Анатолий Дроздов
Божья коровка. Книга 2
3
Инспектор Борису не понравился – мутный он какой-то, скользкий. Поначалу вел себя прилично: представился, сказав, что хочет разузнать побольше о вчерашнем. Борис позвал его к столу, где оба сели. Борис и рассказал, как было дело. Вопросов капитан не задавал, лишь только слушал. Бориса это удивило: для чего пришел? Опять же показания его не стал записывать. Странно. В прошлой жизни Борису довелось встречаться со следаками, и он прекрасно помнил, что вели они себя иначе. Домой к нему ни разу не ходили – еще чего? – а вызывали в РОВД повесткой. А этот почему-то притащился… Вдобавок слушал невнимательно – скользил глазами по сторонам, разглядывая обстановку. Когда Борис умолк, спросил, ткнув пальцем в висящую на гвоздике гитару:
– Играете?
– Занимаюсь, – подтвердил Борис. – В консерваторию надумал поступать. Готовлюсь.
Почему он так сказал, Борис и сам не знал. С консерваторией он сам пока не определился. Но откровенничать с инспектором пропало всякое желание.
– Понятно, – капитан кивнул. – С кем проживаете в квартире?
– Один. Мать умерла два года как.
– И, что, никто здесь больше не прописан?
– Никто, – кивнул Борис. – Были квартиранты, пока я в армии служил, но их отсюда выписал, когда вернулся.
– Это хорошо, – сказал следак и внезапно начал: – Вы написали в заявлении, что просите привлечь тех, кто с вами дрался, к ответственности за хулиганство. Короче, посадить. Вам их не жалко? Парни молодые, сломаете им жизнь. Из вуза исключат, из комсомола – тоже.
– Я их не трогал, сидел и слушал радио, – набычился Борис. – А этот вдруг приемник мне размолотил и с кулаками на меня полез. За ним дружок его вдогонку.
– Разбитый приемник вам компенсируют деньгами, – сообщил следак. – Если захотите – купят импортный из комиссионки, получше вашей «Спидолы». Согласны?
– «Спидолу» мне друг на день рожденья подарил, – нахмурился Борис. – Служили вместе на границе. Дня не попользовался. Нет, если б этот извинился, попросил прощения… Я человек не злой. Но он же всем хамил в опорном пункте и угрожал, что его папа с нами разберется. Скотина пьяная, мажор советский! Таким полезно посидеть. Я вижу: вы пришли, товарищ капитан, чтобы его отмазать? Предупреждаю, что так дело не оставлю. Пожалуюсь в прокуратуру, а нужно – так в ЦК КПСС!
– Успокойтесь! – капитан натужно улыбнулся. – Пришел к вам, чтобы разобраться в деле. Согласитесь, странно: студенты, комсомольцы, и так себя ведут. Вдруг что-то упустил? Ведь я обязан провести дознание по делу скрупулезно, всесторонне. Значит, вы настаиваете на привлечении их к ответственности?
– Да! – кивнул Борис. – И мнения не поменяю.
– Ваше право, – буркнул капитан и встал. – Небольшая просьба, Борис Михайлович. Разрешите осмотреть квартиру? Мне обещали дать полуторку, – добавил торопливо. – Интересуюсь планировкой – как они устроены.
– Пожалуйста, – Борис пожал плечами.
Гость приступил к осмотру. Заглянул за ширму в спальню, затем проверил кухню с санузлом. Задал вопросы о квадратных метрах, тепло ли здесь зимой, спросил и о соседях. Как будто покупать жилье пришел, а не допрос снимать. Даже попросил взглянуть на ордер. Борис показал – не жалко.
– Что ж, понятно, – сказал следак, вернув ему документ. – Значит, так, Борис Михайлович. Как говорил, мне поручили дознание по делу. Я вызову вас повесткой для дачи показаний.
– А их посадят?
– Возможно, – ответил капитан туманно. – Как суд решит.
