Андрей Белянин
Хватай Иловайского!
– В галоп, – приказал я, сжимая коленями толстую шею мясника, но тот неожиданно заартачился:
– Ты меня ещё взнуздай, человече! Я не бабка Фрося под твоим седлом ходить. Я мужчина с образованием, вкус имею и диплом международный, и…
– Пристрелю, – хладнокровно пообещал я, взводя курок.
Толпа замерла… Потом кто-то из мелких упырей азиатской внешности громким шёпотом спросил у соседа:
– Чё ж он не стреляет-то? С Павлушечки-то небось в пять раз больше мяса будет! А хорунжий уже к основному блюду как гарнир пойдёт!
Толстый голый гигант придушенно икнул и рванул с места не хуже моего арабского скакуна! Нечисть с энтузиазмом ударилась в погоню…
– Ату их! Лови-хватай! Павлушу-мясника первого на фарш, в ём чистого жиру – кажному по бидону хвати-ит! Хорунжий, стреляй! Стреляй, раз обещал, не разочаровывай честную публику!
Ох, кто бы знал, как трудно мне было усидеть на толстой, жирной, скользкой да ещё и потной шее перепуганного торговца человечьим мясом… Павлушечка, сверкая голым задом, нёсся к Хозяйкиному дворцу самой короткой дорогой, не особо заботясь о тех, кто попадал ему под ноги. Группу заморских гостей китайской внешности с гидом-переводчиком из Сиона он практически разутюжил по обе стороны узкого проулка. Пока жид лаялся ему вслед на иврите, кое-кто из наиболее ушлых ведьм быстро отскребали китайцев от стены, скатывали в коврик и уносили к столу, как рулеты.
– Сзади, слева, на бреющем идут, – орал я на ухо своему «скакуну», упреждая налёт двух молоденьких (традиционно голых) ведьм сверху из-за соседних крыш.
Павлушечка неожиданно изящно наклонился, на ходу оторвал половину ближайшего забора и, словно веером, отмахнулся им от налетевших прелестниц. Прямо на моих глазах они кубарем ухнулись в чью-то каминную трубу, а через мгновение вылетели оттуда чёрными, с дымящейся паклей вместо роскошных волос, и бросились вдогонку уже пешком, но с такими матюками, что я за жизнь бедного мясника не дал бы и медный грошик. Однако Хозяйкин дворец был уже близко…
– Беги, человече, без тебя меня не тронут, – едва дыша, простонал толстяк, ставя меня на булыжную мостовую перед воротами. Две огромные львиные головы медленно распахнули медные пасти, и погоня встала как вкопанная.
– Ну и типа чего? – раздался над притихшей площадью нежный голосок моей Катеньки, многократно усиленный динамиками.
Воодушевлённая и набитая здоровым энтузиазмом толпа замерла в многозначительных красивых позах.
– Я второй раз вежливо, без намёков и угроз, толерантно интересуюсь, это тут чё было, ась?
– Стоит ли ситуация вашего внимания, о нетерпеливейшая? – вякнул какой-то храбрец в полном доспехе английского рыцаря времён Крестовых походов. – Мы не вершим неправедных дел, а лишь осуществляем своё право на законную охоту…
Левая от меня львиная голова пустила короткую прицельную струю огня. Кто бы ни был внутри доспехов, ему каюк. Над площадью явственно пахнуло печёным мясом. Толпа отшатнулась, но мигом повеселела.
– Ах, спасибо тебе, матушка! – нестройно раздалось из первых рядов. – Коли уж хорунжего нельзя и мясник Павлушечка городу ещё нужен, так хоть какого правдолюбца захарчить и то компенсация!
– Я справедливая?
– А то!!! – хором грянула нечисть, изо всех сил стараясь, чтоб верноподданнический тон был поискреннее.
– Я хорошая правительница?
– Лучше и не бывает, матушка Хозяйка! – Народ в единодушном порыве стал бухаться на колени, потому что львиные головы явно брали дальний прицел.
– Я красивая?
Неожиданно повисла раздумчивая тишина. Видимо, нечисти такой вопрос по отношению к главе Оборотного города даже в голову не приходил. Какая кому разница: красивая она или нет? Её в реальности-то и не видел никто. А по тем личинам, что она на себя надевает, как судить?
