Анатолий Дроздов
Реваншист
6
Дина Аркадьевна повернула ключ в замке и толкнула дверь от себя. Скрипнув петлями, та отворилась. Дина прошла к маленькому окошку и потянула на себя форточку. Воздух осенней Москвы, пахнущий прелой листвой и выхлопными газами автомобилей, ворвался в узкую, как пенал, крохотную комнатушку. Раньше здесь была техническая, где уборщицы держали свои швабры. Дина уговорила главного редактора отдать комнатушку ей. Она много курит, а выходить постоянно на лестничную площадку с ее протезом… Главный распорядился. Уборщицы поворчали, но смирилась. Дина купила им конфет и бутылку шампанского, и они успокоились.
На столе лежала стопка вскрытых конвертов и бандеролей. Дина поморщилась. Сегодня ее очередь читать самотек. Нелюбимая работа, но что сделаешь? В редакции и без того шепчутся, что главный ей благоволит. Отдает лучших авторов, хвалит на летучках, не обижает премиями. С Борей они и вправду дружат. Только молодым не понять, что за этим стоит. Они оба прошли войну в действующей армии. Боря – как журналист, она – сестрой медсанбата. Ему судьба благоволила, ей не повезло. Огневой налет немцев, и осколок снаряда срезал ногу ниже колена… Боря знает, что значит жить на протезе. Он «Повесть о настоящем человеке» написал…
Дина достала из пачки папиросу, постучала мундштуком по столу, вытряхивая крошки табака, примяла его, сунула в рот и чиркнула спичкой. Поехали…
К полудню стопка с рукописями заметно похудела. Дина работала как автомат. Пробежать глазами первые страницы, заглянуть в середину, затем – в конец. Все, мнение составлено. Пусть авторы считают, что их нетленные произведения в редакциях изучают, не отрывая глаз. «Для того чтобы понять, что рыба испорчена, не обязательно съедать ее целиком», – писал Чехов. Рукописи в самотеке были как раз такими – тухлыми и несъедобными. Графоманы, эпигоны и просто больные на голову люди почему-то считали, что их тексты осчастливят журнал. Занялись бы лучше чем-нибудь полезным… На просмотренных рукописях Дина делала карандашом пометку «В», что означало «возврат». А как же? В Советском Союзе рукописи рецензируются и возвращаются. Каждому нужно разъяснить, почему его нетленное произведение не может быть напечатано. Причем сделать это вежливо и, по возможности, не обидно. Не то станут жаловаться в ЦК. Объясняйся потом…
За внутренние рецензии в редакции платили. На этом деле кормились многие. Сами редакторы, писатели, студенты Литературного института… Дина не участвовала. Привыкшая на фронте рубить сплеча, она не могла заставить себя махать хвостом перед кончеными графоманами. Да идут они!..
Эта рукопись выглядела, как обычно. Коричневая оберточная бумага, перевязанная шпагатом. Торец бандероли взрезан ножницами. Работа секретаря. Ее задача – определить, что прислал автор: прозу или стихи? Затем раскинуть самотек по отделам. Дина вытащила из бандероли рукопись. На стол выпал листок с биографией автора и прикрепленным к ней скрепкой фото. «Надо же! – усмехнулась Дина. – Позаботился. Уже видит свой текст опубликованным». Листок с фото она отодвинула в сторону – даже смотреть не будет. Все равно «В». Взяла первый лист рукописи. Так. Сергей Девойно, «Черный лебедь», повесть. «Про природу, наверное, – подумала Дина. – Точно „В“. В следующий миг она поняла, что ошиблась».
«Фуэте не задалось. Алла сбилась и перешла на туры кругом…»
Следующий час Дина Аркадьевна просидела, не отрываясь от чтения, пока желудок не напомнил, что он пуст. Дина с усилием отодвинула рукопись, встала и, прихватив чайник, проковыляла в туалет. Там наполнила его водой и, вернувшись к себе, поставила на электрическую плитку. Перекусив захваченными из дому бутербродами, она выпила чаю и, бросив кружку немытой, вцепилась в рукопись. Время от времени она доставала папиросу, прикуривала и выпускала дым, но не чувствовала его вкуса. Окружающее исчезло. Она видела сцену с танцующими балеринами, восхищенно наблюдающего за ними паренька, слышала его разговор с возлюбленной и переживала вместе с ним. Когда текст закончился, Дина некоторое время сидела, глядя перед собой. Затем поднесла к глазам последнюю страницу.