На том и распрощались. Когда следак ушел, Борис задумался. Странный гость. Нет, рупь за сто, что собирался попросить его подписать бумагу с отказом от претензий к двум студентам. Папаша пьяного мажора надавил. Кто, интересно, он? Какой-нибудь начальничек, конечно. Блин, и здесь такая же фигня, как в прошлой жизни. А в интернете кое-кто писал, что в СССР все было справедливо. Сюда бы этих умников! Квартиру капитан зачем осматривал? В то, что ему дадут такую, верится с трудом. Для чего тогда? Поразмышляв, Борис обулся, закрыл квартиру и потопал в гастроном. Не за продуктами – поговорить с директором. Она поможет разобраться, что здесь не так.
Алексеевна его выслушала, не перебивая. Затем спросила:
– Как фамилия студента, который угрожал?
– Григорович, – сказал Борис.
– Имя-отчество его запомнил?
– Вадим Константинович.
– Плохо дело, – вздохнула Алексеевна. – Константин Сергеевич Григорович – секретарь Минского горкома партии. Сам понимаешь – человек влиятельный. Сыночка от тюрьмы отмажет непременно, и ты ничего не сделаешь. Начнешь настаивать – посадят самого. Нужно было согласиться с капитаном и подписать отказ. Черт с ним, с приемником!
– Если б дело только в нем, – вздохнул Борис. – Сыночек этот разозлил меня. Все пальцы гнул в опорном пункте: дескать, плясать вас заставлю. Козел безрогий!
– С таким папашей можно пальцы гнуть, – просветила Алексеевна. – Нарвешься ты на неприятности.
– Что делать?
– Позовут к инспектору – подпиши бумагу, которую предложит.
– А не поздно?
– Вряд ли, – директор покачала головой. – Ментам так проще: получили заявление – и закрыли дело. Хотя… Квартиру, говоришь, смотрел?
– Интересовался.
– Возможно, ошибаюсь, – Алексеевна помедлила. – Помнишь, перед твоим уходом в армию мы говорили о квартире? Я тогда сказала: ты ее можешь потерять. Полгода в ней отсутствуешь – и утратил право на жилье. Пусть служба в армии – причина уважительная, но могут шахер-махер сотворить. С жильем в столице очень трудно, и чтобы получить его, на что только не идут! Тогда вопрос решили – ты сдал полуторку субквартирантам. Только вот что… У милиции, насколько знаю, есть негласная договоренность с исполкомом. Если арестованный за преступление живет один в квартире и по суду получит срок, его жилье передают ментам. Понятно?
– Вы полагаете?..
– Не знаю, Боря, – Алексеевна вздохнула вновь. – Верить, что такое может вдруг случиться, не хочу. Другое время, партия репрессии публично осудила. За соблюдением социалистической законности в стране следят. Состряпать дело против невиновного? Героя-пограничника? Да я сама в ЦК пойду! Не побоюсь.
– Не нужно, Валентина Алексеевна, – сказал Борис. – Листок бумаги с ручкою найдутся?
– Держи! – придвинула к нему листок и шариковую ручку.
Он взял и написал на нем пять цифр и имя. Отдал директору.
– Если вдруг меня задержат, позвоните. Мой друг Сергей. Отец его юрист, профессор, заведует кафедрой уголовного права. Скажите, что мне нужен адвокат Коган.
– Слыхала про него, – сказала Алексеевна. – Только он берется не за каждое дело. И дорого возьмет.
– Насчет денег не волнуйтесь – заплачу. Я получил вознаграждение за изобретения. Отцу Сергея Коган не откажет – они давно знакомы.
– Хорошо, – директор спрятала листок. – Как я узнаю, что у тебя возникли неприятности? В милиции не скажут. Кто я для них?
– Инспектор обещал прислать повестку, – сказал Борис. – Как получу, приду сюда, отдам ключи от квартиры. За ними не вернулся – значит, посадили. Тогда звоните другу.
– Ох, Боря! – директор покачала головой. – Ну прямо, как в тридцать седьмом году. Тогда многие держали дома чемоданчики с вещами для тюрьмы, чтобы, когда придут за ними, с собой все было. Сама не видела, конечно, но мне об этом говорили.
– Спасибо, что напомнили, – сказал Борис. – Подготовлю.