– Матушка, а подумать можно? – наконец решился кто-то. – Ну хотя б до вечеру…
Я зажмурился, потому что ответ мог быть только один. Однако вопреки всему львиные головы опустили горящие глаза, всепожирающий пламень не вырвался меж их оскаленных клыков, и народец под шумок попятился ракоподобным образом от Хозяйкиного дворца.
Я быстренько прошёл от ворот, через калиточку, внутрь, прямо в загон с чудовищными псами. Помесь мастифов и каких-то инопланетных демонов, как мне рассказывали. Рвут всё, что шевелится, зубы в два ряда, остры, как чеченские кинжалы. Сами пёсики с двухлетнего телёнка величиной, но меня любят до беспамятства. Я тут, похоже, единственный, кто с ними играет, чешет им пузо, треплет по холке. Катерина их кормит, конечно, но в загон не заходит. Говорила, дескать, они там прежнего доцента сожрали. Ну, спорить не могу, всякое возможно, однако ж ни меня, ни Прохора покуда не кусали, разве обслюнявливают так, что потом полдня отмывайся…
Мне было приятно уделить адским псам пару минут ласки, чтоб не рычали, и, заперев дверцу загона, направился к дому Хозяйки. Называть его «дворцом» всё ж таки преувеличение, а так дом крепкий, добротный, в три этажа, за серьёзным забором. Больше даже крепость, чем дом, но внутри всё уютно и чистенько, женская рука чувствуется.
– А-а, Иловайский пришёл! – счастливо обернулась ко мне свет мой Катенька, болтая ногами на вертящемся стуле.
Сегодня на ней были облегающие джинсы и свободная рубаха цельного кроя с надписью на грудях «kiss me» и «kiss me»… Что сие значило, уточнить не успел, ибо был обнят и расцелован в щёку красавицей Хозяйкой.
– Заходи, садись, я тебя не ждала, поэтому не причёсана, не надушена и намазана абы как, но ты не бойся, я тебе йогурт дам, и мексиканская смесь замороженная есть, будешь?
Я только кивнул, поскольку вставить хоть слово в эту канонаду было никоим образом невозможно. Тут надобны простые действия – кивки, поклоны, улыбки. Так, чтоб и внятно, и не провоцировало, а рот лучше не открывать.
– Сижу себе за компом, пложу зайчиков в «чудесном лесу», никого не жду, от начальства прячусь. Думаю, кто бы у меня пару пакетов комбикорма сгрыз, третий месяц в холодильнике лежат, а тут ты, непривередливый! Опаньки, праздник!
Как видите, в моих ответах нужды не было, я – так, для фону. Оно и понятно, когда человек основное время в своей хате проводит, ни друзей, ни приятелей, ни на улицу погулять, ни на праздник престольный в церкви показаться, одна работа учёная да нечисть вокруг, – поневоле, поди, сам с собой разговаривать станешь…
– Зоренька моя ясная, – решился я, видя, как она суетливо гремит блюдцами да ложками на своей маленькой кухоньке. – Может, тебе подмогнуть чем? Щец сварить али кулеш запарить…
– Кстати, да! – на миг задумавшись, обернулась Хозяйка. – Сунь в микроволновку овощи и подогрей молоко. Я сгоняю вниз, в кладовку, вроде там сосиски оставались. А если нет, на крайняк тебе вегетарианское рагу получится, а я хлопьями перебьюсь. С печкой справишься?
– Э-э…
– Ясно, инструктирую необразованное донское казачество. – Катя ткнула пальцем в белый ящик со стеклянной дверцею. – Вот сюда овощи кидаешь. Не в металлической миске! Только в фарфоровой! Кнопка – время, кнопка – мощность, закрыл, нажал, всё. Как готово, сама выключится. Вопросы есть, хорунжий?
– Вопросов нет, – подтвердил я.
И впрямь, чего сложного-то? Я взял холодный пакет с заледенелыми овощами и, положив его на фарфоровую тарелку, сунул в печь. Ах да, Катенька ж ещё про молоко говорила. Достал короб бумажный из холодильника и туда же, в печь, до кучи. Теперь мощность и время. Я наугад потыкал кнопочки, вроде складно выходит. Латинское слово «старт» мне было по книжкам известно. Чудо-печка приятственно заворчала, а потом как…
– Иловайский, мать твою, что взорвалось?!