– Значит, хочешь танцевать на Западе? – спросил Артем.
– Да! – ответила Алла.
– Не передумаешь?
– Нет.
Он замолчал и некоторое время шел рядом, глядя прямо перед собой.
– У тебя есть мать?
– Конечно, – ответила Алла.
– Готова бросить ее?
Алла замялась.
– Все правильно, – с горечью сказал он. – Зачем она? Тебя она вырастила, дала образование, теперь можно и обойтись. Отработанный материал.
Алла хотела возмутиться, но не нашлась, что ответить.
– Знаешь, – сказал он, – а у меня нет матери. Родители погибли в автомобильной аварии. Я рос в детдоме. Время от времени к нам приезжали шефы с подарками. Мы бежали к ним и заглядывали в глаза: вдруг кому-либо приглянемся, и они заберут нас к себе. Некоторым везло, но у меня не вышло. Я вырос, получил специальность, работаю, учусь в институте. Страна сделала все, чтобы я был счастлив, и я благодарен ей. Но матери у меня нет… Иногда я вижу идущую навстречу немолодую женщину и начинаю вглядываться. Вдруг это моя мама? Вдруг она уцелела в аварии и сейчас ищет меня? И мы, наконец, встретимся? Я бы полжизни отдал, чтобы такое произошло…
Он помолчал.
– Думаю, нам надо расстаться. Мы говорим с тобой на разных языках, хотя выросли в одной стране. Прощай! Будь счастлива!
Он повернулся и пошел прочь. Алла хотела его окликнуть, но крик замер в горле.
…Вечером был спектакль. Алла в пачке черного лебедя выбежала на авансцену и замерла. Из оркестровой ямы воспарила музыка. Пришло время ее фуэте. Алла завертелась, выбрасывая ногу параллельно сцене. В зале вспыхнули аплодисменты. После каждого оборота Алла находила взором узор на ограждении бельэтажа. Для балерины во время исполнения фуэте важно иметь перед собой одну точку. Иначе закружится голова, и она потеряет равновесие. Раньше точкой было лицо Артема. Он специально покупал место в центре зала. Танцуя, Алла находила его глазами, и ей становилось спокойно и хорошо. Но сегодня в зале Артема не было – не пришел. И никогда более не придет…
Алла закончила фуэте и вскинула руки. Зал взорвался овацией и криками «браво». Она кланялась и улыбалась. Через силу…
А Артем в это время сидел на лавочке в парке и смотрел в небо. Там, вытянувшись вдоль Млечного пути, улетал прочь Лебедь. Ему, гордому и далекому, не было дела до человека, наблюдавшего за ним с Земли. «Ладно, – подумал Артем, – это всего лишь созвездие. Настоящие лебеди возвращаются…»
– Подлец! – сказала Дина Аркадьевна, кладя лист. – Сукин сын!
В ее устах это было высшей похвалой. Дина отодвинула рукопись и взяла лист с биографией. С фото смотрел юный паренек в рабочей одежде. За спиной кирпичная кладка стены – похоже, снялся у цеха. Лицо уверенное, с упрямой ямочкой на подбородке. На лбу слева – заметный шрам. «Старая фотография, – решила Дина Аркадьевна. – Хочет выглядеть молодым. Зачем?»
Она взяла листок с биографией и пробежала его глазами. Что? 21 год? Не может быть! Среди авторов «Юности» встречались двадцатилетние. Но, во-первых, их было мало, а во-вторых, у них не могло быть столь зрелой прозы. Розыгрыш? Но кому он мог понадобиться? И для чего?
Еще раз прочитав биографию, Дина сняла трубку телефона. Сейчас она проверит. Если это розыгрыш, автору не поздоровится. Линия оказалась свободной, и Дина набрала «07».
– Пожалуйста, Минск, – сказала откликнувшемуся оператору. – По справке, прессовый корпус Минского тракторного завода. Любой, кто ответит. Нет, телефон не квартирный, редакция журнала «Юность». Спасибо.
Она успела выкурить две папиросы. Когда телефон зазвонил, Дина сняла трубку.
– Алло, – раздался в наушнике девичий голосок.
– Здравствуйте, девушка! – сказала Дина. – Это прессовый корпус тракторного завода? Я верно попала?