– Тьфу на тебя! – воскликнула директор. – Забудь! Не будет этого!
– Вы только другу позвоните, не забудьте, – попросил Борис.
– Не беспокойся, сделаю, – вздохнула Алексеевна…
* * *
Следователь Советского РОВД лейтенант Мурин с недоумением листал папку с уголовным делом. За год работы он уже усвоил, что дела, возбужденные дознанием, расследуются милицией халтурно – лишь бы поскорее спихнуть их следствию. Что, впрочем, и понятно. По статье о злостном хулиганстве, где предусмотрено не такое уж малое наказание – до пяти лет усиленного режима – срок расследования сокращенный. Крутись, как хочешь.
Только, вопреки обыкновению, в этот раз дознаватель Пинчук буквально выпрыгнул из шкуры. Или из кителя. Протокол осмотра места происшествия составлен каллиграфическим почерком, словно школьница писала. Пускай там ничего не найдено, зато бумага есть, подшита, и Мурину не надо самому тащиться в тот Зеленый Луг. Есть протокол допроса подозреваемого – тот все отрицает. Паспорт задержанного изъят и к делу приобщен. Что там с доказательствами… Порядок. Два допроса потерпевших, две свидетельницы. В общих чертах версию подтверждают: нахал загорал нагишом, в ответ за замечание послал двух положительных парней на три веселых буквы. Когда те предложили прекратить нарушать общественный порядок, пустил в ход кулаки.
В реальности, конечно, было все не так: студенты вряд ли изъяснялись протокольно, но сойдет. Исключительный цинизм и особая дерзость негодяя налицо. Что еще? Не судим, не привлекался, так еще не вечер. На учетах в диспансерах не состоит. Ага! После демобилизации из армии на работу не устроился. По сведениям участкового инспектора, в общественной жизни района участия не принимал. Непонятно, правда, почему участковый не вынес ему предупреждение о недопустимости тунеядства, но не суть. Тип однозначно отрицательный и аморальный. Что ж, можно предъявлять обвинение и нести постановление об аресте для получения санкции у прокурора. А тот вникать не будет – с хулиганами сегодня строго.
Следователь перевернул последние страницы. Надо же! Дознаватель даже очные ставки провел, хотя уголовно-процессуальный кодекс не позволяет ему этим заниматься. Такие первоначальные следственные действия – прерогатива Мурина. Но не вызывать же потерпевших и свидетелей повторно, тем более – тащить в СИЗО на Володарку… Полдня уйдет коту под хвост. Лучше все исправить.
Мурин вынес постановление о принятии уголовного дела к своему производству задним числом, под той же датой составил отдельное поручение дознанию провести очные ставки. Старания трудолюбивого Пинчука обрели видимость законности.
Осталась ерунда. Составить обвинение: такого-то числа в указанном в материалах дела месте Борис Михайлович Коровка, находясь в состоянии алкогольного опьянения и в обнаженном виде, оскорблял общественную нравственность с исключительным цинизмом. С особой дерзостью оказал сопротивление представителям общественности Вадиму Константиновичу Григоровичу и Виктору Ивановичу Зенькову, пресекавшим его противоправные действия, чем грубо нарушил общественный порядок и выразил явное неуважение к обществу, то есть совершил преступление, предусмотренное ст. 201 ч. 2 УК БССР. Слова казенные, корявые, но для Коровки грозные – ими говорит Закон большой страны. Вот, все в порядке.
Осталось самому наведаться в ИВС. Дать прочитать Коровке постановление о привлечении его в качестве обвиняемого и, не озаботившись особо словами арестанта, составить краткий протокол допроса. Пинчук предупреждал: фигурант упертый. Вину не признает, утверждает, что это потерпевшие на него напали. Однако сообщить ему, что чистосердечное признание облегчает участь, конечно, стоит. Сейчас – не Сталинские времена, конечно, признание царицей доказательств не является, но, если обвиняемый признал вину, суды на направленные им дела смотрят благосклоннее. Не согласится с ним Коровка – не беда. Мурин объяснит: меру пресечения определяет прокурор, а наказание выносит суд. На том его работа завершится. Другие бы дела вот так же быстро щелкать…
* * *
Дверь за спиной закрылась с лязгом, заскрипел замок. Борис шагнул вперед и огляделся. Камера со сводчатым кирпичным потолком, с него свисает на шнуре электрическая лампочка. Горит ярко, но в камере все равно немного сумрачно, особенно у двуярусных нар. Сейчас с них на Бориса смотрело множество любопытных глаз. И рожи их хозяев добра не обещали. Как там следователь ему сказал? «Посидишь с блатными в камере, еще не в том признаешься?» Сволочь милицейская… Поперек порога лежало полотенце. А обитатели камеры ждали дальнейших действий новичка.
