Андрей Белянин
Конвойцы
– Я умоляю, Танечка, возьми папаху побольше, натяни на уши и всё! А усы мы тебе жженой пробкой нарисуем.
Васю спасло лишь своевременное вмешательство генерала. Ну, то есть он просто передвинул болтуна за свою спину, а сам придирчивым взглядом оглядел девушку с ног до головы.
– Плечи широкие, талия присутствует, а что черкеска казачья от пояса до колен идет широким разворотом, так то нам на руку. А поворотись-ка в профиль, дочка?
– Не буду!
– Слушайся Ляксея Петровича, дылда стоеросовая! Ты от покобенься мне еще марафетка французская! – дед Ерошка безапелляционно хлопнул внучку по заднице, и та, ойкнув, невольно развернулась, хватаясь за кинжал.
Все мужчины оценили благородный профиль с чуть задранным носиком, упрямый подбородок и мягкую линию груди.
– Газырей побольше, в поясе не затягиваться, так, может, и сойдет, – всерьез задумался генерал, изгибая черненую бровь. – Решено! Завтра поутру жду вас здесь при полном параде. Все взвесим, посмотрим, а там уж дай бог силы службу Отечеству справить!
– Есть, – первым, как всегда, подскочил Барлога. – А нам, как я понимаю, по вопросам экипировки опять к полковнику Драгомилову?
– Ранен он, – напомнил Ермолов, и лицо его помрачнело. – Вот такая же тварь из-под коновязи на него бросилась, плечо порвала сильно. Зашитый он в госпитале. К интенданту пойдете, адъютант проводит.
Ну, как я понимаю, с этим все и выперлись восвояси. Адъютант все еще несколько дулся, но, когда старый казак одарил его серебряным кинжалом лакской работы, сняв с собственного пояса, паренек оттаял. Все любят подарки.
Лишний раз предупредив охрану, он лично сопроводил нашу компанию до походного интендантского склада, где порванную форму Василия заменили на совершенно новую. Тяжелую тульскую саблю и пистолеты тоже выдали заново. Второкурсник попробовал было вытребовать себе шашку, но интендант мрачно заявил, что по уставу не положено. Регламент, мать его…
Казачьих одежд, на военном складе, естественно, не было, но тут дед Ерошка взял дело в свои руки, подобрав из трофейного оружия шашку абрека в черных ножнах, с черной рукоятью из буйволовой кожи, два длинных пистолета из поставок бельгийца Германа Таннера, тоже черные, но с белым костяным шаром на рукояти и широкий грузинский кинжал в черных же ножнах.
– Мне-то не по чину будет серебро носить, – пояснил он. – Дорогое оружие тока конвойцам положено, внучке отдам. А ты себе, татарин, вон ту шашку пригляди, в руке удобна ли будет?
Заур послушно вытащил из кучи холодного оружия слабоизогнутый клинок с рукоятью из белой кости.
– Это настоящий «волчок», – он мгновенно вспомнил лекции старого казака в их пещере на границе с таинственной Линией. – Только почему-то с какими-то цветочками.
– Эх, неук черномаздый, чему я тя учил тока? «Цветочки» энти на немецких клинках отродясь не бывали, а вот на твоем ан есть! Название им «пчелы». Вроде как воин с таким клинком в дальних походах, крестовых, был. Ну да оно сказки, конечно. Раз у «волка» пасть закрыта, так, стало быть, ковали ту шашку в наших горах, в ауле Атаги, а ихние чеченские мастера на весь Кавказ славятся.
Первокурсник осторожно покачал клинок в руке, казалось, что он почти ничего не весит, баланс и отвес были идеальными.
– Зазря не маши, себе же клюв отрубишь, – без малейшей теплоты в голосе посоветовала Татьяна. – Дед, а где ж мы на него черкеску достойную справим? Не может кунак офицерика нашего…
– У меня, между прочим, имя есть, – в один голос напомнили Заур с Васей.
– …в грязной черкеске ходить. И папаху ему другую надо, и обувку побогаче, – невозмутимо продолжала девушка.
– Энто мы завсегда решим, теперича и у меня, старого, дорогие кунаки в горах завелись. А только сперва все в баньку!
Говорят, что с давних времен одно из главных отличий солдат от казаков заключалось именно в вопросе гигиены. В то время как суворовские полки грозно топали через леса и болота, не меняя портянок, бравые станичники на каждом привале ставили баньку по-черному, топили чем придется, хоть лепешками коровьими, мылись голышом, да и враз догоняли войско на отдохнувших лошадках!
