Андрей Авраменков
Город под прицелом
Вспомнил о брате, который тоже хотел вступить в ополчение. Олег резко возразил и был непреклонен. Вова не понимал, хотел быть рядом со старшим братом, защищать дом вместе с человеком, который был образцом для него.
– Нет.
– Почему? Ты же решил сражаться! Я тоже сделал свой выбор.
– Нет.
– Да мне плевать на твое мнение! Я все равно стану ополченцем!
– Нет. Я сделаю так, что не станешь.
– Я должен быть рядом с тобой!
– Тебе нечего делать на войне.
– Да почему? Почему?
Олег не сдержал эмоций:
– Да потому что! Кто присмотрит за моим сыном, за женой? Ты разве этого не понимаешь? Может случиться что угодно. Ты о матери подумал?
– Значит, так?.. Значит, ты уже распрощался…
– Нет… но это война. И может случиться всякое. У всех своя роль, Владимир, – Олег редко называл брата полным именем. – Своя роль у каждого. И не надо идти против нее. Ты умеешь стрелять? Или у тебя отличное здоровье? Воин – это я, а не ты. Я не хочу, чтобы ты все это видел. Поверь мне. Ты – священник! Моя задача – спасать жизни людей, а твоя – их души.
С ним только так и надо разговаривать. Может, дойдет наконец. И Вова принял завет брата. Он служил в церкви, давая надежду окружающим, молясь и прося прощения за грехи всего города, бил в набат, когда летали самолеты.
Олег вспомнил о сыне и начал мысленно с ним разговаривать.
– Ты только с годами поймешь. Когда станешь большим, вырастешь выше, чем я. Ты поймешь, что такое жизнь. Высокопарно звучит. Ты увидишь ее несправедливые стороны, не сможешь с ними смириться. Ты будешь искать ответы. Будешь узнавать про события этой войны в Донбассе спустя двадцать лет. Ты будешь пытаться вспомнить, но память не даст тебе этого сделать. Все твои предчувствия перестанут работать, ведь ты потеряешь связь с отцом. Но приобретешь другую, более сильную связь. Ты узнаешь о героях и злодеях. И тогда ты поймешь, почему твой отец сделал такой выбор. Потому что тоже не смог смириться с несправедливостью, потому что не хотел выступать на стороне злодеев. Мне кажется, ты понимаешь больше меня. Ты сильнее меня уже сейчас, ты веришь сильней, чем я. Ты во всем лучше меня. Именно поэтому я сижу под огнем противника спокойно.
Мысли нарушились новой волной стрекотания автоматов. Затихшие залпы вновь раздались, но снаряды приземлялись не вдалеке, а совсем рядом. Они падали и разрывались на широкой улице, пробивали крыши и разносили стены изнутри, невидимые волны ломали ворота и заборы. Стоял грохот, от которого болели уши. Украинские солдаты снова пошли на прорыв.
* * *
Убиваемый город кроваво харкал. Казалось, что конец уже близок. Олег пришел к любимой жене и сыну прощаться.
– Аня, я тебя всегда искренне любил. И буду любить… У меня осталось всего пятьдесят человек. И мы не сможем удержать позиции. Эта ночь будет последней. Скорее всего, я не вернусь. Завтра утром украинская армия войдет в Луганск.
И он ушел.
Она видела все размыто из-за бесконечно льющихся слез. Шепот разносил по дому тихую молитву.
Вечером услышала долгий гул и, вытерев глаза, подошла посмотреть в окно. По дорогам ехали танки. Мрачные и величественные, грозные и сильные, со смертельно опасными пушками и надежной броней. Они ехали спасать ее мужа.
Наутро враги не вошли в город, они начали панически отступать под натиском прибывшего подкрепления. Так был спасен город.
* * *
– Я так рада, что ты теперь чаще бываешь дома, – Аня готовила чай.
– Давай с лимоном. Он очень полезен.
– Да, конечно.
Интенсивные обстрелы затихли. Луганск еще бомбили, но не так яростно. Во время так называемого перемирия стрелять во всю силу нельзя. Так, чуть-чуть. Но люди вздохнули немного спокойней.