– Всем привет, – сказал Борис. – Кто тут старший?
– Подойди, – послышалось из угла.
Борис перешагнул полотенце и отправился на голос. Лица обитателей нахмурились. Особенно у седого мужчины с морщинистым лицом. На запястьях его рук – наколки. Знакомые наколки. И лицо его, похожее на печеное яблоко, он тоже видел.
– Дядя Саша?!.
– Я тебя знаю? – свел брови к переносице сиделец.
– Ресторан «Журавинка», лето позапрошлого года, – напомнил Борис. – Я с Быком сцепился из-за девушки. Он с пером ко мне полез. Ну, перо я выбил, а его скрутил. Хотел звать милицию, но тут вы подошли и попросили за него. Я согласился разойтись миром. Вы тогда еще бутылку коньяка на мой столик передали.
– Было такое, – хмыкнул дядя Саша. – Обзовись-ка.
– Борис Коровка.
– По какой статье закрыли?
– Двести первой, часть вторая.
– Ну, пацан ты резкий, – дядя Саша улыбнулся уголками темных губ. – Здесь по первой ходке?
– Да.
– Тогда не понимаю. К нам зачем тебя засунули? Люди здесь серьезные сидят, все на зоне не по разу побывали. И статьи у них другие.
– В несознанку я пошел, – сказал Борис, – вот следак и обозлился. Обещал, что посижу тут с вами – и не в том признаюсь. Мент поганый!
– Беспредельщик, – подтвердил сиделец. – Что там в твоей сумке?
Борис стал выкладывать на шерстяное одеяло принесенное с собой добро. Десять пачек «Примы» – пачки вскрыты и проверены. Следом колбаса в бумаге. На куски порезана небрежно, криво – проверяли при осмотре. Вдруг внутри заточку спрятал? Чай в бумажных пачках, спички и конфеты-леденцы. Шоколадные сидельцам не положены, как и сигареты с фильтром.
– Угощайтесь! – предложил авторитету. – Хлеба только нет.
– Ну, черняшки мы найдем, – хмыкнул дядя Саша. – А за курево благодарю. Наше кончилось вчера, нового пока не передали.
– Забирайте все! – сказал Борис. – Не курю я. Для людей принес.
– Правильный пацан! – одобрил дядя Саша и распорядился: – Щавлик, стол сооруди. Поедим как люди, Боря грева нам принес…
Спустя час Борис лежал на нарах, листая в памяти события последних дней. Две очных ставки, на которых напавшие на него студенты безбожно врали, а Пинчук их только поощрял. На возражения не обращал внимания и в протокол не внес. Борис не стал его подписывать. Инспектора такое не смутило, он просто сделал в документе нужную отметку. Борис рассчитывал, что следователь разберется, но тот с ним встретился лишь для того, чтобы уточнить детали дела.
– Здесь все неправда, – сказал Борис, горя надеждой. – Студенты на меня напали, а не я – на них. Они же пьяные в дымину были, приемник мне разбили. Поговорите с участковым и с дружинниками, они все видели. Пускай расскажут.
– Показания свидетелей и потерпевших, имеющиеся в деле, свидетельствуют об обратном, – пожал плечами лейтенант.
– Они сфальсифицированы Пинчуком. Он приходил ко мне домой и уговаривал отказаться от претензий к Григоровичу, ведь у того отец – секретарь горкома партии. Я отказался, тогда он и состряпал дело.