– Да, – подтвердила девушка.
– У вас работает… – Дина придвинула ближе листок. – Сергей Александрович Самец?
– Зачем он вам?
– Я редактор отдела прозы журнала «Юность», – сказала Дина. – Моя фамилия Хаютина, зовут Дина Аркадьевна. Этот ваш Самец прислал нам повесть. Я хочу с ним поговорить.
– Подождите! – воскликнули на другом конце провода. – Я сейчас позову!
Дина услышала стук брошенной на стол трубки. «Надо же! – улыбнулась она. – Похоже, испугала девочку».
Ждать пришлось минут пять. Наконец, в трубке раздался сочный баритон.
– Слушаю.
– Сергей Самец? – уточнила Дина.
– Он, – ответил баритон.
– Хаютина Дина Аркадьевна, редактор журнала «Юность».
– Очень приятно, – сказал Самец.
«А он чувствует себя уверенно. Не то, что девочка».
– Я прочла вашу повесть, Сергей. Скажите… – Дина замялась. – Это вы писали?
К ее удивлению, на другом конце провода рассмеялись.
– Я сказала что-то смешное? – обиделась Дина.
– Простите! – извинился собеседник. – В первый раз этот вопрос мне задала учительница литературы в шестом классе. Прочитала мое сочинение. Не беспокойтесь, Дина Аркадьевна, писал я.
– Но… – Дина поискала слова. – Текст очень зрелый. А вам 21 год.
– Я рано повзрослел. Так вышло.
– Сирота? – догадалась Дина.
– Круглый.
«Детдомовец?» – хотела спросить Дина, но не решилась.
– И еще, Сергей. Текст идеально вычитан – ни одной ошибки.
– Это Лиля.
– Какая Лиля? – не поняла Дина.
– Моя невеста. Вы с ней уже разговаривали. Лиля учится на филфаке. Она правила и печатала мою повесть. У нее талант редактора. Сам я пишу с ошибками.
«Понятно», – подумала Дина. Наверняка, девочка помогала ему и в работе с текстом.
– Вы пишете, что удостоены медали. «За отвагу» – боевая награда. А сейчас мирное время.
– Меня наградили в армии.
– В каких войсках вы служили?
– Пятая бригада специального назначения в Марьиной Горке.
«Черт! – подумала Дина. – Дернуло же за язык. Неизвестно, где воевал этот парень. Это же секрет!»
– Я буду рекомендовать вашу повесть к печати, Сергей!
– Спасибо! – сказал он. – С меня причитается.
«Все вы так говорите», – подумала Дина и положила трубку. Подумав, она сложила рукопись в папку и, не забыв фото с биографией, вышла из комнатушки. В приемной главного скучала секретарша.
– У себя? – спросила Дина.
– Да, – кивнула секретарша. – Но я бы не рекомендовала. Ездил в ЦК, вернулся злой. Велел никого не пускать.
– Мне можно, – сказала Дина и проковыляла к двери кабинета.
Главный встретил ее хмурым взглядом.
– Хреново выглядишь! – сказала Дина.
– Тебя бы туда! – буркнул он. – «Печатаете незрелые вещи, противоречащие курсу партии», – передразнил он кого-то. – А где эти «зрелые» взять? Приносят херню… Чего надо?
– Почитай! – Дина положила на стол папку. – Настроение улучшится.
– Уверена? – сощурился он.
– Я когда-нибудь ошибалась?
– Ну… – он придвинул к себе папку. – Ладно, иди. Не то начну ругаться.
– Как будто я матов не слышала! – улыбнулась Дина, но вышла.
…Борис позвонил ей вечером домой.
– Привет! – сказал, не подумав извиняться за поздний звонок. Впрочем, их отношения это позволяли. – Прочел. Это не розыгрыш?
– Проверила, – ответила Дина. – Звонила по межгороду в Минск. Парень именно тот, за кого себя выдает. Все, что он сообщил о себе, правда. Что тебя смущает?
– Возраст, – буркнул Борис.
– Он сирота, детдомовец, поэтому рано повзрослел. Писать ему помогала студентка филфака, поэтому рукопись грамотная. Он просто талант, Боря! Вспомни себя. Первую книгу издал в 19 лет. А Шолохов? Тот начал опубликовать «Тихий Дон» в 22 года.