– Все закончилось?
– Жаль, но нет.
– Ну, ничего. Главное, что ты с нами.
– Володька приходил?
– Каждый день приходил, играл с Лешенькой, помогал по дому… Как хорошо, что ты теперь дома. Мы все вместе. С тобой все в порядке? Олег? Олег!
– Да… просто засмотрелся. Знаешь, так бывает. Смотришь в одну точку – и ничего другого не видишь, не слышишь, – и после молчания добавил: – Я начал икону писать. Хотел Богоматерь изобразить, а получается Иисус. И, знаешь, лицо такое необычное. Суровое очень, грозное. Скорбное. Как-то даже не по себе… Пойду немного посплю.
Но Лешка не дал поспать. Папа задремал, но сон его был неспокойный, он постоянно вздрагивал, будто бы слышал громкие звуки, тело дрожало. Во сне Олег видел картины, которые хотел бы забыть. Ведь это не воображение играло, не мозг выкидывал свои странные штуки – это пережитое, прочувствованное. Это не должно выходить за пределы сна, но, к сожалению… Сын увидел, как по телу отца пошли мурашки, волосы вздыбились, как шерсть у кота, Олег начал неразборчиво бормотать. Леша сидел в стороне и вдруг подпрыгнул и плюхнулся на грудь своему папе. Реакция мужчины не заставила долго ждать – он правой рукой прижал мальчика в захвате, но моментально опомнился и отпустил вовремя, чтобы сын не напугался, а подумал, что папа играет. Через мгновение Олег полностью пришел в себя, Леша скакал на нем, бил кулачками в грудь, изображал драку. Ну и хорошо.
Вышел покурить во двор дома матери, где они все жили сейчас. Ему хотелось прогуляться – он закрыл за собой на ключ зеленые свежевыкрашенные ворота и побрел по улице. Осенний приятный запах, шуршащие листья под ногами, мягкая сыроватая земля, легкая прохлада от порывов ветра. Он брел мимо домов, знакомых ему с детства. Домик, где жила его первая, еще детская любовь, Люся. Они с мужем уехали задолго до начала войны. Здесь остался старичок-отец. Почему же они его не заберут к себе? Справа остатки от красивых ворот, раньше Петюня каждый год придумывал новые украшения и сам создавал их – то из дерева, то из металла. Смотрелось всегда хорошо, добротно, как раньше на Руси. Покалечило Петюню немного, ну, ничего, жив остался. За его домом – еще три, в которых жили старухи. Они были уже старенькие, когда Олег только в школу пошел учиться. Умерли в войну, все три. Одни-одинешеньки. Не от снарядов, просто умерли. Высокие тополя призывно шумели, сбрасывая свои листья: «Приди, зима, приди. Укрой все это безобразие своим очищающим снегом, больно нам смотреть на все это». На электроопорах работали коммунальщики – восстанавливали свет. Слева большой двухэтажный дом, стены обложены декоративным кирпичом – углы черные, ворота красные и вычурные. Только в темной крыше видны две огромные пробоины. Там же сидит Николай Иосифович – богатый человек, имевший, кроме шикарного дома, два дорогих автомобиля. Никогда его семья ни с кем толком не общалась, вроде как презирали они бедноту, живущую рядом, да и люди о них нелестно отзывались. Летом, в войну, когда воды ни у кого не было, только у Николая Иосифовича была работающая скважина, из которой лилась освежающая и пьянящая холодная влага. Он достал шланг, вывел его за ворота, и каждый день к нему даже во время обстрелов приходили люди, чтобы пополнить запасы. Вот так проявляют себя люди, иногда с самой неожиданной стороны. Олег приветственно махнул ему рукой и в ответ получил улыбку от седого сорокалетнего старика, которым стал Иосифович. Дальше по улице в окружении кустов сирени стоял дом Федора Семеновича. Вот уж про кого никто не думал, что окажется стервятником. Падальщик, лазивший по домам погибших и выносивший все ценное. На том и задержал его патруль ополченцев. Олег вмешался, узнав о ситуации. Спас алчного дурака, ведь учился с сыном Федора Семеновича. А когда забирал, то ничего не сказал, только посмотрел на него своими светлыми грозовыми глазами, и тот все понял. Сидит сейчас дома, носа не высовывает.