А ведь я и не знаю. Очнулся от Катиного вопля в соседней комнате, под кроватью, куда, видимо, был выброшен взрывной волной из горячего молока, зелёного горошка, лука кружочками и морковки кубиками. Один такой, зараза геометрическая, с размаху стукнул меня в глаз, да больно как… Глаз слезился, а протереть его хоть рукавом было жутко неудобно, потому что мне кто-то мешал. Кто-то большой, холодный, в мундире с эполетами, чёрных ботфортах, с бледным ликом, с усищами и сквозной дыркой во лбу! Когда я понял, с кем лежу под кроватью, меня оттуда словно вторым взрывом выбросило…
– Ты чего мне тут натворил, идиот неокультуренный?!
– У тебя труп под кроватью.
– Электричество по всему дому вырубило, печка сгорела на фиг, рагу по всей квартире!
– У тебя труп под кроватью.
– Какими военными мозгами ты думал?! Кто в микроволновку ставит нераспечатанную коробку молока и овощи прямо в вакуумной упаковке?!
– У тебя труп…
– Хватит долдонить, не глухая! – окончательно взбесилась Катенька, меча искры глазами и смешно выпуская пар из покрасневшего носика. – Да, я поняла, что у меня труп под кроватью, а вот ты, похоже, так и не понял… Что?! Что у меня под кроватью?!! Труп?!!!
Я кротко кивнул, делая самое смиренное лицо. Катенька о-о-очень осторожно нагнулась, приподняла край покрывала, охнула и, попятившись, плюхнулась в кресло своё чудесное на колёсиках. До стенки на нём доехала, врезалась спинкой в книжную полку, словила толстым томом «Сказки народов СССР» по маковке, но не обиделась, а замерла просто. Очи прекрасные долу опустила, реснички не вздрагивают, рученьки вниз, ротик распахнула и язычок эдак набок… Может, всё-таки крепко её пришибло-то? А ведь спросить и неудобно, «мол, не стукнутая ли ты, звёздочка моя?», вдруг огорчится девушка…
– Милая, я вообще-то к тебе по делу пришёл, – осторожно склонившись к её ушку, начал я. – Тут, понимаешь ли, зоренька моя ясная, ситуация складывается в несколько противоречивой пропорции. Я о чём? А о том, что война у нас. Государь император полк на службу призывает, к защите и охране Отечества, так сказать…
Катя молчала, зачем-то сведя глазки к переносице. Я заботливо вытер ей слюнку, сбегающую из уголка ротика, и продолжил:
– Так вот, на этой войне, говорят, всякое бывает. Хоть поляки народ европеизированный, не чуждый культуре, живописи и музыкальными салонами повсеместно отмеченный, однако мирные увещевания до них не доходят. Вот дядюшка и отправляет меня со всем полком или, вернее, весь полк со мной до кучи Вислу форсировать. А это (туда-сюда – да, повоевать – да, помириться – да и назад с победой), а по-любому уж раньше зимы и не вернёмся! Так к чему я… Будешь ли ждать меня, зоренька ясная?
Я осторожно погладил её по голове, чувствуя всей ладонью, какую шишку она отхватила. Надо бы что-то холодное приложить, а то так и до мигреней недалеко. И без того у благородных девиц принято, как муж к ней в постель, так у неё «голова болит…», а Катеньку теперь и в лукавстве не упрекнёшь, коли сам видел, как пришибло по темечку. Ох и горе-то…
Я рысью метнулся к холодильнику, ножом наскрёб льда из морозилки и прихватил оледенелую пачку сосисок. Возложил всё это на голову любимой и аккуратно тряпочкой перевязал. Небось поможет…
– Ты, ласточка моя, тут посиди, а я улики разные поищу, мне тоже интересно, откуда у тебя под кроваткой мужской труп, да ещё того самого курьера, который в наше расположение государев пакет доставить был должен. Курьер-то вот он. А где пакет?
Я бегло осмотрел спальню своей суженой. Нашёл много интересного, но на пакет с приказом непохожего. Коробочка бумажная с ватными рулончиками, и у каждого верёвочка. Бельё женское, возбудительное до крайности. Штуковина непонятная, «Электрошокер» написано. Маска кружевная на глаза, да тока без прорезей. Листок картонный, какой-то женский клуб «Эгоистка», пять процентов скидки на стриптиз, и негр мускулистый нарисован с клубничкою. Надо при случае хоть спросить, что это да с чем едят. Может, приглашение какое в Африку, клубнику собирать, так у нас на Дону она и покрупнее будет, и негров напрягать не надо. Где ж пакет-то? В общем, когда я заканчивал обыск кухни, до меня доковыляла мокроволосая Катенька.
