Анатолий Никифорович Санжаровский
Галопом по этажам жизни
Весна. Надо натаскать на глинистые бесплодные огороды побольше навозу. А огороды за полтора‑два километра. Вприбежку тащишь неподъёмный чувал с навозом, а по тебе течёт чёрная жижа; бегаешь по дороге из стороны в сторону: мешок с навозом тебя ведёт. А остановиться передохнуть боишься – мешок потом не подымешь. Притащишь, спустишься на корточки, тихонько вальнёшься назад, не отрывая от спины мешка, и лежишь отпыхиваешься на нём, выкупанный пóтом и навозной жижей.
А сеять кукурузу, сажать под лопату картошку – казалось всё это самым лёгким и весёлым. А окучивать, пропалывать – курорт! Багамы вперемешку с Канарами!
Осень‑припасиха изматывала нас до смерти.
Кукурузу, картошку, кабаки – всё перетаскай на своём горбу.
А дрова на зиму? Лес ещё дальше огородов…
Мы, пацанва, сами лепили козам сарай. И каждую осень обязательно перекрывали кугой, обмазывали хворостяные стены глиной, утепляли папоротником. Не мёрзни наши козушки в холод! И ставили вдоль стен на коротких столбиках широкие лавки козам для отдыха.
– Коза, – говорила нам мама, – для нас же, дураков, старается как! Пока за день насбирает по горам молока полную банку – ноги с устали отваливаются. Надо ей по‑людски за ночь выспаться или не надо?
Но вот огороды пусты, сарай в тепле, дрова натасканы. Гордой горушкой высятся между сараем и соседским шаблицким плетнём.
Чем заниматься после школы? Уроками?… Не‑ет… Такой царской pocкoши мы, маленькие горькие труженички‑рабы, не знали.
Наскоро поешь и бегом после школы к маме на чайную плантацию. Собирали чай, формовали чайные кусты секаторами, копали чайные междурядья, тохали (мотыжили) их, чистили тунг… Всё какой‑никакой доварок к маминому копеечному заработку. Надо ж и книжки купить, надо ж и грешный зад прикрыть чем.
С чаю приползали усталые уже в потёмках. Пока уберёмся с живностью (я часто помогал маме доить коз), пока то плюс сё – мало ль беготни по дому? – уже полночь. Вот и прикатило время садиться за уроки.
Комната у нас была всегда одна. Сначала в бараках с плетёнными хворостом стенами, обмазанными глиной и побелёнными, потом в новом, в один этаж каменном доме. Всегда одна. Все тут же уже спят под сильной голой электрической лампочкой, а ты готовишься к завтрашней школе. Не заметишь, как и сам уронишь голову на единственный – он и обеденный, он и школьный, – стол и мигом отрубился.
Мама проснётся и увидит, мягко шатнёт за плечо.
– Иди, сынок, раздевайся да ложись…
А наичаще бывало так, что подремал на раскрытом учебнике, то и весь твой сон.
Мама качнёт за плечо, ты вскочишь и быстрей раздеваться на бегу к койке. А она горько улыбается:
– Не, сынок, тебе надо совсем в другую сторону, – и показывает на дверь: за окном уже разлило свет дня. – Надо сбираться в школу.
Школа для нас была всегда большим праздником. И вовсе не потому, что там нам что‑то клали в голову. Вовсе по другой причине. В школе мы могли хоть полдня отдышаться от домашней каторги. И даже вздремнёшь когда на уроке – всё отдохновение!
В школу я пошёл в девять лет без десяти дней.
Безграмотной маме нравилось слушать, как я читал азбуку.
Сама она училась в школе с месяц. По чернотропу бегала. А как похолодало, как пали снега в воронежском хуторке Собацком – учёба и стань. Не в чем было ходить в школу.
На троих у неё с братьями Петром и Егором были одни сапоги. Сапоги понадобились братьям.
Как‑то мама готовила на плите вечерю.
– Почитай трошки мне, – сказала она.
– Бом – ба, – прочитал я по слогам.
– Неправильно! – стукнула мама ложкой по кастрюле на плите. – Бон – ба!!! Ны! Ны посерёдке! А не твоя мы!
– Но в книжке – «бомба»!
– Та шо они там понимають? Негодная твоя книжка! Выкинь ото!
– А уроки по чём делать?
– Тогда не выкидывай.
И больше она не спорила с учебниками.
Сижу я на уроке, а голос учителя забивают жалобные блеяния коз.
Я был самый младший в семье, и братики Гриша и Митя жалели меня, доверяли самое лёгкое: пасти козлят и коз. И я пас лет с пяти и до окончания начальных классов. После я делал всё, что и они, но пока я был ответственен за козье пропитание. Пока я прохлаждался в школе, козки мои голодно покрикивали под крючком в сарае. Всё звали меня.
Мы жили на пятом районе совхоза «Насакиральский». А школа была в центре. Туда четыре километра я шёл, а назад я уже бежал, нигде не задерживался. Я добросовестный был пастушок.