Вот в такую походную баньку, стоявшую чуть в сторонке, и пришлось отправиться ребятам, когда они дошли до шалашей терского отряда. Если верить описанию того же Барлоги, то им предоставили обычную серую палатку, внутри которой на небольшом очаге пылали крупные угли, на них стоял казан с кипящей водой, тут же рядышком ведро с холодной, ковш и ведро пустое. Березовый веник, мочалка, мыла не было, так ногтями скребись.
Казаки приняли гостей приветливо, запах каши с салом и травами щекотал ноздри. Дед Ерошка вновь представил бывших (так, наверное, уже можно говорить) линейцев, выпросил у кого-то пару чистого белья и тычком в спину отправил ребят мыться. С учетом того, что они пережили в последнем сражении у корабля анунаков, в дождь и грязь, а потом еще и на заднем дворе «Шоколадницы» в обнимку с мусорными баками, уж как минимум – принять душ точно стоило.
– Да никто на вас и не смотрит-то! Кому вы интересные? – приговаривал дед Ерошка, помогая парням скинуть одежду. – Танька, отвернись, зараза бессовестная! Их благородия смущаются!
– Чегой я там не видала? Да поди там у их и нет ничего сурьезного…
– Между прочим, я попросил бы… – дернулся было Вася, но друг первокурсник привычно хлопнул его по плечу – не заводитесь, видите же, они нас просто провоцируют, ведите себя естественно и достойно. – Ох… ладно… но кальсоны буду снимать внутри!
– Хлопчики, вы того, мойтеся пошустрее, за вами внучка моя пойдет.
С этим напутствием старый казак втолкнул студентов в палатку, где они стянули последние портки и, кое-как набулькав себе ведро теплой воды, начали старательно смывать грязь последних дней.
Все-таки в бане есть какая-то великая тайна. Это не просто омовение тела, не турецкий хамам или римские термы, здесь чистота тела гармонирует с просветлением души, которая, кажется, готова взмыть вместе с горячим сизым паром куда-то в самое возвышенное поднебесье.
Когда открываются не только поры кожи, а возможно и забившиеся чакры, а воспаряющее сознание максимально приближается всем сердцем к горячему солнцу, как к спасительному жару, яростному горнилу огня, из которого вышло все человечество. Вот именно в эти минуты мы вдруг понимаем, что смерти нет, что жизнь вечна, а все, что ранее казалось таким напыщенным и важным, оно на самом-то деле…
– Эй, офицерик! – снаружи раздался звонкий голосок красавицы казачки. – И ты, татарин, слушать меня оба, для увечных на ухо два раза повторять не буду! Живо закрыли глаза и не сметь открывать, всекли?
– Причина? – логично поинтересовались парни.
– Дык я в баньку захожу. Чего время терять, небось и втроем поместимся. Все мы люди, все из одного мясу сделаны. А кто вдруг на меня телешом[1] пялиться станет, дак дедушка кинжалом вострым всю вставалку отчекрыжит, к хренам собачьим, ясно ли?
Молодые люди не поверили своим ушам. Потом быстро переглянулись, на их рожах расплылись довольные улыбки, и они оба дружно проорали:
– Да-а! Мы не смотрим, заходи-и!
И да, по словам того же Заура Кочесокова, они с товарищем честно зажмурились. Потом кто-то вошел, плеснул водой, подняв волну горячего пара, и вот тогда, осторожно поводя руками, оба молодца, краснея и бледнея, от воодушевления поочередно ойкали и извинялись, «случайно» касаясь пальцами чьего-то обнаженного плеча, шеи или даже более полукруглого и приятного.
Потом уже наши студенты признавались, что в свою очередь и их случайно трогали нежные, но сильные пальцы, и хоть все это длилось по факту не более минуты-полторы, но грохнувший с небес хохот заставил парней раскрыть глаза.
Разумеется, никакой Татьяны в палатке не было. Зато, глядя на них, через откинутый полог откровенно ржали полтора десятка казаков. Вася быстро убрал руку с бедра первокурсника, а тот со спины товарища. То, что они чуть-чуть, крайне деликатно, но тем не менее, полапали друг друга, выглядело как… ох, мамма-миа…
А казаки развлекались от души:
– Чую, офицерик-то наш хват! Зрите ужо, братцы, огурец огурцом!