Олегу очень хотелось спасти их всех, именно ради людей он взял в руки оружие. Не ради той власти, которое оно дает. Ради людей, ради жизни. «Господи! Какая чушь, почему именно так?! Почему оружие надо брать именно во имя жизни?! Это же взаимоисключающие вещи! Простое правило: если не ты, то тебя? Но… а как же Сын Твой? Как стать хотя бы чуть-чуть похожими на Него? Можно ли оставаться любимыми Тобой, держа в руках автомат?» – проносилось в голове у православного солдата.
– Папа, тебе придется скоро уйти.
– Это плохо.
– Гром будет греметь с новой силой.
* * *
Перемирие можно заключить сто раз – и столько же раз его нарушить. По большому счету мировой общественности плевать на то, что происходит где-то далеко, в странах третьего мира. Славяне всегда будут варварами и дикарями на страницах их журналов и газет. На самом же деле различий между русским, бразильцем, американцем, японцем, филиппинцем и другими мало. Люди переживают и желают приблизительного одного и того же. Различия только в культуре, религии и истории. И Донбасс – это наша история.
В конце января ситуация на фронте обострилась с новой силой. Мощные перестрелки возобновились, тяжелые орудия палили с накопившейся за время яростью. Война снова крутила свои жернова, народ снова затянул пояса. Руководство народных республик подготовило масштабную операцию – штурм Дебальцева совместными силами. Населенный пункт был важным связующим звеном между двумя главными городами Донбасса. Образовался клин, который разделял республики. И ополченцы решили выбить оттуда неприятеля, чтобы помешать украинским батальонам атаковать Донецк с этого плацдарма.
Поселок Чернухино был довольно большим, он подвергся артиллерийским налетам. Чернухино расположилось восточнее Дебальцева и было совсем рядом с городком. Чтобы закрыть образовавшийся котел и не дать ВСУ выйти из окружения, требовалось занять этот пункт. Делали это ополченцы из Луганска. Обороняющиеся военные обсыпали поселок взрывным дождем, не давая ополченцам подойти. Многие жители сумели покинуть свои дома, другие оставались заложниками обстоятельств, не имея возможности выйти из подвала, потому что на улицах бушевала огненная смерть. Страдали люди, стирались с лица земли здания, мучилась земля.
Олег руководил отрядом. Они уже заняли несколько улиц, закреплялись, находясь под непрерывным огнем вражеской артиллерии. «Какое небо торжественное», – взглянул он на светло-серое покрывало над головой. Руки грела кружка чая. Землю укрыл тонкий слой снега, мороз щипал ноздри, пар шел изо рта. Но холодно не было. Олег был весь мокрый от работы. Он присел на корточки передохнуть и покурить. Несколько человек местных недалеко разбирали завалы. Выстрелы затихли.
– Так, выводи. Повели их.
Эвакуировали тех, кто остался. Под прикрытием вели их по улицам подальше от своих и вражеских позиций.
Снова усиленно начали стрелять, мины падали на соседнюю улицу, разнося деревянные и железные заборы, расщепляя камни, врываясь в землю. Отряд после перекура пошел в глубь поселка, прочесывая улицы и дома. Требуется выиграть время, чтобы люди спокойно вышли, оттянуть внимание на себя. Они осторожно двигались, делали залпы из ручных гранатометов и быстро шли дальше. Украинские солдаты открывали ответный огонь, но ополченцев там уже не было. На широкой аллее, по бокам которой почти не было домов, только стволы одиноких деревьев и какое-то здание, по отряду открыли огонь. Бронетранспортер встал и запылал после попадания вражеского бронебойного заряда. Стреляли с двух противоположных сторон. Олег моментально упал на промерзшую землю и откатился подальше от БТРа. Секунду оглядевшись, начал вести огонь по дому, сделанному из добротного красного кирпича, – оттуда стреляли по ним.