– С Шолоховым был скандал, – сказал главный, но по его тону Дина поняла, что сравнение ему понравилось.
– И что? – не смутилась Дина. – Еще в 30-е годы создали комиссию. Она подтвердила, что писал Шолохов. Потом это вновь раздули. Вопрос: кто? Враги, которым наша страна, как кость в горле.
– Этот парень – не Шолохов.
– Я этого не утверждала.
– Балеруны, мечтающие танцевать на Западе, – сварливо сказал главный, – Главлит[13] зарубит.
– А ты отправь рукопись в ЦК с сопроводительным письмом. Если там примут положительное заключение, Главлит заткнется. В ЦК поддержат, поверь! У них тоже проблемы. Люди слушают «голоса», шепчутся на кухнях, ругают партию. А прояснить ее линию в литературе по-настоящему некому. Те, кто пытаются, делают это убого. Здесь как будто свежим ветром пахнуло. Никаких секретов Самец не выдает. О сбежавших балерунах писала «Правда», общественность их осудила. Послушай моего совета, Боря! Парень прислал два экземпляра. Отправь первый в ЦК, второй запускай в работу. И ставь эту вещь как можно скорее.
– В январский номер?
– Ноябрьский.
– Тот сверстан.
– Выбрось кого-нибудь к хренам! Ты что – не понимаешь? В феврале будущего года – съезд КПСС. Доклад Генеральному секретарю уже пишут. К январю он будет готов, и «Черного лебедя» не заметят. Ноябрь – последний срок. Не хочу, чтобы «Юность» попала в доклад, как образец безыдейности и отхода от генеральной линии партии.
– Ладно! – сказал Борис и положил трубку.
«Перестраховщик!» – подумала Дина, но ругаться не стала. Боря – хороший человек и талантливый писатель. Его «Настоящий человек» – сила. Книга на все времена…
7
Отправляя повесть в журнал, я рассчитывал, что ею заинтересуются. Но червячок сомнения грыз. Сколько моих знакомых литераторов в той жизни надеялись прославиться в веках! Надували щеки, потрясали законченными рукописями. И что? Не всех даже напечатали. Планировать успех в творчестве – дело пустое. «Нам не дано предугадать, как слово наше отзовется…»
Звонок из редакции меня воодушевил, но и посеял тревогу. Вдруг не срастется? Есть ведь такая организация – Главлит. Она присматривает за соблюдением генеральной линии партии в печати. А повесть – острая…
В начале октября пришли гранки. То есть сверстанный и отпечатанный текст, присланный автору для согласования. Темп работы меня изумил. Это в моем времени верстали на компьютере – быстро и легко. Закидываешь текст в программу, и та сама его расставляет по заданному шаблону. Остается только поправить. Здесь по-иному. Текст набирают на линотипе. Этот аппарат отливает строки из свинцового сплава. Верстальщик собирает их в столбцы и зажимает в рамке. Затем накатывает краску валиком и делает оттиск. Из последних собирают гранки, которые вычитывает корректор. Для исправления ошибки строку отливают заново. Верстальщик находит дефектную, вытаскивает ее шилом и вставляет новую. Можно представить себе скорость процесса…
В «Юности» спешили, и мне было непонятно, почему. Это радовало и тревожило одновременно. Подумав, я сходил на почту и позвонил в редакцию. Номера телефонов нашлись в журнале. Дина Аркадьевна ответила не сразу. Телефон оказался параллельным, и к ней бегали, чтобы попросить поднять трубку.
– Здравствуйте! – сказал я, услышав знакомый голос. – Это Сергей Девойно, он же Самец. Я вычитал гранки и отправил их в редакцию.
– Спасибо! – поблагодарила Дина Аркадьевна. – Мы торопимся.
– В каком номере запланирована публикация?
– В ноябрьском.
«Ого! – мысленно охнул я. – Ни фига себе скорость! Чем же я им так угодил?»
– Главлит не прицепится?
– Приятно иметь дело с информированным человеком! – хмыкнули на другом конце провода. – Не беспокойтесь, Сергей! Публикацию согласовали с ЦК.
– Поражен, – признался я.
– Ваша повесть понравилась Борису Николаевичу. В ЦК – тоже. Так что не беспокойтесь.
– Дина Аркадьевна! – сказал я торжественно. – Я ваш должник. Как только получу гонорар…
– Ну, ну! – в трубке засмеялись. – Посмотрим. Кстати, хочу спросить. Откуда такой псевдоним?