– Ой, ты божечки мой! А грабли-то свои куды тянеть? Я ж от щас сдохну-у…
– Ша татарин ему тож кой-чо понащупаить! Ишь, как глазищи-то горять?!
Интеллигентный Барлога не успел собраться с достойным ответом на эту в общем-то простонародную, но от того никак не менее обидную шутку, когда совершенно голый владикавказец, завизжав на черкесский манер, вдруг подхватил полупустое ведро и выпрыгнул из палатки, охаживая с размаху каждого встречного-поперечного!
Троих он таки успел отхреначить с разбегу по башке, остальные в дружном порыве запаковали «немирного татарина» в кавказскую бурку и перевязали для надежности. Василий вышел без спешки, в новеньких кальсонах, натянул белую рубаху и, открыто глядя в честные глаза деда Ерошки с внучкой, так обложил матом все терское казачество, что, по их же выражению, ажно вот – «приходи, кума, любоваться!»
И надо признать, что, выслушав всю эту многослойную, пусть хоть не всегда понятную многоэтажную конструкцию, составленную из классических форм с добавлением новомодных эвфемизмов и ключевых новообразований, неслабо припухли все. Тут уж как в народной поговорке: «Всяк мастак матерится, ан не как москвич!» Уважуха…
Заура тут же вытащили из бурки, помогли одеться и с почетом сопроводили к ближайшему костру, где терские казаки, без претензий за увечья ведром по кумполу, приветствовали его как равного, усаживая у огня и давая миску с кашей. Напротив сидел довольный собой второкурсник Барлога, уполовинивая уже вторую порцию. Дед Ерошка рядом ухмылялся в усы:
– Да ты не серчай, татарин…
– Я черкес.
– А то ж я не знаю! Да тока все одно обиды не держи. Мы тут народ простой, без образования, нраву дикого, что смешным показалось, над тем и зубы сушим! А внучка-то моя тока щас в баньку пошла, нешто ты всерьез думал, что она с вами осрамится?
– Нет, конечно, – после секундного размышления признал горячий владикавказец. – Дурака мы сваляли, дедушка. Стыдно теперь…
– Плюнь, да и забудь! А вот теперь давай-ка наших послушай, бо первыми-то те твари странные на наш дозор напали. Тока хлопцы им надавали по соплям!
Старый казак говорил бодро, но было заметно, что он все еще осторожно держится за тот бок, по которому пришлось скользящее ранение анунакским лазером.
– А как вы сами вообще выбрались с той Линии? – спросил молодой человек. Старый пластун улыбнулся в усы…
…Корабль пришельцев был похож на боевой крейсер анунаков, примерно так же, как «мерседес» на цирковой шатер. То есть нигде, ни в чем и никак. Собственно, и сами отношения двух планетарных систем были по определению противоположны друг другу даже на уровне самых примитивных половых видов.
То есть все нунгалиане (нунгалианки?) были существами женского пола, способными к самооплодотворению, а потому не нуждающимися в самцах и даже презирающими оных. Соответственными были и феминитивы – капитанка, лейтенантка, штурманка, рядовая членка экипажа. Кроме этого, подразумевались сугубо уставные ступени для карьерного роста – никакая, Никакая, низшая, Низшая, высшая, Высшая и так далее вплоть до Верховной, Госпожи, Владычицы. Впрочем, на эту должность назначали личным решением главы ЖенСовета.
Нунгалиане никогда не питали иллюзий по воспитанию или колонизации землян, но в принципе ничего плохого в этом и не находили, верно? Их не интересовало золото, они умели добывать его дешевле с других звезд. Так же они абсолютно не нуждались в питательной человеческой крови.
В том смысле, что отлично понимали ее ценность на межпланетных торгах, но тем не менее не употребляли сами. Они ели лишь «естественную пищу», некоторые масла, нейтральный белок, а витамины предпочитали в виде таблеток. Но, с другой стороны, им все же была жизненно необходима власть над этой планетой. Власть долгая и стабильная, но желательно тайная…
– Верховная желает видеть план наших будущих действий!
Высшая сестра беззастенчиво включила свет. Нижняя утомленно поднялась с койки, пинком в бок разбудив свою низшую. Никакого плана и в помине действий не было, составление четких параметров движения в любую сторону галактики осуществляли компьютерные программы корабля, купленные у тех же анунаков.
– Что нужно делать?
