Андре Леон Телли
Мои шифоновые окопы. Мемуары легенды Vogue
III
Энди переманил на позицию главного редактора Intreview Розмари Кент, Армению, как ее называли, из Women’s Wear Daily (WWD). На этом посту Розмари продержалась всего год, а вот обиду господин Джон Фэйрчайлд, владелец Fairchild Publications и издатель Women’s Wear Daily (WWD), затаил надолго. Было дано жесткое распоряжение не публиковать фотографии Энди или Фреда. Сотрудники Interview стали персонами нон грата.
Джон Фэйрчайлд, король фэшн-журналистики, хозяин WWD и основатель W, мог быть жесток и кровожаден. И он отличался редкой злопамятностью. К примеру, Валентино на заре своей карьеры дал Розмари Кент эксклюзив на публикацию материала о своем отпуске, впоследствии, правда, решив этот опыт больше не повторять. За это лица Валентино и его партнера Джанкарло Джамметти затирались на фотографиях светской хроники. А там, где это было невозможно, ставилась обезличенная подпись «некий итальянский дизайнер».
Кэрри Донован, которая теперь работала редактором отдела моды The New York Times, позвонила и сказала, что мне нужно перейти в Women’s Wear Daily (WWD). Там была открыта вакансия. В пятницу со мной провел собеседование Майкл Коуди из WWD, и я получил предложение занять позицию редактора раздела аксессуаров, в задачи которого входило писать о шарфах, ремнях, серьгах, украшениях, а также вести фэшн-рубрику «Светская жизнь Нью-Йорка».
На следующей же неделе я приступил к работе, которая оплачивалась фантастически: двадцать две тысячи долларов в год против семидесяти пяти долларов в неделю, которые я получал в Interview. Я позвонил бабушке, матери и отцу, чтобы поделиться хорошими новостями. Они очень порадовались за меня, хотя и не до конца понимали, в чем конкретно заключалась моя работа.
С Оскаром де ла Рента в его шоуруме. В то время мой бюджет на покупку модной одежды был ограничен. Я носил шорты-бермуды и гольфы, чтобы подчеркнуть свой стиль. Эти шляпа и рубашка – от Karl Lagerfeld. Мы пьем белое вино, которое подавали после фэшн-презентаций в золотой век моды.
Мистер Фэйрчайлд переманил меня в отместку за Розмари Кент; на том и стоит мир моды. К тому моменту я проработал в Interview восемь месяцев и за этот короткий период приобрел потрясающий опыт. Я был благодарен Энди за все, что он для меня сделал, но знал, что такую возможность нельзя упускать, если я хочу строить карьеру в фэшн-журналистике. Понимая, что рискую разозлить мистера Фэйрчайлда, я все равно собирался продолжать дружбу с Энди, даже если мне придется не особо афишировать это, чтобы сохранить новую работу.
В свой первый день в WWD я, вполне уверенный в себе, появился в одной из шелковых рубашек Карла Лагерфельда, футболке Fruit of the Loom и серых, сшитых на заказ брюках в клетку с широченными, как в зут-сьютах[9], штанинами и манжетами. Мистер Фэйрчайлд не поздоровался и никак не обозначил, что признал факт моего существования. Его приветствие мне еще предстояло заслужить.
Фотография Андре Леона Телли для первой страницы WWD.
Бетти Катру, Таде Клоссовски и Лулу де ла Фалез в Нью-Йорке.
Большинство считало WWD фэшн-библией, таким образом практически обожествляя мистера Фэйрчайлда. Он мог разрушить карьеру дизайнера, отказавшись писать про него. Пьер Берже, партнер Ива Сен-Лорана в жизни и по работе, лично встречал мистера Фэйрчайлда в аэропорту, когда тот прилетал в Париж. О трансфере на автомобиле с водителем не могло быть и речи. И Сен-Лоран всегда лично проводил эксклюзивно для мистера Фэйрчайлда превью своей коллекции. Кому-то мистер Фэйрчайлд действительно помог взойти на модный олимп – среди них Билл Бласс, Ив Сен-Лоран, Оскар де ла Рента. Но карьера других дизайнеров, у кого с ним были многолетние распри, пострадала: Джеффри Бина, Джеймса Галаноса, Полин Трижер.