– Краса моя ненаглядная, ты чего ж вскочила, а? Тебе лежать надо да лёд на голове держать…
– Пошёл ты знаешь куда, Пантелеймон-целитель, – тепло послала меня она, клацая зубами от холода. – У меня все мозги замёрзли, до ушей дотронуться боюсь – отпадут с морозным хрустом. А теперь дай мне стакан спирта внутрь и расскажи – на фига ты мне труп под кровать сунул? Я буду пьяная, я всё прощу…
Это она погорячилась, конечно, в плане спирта. И мартини вполне хватило, полбутылки залпом из горлышка. Никогда её такую не видел. Так хорошо ещё, что показано это дело мне было до свадьбы, а то ведь и не знал бы, какую пьянчужку синюю под венец зову…
В общем, пока грозная Хозяйка Оборотного города с ногами забралась на вертячее кресло, как курица на насест, и прихлёбывала винцо своё сладенькое, я честно-пречестно всё ей рассказал. То есть практически всё, что знал про шпору, про курьера, про старосту, про дядю в бане, про…
– Та-ак… с курьером я всё поняла, а вот насчёт размножения со мной из-за какого-то там конфликта с Польшей? Ну-ка с этого места поподробнее…
У меня похолодело меж лопатками. Роскошная Катина грудь под натянутой футболкой грозно вздымалась и опускалась. Само движение весьма возбуждающе, но эмоциональный посыл… Пристань сейчас с ласками, так пришибёт на месте, и сгину ни за грош во цвете лет, без надежды на продолжение рода!
– Это не я… – осторожно начал я, пытаясь объехать её на хромой кобыле задом наперёд. – То есть, конечно, я, речь-то обо мне, но не я это придумал. Я-то как раз и не…
– Что?!
– Не строй поспешных выводов, милая, я-то как раз думаю, что, если тебе так уж невтерпёж, так ты бы и сама меня…
– Хватит юлить, Иловайский. – Катя протянула руку и вытащила у меня из-за пояса тульский пистолет. – А теперь – правду, только правду и ничего, кроме правды!
Ну, тут уж, сами понимаете… Под дулом пистолета, направленного в мою сторону, мне не оставалось ничего иного, кроме как выложить всю подноготную, сдав с потрохами и дядюшку, и Прохора, и даже моего араба, который меня сюда завёз. Катенька слушала не перебивая, поджав губки и не сводя с меня пристального, даже какого-то законодательного взгляда, словно она сейчас Фемида с двумя чашами и мои грехи явно перевешивают…
– Спасибо, милый, я в теме. А теперь заткнись, мне подумать надо.
Ствол пистолета переместился с линии моего живота на центр папахи. Пауза затянулась настолько, что я решил сбегать в сортир, но передумал покуда. Засмотрелся на задумчивое лицо Катеньки, полное глубоких тайных мыслей, разгадать которые я и не пытался даже, уж слишком явными они были.
– По идее я должна грохнуть вас всех, включая арабского жеребца. Его-то как раз и жалко, он скотина подчинённая. Остальные у меня сочувствия не вызывают. Да и жеребец, впрочем, не так чтоб уж очень. То есть жалко, но не до слёз…
– Это всё дядя придумал, – на всякий случай напомнил я.
– Да-да, дядя, кто ж ещё? Я помню, кто у нас вечно крайний.
Дуло пистолета покачалось справа налево и остановилось у меня ниже пояса.
– Давай уточним, Василий Дмитревич послал тебя ко мне заняться сексом…
– Чем? – перебил я.
– …размножением, блин, фамилии Иловайских! Не перебивай! Короче, тебя послали, ты возбудился и поехал. Так, да?
– Не-э-эт! Что ты, солнышко?! – праведно возмутился я, чувствуя, как предательский пот бежит по загривку вдоль спины. – И в мыслях не держал к тебе с такими грешными мыслями до брака тыкаться! Это всё дядины заморочки, я-то всю дорогу только о курьере царском и думал. Не о глазах твоих дивных, не о щёчках румяных, не о шейке белой, не о грудях наливных…
– Каких? – чуть потеплел Катин голосок.