– Отходим, назад!
Но клещи засады прочно ухватили их. По ополченцам начали стрелять с еще одного дома. Летели гранаты, раздавались взрывы. Олега оглушило, но он контролировал свое тело, не давая страху с собой справиться. Отполз в сторону, ближе к деревьям и канаве. Перезарядил автомат. Его бойцы лежали на земле, орошая ее красной кровью, бронемашина горела, беспощадно расстреливали из домов. Несколько бойцов отряда смогли отойти вправо, укрыться за кирпичными стенами. Олег продолжал отстреливаться, пытаясь дать возможность отойти товарищам. Еще раз поменял рожок… Взрыв подкинул его тело, переворачивая на спину. Руки раскинулись, автомат выпал. Мужчина тяжело дышал, понимая, что это его последние вздохи. Хотел ответить, достать гранату и кинуть, взять автомат и выстрелить, но силы утекали из тела. Последние его мысли были о сыне: «Леша, Лешенька, держись, я всегда буду с тобой».
* * *
– Я чувствую, с папой что-то случилось, – говорил сын. Он неспокойно метался по дому, напоминая птицу, отчаянно пытавшуюся вырваться из клетки. – Он давно не приходил. Давно не звонил.
– Да с ним все хорошо, – неубедительно дрожащими губами говорила Аня. Если бы сын посмотрел на нее, то понял, что она врет. Но он бегал от окон к дверям и не смотрел на маму.
Несколько дней назад сослуживцы сообщили, что Олега больше нет. Бабушка и мама скрывали перед Лешей свои эмоции, рвали себе душу, но изо всех сил показывали, что все хорошо. Лишь бы мальчик не догадался. Но ему не требовались слова, чтобы узнать. Он просто перестал чувствовать свою связь с отцом.
Спустя время Аня все-таки сообщила сыну о гибели папы. Он странно воспринял эту новость, спокойно, будто уже знал ее. Всего лишь стал на колени, сложил ладони, начал читать молитву и сказал ей:
– И ты молись, чтобы папа воскрес.
Дорога к границе
Нескончаемым муравьиным потоком они шли в неизвестность. Сотни людей в лохмотьях, со следами сажи на лице, ссадинами на теле, с перевязанными ранами, детьми на руках и плечах, с волдырями на босых ногах. Странный караван, везущий вперед лишь один товар – свои жизни, шагал вперед. В толпе ощущалась атмосфера напряженности, никто не переговаривался, о смехе речи не шло. Эмоций у идущих не было, каждый смотрел под ноги и редко кто – по сторонам.
Да и смотреть особо было не на что. Окружающая людей картина разрушений намертво въелась в память, в мельчайших подробностях вставала даже под плотно закрытыми веками. Лабиринтом окружали разрушенные стены, раньше они были частью чего-то большего – дома или филармонии, ресторана или жилого комплекса из многих тысяч квартир. Частью безмятежного и застывшего во времени города и сильного, но мрачного региона. «Мы ничего не значим в рамках тысяч километров большой страны», – возможно, так думали стены, оставаясь частью системы и взаимодействуя с другими элементами. По-настоящему они перестали что-то значить только сейчас, когда стали препятствиями или укрытиями, но не частью домов.
Он медленно хромал по сухой потрескавшейся земле, выжженной не знающим милосердия солнцем. Оно было поистине безжалостно, стремилось превзойти самих людей в жестокости по отношению к этому клочку земли и его обитателям. Подошвы ног давно загрубели, и раскаленная, словно в аду, почва почти не причиняла неудобств. Левая нога волочилась, приходилось придерживать штанину рукой, подтягивать ее. К счастью, боль успела утихнуть за долгое время, прошедшее с момента его ранения. Сколько здесь калек? Подняв голову и осмотревшись, а это он делал каждые пару дней, бродяга не разглядел в серой потрепанной толпе ни одного здорового человека. Рядом топали отягощенные бытием люди, ничем не отличавшиеся от него.