“ За это лица Валентино и его партнера Джанкарло Джамметти затирались на фотографиях светской хроники.”
Он был жесток и беспощаден к покойной Мари-Элен де Ротшильд, признанной королеве парижского светского общества. Мари-Элен, всегда элегантно одетая в кутюрные туалеты от Yves Saint Laurent и Valentino, страдала редкой изнурительной болезнью, деформировавшей ее руки. Случившееся явно было личной местью. Возможно, она проигнорировала мистера Фэйрчайлда на каком-нибудь грандиозном светском приеме в Париже, кто знает? Как бы то ни было, он опубликовал на первой странице WWD ее фото с заретушированным лицом и подчеркнуто сделал акцент на ее обезображенных болезнью руках.
На протяжении моих первых недель в WWD я почти каждый день получал написанные от руки Карлом Лагерфельдом письма из Парижа. Мы подружились во время того памятного интервью и теперь регулярно поддерживали связь. Этот факт, несомненно, не ускользнул от внимания мистера Фэйрчайлда, но он по-прежнему не признавал моего существования.
В конце концов, примерно через два месяца после начала моей работы в WWD, мистер Фэйрчайлд начал задавать мне вопросы о том, какие вечеринки я посетил накануне и кого там встретил. В итоге он понял: мне было что предложить ему. Я умел готовить репортажи, анализировать, подводить итоги, писать начисто тексты – и все это я делал быстро. А у меня и не было иного выбора: номер выходил ежедневно, и все страницы в нем должны были быть заполнены контентом. Это была крупнейшая газета, издававшаяся под руководством Джона Фэйрчайлда, унаследовавшего ее от своего отца.
«Я здесь босс. И не дай бог тебе когда-нибудь забыть об этом», – сказал мистер Фэйрчайлд однажды, когда мы сидели рядом на одном из показов высокой моды в Париже. И хотя он мог внушать робость и звучать угрожающе, я все же очень уважал его. Он научил меня анализировать ритмы моды и тех, кто влиял на ее историю, преуспев на фэшн-поприще. «Мне плевать на шмотки, для меня представляют интерес люди, которые их носят» – эту фразу он часто повторял. У него я научился подмечать все, что происходило вокруг. Что делает платье красивым? Обработка подола, швы, крой. Рюши. Что это за рюши? Что за гастук-бабочка? Как сочетаются цвета и фактуры тканей? Вот по подиуму идет Муниа – что на ней надето? Чем при этом вдохновлялся Ив Сен-Лоран? Почему именно такое музыкальное сопровождение? И какова роль люстры на заднем плане? А эти розы – они к чему? Почему на ней эти туфли? И что за помада? Какую идею хотел передать дизайнер? Найти ответы на эти вопросы и есть главная задача – так меня учил мистер Фэйрчайлд.
В WWD не было установленных стандартов для написания текстов, в отличие от The New York Times, где существовал свод правил, которым должны были следовать все репортеры. Мы выдавали наши статьи из-под пера моментально, надеясь, что они соответствовали представлениям мистера Фэйрчайлда о качественных текстах.
В WWD людей бросали в открытое море, и они либо тонули, либо выплывали. Случилось так, что я выплыл.
Моим первым заданием в качестве светского репортера была подготовка материала о вечеринке Дианы фон Фюрстенберг. Она была замужем за принцем Эгоном фон Фюрстенбергом. Пара с обложки New York Magazine, которая тогда находилась в центре внимания. Я стоял у входа в ее квартиру, так и не сумев получить приглашение на мероприятие, вместе с кучей других журналистов и фотографов. На мне была куртка пожарного из серебристого асбеста, надетая в качестве вечернего наряда, и я фиксировал имена прибывавших гостей. Я идентифицировал практически всех. Эти знания я приобрел, читая каждый номер Vogue с детских лет.