– Об этих вот… Роскошных, спелых да тёплых, как солнце, когда за Дон садится и на две половинки горизонтом речным делится…
– Иловайский?! Ты что, издеваешься? Если две половинки круга, так это, оригинал ты в лампасах, больше на задницу похоже!
– Ну и что? – не стал спорить я. – Да хоть бы и так! Ты мне и с заду и с переду одинаково небезразлична!
– Дубина-а, – вздохнула Катенька, отложила пистолет и руками нежными, словно крыльями, шею мою обвила. – И за что я тебя такого люблю?
– За ум и красоту, – рискнул предположить я, но она только жалостливо всхлипнула в ответ.
Прообнимались мы, поди, минуты две. Потом грозная Хозяйка резко опомнилась и, не оборачиваясь на меня, откатилась к своей волшебной книге-ноутбуку.
– Так-с, после некоторых событий, связанных с психованным оборотнем, которого ты же на меня и натравил…
– ?!!
– Не перебивай!
– …
– Короче, теперь у меня и в хате три видеокамеры. Как решим порезвиться в постели, не забыть бы выключить! А то ещё останется в памяти да уйдёт на автомате в центр вместе со всеми моими отчётами. Представляешь, как весь научный свет от нашей порнушки файлообменником накроется? Мы ж будем звездами экрана на всех торрентах!
– ??? – Я так и не смог внятно сформулировать вопрос, а о чём это она вообще и, главное, с кем…
– Всё. Поняла. Каюсь, дура непедагогичная. Иди сюда, любимый, гляди!
Большой экран ноутбука разделился на три неравных прямоугольничка, показывая нам главную комнату, спаленку и кухню.
– В ванную с туалетом я, естественно, видеокамер не ставила, – шёпотом пояснила Катя. – Чего там может быть интересного, банальная бытовуха. Тебе бы не понравилось.
Я открыл было рот попротестовать насчёт «не понравилось» в ванной, но в этот момент моя милая решительно дёрнула меня за воротник, пригибая к экрану.
– Вот! Вот оно, смотри! Давай ещё раз прокручу!
Моему взору предстала прекраснейшая картина, где ещё сонная Катенька левой рукой откидывает с себя бархатное одеяло и потягивается в обворожительной полунаготе, едва прикрытая тончайшей рубашкой с зелёными кружевами. Встаёт, эдак красиво отставив ножку, семенит к окну, улыбается началу нового дня и… зевает, не прикрыв рот, и, переваливаясь, как медведь в спячку, уходит из спальни, почёсывая поясницу.
– Дурак! – вспыхнув, хлопнула меня по плечу густо покрасневшая Хозяйка. – Ты на что смотришь? Ты сюда смотри, что это?!
В оконном проёме на миг мелькнула серая тень, и экран померк. Потом снова включился, так, словно его какой тряпкой на пару минут занавесили.
– Получается, что кто-то проник ко мне за забор, влез на подоконник, закрыл камеру слежения и засунул под кровать труп. Зачем?
– Может, это взятка такая? – предположил я. – Ну вроде как решили тебе сюрпризом мёртвое тело подсунуть. Вдруг ты голодная и обрадуешься?
– А-а… в принципе это запросто, местные и не на такое способны. – Катя задумчиво почесала самопишущим пером за ухом. – Ладно, попробую перекинуть копию записи нашим модераторам наверху, может, у них в компьютерной обработке чего выяснится. Да, и по твоему предыдущему вопросу – размножения сегодня не будет, усёк?
– И завтра?
– И послезавтра, и на неделе, и ближе к концу месяца, а с такими весёлыми наездами, может, вообще никогда. Я тебе не резиновая Зина из секс-шопа, не турецкая одалиска с буквой «т». Я – хорошая, приличная, из благородной семьи и с высшим образованием. Ясно?
– Чего ж неясного, звёздочка моя кареокая. – Я старательно пытался сообразить, куда она клонит. – Так видно, что сватов пора засылать к твоим отцу-матушке. Да у дядюшки, поди, оно и не застрянет, скажу, куда да когда, он и пошлёт!
– У твоего дяди, как кого посылать, действительно не застревает, – неожиданно помрачнела моя краса, словно облачко скользнуло тенью на её милое личико. – Некуда сватов засылать, лап… Я детдомовская.