Однако хромой бродяга с обветренным и грязным лицом старался держаться подальше от остальных и идти поодаль, не в общем потоке. Он понимал, что принадлежит к другой касте и ему не место среди этих людей. Но по чьему-то жестокому замыслу хромой волочился вместе с ними, испытывая сразу два противоположных чувства по отношению к отверженным – высокомерие и стыд. И не мог определить, чего же в нем больше.
Долгий, бесконечный путь. Если у дороги нет конца, то должно быть хотя бы начало. С чего все началось у тебя, хромой? Что-то заканчивается, но что-то и начинается, это известно всем.
* * *
Весну далекого прошлого года Георгий встречал в предвкушении нового этапа в своей жизни. Он предложил Дарье выйти за него замуж. Первая ее реакция удручила и опечалила – девушка сначала хихикнула, отпустив неуместную шуточку, а потом попросила дать ей время подумать. Жора огорчился, что не получил сразу положительный ответ. Теперь его терзали сомнения, обещанная неделя, словно ириска, прилипла к зубам и не хотела таять. Предчувствия не обманули, и он получил отказ.
Не желая разбираться в причинах и копаться в том, что уже стало прошлым, Жора, как ящерица, отбрасывающая хвост, оставил за спиной часть жизни и ушел в армию. Украинская армия с распростертыми объятиями приняла парня, выбивая дурость, накопленную на гражданке, заменяя ее дуростью армейской.
Георгий стал связистом. Служить ему нравилось, потому что не приходилось морочить себе голову днем грядущим. Здесь все было решено наперед. Служба проходила под родным Киевом. Он брал увольнительные и навещал родителей.
В армии его прозвали Гор. Во-первых, как производное от имени. Во-вторых, потому что Жора был парень здоровый и высокий. Довольно быстро он сдружился с двумя сослуживцами – Эдиком из Тернопольской области и Федей, который родился в Харькове. Троица держалась вместе, преодолевая тяготы и лишения службы. Время шло. Уже забрезжили весенние рассветы, и дембель был близок как никогда.
Но началась война на Донбассе. Как твердило начальство – с Россией. Командование приняло решение перебросить подразделения военной части поближе к разгорающемуся конфликту. И служба, последние месяцы текущая расслабленно и вальяжно, приобрела совсем иной ритм и насыщенность. Родина потребовала свой долг.
* * *
Безостановочная ходьба начинала сводить с ума. Хромого беспокоила не усталость от многодневных переходов по заброшенным поселкам и городам. К регулярным физическим нагрузкам он был привычен. Он ужасался масштабам пройденного пути и разрушений, увиденных на нем. Записывать на свой счет руины и жертвы перед решающим переходом ему очень не хотелось. Впереди, далеко за буро-серой раскаленной землей, притаился таможенный пункт. Там его ожидали вооруженные сотрудники. И базы данных.
Хромой удивлялся, как скрупулезно спецслужбами собирается информация о каждом человеке от его рождения до последнего вздоха. Есть ли там данные о нем? Солдат не сомневался. Но будет ли попытка перехода успешной – неизвестно до самого конца. Его могут впустить в новую жизнь на новой территории. А могут отправить восвояси расхлебывать все, чего он успел «достичь» за время своей недолгой службы родной стране. Хромой дал себе обещание, что сделает все от него зависящее, чтобы вырваться отсюда. Терять все равно больше было нечего, жизнь зашла в тупик. Он попадет в «землю обетованную», только пока неясно, в каком качестве. Ему либо разрешат строить новую жизнь, либо отправят…
Бродяга в лохмотьях был рад лишь одному – у него есть цель и пока еще есть время, чтобы идти к ней.
«Интересно, здесь есть наши?» Он много дней высматривал кого-то похожего на себя. Сразу бы узнал, если бы увидел. Но никого не нашел.
