Лопуха какого можете уговаривать, а меня – не советую. Не лыком шит. И еще более скажу: спустите вашему Измайлову, я насчет него такое сообщу…
Когда он ушел, Авдеев долго сидел, думал.
«А может быть, он прав?» – размышлял Авдеев.
После обеденного перерыва к помощнику прокурора области зашел Измайлов.
– Скажите, Захар Петрович, – спросил у него Авдеев. – Только прямо… Было у вас что-нибудь с Мариной Белоус в ту самую пятницу?
Захар Петрович мрачно ответил:
– Мы, кажется, выяснили это в прошлый раз…
Утром во вторник Измайлов выехал в Зорянск. Скорый поезд мчался как угорелый, пролетая маленькие станции, переезды, мосты. Захар Петрович почти все время простоял в коридоре.
Больше всего его угнетала неизвестность. Вчера, когда у него состоялся последний разговор с Авдеевым, Владимир Харитонович как-то неуверенно сказал ему: «Езжайте, исполняйте свои обязанности». Держался начальник отдела кадров официально, обращался только на «вы». И на прощание добавил: «Если вы нам понадобитесь, позвоню».
Еще тогда Измайлов подумал, сколько раз он сам произносил эту фразу. Она казалась обычной, а вот теперь прозвучала настораживающе…
Припомнилась Захару Петровичу и такая деталь. В отделе общего надзора облпрокуратуры кто-то обронил фразу, что ему, Измайлову, нашли, кажется, заместителя, без которого он работал уже почти год. Прежний был избран народным судьей.
Выходит, срочно ищут замену? Возможно, будь у него зам, ехал бы теперь домой разжалованный. Прикинув так и этак, Измайлов подумал: если бы вопрос стоял именно так, что мешало руководству назначить Ракитову временно исполняющей обязанности городского прокурора?
«Нет, – решил Измайлов. – Ольга Павловна слишком молода. Опыта не хватает. В этом, наверное, все дело. Вот почему срочно стали искать зама».
В Зорянск Захар Петрович прибыл в девятом часу. На автобус не сел, а пошел домой пешком. В душе нарастала тревога: как вести себя с женой? Рассказать или нет? И то, и другое сделать было трудно. За их долгую совместную жизнь, если он и пытался что-то скрыть, пусть даже мелкие служебные неприятности, Галя это чувствовала сразу, так что он не мог не открыться.
Но, с другой стороны, каково будет узнать Гале, что облпрокуратура проверяет заявление Белоуса…
О том, что жена будет страдать, он знал. Галина ревновала его, особенно в первые годы их жизни. Однажды дело дошло чуть ли не до развода…
«Нет, – принял окончательное решение Измайлов. – Пока говорить Гале ничего не буду. Может, рассосется, а я заставлю ее переживать».
Открывая дверь своей квартиры, Захар Петрович внутренне собрался и вошел с делано счастливой, но несколько усталой миной на лице.
– Привет! – крикнул Володя из кухни.
– Здорово! – как можно бодрее ответил отец. – Один?
– С Курлыкой.
Журавль сидел посреди кухни, долбя клювом по линолеуму, на котором Володя разбросал кусочки хлеба.
– Выздоравливает? – спросил Захар Петрович, садясь на стул.
– Приходил дедушка Айболит. Через недельку можно ставить протез.
Айболитом они звали ветеринара, которому на самом деле было всего лет двадцать пять.
– А где мама?
– В школе.
– Ну да… – Захар Петрович посмотрел на часы; вопрос был глупый: в это время жена всегда находилась в школе.
– Именные? – улыбнулся Володя, имея в виду часы.
– Не видишь, старые…
– А я думал, уже фасонишь…
– Откуда знаете?
– Инга Казимировна звонила. Поздравляла маму… Золотые, наверное?
– Деревянные, – отшутился Захар Петрович.
– Покажи, а? – попросил сын.
Отец достал из чемоданчика синюю коробочку. Володя вынул часы и с выражением прочел на задней крышке:
– «Прокурору З.П. Измайлову…» – И вдруг рассмеялся: – Представляешь, если какой-нибудь вор срежет? Вернет со страху.
– Ну и мысли у тебя, – покачал головой Захар Петрович.
– Ничего себе часики, – примерил на руку часы Володя. И, возвращая отцу, сказал: – Только почему часы? Их в любом магазине купить можно… Именное оружие – это я понимаю! Как в революцию! Показал бы ребятам – ахнули бы!..
Болтая с сыном, Захар Петрович чувствовал, как с души стекает, уходит тяжесть.
– Знаешь, ты сообрази мне чего-нибудь поесть, – попросил он. – А то мне надо привести себя в порядок и на работу…
– Это пожалуйста. Мать тут наготовила для тебя. Ждали еще вчера…
Измайлов позвонил Веронике Савельевне и попросил прислать Мая. Затем полез под душ, словно желая смыть с себя все рдянские неприятности.
За завтраком Курлыка просил подачки и старался на лету поймать кусочки. Володя сообщил, что в субботу и воскресенье они с матерью были в Матрешках – отвез дядя Боря – и брали с собой журавля. Деревья все окучили и полили, хотя в четверг и прошел хороший ливень.
«Забота о саде – подарок мне, – подумал Захар Петрович. – А я какой приготовил им?..»
Но он тут же еще раз дал себе слово не думать о происшествии с Мариной, вспомнив пословицу: бог не выдаст – свинья не съест. А если уже выдал, что теперь поделаешь…
…Возле дома на стоянке красовался вымытый, надраенный «москвич». Май тоже сиял. И не смог удержаться, чтобы не поздравить шефа с именными часами.
– А знаете, Захар Петрович, – сказал шофер, ведя машину по улицам Зорянска, – во Франции поймали одного вора. По отпечаткам пальцев…
– И что же в этом удивительного? – спросил Захар Петрович.
– А в том, что ворюгой оказалась обезьяна, которую люди научили чистить квартиры. Представляю, какая морока была для полиции – отпечатки пальцев есть, а домушника схватить не могут…
– Как же все-таки вышли на обезьяну?
Май почесал затылок:
– А вот про это не было написано…
– Жаль, – усмехнулся Измайлов. – Как раз самое интересное…
…Первое, что бросилось в глаза Измайлову, когда он зашел в прокуратуру, – это пышный букет цветов на столе у Вероники Савельевны. Да и сама секретарь выглядела празднично в своем светлом платье из искусственного шелка. Она тоже поздравила Захара Петровича. Как и Ракитова, к которой прокурор зашел сам.
– На машиностроительном были? – спросил у Ольги Павловны Измайлов.
– Была.
Помощник прокурора рассказала о посещении завода и о том, что Самсонов отказался ее принять.
– Элементарная невежливость! – возмущалась Ракитова.
– Да нет, скорее тактика, – сказал прокурор. – Но меня удивляет другое… Неужели все, что мы указали в нашем прошлогоднем представлении, снова повторяется?
– Похоже… Я думаю, что нарушений даже еще больше.
– Да? – вскинул на нее изумленные глаза Захар Петрович. – Ну что ж, придется, наверное, снова провести проверку на заводе. И тщательную. Пожалуйста, займитесь, Ольга Павловна.