Неловкому топтанию под дверью вскоре пришел конец, когда представители фэшн-элиты стали сами приглашать меня на вечеринки в свои роскошные гостиные. Редактор моды Бернадин Моррис писала о моем визите на мероприятие, устроенное Кельвином Кляйном: «Андре Телли, репортер издания Women’s Wear Daily, был одет в белые шорты-бермуды и рубашку в полоску с высоким воротником в викторианском стиле. Мистер Телли все время подчеркивал, что инициалы на кармане означали не Kenneth Lane, а Karl Lagerfeld».
Первый раз я был героем фэшн-колонки, а не ее автором. Могу предположить, что мои манеры южанина, помноженные на компетентность и чувство стиля, производили благоприятное впечатление. С Холстоном мы были довольно хорошо знакомы еще со времени моей работы в Interview, и я часто получал приглашения в его дом. Он одевал меня в прекрасные образцы из своих прошлых коллекций, сидевшие по фигуре за счет моего высокого роста, худобы и модельных параметров. Благодаря Холстону у меня появились потрясающие кашемировые свитера, летние смокинги и пять или шесть курток сафари из искусственной замши Ultrasuede, которые можно было постирать и вынуть из сушилки в идеальном состоянии, без единой складки. Холстон даже прислал мне старинный китайский сундук, и я украсил им свою комнату на Двадцать третьей улице.
Мистер Фэйрчайлд разглядел во мне то же, что и Диана Вриланд: мою страсть к моде. И за это я ему многим обязан. Поскольку мне приходилось писать о многочисленных друзьях мистера Фэйрчайлда, я и сам начал водить дружбу с некоторыми из них, включая чету де ла Рента, – они взялись меня опекать, словно сиротку. Когда Оскар де ла Рента представлял новые коллекции в своем узком шоуруме, мне отводилось место в первом ряду рядом с Франсуаз (его первой женой). По другую сторону от меня сидел почетный гость сезона: это могла быть Диана Вриланд, или Пэт Бакли, или Нэнси Киссинджер.
Однажды в августе во время демонстрации круизной коллекции Франсуаза повернулась ко мне и сказала: «Послушай, Де-Де, мы с Оскаром собираемся построить бассейн в нашем загородном особняке в Кенте, штат Коннектикут. Ты хотел бы, чтобы тебя пригласили поплавать в этом бассейне, когда он будет готов?»
Я вежливо улыбнулся, сделав вид, что не расслышал ее вопиюще неуместного предложения услуги за услугу под шум музыкального вступления перед началом показа. Я никогда не рассказывал мистеру Фэйрчайлду об этом эпизоде. Стань о нем известно, репутация супругов де ла Рента могла пострадать.
Злобный нрав мистера Фэйрчайлда подпитывался смачными деталями вечеринок, на которых его редакторы побывали накануне. Однажды я сказал ему, что Максим де ла Фалез, дама из французского высшего общества, жаловалась на отвратительный запах из пасти ши-тцу Оскара и Франсуазы де ла Рента. В ту же секунду мистер Фэйрчайлд подошел к своему столу и позвонил Франсуазе, дабы поделиться тем, что я только что поведал.
Разразился невероятный скандал. Мистер Фэйрчайлд отлично позабавился. Я позвонил Максим и рассказал ей, что случилось. Она спросила меня, что теперь делать. Я посоветовал ей самой позвонить мистеру Фэйрчайлду и спросить, как быть. Он порекомендовал ей прислать в качестве знака внимания чете де ла Рента что-нибудь особенное, например домашнее варенье или желе. Что она и сделала, и инцидент был исчерпан.
Иногда мы ходили куда-то вместе с Энди Уорхолом, но мистеру Фэйрчайлду я об этом не сообщал. Он был бы в ярости. Однако знакомства, которые я завязал в Interview, оказались полезными и выгодными для газеты мистера Фэйрчайлда.
В свой приезд в Нью-Йорк Бьянка Джаггер пригласила меня навестить ее в отеле Pierre. С ней была Бетти Катру, одна из постоянных икон пантеона андрогинного стиля Ива Сен-Лорана. Мы втроем болтали, пока Бьянка гладила свои наряды от кутюр от Valentino на гладильной доске, поставленной между двумя кроватями в ее гостиничном номере.