Блекло-голубое небо, словно выжженное палящим солнцем, постепенно начало темнеть, наливаясь мрачными грозовыми тучами. Но тысячи несчастных, измотанных горестями и тяжелой дорогой, даже не обратили на это внимания. И вереница шагающих молчаливой змеей продолжала ползти в гору, огибая развалины. Собиралась гроза. Хромой прикинул, что она будет очень сильной и продолжительной. Питьевой воды катастрофически не хватало, во время дождя можно пополнить запасы. Она придаст силы для дальнейшего пути. За несколько месяцев с отчужденного безразличного неба не упало ни капли. Откуда взялась эта чертова засуха? Надежда пришла с дождем и прохладой.
Сначала слабенькое и далекое сияние и шум в тучах превратились в мистический грохот. Небеса стали черными, солнце растворилось. Хромому даже показалось на мгновение, что оно было лишь иллюзией. Начиналась гроза, затяжная и яростная. Вскоре потоки небесной воды залили трещины в земле, заполняя собой окружающее пространство, словно стакан, внутри которого беженцы пытались двигаться дальше. Темнота усложняла путь, грязь прилипала на ноги, ветер бил в лицо, многие стали оступаться и спотыкаться. Маленьких детей брали на руки, чтобы их не унесло потоком, потому что караван жизней, невзирая на препятствия, продолжал идти в гору. В землю ежесекундно били молнии, громыхали непреклонные тучи. Природная симфония совсем не вселяла уверенности.
Хромому не хотелось этого, но под небесный гром он снова почувствовал себя солдатом.
* * *
Каждую ночь земля тряслась от разрывов снарядов, от безумной силы артиллерийского огня, который насылали друг на друга враждующие стороны. Гор запомнил только ночи, хотя воевали и днем. Лагерь находился в отдалении от линии соприкосновения, условный фронт находился южнее. Но даже сюда доходила неестественная дрожь, держа в напряжении и заставляя ценить каждый новый день.
Вдалеке то и дело в небеса уходил новый дымок от пожарища после обстрелов. Зачастую был виден и огонь. Однажды поздней осенью совсем недалеко вспыхнул огромный огненный фонтан. Солдаты из лагеря Гора долго смотрели на эту картину, они знали, что десятки сослуживцев мучаются и обгорают заживо. Позже выяснилось, что пристрелявшиеся ополченцы попали артиллерией в склад с боеприпасами и в итоге уничтожили один из украинских блокпостов. Комбаты, осознавая, что угроза приближается, что на очереди их часть, замыкались в себе и все больше мрачнели.
Лагерь находился на возвышенности возле маленького поселка городского типа. Здесь располагался важный узел связи. Солдаты хорошо укрепились: окопы были с человеческий рост, блиндажи хорошо углублены, пулеметные гнезда по периметру и несколько танков в окопах и «зеленке». На въезде в поселок блокпост с украинским флагом, который будто бы давал дополнительную защиту. Солдаты жили в палатках, которые обогревались буржуйками. Уже холодало, а боевые действия приближались. Гору не хотелось воевать, однако он понимал, что они и так прослужили относительно спокойно в зоне АТО довольно долго.
Морозным декабрьским вечером сумерки наступили рано из-за пасмурной погоды. Жора заступил на дежурство. Холодный ветер, казалось, насквозь продувал бушлат, ног он давно не чувствовал, и постоянно хотелось в туалет. «Как раньше жили люди, когда не было больших городов и света? – предавался размышлениям постовой, всматриваясь в лесостепь. – Неудивительно, что так боялись ночи». Тьма поглощала все и делала человека слепым. Полноценными оставались лишь слух и обоняние. Сколько раз казалось, что кто-то неведомый трогает за руку или ногу… Всматриваешься в пустоту, а никого там не оказывается. А иногда так долго смотришь, что зрение играет с тобой дурную шутку: вот силуэт присел, вертит головой и вроде собирается куда-то идти. Сверкает молния – и видишь, что это всего лишь куст шевелится от слабого ветерка.
А в ближайшей тьме блуждает еще большая тьма. Ночь – не повод выспаться, а отличное прикрытие для разведки.
Гору показалось, что слышны чьи-то шаги с южной стороны посадки. Он присмотрелся, но зрение на сей раз не показало ему каких-то силуэтов и фигур. Тяжело сглотнул, почудился ему в этот момент хруст сухих веток и приглушенное шуршание. Негромко и сиюсекундно, но этого хватило, чтобы все тело напряглось.