– Это фамилия моей невесты. После женитьбы перейду на нее.
– И когда свадьба?
– Как только напечатаете повесть.
– Это она так потребовала? – заинтересовалась Дина Аркадьевна.
– Сам решил. Семью надо содержать. Гонорар лишним не будет.
– Приятно слышать, – одобрила она. – Вы действительно взрослый человек. А насчет гонорара поговорю с Борей. Пусть разметит побольше.
– Дина Аркадьевна!..
– Слышала уже, – вновь засмеялась она. – Век не забудете. Над чем работаете?
– Пишу рассказы.
– Почему не повесть? Они у вас неплохо получаются.
– Напишу, но чуть позже. Хочу издать книгу. Повесть и рассказы – стандартный формат для молодого автора.
– Хм! – сказали в наушнике. – Формат… Непривычно, но понятно. Вы странно употребляете слова, Сергей, я это и в повести заметила. В Белоруссии так говорят?
– Ага! – соврал я.
– Интересно было бы послушать. Никогда не бывала в ваших местах, даже в войну, – она вздохнула. – Ладно, Сергей. Рассказы, как закончите, тоже присылайте. Возможно, возьмем. Если не все, то парочку. Или хотя бы один.
Я поблагодарил, и мы распрощались. В общежитие я летел на вмиг выросших крыльях. Получилось! Срослось, вашу мать! Йес! Ай, да Самец, ай, да сукин сын! Орел! Красавчег…
По этому поводу мы с Лилей закатили банкет – в нашей комнате, конечно. Коля принял в нем участие как член семьи, то есть свидетель на свадьбе со стороны жениха. Здесь это не формальная должность. В роли свидетелей выступают близкие друзья. Отношения с ними сохраняют годами, если не десятилетиями. Лиля привела соседку по комнате, Машу. Та, в свою очередь, согласилась стать свидетельницей. Для незамужней девушки – приятная миссия. На свадьбах свидетели в центре внимания публики, им даже «горько!» кричат – правда, в шутку. Некоторые, впрочем, целуются. Так что Маша посматривала на Колю с интересом.
– Об одном попрошу, – сказал я свидетелям. – О публикации пока ни слова. Не то сглазим.
Оба кивнули – дело понятное.
– Журнал подаришь? – спросила Маша. – С надписью от автора.
– Непременно! – кивнул я. – Если раздобуду.
– В комитете комсомола попроси! – посоветовала Маша. – Помогут.
Я хлопнул себя по лбу – точно! В этом времени люди читают много и жадно. Спрос на книги и периодику бешеный. Бумаги не хватает, поэтому тиражи лимитируют. На «Правду» это, конечно, не распространяется, как и на «Советскую Белоруссию». А вот литературные журналы – в лимите. С началом подписки на почте выстраиваются очереди. Многим не достается. Да что там журналы? В том времени я работал в ведомственной газете белорусского МВД. Тираж – 400 тысяч экземпляров при жестком лимитировании. Обычному гражданину выписать газету не светило – только сотрудникам МВД и их помощникам. Так ради подписки люди в дружину записывались. Комитет комсомола – орган идеологический. С «Союзпечатью» наверняка сотрудничает.
– Ты умница, Маша! – сказал я прочувствованно. – Дай, поцелую!
– Но, но! – взволновалась Лиля.
– Не пыли! – отмахнулась Маша. – Не уведу я твоего жениха. Даже если б и захотела.
Она залепила мне жаркий поцелуй. Коля захохотал, Лиля надулась. Впрочем, ненадолго. В знак примирения мы с ней расцеловались, причем Коля с Машей в этом момент скандировали: «Горько!» Репетировали, словом. Душевно посидели…
В комитете комсомола новостью восхитились и обещали помочь. Не каждый день работников завода печатают в союзном журнале! Даже не каждый год. В комитете вообще не смогли вспомнить прецедента. С меня взяли обещание выступить перед читателями в заводской библиотеке, я согласился. А что – приятно.