– Сирота? Ох ты ж господи, горе-то какое… – У меня на глаза чуть не навернулись слёзы. Я погладил её по голове, неосторожно коснувшись шишки…
– Ай-й-я-а!!!
– Прости, родная, не хотел…
– Главное, чтоб теперь я хотела! – вздохнув, огрызнулась она и, повернувшись на стуле, сама прильнула щекой к моей груди. – Ну как сирота… До трёх лет жила в детдоме. Потом меня удочерили профессор Тихомиров с супругой. Они хорошие люди были, я их всегда любила, как папу и маму, но забыть о детдоме не могла. Впрочем, мне и не давали. Знаешь, какими злыми могут быть девчонки с твоего двора, в присутствии которых их настоящие родители обсуждали моих, удочеривших…
Я промолчал, обеими руками нежно обнимая её за плечи. Знал, конечно, на собственной шкуре знал, как безотцовщина всякого натерпелся, но у меня-то до сих пор и мама есть, и две сестры. А у ней, выходит, совсем никого…
– Они давно умерли, лет пять уже, я ещё училась тогда. В аварию попали, машина всмятку, а я потом вот… Ладно, проехали, не хочу вспоминать. Тебе не пора?
– Нет, – честно ответил я.
– Вообще-то это был непрозрачный намёк. Если кто не понял.
– Так ты гонишь меня?!
– Не гоню! – Катя повисла на мне, когда я рванулся к дверям, и поехала вместе со стулом. – И ты не гони, куда так втопил педаль газа?! Короче, милый, родной, ненаглядный, ну сам прикинь, какая, к чёрту, любовь, когда у меня труп под кроватью? Я ж ни расслабиться не могу, ни получить удовольствие. Вот в следующий раз давай вместе создадим атмосферу – полумрак, свечи, шампанское, музыка, тыры-пыры… понимаешь?
– Тыры-пыры, понимаю, – сдался я, так как ни сердиться, ни обижаться на неё долго не могу. – Когда в другой раз на свидание прийти позволишь?
– Вот как с телом этим разберёшься, так и приходи. Я тебя так поцелую-у-у…
От такого её обещания у меня словно крылышки за спиной проросли. Эх, любо, братцы! Да неужто я с загадкой этой курьерской не разберусь, когда меня такие губы сахарные наградою праздничной ожидают?! Опять же и дядя, как ни крути, а на мои эполеты это дело повесит…
– Эй, конь педальный, – холодно остановил меня на пороге Катенькин голосок. – А кто отсюда труп унесёт? Нет, я, конечно, могу за забор выкинуть, наши его вмиг обглодают, но тебе вроде как улика нужна была. Что дяде-то представишь, мм?
Я хлопнул себя по лбу – и правда, не оставлять же здесь убитого человека! По нему расследование произвести должно, а потом и похоронить по христианскому обряду. А в Оборотном городе его оставлять никак нельзя, для местных – это не геройски погибший офицер, а свежее мясо.
Когда я выходил из ворот с трупом курьера на спине, Катенька ободряюще махала мне в окошко и даже послала воздушный поцелуйчик. А потом ворота захлопнулись и…
Ну то есть не сразу, а где-то через минуту-другую ко мне под папаху вдруг забрела робкая мысль: а далеко ли я уйду с мёртвым телом? Собственно, отвечать на этот вопрос как-то не очень-то и хотелось. Уже потому, что скучно, банально и предсказуемо – недалеко, и к гадалке не ходи! Можно, конечно, попробовать прошмыгнуть переулками, ни на кого не нарвавшись, но это вряд ли. Город живёт шумно и активно, так чтобы совсем никого не встретить – нонсенс, но других вариантов тоже нет. Пойду, что делать, хуже не будет…
– Да, блин, вспомнила! – внезапно проснулись львиные головы, громогласно оповещая все улицы. – Хорунжий Илья Иловайский несёт труп бесчестно убитого офицера к себе домой! Препятствий ему не чинить! Никаких! Узнаю – начну зверствовать! А может, и не начну, чёй-то у меня сегодня настроение романтическое… Налью-ка ещё мартини. «И твои изумрудные брови колосятся под знаком луны-ы…» Какая хрень, кто бы послушал? А что, я микрофон не отключила? Упс…
Я, кажется, говорил, что «хуже некуда»? Поздравьте меня. Только что всё изменилось. Если мир не перевернулся и Оборотный город не сменил ориентацию, всем составом переметнувшись в противоестественное вегетарианство, то меньше чем через пять минут… две минуты… ну вот…
– Глянь-кась, честные граждане, живой хорунжий с мёртвым телом на плечах удрать пытается. А ить какой наивкуснейший бутерброд так чудесно самообразовался!