В следующий приезд Бетти в Нью-Йорк она позвонила мне и спросила, не составлю ли я ей компанию во время шопинга после ланча. Отправиться за покупками с самой Бетти Катру, музой, вдохновившей Сен-Лорана на создание брючных костюмов? Как гламурно.
По крайней мере, мне так казалось.
«Встретимся в универмаге Woolworth, мне нужно купить футболки», – сказала Бетти.
Пока мы бродили с Бетти между прилавками Woolworth, я обнаружил такие же сетки для волос, как носила моя бабушка. Три штуки за двадцать пять центов. Я подумал: «Это просто фантастика! Знаменитая на весь мир Бетти Катру, которая легко может позволить себе любые дизайнерские изыски, покупает одежду в том же магазине, где моя бабушка приобретает сетки для волос!»
«Зачем, скажи на милость, тебе эти футболки из Woolworth?» – спросил я Бетти.
«Мне нужно разбавить ими мои костюмы Yves Saint Laurent».
“ Я никогда не рассказывал об этом эпизоде. Стань о нем известно, репутация супругов де ла Рента могла пострадать.”
Вот так прозаично. Великолепные костюмы от кутюр в тонкую полоску от Saint Laurent Бетти носила с футболками, которые покупала в упаковках по три штуки. Большинство женщин надели бы банальную блузу с бантом, но Бетти Катру ничуть не волновало, как поступили бы «большинство женщин». Для того времени подобный образ мыслей был весьма неординарным.
Бетти познакомилась с Сен-Лораном в 1967 году, и это было подобно удару молнии. Ей нравилось сообщать людям: «Он положил на меня глаз в ночном клубе». Это стало началом их почти родственных отношений; Ив и Бетти, словно сиамские близнецы, были самыми близкими друзьями. Никогда официально не состоявшая в штате Бетти терпеть не могла мир моды и отказывалась быть его рабыней. Она отработала фит-моделью в ателье самой Коко Шанель, но ненавидела каждую минуту проведенных там двух лет. О величайшей фигуре в модной индустрии двадцатого века Бетти говорила мне: «Она была гадюкой, злобной гадюкой. Ив тоже не отличался доброжелательностью; эти два диктатора моды находили отвратительными всех вокруг».
Как бы то ни было, больше всего Ив хотел быть Бетти Катру. Когда они подружились, Бетти навсегда стала для Ива суррогатом и его альтер эго.
Бетти всегда одевалась безупречно, в мужском стиле. Высокая и всегда стройная, она, насколько я могу припомнить, ни разу не надела пышное вечернее платье. Она просто отказывалась. Перед любым самым роскошным парижским балом Бетти звонила в офис Yves Saint Laurent (как она делала каждый день при жизни Ива), после чего к ее дому подъезжал черный фургон с логотипом YSL, доставлявший выбранный ею комплект. На следующее утро этот же фургон заезжал забрать туалет. Так она поступала всегда, когда ей требовались коктейльные или вечерние наряды.
Настоящая бестия, Бетти Катру всегда одевалась очень стильно. В ее гардеробе никогда не было ярких цветов, даже красного. Никаких принтов, рюшей или воланов. Она любит все черное, кроме тех вездесущих белых футболок. Если бы она могла носить черную кожаную куртку или выглядеть как байкер каждый день, она бы так и сделала. Никаких украшений – ни на шее, ни в ушах. Единственный роскошный аксессуар – ее длинные-длинные платиновые волосы, которые взмывают в воздух, как только она оказывается на танцполе.
Бетти танцует как рок-звезда – на повышенных оборотах. Временами ее образ может показаться несколько брутальным. Создание андрогинного стиля приписывают Марлен Дитрих и Кэтрин Хепберн, но для Бетти это неотъемлемая часть ее естества, выраженная в одежде. Ив восхищался Марлен Дитрих, которая заказывала свои брючные костюмы у австрийского портного, одевавшего ее мужа. Но еще больше Ива вдохновляла Бетти и ее природный безупречный стиль. Надев вечерний брючный костюм или смокинг от Saint Laurent, Бетти превратила их в международный глобальный фэшн-тренд. Она всегда была и остается одной из самых влиятельных фигур в мире высокой моды. Такое огромное количество женщин и мужчин – геев, гетеросексуалов, гендерно нейтральных, трансгендеров, да и дизайнеров тоже – столь многим обязаны созданному Ивом и Бетти стилю женственного денди.