Весь лагерь спал, военнослужащим снился дембель, многие из них уже должны были находиться дома, с родными и близкими. Командиры сыто дремали после выпитого для сугрева, слышался собачий лай, проказливым эхом доносившийся из поселка. Совсем рядом есть враг. Наутро могут обнаружить труп дежурного с перерезанным горлом.
Гор отогнал от себя эти мысли и передернул затвор автомата. Он прицелился в темную холодную пустоту, будто именно она и есть противник. Никогда он еще не целился в живого человека, пусть и предполагаемого. Руки начинали дрожать не от страха, а от нервного напряжения. Совсем рядом показался огонек тлеющей сигареты, раздался негромкий смешок со всех сторон. В этот момент у солдата сдали нервы – и он открыл огонь из автомата…
Весь лагерь проснулся, командование опросило Георгия, солдаты прочесали местность. Никаких результатов – ни следов, ни окурков, ни поломанных веток. Ничего. Но уснуть в ту ночь никто больше не смог.
На следующий день пришло подкрепление, командование бригады связалось со штабом, доложило о своем прибытии и получило новые приказы. Часть солдат осталась в поселке, остальные с тяжелой техникой и артиллерией двинулись к деревне южнее, которая была нейтральной территорией.
– Пора лечиться у психиатра, – улыбнулся Жора, когда вместе с Эдиком и Федей разгружал ящики с боеприпасами.
– Да ладно тебе, нам всем надо, – отозвался Федя.
Поселок усиленно укреплялся, готовились к прорыву ополчения. Целый день Гор со своей компанией углублял окопы. Работа нелегкая, но бывает и хуже. Впереди раздавались еле слышные автоматные очереди – армия заходила в деревню и, видимо, наткнулась на разведывательно-диверсионную группу. Боевики и сепары, как все их здесь называли, проводили разведку боем. Прощупывали, насколько сильная оборона. «Ничего, выкусите», – подумал Жора, еще быстрее копая. Вернее, пытаясь быстрей копать – мерзлая земля упорно сопротивлялась.
Друзья остановились, чтобы покурить.
– Я рассчитывал на дембель, а не на эту фигню, – тихо вздохнул Георгий.
– Приятного мало, – отозвался Эдик. – Но мы все еще живы, – пар вылетал из его легких.
– Надолго? Сколько пацанов уже погибло.
– Уныние – смертный грех, а нам еще Родину защищать, – неуверенно улыбнулся Эдик.
– Только непонятно, от кого, – прошептал Федор.
– Меня достало уже все! – вспылил Жора. – Берцы накрылись, ноги мерзнут, как у собаки. Грязные все, как не пойми кто…
– Мы обязательно вернемся. Приедем домой в парадной форме, с красивыми погонами, девки со двора будут вешаться на шею, – мечтательно произнес Эдик.
От упоминаний о доме у каждого из друзей защемило сердце. Они вспомнили о своих родителях. Солдаты и так каждый день думали о них, но сейчас эти мысли как игла вонзились в мозг с ядом тревоги.
На следующий день начались ожесточенные обстрелы в этом районе. Все было приведено в повышенную боевую готовность. Украинская артиллерия била по позициям ополчения, оттуда не стеснялись отвечать тем же. По ночам снаряды падали с небес пачками прямо рядом с поселком. «Окопы могут стать или хорошей защитой, или плохой могилой», – подумалось Жоре. Несколько дней безумного огненного ливня со всеобъемлющим грохотом гнева может превратить любого человека в зверя.
* * *
Идти дальше становилось все сложней, мокрая холодная одежда зловеще прилипала к телу, словно саван, сковывая движения. Смотреть вперед также уже было невозможно. Дождь осатанело бил крупными каплями по лицу и шептал: «Сдавайтесь, ничтожества. Вы не заслужили». Постепенно беженцы выбились из сил и начали прятаться за стенами, уходя вбок от главного тракта. Крыш у разбомбленных домов все равно не было, но стены могли защитить от реки дождя, которая неслась с горы. Дорога пустела, но отдельные упрямцы продолжали карабкаться вверх.