– Ты смеешь задавать мне вопросы, зайка моя?
– Простите! Я сейчас же предстану перед Госпожой!
Обращение «зайка моя» было по факту последним предупреждением.
Также мало кто знал, что именно подразумевают нунгалиане под словосочетанием «естественная пища». И на корабле никто не хотел ей стать, но ведь никого и не спрашивали…
…Как я понимаю, вот именно эта тема была бы достойна отдельного рассказа, дающего спорное, но тем не менее правильное понимание о кавказских традициях того времени. А они были весьма своеобразными…
Если подходить к этой истории совсем коротко… когда горячий Измаил-бей со своими джигитами вывел обессиленных, пленных чеченцев из трюмов космического корабля, то оба студента на его глазах бросились в атаку на анунаков. Внучка деда Ерошки пыталась их остановить, а потом все пропало в круглой синей вспышке холодного пламени.
Сам же старик в почти бессознательном состоянии, едва дыша от раны, был увезен чеченцами в горы. Там местные знахари проверили казака и, убедившись, что кровопотеря вовремя прижжена, проверив все синяки и ушибы, отпоили его отварами горных трав, вернув через пару дней в родовой аул к Измаил-бею.
Тот в свою очередь принял старого казака словно своего отца, с почетом и уважением! Наградил подарками, серебряным оружием, кабардинским конем и после короткого отдыха с честью доставил к русским постам. Старик-казак и чеченский князь поклялись друг другу в вечной дружбе, став кунаками.
Если кто в курсе, то традиции подобного братания бывших врагов сильны на Кавказе до сих пор. Если бы Измаил-бей попал в плен к русским, дед Ерошка предпринял бы все усилия для его освобождения, а потом сам добровольно пошел под суд. А если бы отчаянные абреки взяли в круг шашек старика, то Измаил заслонил бы его собственной грудью! Таковы нравы гор…
Вася из Калуги, конечно, скептически покачивал головой, все пытаясь поддеть казаков рассказами о том, что и в светлом будущем те же джигиты много кому чего обещали, а только потом были взрывы с гибелью десятков и сотен мирных людей в домах, в метро и на вокзалах. Заур едва успевал затыкать ему рот.
Сам же студент Кочесоков как раз таки отлично понимал подобные вещи, поскольку выжить во Владикавказе, не имея преданных друзей всех национальностей, попросту невозможно. Город смешанный, преобладающее население давно связало себя узами родства осетин с карачаевцами, черкесов и русскими, сванов с кабардинцами, чеченцев с грузинами, дагестанцев с армянами.
И хоть на первый взгляд все это казалось буйно кипучим котлом, у которого вот-вот сорвет крышку, но местные всегда единой стеной вставали против любого захватчика, а сепаратистов гоняли половыми тряпками от церкви до мечети или обратно! Хочешь жить сам – не мешай жить другому, это тоже древний закон гор…
– Вставай, татарин, – старый казак, усмехнувшись, хлопнул Заура по плечу.
Парень давно задолбался объяснять всем, что он черкес, поэтому молча кивнул и встал.
– Со мной пойдешь, кунака моего встретить надобно.
– А как же…
– Дак мы ненадолго, товарищ твой тута посидит. Небось, казачки офицерика не обидят, да и плохому от не научат.
Молодой человек если и опасался, то как раз обратного, это болтливый Барлога мог научить плохому кого угодно. Но спорить было бессмысленно, в наступающей темноте они прошли к ближайшей рощице, где стояли стреноженными несколько лошадей. Своего вороного, злобного, как пес, и преданного, как собака, студент узнал сразу и с разбегу бросился ему на шею…
Конь опустил голову на спину хозяина, его шкура нервно вздрагивала, а по круглой щеке катилась слеза. Лошади умеют плакать, и если привязываются к человеку, то разлука даже на день для их больших сердец равна году. Сам Заурбек тоже чуть не разревелся, обнимая и гладя боевого скакуна. Если между человеком и животным бывает настоящая дружба, то вот это она и есть.
– А что ж без седла, охлюпкой[2], не свалишься?
– Попробую, – молодой черкес вспомнил, как видел это в кино, встал левым плечом к морде коня, уцепился за гриву и в одном прыжке, ласточкой прыгнул на спину вороного.
Дед Ерошка довольно присвистнул. Сам он не так лихо, а при помощи пенька, влез на своего крепкого, кабардинского жеребца и, так же держась за гриву, послал коня вперед. Вороной, не дожидаясь команды, потянулся следом.