Большая часть модной элиты, включая дизайнеров высшего эшелона – не маститых модельеров, таких как Билл Бласс, Оскар де ла Рента и Ральф Лорен, а дизайнеров новой волны – работала, любила и жила на кокаине, модном наркотике того времени. Секс и кокаин правили бал.
Холстон весьма в этом преуспел. Он был известен тем, что мог под кайфом переделать за ночь всю коллекцию. Раз – и шедевр. Я помню развевающиеся длинные вечерние платья из тафты летящего силуэта, надетые поверх трико из лайкры. Великий шотландский фотограф Гарри Бенсон снял их для W, и это одни из лучших иллюстраций американского высокого стиля той эпохи.
Если я приходил в дом к Фрасуазе де ла Рента на ужин и говорил, что побывал у Холстона, она предостерегала меня: «Это плохая компания».
Она, безусловно, была права. Когда я однажды оказался у Холстона дома за ужином один на один с ним, нам подали печеный картофель со сметаной и икрой, а на десерт – небольшую горку кокаина в чаше Elsa Peretti из чистого серебра.
Я втянул дорожку-другую из вежливости, не желая обидеть хозяина, и только. Я никогда не хотел оказаться в ситуации потери контроля и не мог отдать свою судьбу во власть кокаина. Я был богобоязненным, и, выражаясь словами Тони Моррисона, «мои предки всегда служили мне опорой» – я незримо ощущал их присутствие за плечом.
Моей единственной зависимостью была русская водка, которую мы пили вместе с Дианой Вриланд в ее алых покоях. Всегда только вдвоем, увлеченные беседой, мы пили ее маленькими стопочками, одну за другой, расположившись в столовой. Я часто уезжал от нее по выходным в три, четыре или даже в шесть утра.
Мне удалось освоить нюансы общения как со старой гвардией моды типа четы де ла Рента, так и с новой волной устроителей вечеринок вроде Холстона. Я скользил по этому тонкому льду со всей осторожностью и в моих обычных доспехах: любимой модной одежде. Гольфы в рубчик от Banana Republic и элегантные мокасины или пенни-лоферы Brooks Brothers, шарфы, подаренные Лагерфельдом, и рубашки от Turnbull & Asser. Я никогда не потратил и цента на наркотики, зато мои деньги оставались в огромном количестве магазинов люксовой одежды и аксессуаров.
В этом Маноло Бланик и я были родственными душами.
Маноло Бланик – воплощение гениальности в дизайне женской обуви – однажды пригласил меня на выходные на Файер-Айленд. Он прибыл с идеальным набором чемоданов Louis Vuitton, заполненных идеальными комплектами рубашек Rive Gauche и идеально подходящими к ним по тону льняными брюками, сшитыми на заказ. Если он надевал рубашку лазурного цвета, то в пару к ней шли льняные оксфорды того же цвета. Выбрав рубашку с небольшим воротником-стойкой Rive Gauche цвета красной герани, он сочетал ее с такого же оттенка льняными оксфордами в стиле Фреда Астера.
Мы пошли на вечеринку у бассейна, где нам что-то подсыпали в пунш, и это заставило нас смеяться без перерыва на протяжении почти четырнадцати часов.
Мы вышли погулять по пляжу – он в своем безупречном ансамбле и я в широкополой панаме с огромным японским зонтиком, укутанный в черно-белый кашемировый плед наподобие парео. Той еще мы были парочкой.
Полуобнаженные мужчины в стрингах и плавках у полосы прибоя кричали нам, смеясь: «Убирайтесь с пляжа, педики. Этот пляж не для вас!»
“ Большая часть модной элиты, включая дизайнеров высшего эшелона, работала, любила и жила на кокаине.”