Я с тоской уставился на четвёрку незнакомых вурдалаков, радостно направляющихся ко мне с соседней улицы. Добежать до хозяйских ворот с покойником на горбу никак не успею. А бросить курьера нельзя…
– Отрезай его от дворца, братцы! Ужо откушаем, раз само в зубы идёт! Грех такую вкуснятину упускать, а ежели Хозяйка сердиться вздумает, так можно её казачка и не есть, а тока пооблизывать, так ить?
Навстречу упырям бодро выдвинулись три абсолютно голые ведьмочки. При любом взгляде, хоть человеческом, хоть волшебном, молоды, хороши и не обременены одёжею. И что я скажу Катеньке, коли они меня и впрямь облизывать станут?
И тут я боковым зрением углядел две знакомые фигуры, пытающиеся незамеченными прошмыгнуть через площадь…
– Моня! Шлёма! Приятели драгоценные! А ну стоять, куда по лету лыжи навострили?!
Двое распрекрасных добрых молодцев, кровь с молоком, аршин в плечах, кудри русы, глаза сини, застыли на полушаге, задрав левую ногу и понимая, что убечь-то уже и не выйдет…
– Да вижу я вас, вижу, упыри-патриоты! Двигай сюда, вона покойником свежим Хозяйка одарила, а мне его в одиночку волочить – тока живот надорвать. Не поможете ли, за свою долю?
Я знал, что предложить. В единый миг двое лысых упырей самой неброской внешности, верных дружбе и аппетиту, закрыли меня с курьером от всех прочих посягательств.
– Ну чё, народ? Чё рты-то пораззявили? Али не видите, что хорунжий друганов своих верных угощением побаловать сподобился, – явно подражая церковной манере речи отца Григория, начал орать Шлёма, он вообще у нас любитель глотку драть. – Вот и отвалите отсель! Нам и троим мало.
– А поделиться по-джентльменски? – жалобно взвыли ведьмы.
– Джентльмены – это в Англии, – значимо напомнил интеллигентный Моня. – Так мы тут, в России, иноземщину не приветствуем.
– Ну хучь пальцев на бульон поотрубайте, жадины! А мы вам за это покажем кой-чего…
– Чё вы нам показать могёте? Чего б мы уже не видали? – резонно отмёл последнюю надежду голых девиц хамоватый упырь. – А ты, казачок, тоже давай не искушай бедных баб без нужды. Волокём трупяка к нам до хаты, там и разделаем.
Я кивнул. Сейчас главное с открытой площади убраться, а с этими двумя комиками уж как-нибудь столкуемся, не в первый раз. Хотя чётко продуманного плана у меня, как всегда, не было, однако же бог не выдаст, свинья не съест, выкручусь уж небось. Мы повернули за Хозяйкин дворец и через квартал свернули налево, потом ещё квартал. Я уже весь взмок, таскать на горбу мёртвое тело не удовольствие ни в коем разе. Моню и Шлёму о помощи не попросишь, эти двое ещё отгрызут чего у царского курьера, а он мне целиком нужен. Принесу хоть чуток обглоданного, меня в полку не поймут, скажут, совсем атаманов племянничек с ума съехал. И ведь на голод не спишешь, кормят у нас хорошо.
– Отвали, собаки горбатые! – рявкал Шлёма, делая страшные глаза каждому, кто только попадался нам по дороге. – Это наш хорунжий, и только нам, по доброй воле, свежее мясо несёт! Делёжке не подлежащее, на халяву не раздаваемое, а за деньги и у Павлушечки требуху зелёную купите. Пошли вон и не сметь тут даже принюхиваться!
Более тихий и интеллигентный Моня ни на кого голос не повышал, но двух стареньких бабок-кровососок пнул в тыл коленом без малейшего пиетету и извинений. А с одним колдуном, набежавшим на запах курьера, сцепился столь отчаянно, что выдрал ему полбороды. Я даже разрешил вытащить из-за голенища свою нагайку во временное пользование, и счастливый упырь оторвался на всю катушку, уже сам задиристым петухом кидаясь на каждого встречного-поперечного. Честно говоря, я даже побоялся на миг, что с таким пылом он об чужие спины мне всю плеть измочалит, но мы вроде уж пришли.