– Не клевещите на сотрудника милиции! – возмутился лейтенант. – За это можно и привлечь. Рекомендую вам признать вину. Суд это примет во внимание.
– И добавит срок, – сказал Борис. – А я сидеть не собираюсь. Тем более что не за что. Я не согласен с обвинением.
– Вы можете об этом написать, – пожал плечами лейтенант и придвинул протокол. – Имеете такое право.
Борис и написал. И то, что дело в отношении него сфальсифицировано, не забыл упомнить. Лейтенанту это не понравилось – потребовал, чтобы исправил, грозил, что пожалеет. Борис уперся – потому, наверное, и оказался в камере с рецидивистами. Сейчас же, вспоминая это, он поражался, с каким спокойствием бездушная милицейская машина крутила жернова. Всем на Коровку было наплевать. Но милиционеры в форме – тоже люди, и под мундирами у них – сердца, а там должно быть сострадание или, на худой конец, хотя бы чувство справедливости. Однако нет… Почему? Ведь в СССР имеются законы, их исполнение навроде контролируют. Прокуратура, суд, над ними – партия. Система дала сбой или она так и работает, ломая судьбы своих граждан, когда те вдруг попытаются напомнить ей о справедливости?
Сейчас Борис не удивлялся, что СССР распался. В той жизни многие писали в интернете, и не только в нем, что случился заговор, инспирированный Западом. Его агенты СССР и развалили. Враги добились своего. Но взять хотя бы те же США. У них что – нет врагов? Ага. Да пиндосов ненавидит вся планета! Когда Нью-Йорке взорвали башни-близнецы, и там погибли тысячи людей, во многих странах ликовали. На улицах плясали… Где только пиндосы не обосрались! Вьетнам, Ирак, Афганистан… Отовсюду убрались восвояси. И что, Америка распалась? Да хоть бы хны! Выходит, что устройство США покрепче будет, чем у СССР. Хотя советские газеты убеждают, что нет в мире лучше и справедливее страны, чем Союз республик нерушимый. Здесь все для человека. Ну да, конечно. Один из них сейчас кукует в камере, куда попал по сфальсифицированному обвинению.
Боялся ли Борис? На удивление, не очень. Да, временами страх накатывал. Попасть на зону очень не хотелось. Тогда он вспоминал пророчество монаха. Тот предсказал ему клевету с узилищем, и им реченное сбылось. Но далее монах предрек, что Бориса ожидает искушение мирскою славой. В колонии его не испытать, а это означает, что сидеть не будет. Пускай менты пришили дело, но у него имеются друзья, которые помогут. С этой мыслью он уснул…
* * *
Немолодой мужчина в костюме и рубашке с галстуком переступил порог комнаты, где обитали следователи. Прихрамывая, прошел к середине кабинета. Пока он двигался, Мурин разглядел на пиджаке его медаль и орден. Еще – ортопедический ботинок на одной ноге.
– Матвей Моисеевич Коган, адвокат, – представился вошедший. – Мне нужен следователь Мурин.
– Это я, – встал лейтенант. – Рад видеть вас, Матвей Моисеевич.
– Мы знакомы? – поднял брови адвокат.
– Нет, – лейтенант смутился. – О вас нам на юрфаке говорили.
– Надеюсь, не ругали? – улыбнулся Коган.
– Нет, что вы! – закачал головой следователь. – Хвалили. Лучший адвокат республики. Чем обязан вашему визиту?
– Городской коллегией адвокатов назначен защищать в суде Бориса Михайловича Коровку. Вы вели следствие по его делу?
– Да, – ответил Мурин. – Но, позвольте… Вы знаменитый адвокат, а там простая хулиганка. Дело-то пустяшное.
– Для кого – пустяк, а кому-то – заключение под стражу, – хмыкнул адвокат. – Причем, заметьте, не рецидивисту, а гражданину, прежде не судимому. Которому вдруг оказаться в камере – тяжелое испытание. Могу я встретиться с подследственным?
– Да, конечно, – ответил уязвленный этой отповедью Мурин и достал из сейфа папку. – Дело готово. Можно предъявлять обвиняемому и защитнику. Не хотите прямо здесь ознакомиться?