Хромому не очень мешали капризы странной погоды, он привык и не к такому. Конечно, его шаг замедлился еще сильней, но останавливаться он не собирался. Внутри росла уверенность, что остановись он на мгновение – и умрет. После месяцев пути по засушливой пустыне библейский шторм казался карой, божьим гневом. Только никто не подскажет, за что так разгневался Господь на детей своих, что лишил их крова, родной земли, уважения соседей, а многих даже жизни – единственной реальной ценности человека, хоть многие и подменяют эту ценность ложными. Всю жизнь гоняются за славой, богатством, властью, не понимая, сколь мало нужно человеку как для счастья, так и для гибели.
Бродяга понимал, по какой земле он идет. Многострадальной, разоренной, вместо воды здесь струилась кровь людей – и не только: кровь деревьев, танков и домов лишила плодородия и жизни землю. Плач и страдания орошали теперь потрескавшиеся мертвые поля.
Полуприкрытыми глазами смотрел он на черную ленту дороги. Вместе с бурлящим потоком какой-то оступившийся комок устремился вниз. Он не был похож на кусок грязи или взрослого человека. Молнией спускалось вниз нечто непонятное, намереваясь сбить хромого, как кеглю. Затем приближающаяся угроза растрепалась, и бродяга догадался – это ребенок. Через несколько секунд несчастный оказался совсем рядом. Еще мгновение – и человеческий детеныш помчит дальше, в наполненную грязной водой бездну. Ожидать столь быстрой реакции от калеки не приходилось, однако он гарпуном выкинул руку и схватил чуть было не проскользнувшего ребенка за тряпье. Бродяга громко приказал: «Дай руку!» Но его просьба осталась без ответа. Мощным потоком дождя начало сносить их обоих. Хромой поскользнулся, упал на больное колено, но, отбросив нахлынувшую боль, вовремя среагировал и свободной рукой уперся в размокшую черную землю, впиваясь пальцами изо всех сил.
Он понял, что дальше идти не сможет. Подтащил ребенка к себе, взглянул в измазанное лицо – понять, девочка это или мальчик, было нельзя. Какая разница. Бродяга с маленьким живым клубком на руках начал отползать в сторону от дороги, туда, где груда кирпичей могла дать ненадолго приют. К тому времени как они добрались к этому «укрытию», потоки боли из колена били прямо в голову, и, прислонившись спиной к твердым кирпичам, он закрыл глаза и почти отключился от усталости. Ему показалось, что если сейчас потеряет сознание, то уже не проснется. Хромой заговорил громко, не открывая глаз. Человеческие голоса почти не звучали во время похода к границе, никто не разговаривал, речь стала казаться чужеродным явлением. Удивляясь звуку собственного голоса, он спросил:
– Почему ты не дал руку?
Ответа не последовало. Он открыл глаза, напряг зрение, потому что вокруг было очень темно, и увидел, что у ребенка нет рук.
* * *
Они сидели в палатке, грелись буржуйкой и пили водку. Укутавшись в бушлаты и покуривая время от времени сигареты, солдаты трепались за жизнь. Единственные вещи на войне, которые не дают сгореть предохранителям, – водка, дружба и воспоминания о родных, их письма.
Алкоголь начинал брать свое. Все изрядно захмелели. Сначала смеялись, атмосфера была непринужденной, болтали про баб, похождения, кто-то ностальгировал по детству. В кружки не забывали подливать паленку. Но постепенно характер разговора менялся. Ссора вспыхнула неожиданно из-за какого-то пустяка, невзначай оброненного слова.
– Да ты же с Харькова, сепаратист галимый! – заорал Эдик. – Стучишь Путину, тварь?
– А ты с Тернопольщины! – ответил Федя, еще выпил и улыбнулся. – Давно на Бандеру своего молился? – Он рассмеялся, думая, что это шуточная перепалка между боевыми друзьями.