Затем мы неторопливо направились в лес, так как слышали, что там мужчины собираются на виду у всех, чтобы заняться групповым сексом. Там под деревом мужчины, одетые лишь в кожаные ковбойские штаны, участвовали в групповой мастурбации. Это вызвало у нас новый приступ смеха, из-за чего собравшиеся под деревом свистели и шипели на нас, пока мы не ушли. Хотя мне нравилось наблюдать за этой сценой под влиянием нравов моего окружения, когда дело доходило до секса, я закрывался. Я сознательно сделал этот выбор. Секс сбивал меня с толку и заставлял чувствовать себя неловко. В респектабельных чернокожих семьях Юга об этом просто не говорили. Физическая близость любого рода сводилась к минимуму. Я могу вспомнить только два случая в детстве, когда бабушка меня обнимала: первый раз, когда в подростковом возрасте у меня случился приступ астмы. И второй раз, когда я, больной, лежал на диване, она подошла, натянула одеяло мне до шеи и обняла меня. Мамуля не выставляла свою любовь напоказ, и уж точно не на ежедневной основе. Она была любящей, но в то же время стоической, строгой и суровой. Слишком уж она была занята стиркой, глажкой, приготовлением курицы и другими повседневными делами скромной домохозяйки, эта по сути единственная мать, которую я знал.
Я рос, не понимая, что такое физическая близость: мои родители давно развелись, а бабушка овдовела. Мои внутренние монологи о романтике и любви были довольно путаными. Единственной моей страстью, впрочем как и многих других, была Энн Бибби, наша школьная королева выпускного бала. Пока я учился в колледже и в Брауне, у меня не было никого, никаких сексуальных контактов. Но в Нью-Йорке секс невозможно было игнорировать: все им занимались, и все его обсуждали. И это заставило меня смириться с тем, что я давно пытался забыть.
В детские годы меня лишил невинности человек, живший на соседней улице. Его звали Коук Браун, или, по крайней мере, таково было его прозвище в округе. Он заманил меня в дровяной сарай у моего дома и прямо на сырой темной земле воспользовался моей молодостью и наивностью в том, что каcалось сексуальных отношений. После, застегивая ширинку, он сказал: «Это наша тайная игра».
Бывало ли такое с другими мальчишками моего возраста? У меня не было ни малейшего представления. Я думал, что все так и должно было происходить, и это действительно случалось снова и снова, в темных углах, часто при свете дня.
Боявшийся, что о моих тайных играх станет известно, я продолжал жить день ото дня так, будто их не существовало. По мере того как эти эпизоды происходили чаще, я все больше погружался в себя. Я не осмеливался рассказать бабушке, что был прямо в двух шагах от дома, в темном сарае со взрослым мужчиной. Она пришла бы в отчаяние, а я покрыл бы себя позором. Я боялся сказать своему отцу, замечательному человеку, который любил меня, и, возможно, навлечь на себя обвинения и в итоге ссылку в какую-нибудь лечебницу. Или меня публично осудили бы священники, что равнялось изгнанию. Я чувствовал, что выхода у меня не было. Я ни с кем не делился и молча переживал боль и предательство, не прося ни у кого совета и не обращаясь за психологической помощью. Я чувствовал, что мои детские травмы ничтожны по сравнению со страданиями остального мира.
Прибежищем, спасавшим меня от стыда и молчания, была церковь. И бабушкин дом. Но эта темная сторона поглотила меня и затормозила мое эмоциональное развитие, пока я не вытянулся, как стебель фасоли, и не уехал в колледж, подальше от своих обидчиков. Так или иначе, со временем я осознал, что многие прошли через то, что было моей тайной.
Я сумел пережить надругательство над собой и потерю невинности, хотя понимаю, что это стало причиной многих моих личных проблем во взрослом возрасте. Жесткий диск в моем мозгу был поврежден на раннем этапе. Это мешало мне понять, как реагировать на романтические отношения. Все, чего я когда-либо хотел до этого момента, – это одобрение Дианы Вриланд, Энди Уорхола и Джона Фэйрчайлда.