– Давайте соблюдать формальности. Я изучу дело в присутствии подзащитного в изоляторе. У отдела ждет такси, – ответил Коган. – Предлагаю зря не тратить время…
Дорогой Мурин размышлял. Почему защитником столь незначительной фигуры, как Коровка, был назначен Коган? Тот, чье имя с восхищением и страхом на устах произносит вся милиция республики? Прокуратура, кстати, тоже. Коган не пропустит ни одной ошибки в деле, небрежности или торопливости. Если захочет, сам встретится с фигурантами дела, уточнит, что же они на самом деле хотели рассказать дознавателю. И тогда держись! В суде развалит обвинение на раз.
«Предупрежу Пинчука, – подумал лейтенант. – Пусть знает. Если накосячил с доказательствами, пускай готовится за это получить. И примет меры. Здесь замешан секретарь горкома партии. Пусть звонит судье и прокурору. Потому что, если вдруг Коровку оправдают, Григоровичу несдобровать. Нам на орехи прилетит…»
Такси доставило их на Володарского к Пищаловскому замку. Под лязг электрических замков, постоянно гремящий в гулких коридорах, следователь провел адвоката, предъявившего ордер юрконсультации, на лестницу, ведущую на второй этаж. Поднявшись по ступеням, они вступили в коридор, где по левую сторону имелись следственные кабинеты, а по правую – «пеналы», куда временно засовывают заключенных, пока за ними не придет конвой. Обоих вид не удивил – бывали в этом коридоре не по разу. Лейтенант зашел во второй по счету кабинет, следом прохромал защитник. Заказав привести подследственного, Мурин предложил Когану присесть.
Кабинет, как и прочие в этом коридоре, представлял собой комнату со скудной мебелью – грубым столом и прикрученными намертво к полу табуретами. Все покрыто толстым слоем краски, как и стены – голые, без плакатов и портретов. Даже столь любимого милицией изображения Дзержинского не наблюдалось. Вид из единственного зарешеченного окна открывается во двор СИЗО.
Ждать пришлось недолго. Скоро дверь открылась, и в кабинет вступил подследственный. Только здесь он опустил руки, до этого сведенные за спиной.
– Присаживайтесь, гражданин Коровка, – сказал Мурин, указав на табурет напротив их стола, и добавил, когда тот подчинился: – Приступим…
Часом позже с той же папочкой в руках он вышел из СИЗО довольный. Процедура предъявления «двухсотки»[14] прошла без затруднений. Для начала Мурин представил Коровке адвоката и испросил его согласия на назначение Когана защитником. Тот не возражал. После чего папка с уголовным делом перешла в руки адвоката. Тот стал ее листать, периодически спрашивая подзащитного об обстоятельствах случившегося. Тот все отрицал, утверждая: «Меня подставили». Коган что-то помечал в принесенной с собой тетради. Мурин, не теряя времени, вел необходимый протокол. Когда беседа завершилась, Коган его молча подписал и посоветовал сделать то же и Коровке. Тот слегка поупирался, но защитника послушал. После чего Коган попросил следователя оставить их наедине. Лейтенант не возражал. Вложив подписанный сторонами прокол в папку с делом, забрал его и удалился. И вот сейчас, шагая к остановке, думал, что расхваленный Коган не такой уж и страшный. Ходатайств он не заявлял. С подследственным повел себя как обыкновенный адвокат, назначенный по делу в приказном порядке. Затруднений с ним, скорей всего, не будет – особенно, если предпринять намеченные меры. Суд вынесет Коровке приговор, а Мурин после будет всем рассказывать, как расследованное им дело не смог порушить даже сам великий и ужасный Коган…
* * *
– Коровка – на выход! Без вещей, – велел заглянувший в камеру надзиратель.
Борис встал с нар и направился к двери. Надзиратель отвел его в кабинет, где за столом сидели знакомый ему следователь Мурин и немолодой человек в костюме. На пиджаке его виднелись орден и медаль.
– Здравствуйте, Борис Михайлович, – сказал он, когда его представил Мурин. – Меня назначили вас защищать в суде. Вы согласны?