В конце ноября вышел журнал. Текст повести практически не правили. Имелась моя фотография. Я подрядил на съемку фотокора из заводской многотиражки, заплатив ему три рубля. Присутствовала кратенькая биография. О медали упомянули. В своем времени я ее стеснялся. Все было не так, как написали в представлении. Шевко, действительно, уронил гранату под ноги. Но это был мой косяк – не сумел научить молодого. И спасал я не его – себя. Отшвырнув гранату ногой, сбил с ног пацана и шлепнулся рядом. Собой я его не накрывал, просто оказался ближе к взрыву. Шевко не задело, чему я очень радовался. За его смерть или тяжелое ранение с меня бы спросили. Самого меня слегка поцарапало. РГД-5 – граната слабенькая, осколками лишь поверху задело. На учениях присутствовал генерал из Москвы – это он приказал раздуть подвиг. Во-первых, это свидетельствовало о высоком моральном духе личного состава. Во-вторых, показывало выучку младших командиров. Командир части был только «за». Он пролетал мимо наказания и становился воспитателем героев.
Здесь я стесняться не стал. Еще плюс в мою карму, чего сомневаться? Я же циник…
Комсомольцы сдержали слово. В «Союзпечати» мне продали десять экземпляров – с заднего хода, конечно. Половина из них улетела тут же. Один – Маше, второй – Коле, третий – библиотеке… Экземпляр пришлось презентовать мастеру Мамаю, а там выяснилось, что и начальник корпуса не против… Пожелание его мне передала Лиля. Куда денешься? Из заводской многотиражки прибежала корреспондентка. Слушая ее, я вздыхал – детский сад! Где родился, где крестился, кто родители, как учился в школе?… Пришлось брать инициативу в свои руки. Биографию я сходу отсек и перешел к литературе. Журналистка в ней не разбиралась совсем, так что я диктовал, а она записывала. Зато интервью вышло интересным. Корреспондентка даже ничего не перепутала – ну, почти…
На работе и в общежитии меня поздравляли, жали руку и желали творческих успехов. Причем искренне. Зависть здесь есть, но совсем малая по сравнению с моим временем. Там из-за нее ссорились с соседями, теряли друзей и даже родственников. Зато имели демократическое общество с рыночной экономикой. Передовое, ёпть!
Мы с Лилей отнесли заявление в ЗАГС и поехали представлять жениха ее родителям. Готовились неделю, покупали гостинцы. В обязательный набор входили городская колбаса и торт. Купить последний было проблемой. Заранее брать нельзя – испортится, а в нужный день можно не найти. Пришлось вставать затемно, ехать в центр, занимать очередь в «Лакомку»… Зато торт достался – шик-блеск. С кремовыми розочками и листиками. Лиля просветила меня насчет деревенских предпочтений.
Дорогой я волновался – вдруг не понравлюсь? Разумом понимал – глупость. Но на душе кошки скребли. Люди в деревне приметливые. Любовь перед ними сыграть трудно. К Лиле я, что называется, не пылаю. Нет, она мне нравится. Умная, симпатичная девчонка с абсолютным литературным слухом. И на ощупь приятная… Но с моей стороны это брак по расчету – и только. В моем времени – дело обычное, а вот здесь не принято…
На автовокзале райцентра нас встретили. Высокий, широкоплечий мужчина с заметным брюшком шагнул к нам на перроне.
– Батька! – обрадовалась Лиля и, бросив сумки, полезла к высокому целоваться. Будущий тесть облапил ее и с удовольствием чмокнул в щечку. По лицу здоровяка было видно, что дочка у него – любимица. Покончив с поцелуями, Лиля указала на меня.
– Знакомься, батька! Это Сергей.
– Вацлав!
Здоровяк протянул мне руку. Я назвался и пожал ее. М-да, хватка у этого медведя еще та.
– Пойдзем! – Вацлав подхватил сумки. – Я у старшыни «уазик» пазычыв[14].
– Дал? – удивилась Лиля.
– Мне – дав, – снисходительно сказал будущий тесть.
УАЗ обнаружился сразу за автовокзалом. Мы загрузили сумки и полезли внутрь. Вацлав сел за руль, я примостился рядом, в последний миг заметив движение глаз Лили. Ну, да – рядом с водителем должен сидеть мужчина. Женщина только в случае его отсутствия или если начальница. Неписаное правило.