Я избегал погружения в декадентский гедонистический котел Нью-Йорка, но мне нравилось слушать рассказы об этой жизни. Один человек неизменно мог вогнать меня в краску – эксперт по Пикассо Джон Ричардсон. Любимец всей Парк-авеню, он был ярким представителем аристократии и лучшим другом Паломы Пикассо и Максим де ла Фалез, а также Франсуаз и Аннет де ла Рента (второй жены Оскара) и Мики и Ахмета Эртеган. Он вращался в самых высших кругах общества. И при этом рассказывал мне о своих распутных похождениях субботними вечерами в Вест-Виллидж, в клубе Anvil – баре для геев, которые получают сексуальное удовольствие в кожаных ремнях и стропах, свисающих с потолка. На протяжении долгих десятилетий я был влюблен в сэра Джона Ричардсона. И хотя я никогда не рассказывал ему о своих чувствах, судя по его взгляду, он догадывался. Мы оставались добрыми друзьями до его смерти в 2019 году.
Иногда я заглядывал в Anvil или другие садомазо-притоны – подобные визиты были модным завершением ночных гулянок. В одну из таких ночей мы были вместе с Энди Уорхолом и Рудольфом Нуриевым. Чернокожий мужчина в кожаных штанах с вырезанной промежностью подсел ко мне, и я случайно встретился с ним взглядом. Он начал жестикулировать, потирая руку от локтя до запястья, и кивать.
«Что он пытается изобразить руками?» – спросил я.
«Он пытается соблазнить тебя, – сказал Нуриев. – Он хочет, чтобы ты отымел его сзади в подсобке».
Я, одетый в матовый тонкий свитер от Barry Scott, колье из металлической трубки на репсовой ленте и в бархатные брюки Rive Gauche, услышав это, взвизгнул и побежал к двери.
Studio 54 была больше мне по душе: здесь все танцевали со всеми. Люди перемещались от одного конца танцпола к другому и отплясывали с совершенными незнакомцами. Я проводил в Studio 54 четыре ночи в неделю, притом что на следующее утро в девять пятнадцать мне как штык нужно было появиться в офисе WWD. Я был на пике своей молодости и привлекательности. И хотя я недавно вырвался с сегрегированного Юга, мне нельзя было отказать в стиле и манерах. Я мог сиять во всем великолепии наравне с модной элитой.
“ Боявшийся, что о моих тайных играх станет известно, я продолжал жить день ото дня так, будто их не существовало.”
Многие танцевали в одиночку, за это их никто не осуждал. Когда же я был не один, моими любимыми партнерами по танцам были Маноло Бланик, Джон Ричардсон и Лулу де ла Фалез, дизайнер аксессуаров и муза Ива Сен-Лорана (почетного упоминания заслуживает также Дайана Росс, пришедшая однажды в платье Yves Saint Laurent, которую я закружил в танце так, что она почти касалась головой паркетного пола Studio 54).
Studio 54, где могло произойти все что угодно. Дайана Росс одета в вечернее платье из бархата и тафты из роскошной русской коллекции Yves Saint Laurent 1976 года. Мне нравилось танцевать, и я пришел в восторг от великолепного пируэта Дайаны Росс.
Лулу приехала в Нью-Йорк вместе с остальной свитой Сен-Лорана. Он тогда создал свой самый яркий шедевр за всю карьеру – русскую коллекцию осень/зима 1976, и Лулу могла себе позволить одолжить любую вещь. Впервые я встретил ее на рождественском приеме в доме ее матери Максим де ла Фалез в Нью-Йорке. Лулу была одета в многослойную юбку из шелкового фая с широкими вставками из бархата на бедрах, украшенными шелковыми кистями и галуном, с нижними юбками контрастных цветов. Все это было дополнено аксессуарами: бесконечными рядами бус из горного хрусталя и жемчуга, а также экзотическими туркменскими браслетами-кафами и золотыми босоножками на высоком каблуке.
Лулу была подобна Крысолову. По зову ее дудочки Ив Сен-Лоран и его партнер Пьер Берже выходили в свет, чтобы хорошо провести время. Когда Лулу и весь клан Сен-Лорана – сам Ив, Пьер, Бетти Катру— десантировались в Нью-Йорке, весь модный Манхэттен приходил в движение.