– Да, – вежливо кивнул Борис, с трудом заставив себя подавить прихлынувшую к горлу радость. Не нужно, чтоб следак ее заметил.
Дальнейшее его немного охладило. Коган задавал ему вопросы спокойно, без эмоций, а, расспросив, без возражений поставил подпись под проколом, подсунутым ему следователем. Когда тот предложил Борису сделать то же, он уперся, но Коган рекомендовал не возражать. С неохотой Борис все же расписался в протоколе. Когда следак ушел, Коган улыбнулся:
– Теперь поговорим, как развалить состряпанную милицией фальшивку. Семейство Щербаченей просило передать вам привет и их уверенность, что скоро встретитесь.
– Спасибо, Матвей Моисеевич! – обрадовался Борис, догадавшись, что адвокат в присутствии Мурина разыгрывал неведомую ему роль. – Благодарю, что согласились стать моим защитником.
– Не стоит благодарности, – улыбнулся Коган. – Давайте для начала подпишем договор об адвокатской помощи. Таков порядок.
Он достал из портфеля и положил на стол несколько листков и авторучку. Не шариковую – перьевую, с золотым пером.
Борис присел и подписал, почти не глядя. Глаз зацепился лишь за сумму в договоре. Копейки…
– Я заплачу вам больше, – сказал, вернув листки и ручку. – Сколько скажете.
– Не нужно, – отказался Коган. – У меня к вам будет просьба. У Щербачени мне сказали, что это вы изобрели протезы из титана с шарниром на ступне. Это правда?
– Я только предложил идею, – Борис пожал плечами. – Протезы сделали другие люди. Но в авторском свидетельстве я значусь.
– Я держал в руках протез сына Павла Леонидовича, – вздохнул защитник, – хочу себе такой. Это сказка! Легкий и красивый, ходить с ним можно не хромая.
– Как я могу помочь? – спросил Борис.
– Их изготавливают в Комсомольске-на Амуре. Открыли мастерскую при авиазаводе. Но слух уже прошел – там очередь на годы. Знакомых в Комсомольске-на-Амуре не имею – там никого не защищал. Москва и Минск, Ленинград, Махачкала – везде есть благодарные мне люди. В Комсомольске нет. Я попрошу вас написать на завод ходатайство. Изобретателю, да еще Герою не откажут.
– Конечно, напишу, – Борис пожал плечами. – И без того не отказал бы. Вы ветеран войны.
– Там в очереди тоже ветераны, – сообщил защитник. – Разумеется, я попрошу у вас ходатайство, когда покончим с этим делом, и вы выйдете на свободу.
– У нас получится? – спросил Борис.
– Понимаю, сомневаетесь, – улыбнулся Коган. – Против нас играют большие люди. Фамилии произносить не нужно! – упредил Бориса. – Тем более, в суде. Но у нас есть преимущество. Закон вы не нарушили, а они пытаются. В таких делах опасаются огласки, а мы ее им обеспечим. Да так, что вздрогнут! – Коган сжал кулак. – Ладно, при Сталине беззаконие творили, но чтоб сейчас? Состряпать обвинение на ровном месте? Посадить в тюрьму Героя? Обнаглели. Окоротим. В те непростые времена людей мы тоже защищали – и вполне успешно: им выносили оправдательные приговоры. Сейчас тем более добьемся. Для начала расскажите мне подробно, как было дело…
Коган слушал, помечая что-то у себя в тетради, а когда Борис умолк – спросил:
– Вы о своих наградах милиционерам сообщили?
– Они не спрашивали, – Борис развел руками. Почему сам им не сказал? Менты бы не поверили. В ответ на просьбу привезти удостоверения только похихикали бы. В их глазах он более чем клоп – мелкий и вонючий. Скоты в погонах…
– И не нужно говорить, – сказал защитник. – Пусть будет им сюрпризом. О том, что вы инвалид, следователь в курсе?
– Нет.
– Замечательно! – Коган радостно потер ладони. – Теперь я попрошу вас встать и снять рубашку.
Борис послушался.
