Маски – Андрей Белый

В попытках объять необъятное.Белого интересно слушать самого по себе. Понятно, что, будучи тотальным демиургом творимых им миром, он всегда и во всех персонажах есть – сам по себе. Но в «Масках» есть что-то вместо предисловия и что-то вместо послесловия, где этот припадочный мистик (без негатива) говорит о своем тексте – своими словами. Вот из начала: Моя проза – совсем не проза; она – поэма в стихах (анапест); она напечатана прозой лишь для экономии места; мои строчки прозы слагались мной на прогулках, в лесах, а не записывались за письменным столом; «Маски» – очень большая эпическая поэма, написанная прозой для экономии бумаги.Ишь ты! – признался. «Москва», ставшая в итоге трилогией (хотя томов должно было быть больше), вся именно такой поэмой и является. И – нужно заметить – чем дальше, тем страньше: если анапест «Московского чудака» прозрачен и чист, смыслы его легко считываемы, то в «Москве под ударом» он уже начинает мерцать параноидальными всплесками. «Маски» же – объективно – почти нечитабельны (что-то на уровне «Быков солнца» из «Улисса», или даже выше). Потому – строчки поэмы, написанной в строчку, иногда пропускаются: волей-неволей, но прыгнешь чрез строчку.Вот из конца: Так все, что любило, страдало и мыслило, что восемь месяцев автор словесным сплетеньем являл, вместе с автором, – взорвано: дым в небесах!

Что осело, что – пырснью отвеялось? Кто – уцелел, кто – разорван?

Читатель, пока: продолжение следует.В общем-то, странно, наверное, писать о трилогии по отдельности – слишком связаны части ее меж собою: столь характерные для Белого лейтмотивы множатся, множатся, оставаясь в корне своем небольшим числом: Томочка-песик, кот вместо шляпы, ужасный Мандро… Вот и все, в общем-то. Фабула – проста, тривиальна даже. Притом увлекательна (в своей простоте): шпионские страсти, канун революции, открытие некое, профессором Коробкиным сделанное – все это могло бы стать мощным пэйдж-тёрнером, только два «но»: анапест и вихрь голосов, каждый из которых – голос Белого. Рассказывая свою поэму, стал слепым и глухим рапсодом: слышит только себя, видит – «Москву».Вот еще: Теперь всякому понятен термин Шкловского «остраннение»; но применять сознательно принцип «остраннения» (в учении о «далековатости» в выборе сравнений) начал Ломоносов за более чем 150 лет до Шкловского; непонятый в XVIII веке, он ясен – в XX.Отстраняться приходится автору, отстраниться придется читателю: «Маски» – метароман. Все, кто был в предыдущих двух, превращаются в маски. Профессор Коробкин – двоится, Мандро – умножается. Это сложно и долго читать, хотя в фабуле все по-простому: третья встреча Мандро и профессора, двух безумцев, точнее – безумца и Человека-над-разумом. У Белого часто бывают моменты прорыва в надмировое, даже в автобиографичном «Крещеном китайце». «Маски» – один большой прорыв. И Томочка-песик рифмуется с созвездием Пса.Возможно, из всей прозы Белого «Маски» – наименее проза. Потому и писать о них тяжко. Только это, конечно, не минус.