Лулу была словно тряпичная кукла в моих руках, когда мы танцевали в Studio 54. Я мог подбросить ее высоко в воздух или опустить на пол. Затем сэр Джон Ричардсон в сшитом на заказ костюме в белую полоску, танцуя, делал несколько шагов в мою сторону и со всей силой, на которую был способен, бросал меня в водоворот танца в стиле французских апачей. Реальность переставала существовать, оставались только мы двое в мире фантазий. Полное самообладание, никаких лишних фраз, двусмысленных или непристойных жестов, только чистая радость и веселье. Как же я любил эти вечеринки!
На праздники в город приехала Палома Пикассо и поселилась в апартаментах в отеле Waldorf. У нее был лимузин, и ее свита набивалась в него, как сельди в бочку, для марафона по ночным клубам. В конце концов мы с Лулу высаживали Палому и ее бойфренда, а она оставляла нам в пользование свой лимузин. Она не хотела ходить в ночные бары, которые мы посещали, во всяком случае, не в туалете от Yves Saint Laurent. Мы кутили в Mineshaft, Eagle’s Nest и прочих декадентских местечках. Как-то, разъезжая с Лулу на лимузине Паломы, мы завернули в один стремный бар в Мясоразделочном квартале. С нами никто не разговаривал. Женщинам, особенно одетым в кутюрные шелка от Yves Saint Laurent, золотые босоножки на шпильке и колье из горного хрусталя, были не рады в этой темной пещере сомнительных сексуальных забав.
Внезапно мужчина влез на барную стойку и начал мочиться на окружающих. Я прокричал Лулу: «Нам надо уходить. Мои вечерние слипоны из подесуа[10] от Рида Эванса будут залиты не поймешь чьей мочой!» На нас шикали, когда мы пробирались к выходу, но мы не обращали внимания и веселились от души.
* * *
Спустя пару месяцев я получил приглашение на свадьбу Лулу де ла Фалез и Таде Клоссовски, которая должна была пройти в Париже. WWD отпустили меня – что они могли сделать? Меня пригласили на бал! Но мне пришлось самому оплачивать свою карету.
Свадьба Лулу и Таде обернулась настоящим скандалом. Все знали, что красавчик Таде был давним бойфрендом Клары Сен, директора по связям с общественностью Saint Laurent Rive Gauche. Это была весьма влиятельная должность. Роскошная Клара Сен растратила состояние своей семьи, живя с Таде в отеле Plaza Athénée более двух лет. Клара всегда держалась особняком, но сейчас она оказалась в полной социальной изоляции. И все же она продолжала ходить на работу. А что делать, денег-то не осталось.
Ив и Пьер Берже закатили вечеринку в честь свадьбы Таде и Лулу, что еще больше осложняло ситуацию. Было разослано сто тридцать приглашений. Я был в списке гостей, а вот Клара Сен – нет.
Карл Лагерфельд также получил приглашение и попросил меня его сопровождать. Не в качестве бойфренда, а в качестве смягчающего напряжение буфера. Мало кому удавалось одновременно и вращаться в кругу Карла Лагерфельда, и быть вхожим в окружение его соперника Ива Сен-Лорана. Это могла делать Палома Пикассо, мог и я.
Свадебная вечеринка проходила на открытом воздухе на острове в Булонском лесу. Все обратили внимание, что Карл пришел со мной, а не со своим бойфрендом Жаком де Баше. Ив был без ума от Жака и постоянно умолял Карла порвать с молодым красавцем. Может быть, удастся убедить Карла обменять Жака на гобелен или что-нибудь в этом роде? Все знали, что Ив без памяти влюблен и безутешен. Это не обсуждалось, но все были в курсе. Французы называют это frisson – трениями.
Мы провели этот вечер как снобы – величественно восседая за столом и ни с кем не общаясь. Ив всю ночь был под кайфом, переделывая бальное платье Бьянки Джагер от Zandra Rhodes: он срывал свежие папоротники и тут же прикреплял их к нему. Бьянка пребывала в состоянии тихой агонии, но не сопротивлялась. У Ива было огромное, чудовищное эго. Ему никто не отказывал.
С виду на балу все было корректно. Но как только появились наркотики, люди начали заниматься сексом прямо в лесу. Карл и я не хотели иметь ничего общего с этим развратом, мы уехали рано.