– Досталось вам, – вздохнул защитник, разглядев отметины на теле подзащитного. – Война… Одевайтесь. Когда осматривали вас в СИЗО, шрамы в карточку внесли?
– Наверное. Врач вопросы задавал: откуда у меня и где их получил.
– А следствие не озаботилось на карточку взглянуть, – хмыкнул Коган. – Им же хуже. Значит так, Борис Михайлович. Понадобятся ваши документы на награды, еще – об инвалидности, свидетельства на изобретения. Где они?
– В квартире, в шкафу на верхней полке. Ключи у Валентины Алексеевны, она директор гастронома.
– В милиции их нет?
– Не брал с собой, – Борис впервые за беседу улыбнулся. – Подозревал, что могут задержать, и не хотел, чтоб шарили в квартире. Дознаватель, кстати, очень злился, когда ключей при личном обыске не оказалось. Наверное, собирался привести супругу, чтоб показать квартирку, которую намерился отжать.
– Ну, это меньшее из зол, – заметил Коган. – Могли и документы-то прибрать. С них бы сталось.
– Отморозки, – сказал Борис.
– Интересное словечко, – улыбнулся Коган. – Запомню. Но поступили вы предусмотрительно. Валентина Алексеевна даст мне ключи?
– Я напишу записку.
Забрав ее, Коган встал со стула и протянул Борису руку. Он ее пожал.
– Прощаюсь до суда, – сказал защитник. – Он будет скоро. Свидания мне больше не дадут. Я отыщу свидетелей – настоящих, а не тех, что в деле, и заявлю ходатайство в суде, чтоб их допросили. Потерпите, ждать недолго…
* * *
Выйдя из СИЗО, адвокат подошел к ждавшему его такси. Водителя он попросил подъехать через два часа, и тот послушался: Когана он знал давно и работал с ним охотно – адвокат хорошо платил. Защитник попросил отвезти его улицу Седых, где зашел в гастроном и обратился к продавщице с просьбой отвести его к директору. Представился ей и сообщил:
– Я виделся с Коровкой, только от него.
– Как он? – взволнованно спросила Алексеевна.
– Бодр и крепок духом, – ответил Коган. – Не переживайте – он боец. В войне с китайцами не дрогнул, а здесь – тем более. Мы победим, но если вы поможете.
– Что нужно делать?
– Потребуется коллективное письмо – вернее, телеграмма. К ней больше уважения.
– В Центральный комитет?
– Что вы? – замотал головой Коган. – Спустят на горком, а там… Вы понимаете. В редакцию газеты.
– «Правды»?
– Нет, – ответил Коган. – Партийная газета, и результат случится тот же. В «Известия» отправим. Там журналисты посмелее.
– Они пришлют корреспондента?
– Вполне возможно – случай исключительный. Под судом по сфальсифицированному делу – Герой Советского Союза, защитник острова Даманский. Но если не пришлют, то на контроль поставят и в Минск об этом сообщат. А здесь задумаются. Никому не хочется получить по шапке за неправосудный приговор. Я продиктую текст.
Директор взяла ручку и бумагу.
– Людей подписывать не заставляйте, – заметил адвокат, когда она закончила. – Пусть будет меньше, но чтоб потом не отказались. Ведь будут разбираться. Фамилия и инициалы, подпись. Все это тоже в тексте телеграммы. Недешево вам встанет, но я дам денег.
– Не обижайте! – отказалась Алексеевна. – Чтобы мы Борису пожалели? Его тут любят, им гордятся. Наш грузчик стал Героем! И человек он замечательный.
– Расскажете об этом на суде. Я заявлю вас как свидетеля. Борис ведь рассказал вам о случившемся еще до задержания? О дознавателе, который приходил к нему?
– Расскажу! – подтвердила Алексеевна.
– На заседании суда зал должен быть забит людьми. Сумеете организовать?
– Не сомневайтесь. Выходная смена будет вся.
– Последнее. Мне нужно взять в квартире у Коровки документы для суда, его награды. Вот записка от Бориса.
Алексеевна прочла ее и достала из ящика стола ключи.
– Идемте!..