Мы выбрались из города и покатили по асфальту. Неплохие здесь дороги! Ну, так колхозы богатые – есть кому раскошелиться. Сахарная свекла – выгодная культура, это меня Лиля просветила. Дорогой я молчал. Лиля щебетала за спиной, вываливая на отца столичные новости и выспрашивая местные. Вацлав отвечал односложно, время от времени поглядывая на меня. Я делал вид, что поглощен пейзажем. Он был и вправду хорош. Снег выпал, его сгребли с шоссе на обочины. Мы ехали между сугробов. За ними торчали деревья и простирались поля. Время от времени посреди полей возникали одинокие рощицы. Кладбища… Неподалеку деревня, или она здесь когда-то была. Знаем.
На очередном перекрестке УАЗ свернул, и мы въехали в деревню. Хорошо живут свекловоды! Новые дома, некоторые – из кирпича. Крыши – шиферные, попадаются и железные. Ровные заборы, крепкие ворота. Возле одних из них УАЗ притормозил.
– Приехали! – сообщила Лиля.
Обочь ворот грудой лежали бревна. Ель, осина… Судя по виду, привезли недавно – снега сверху нет.
– Дрова? – спросил я Вацлава.
– Ага! – кивнул он.
– А что зимой привезли?
– Дык, леспромхоз…
Уточнять я не стал. Вацлав подхватил сумки, мы вошли во двор. Встречать нас высыпала вся семья. Мать Лили – невысокая, худенькая женщина лет сорока. Глянув на нее, я понял, как будет выглядеть моя супруга через двадцать лет. Мать с дочкой были одна в одну – как лицом, так и фигурой. А вот братья Лили пошли в отца – высокие и плечистые. Если старший Вацлава почти догнал, то младший обещал сделать это в скором времени. Лиля кинулась целоваться с родней, я скромно встал позади. Наконец, очередь дошла и до меня.
– Здравствуйте! – сказал я. – Меня зовут Сергей.
– Анна Станиславовна! Толик! Виталик!
Мы поручкались. Ладонь у тещи оказалась узкой и сухонькой, у братьев – широкие и сильные.
– Ладна, – сказал Вацлав. – Идзице у хату. А я машыну адганю.
Мы пошли. Пока Лиля распаковывала сумки и оделяла родню гостинцами, я прошелся по дому. А что, неплохо живут. Фабричная мебель, в зале – телевизор. Черно-белый, конечно, но большой. Есть диван, в спальне – широкая кровать, плательный шкаф. Шкаф есть и в зале, на стенах – полки. Последние полны книг. Я присмотрелся: большей частью учебники, но есть и художественная литература. На одной из полок обнаружился журнал «Юность» с моей повестью. Он стоял на видном месте. Это Лиля не утерпела и послала родителям – хотела похвастаться женихом.
Вацлав вернулся скоро, и меня позвали за стол. Тот ломился от еды. Ну, так будущий зять в гости приехал. Капуста, маринованная по-деревенски, то есть целыми кочанами, соленые огурцы, розоватое сало с прослойкой, привезенная нами колбаска, вареная курица… Как финальный аккорд, теща достала из печи и поставила на стол чугунок, откуда немедленно потянуло аппетитным запахом. Мне навалили тушеной с мясом картошки. Ее долго томили в печи, поэтому картошка рассыпалась в пюре и пропиталась мясным соком. Обожрусь.
Из выпивки на столе была водка «Русская» под пробкой-«бескозыркой», бутылка ординарного виноградного вина, явно купленного в местном сельпо, и еще одна емкость без этикетки. Понятно.
– Ты як? – посмотрел на меня тесть. – Магазиную ци свойскую?
– Свойскую! – сказал я, заслужив одобрительный взгляд.
Напитки разлили по стопкам – рюмок здесь не водилось. Женщинам досталось вино, мне с Вацлавом и Толиком – самогонка. Виталику – ничего. Мал еще, всего пятнадцать. Семнадцатилетнему Толику напустили полстопки. Как я понял – чисто символически. Правильно. Нечего детей спаивать.
– Будзем!
Хороший тост. Коротко и по существу. Я проглотил ароматный самогон – умеют гнать! – и набросился на еду. Умм! Язык проглотишь!
Некоторое время все сосредоточенно ели. Ненадолго прервались, чтоб выпить еще по стопке, затем продолжили. Мне было приятно и хорошо. Двести граммов крепкого самогона, обильная и вкусная еда… Хорошо сидим! Наконец, все наелись, и Вацлав отодвинул пустую миску. Так, сейчас будет допытываться.