– Заходи, Иловайский, гостем будешь! – Шлёмка приветливо распахнул передо мной железную дверь в подвал разваливающегося кирпичного дома. – Сразу предупреждаю, едят у нас в левом углу, а гадют в правом. Не перепутай, ежели чё…
Мне резко расхотелось туда спускаться. Но сзади вежливо подтолкнул Моня, и я, чтоб не упасть, был вынужден выпустить труп курьера. Несчастный рухнул вниз, сломав пару ступеней и, судя по воплю, попав оставшейся шпорой в филейную часть гостеприимного Шлёмы.
– Сильно порезался? – виновато уточнил я.
– Девственность не потерял, и уже спасибо, – буркнул упырь, выворачивая шею так, чтоб исхитриться осмотреть дыру в штанах. – Монька, чё присматриваешься, как дьяк к попадье, заходи уже! Свечку зажги, чё ли, да дверь прикрой, щас на троих трапезничать будем. А ты, хорунжий, чё пистолет-то достал? Не боись, тут мы в безопасности…
– Он в безопасности, – поправил быстро сообразивший второй упырь, осторожно кладя к моим ногам нагайку, и, подняв руки, отступил к стене.
– То исть чё, делиться не будет?
– Не…
– Сам всё сожрёт?
– Не…
– А чё тогда? Нас, чё ли, до кучи постреляет да мясную лавку, конкуренции ради, откроет здесь же?
– Не, – наконец сумел как-то вставить слово и Моня. – Пусть уж он лучше сам всё скажет. За что ты так с нами, Илюшенька?
Я опустил пистолет. Крыть было нечем: с головы до ног виноват, чужое доверие обманул, ни в чём не повинную нечисть подставил, сам стыд и совесть потерял, как в глаза-то теперь смотреть этим держимордам буду – ума не приложу…
– Простите меня, братцы, Христа ради. Не могу я вам курьера отдать, хотя бы и мёртвого. Он мне наверху нужен. Какое-то дело тайное с ним связано, и позволить съесть такую «улику» мне никак нельзя, хоть режьте…
– Последнее предложение было фигуральным. – Понятливый Моня шлёпнул по руке товарища, резво потянувшегося к ножу на столе. – А что за дело-то, расскажешь?
– Тока покороче, а то чё-то жрать хочется, мочи нет, – поддержал Шлёма, пытаясь втихомолку дотянуться до уха мертвеца. – Ну чё тебе, хрящика жалко? Ай-й…
Я не Моня, я от души врезал. Если не прав, так и извиниться могу, но вроде намекнул уже прямым текстом: курьера не тронь!
– Ладно, рассказываю…
Да чего там особенно расписывать-то, чай, не хохлому на два сервиза, уложился минут в десять. Упыри слушали внимательно. Хотя, по-моему, их заинтересовало всего одно слово во всей этой истории – война…
– И чё? Ну, типа энто, ты хоть в курсе, где бои-то будут?
– Мы имеем в виду, – доступно пояснил позицию друга Моня, – что если война, так вы, казаки, небось там кучу народу саблями понарубаете. То исть закапывать-то где будете? Нам бы адресочек или ориентир какой. Ну чтоб прийти, всплакнуть об усопших, без свидетелей…
– Так я вам и поверил.
– Да мы особо и не надеялись, – дружно повинились оба. – Но попробовать-то не грех, а?
– Хлопцы, а ничего, что нас стопудово в Польшу отправят? Я вас к полку не приписывал, а если дядя узнает, что упыри в похоронную команду набиваются, так такое начнётся…
– Мы представляем.
– Лучше уж не представляйте, – вообразив себе дядюшкину реакцию, вздохнул я. – Фантазия у него богатая, настропалился на моих шутках нервы взвинчивать и за нагайку хватается, как за господи благослови! А с вашим братом вообще разговаривать будет только с пальцем на курке, а палец у него нервный. Моя вина, но вам-то от этого не легче…
– Вот тока на жалость нам коленом не дави. – Шлёма вытер скупую слезу драным рукавом Мони. – Чую я, ты опять на нашем горбу в рай проехался?