– Вяселле дзе думаеце гулять? У Минску?[15]
– В Минске нет смысла, – ответил я. – Там пара друзей, а родни у меня нет. Лиля предлагает здесь.
– А як гэта у цябе няма радни?[16]
Черт! Настроение стремительно поползло вниз.
– Да вот так, Вацлав Иосифович. Деревню, где жила моя мать, в войну немцы сожгли – вместе с жителями. Мать чудом уцелела: ходила в соседнюю деревню больную тетку проведать. Так у нее и осталась. Но тетка вскоре умерла, мать жила у чужих людей. После того, как Белоруссию освободили, попала в детдом. Смогла выучиться, стать учительницей. Замуж не вышла. После войны это трудно было – мужчин мало. Чтобы не быть одинокой, к тридцати годам родила меня. В детстве много голодала, поэтому часто болела. Умерла, когда я служил в армии. Вот так и вышло… – я встал. – Пойду, подышу. Душно здесь…
Мороз обжег влажные щеки. Черт, не сдержался. Накатило. Это в моем времени мать-одиночка станет явлением привычным. Здесь это моветон. Сколько в детстве наслушался! Байстрюк… Как будто дети, рожденные вне брака, не такие же, как остальные. Чтобы это доказать, я стремился быть первым – в спорте, учебе, работе… Сумел. Всем известный в моем времени Александр Лукашенко тоже через это прошел. Поэтому и стал президентом…
– Сережа?
Ко мне бежит Лиля в одной кофточке. Простудится ведь! Обнимаю.
– Пойдем! Там мать батьку ругает. Гляди, даст чапялой![17]
Да… Не хватало еще рассорить тестя с тещей.
– Идем!
Завидев нас, Вацлав поднимается из-за стола. Лицо виноватое.
– Сярожа, сынок, ты гэта…
– Ерунда, батька! Давай лучше выпьем!
– Правильна! – облегченно улыбается тесть. – Маци, няси бутельку!
Нарезались мы от души. И никто не сказал ни слова против. Теща только закуску подносила. Мы душевно поговорили. Я рассказал о наших планах: где и на что будем с Лилей жить. Сумма будущего гонорара тестя впечатлила – только головой покрутил. В колхозе за такие деньги наломаешься. Я сообщил, что рассчитываю на кооперативную квартиру – после армии встал на очередь. Одинокому ждать долго, а вот семейному – три года максимум. Один год я уже простоял, осталось два. Деньги на квартиру за это время мы заработаем…
– Так и мы паможам! – встрепенулся Вацлав. – Дачка все ж.
Я поблагодарил. Затем перешли к обсуждению будущей свадьбы.
– Шлюб брать будзете? – спросила теща.
На мгновение я завис. «Шлюб» – это брак по-белорусски. Ну, так про ЗАГС мы сказали… Дошло чуть позже. Так здесь называют венчание в костеле.
– А получится? Я православный, Лиля – католичка.
– Ксендз казав, што гэта не важна. Бог адзин. Так што павянчае.
Они уже и справки навели. Почему бы и нет?
– Берем! – кивнул я.
Тесть с тещей довольно заулыбались. Лиля подарила мне одобрительный взгляд. Не удивительно. Какой девочке не хочется предстать в белом платье перед алтарем? Церемония в ЗАГСе – это суррогат. К тому же венчание в этом времени предполагает серьезность намерений жениха и невесты. Правда, могут быть неприятности. За венчание запросто выпрут из комсомола, что нежелательно. Я поделился своими сомнениями с родителями Лили. Меня заверили, что беспокоиться не о чем – с ксендзом договорено. В книгу венчаний нас не впишут. Именно эти записи в моем времени служили источником выявления заблудших овец. Представители партии их проверяли, делали выписки и посылали сведения по месту жительства нарушителей. Других забот у них, козлов, не было…
– Тольки… – внезапно смутилась теща.
– Я сама ему скажу, мам! – поспешила Лиля.
И сказала. Мы как раз вышли подышать свежим воздухом.
– Мама хочет, чтоб я венчалась в фате…
Понятно. Что люди скажут? Это же деревня. И не важно, что к тому времени мы будем мужем и женой. Говно вопрос, как говорили в моем времени. Расписываемся мы в четверг – на этот день очередь в ЗАГС была минимальной. А вот субботы пришлось бы ждать три месяца – много в Минске желающих пожениться. В пятницу едем в деревню, в субботу венчание и свадьба.