Собственно, они отъехали от лагеря не дальше чем на полверсты, когда старик остановил мальчика-пастушка, гнавшего домой трех баранов. Он поманил его к себе, что-то прошептал на ухо, показал пальцем на Заура и передал мальчику монету. Пастушок белозубо рассмеялся, деньги исчезли в грязном кулаке, маленькое стадо погнали дальше, а каждый пошел своею дорогой.
– Это связной Измаил-бея, – с полной уверенностью обозначил молодой человек. – Вы о чем-то попросили его и заплатили вперед.
– А ты не дурачок, хлопчик, – согласился старик, разворачивая коня. – Коли нужда есть, так кунак кунаку завсегда поможет.
– И в бою? Допустим, если он на ваших глазах будет рубить ваших же казаков, или солдат, или офицеров, а что если самого Ермолова – вы будете стоять в стороне?
Дед Ерошка ответил не сразу.
– Что ж, коли такая беда случится, убью его первым. Да и он меня не помилует, когда резня посреди аула пойдет. Но случись мне али ему супротив своих встать ради кунака – мы встанем. Измаил – настоящий джигит, слову верен, честь свою под чувяки[3] не бросит, друга не предаст. Был у меня один такой кунак…
История простенькая, вряд ли заслуживающая такого уж особого внимания, но тем не менее кое-что говорящая о нравах Кавказа. Молодой казак Ерофей с товарищами попал в засаду, пока за ружья схватились – трое дозорных из пяти уже на земле валялись, пулями прошитые. А напал свой же казак, из отступников, так вот банда у него была мало не в двадцать шашек из отребья всякого.
Покуда отступали, вышли к хижине глинобитной в горах, там чеченец с женой и двумя детишками. Простой пастух, не джигит, не герой. Ерофей раненого товарища без спросу в дом затащил, сам через окно отстреливаться начал. Ну и бандиты палят как бешеные. От одной пули он грудью своей ребенка чеченского прикрыл, тут хозяин и сам за ружье взялся. Как порох кончился, они оба в кинжалы пошли…
В общем, чеченец-пастух чудом не погиб, а молодой казак изрезан и изрублен был так, что только хоронить. Но на выстрелы второй дозор подоспел, отбили врага. Так хозяин дома не проклинал наших, что к нему без приглашения вломились, а в ноги кланялся за то, что Ерофей его старшему сыну жизнь спас, в свое плечо его пулю принял.
Дружили они потом много лет. Дед Ерошка пережил своего кунака, а сыновей его двух в казаки записал. Так их приняли, отчего ж нет? Сейчас чины в терском войске имеют. Письма пишут, образованные, начальство их ценит, хоть и ругается порой, что храбры без меры, очертя голову на бой летят, но это в отца, всякая кровь не водица…
Когда вернулись в лагерь, пешком, привязав коней у той же рощицы, вдохновленный рассказом студент-первокурсник гулко хлопнул себя ладонью по лбу. Над казачьим костром разносилось спевшимся многоголосьем:
Я уеду жить в Лондон!
Я уеду туда, где Кубани вода,
Где сам Лепс навсегда,
Где Шамиль не приснится!
Если Питер столица,
А оттуда сюда не идут поезда,
Это все ерунда?
Надо, братцы, молиться!
Ну, а нет, так напиться!
По любасу, напиться-я…
Я уеду жить в Лондон!
– Огнище… – не хуже Барлоги обозначил тяжело дышащий первокурсник из Владикавказа. – Вот ведь если я его прямо сейчас убью, меня же посадят?
– Не, татарин, расстреляють тока, – искренне удивился дед Ерошка. – Дык, а с чегой-то ты настолько завелся? Вроде как складно поют…
– Испанский стыд, – не вдаваясь в детали, Кочесоков со стоном опустил лицо в ладони.
Его уши полыхали красным.
– То есть косячит он, а стыдно мне…
И да! Парень был абсолютно прав, если Василий имел хоть малейший шанс научить доверчивых казаков девятнадцатого века «плохому», то он его использовал по полной! Но тут надо было знать нашего героя из Калуги, для него всегда было важным признание в обществе, поймать тренд, возможность найти свое место в среде, сделаться своим в доску, особенно там, куда ты попал в первый раз.
А поскольку у костра терцев кудрявый второкурсник в офицерской форме уже был, так что особенно важным казалось подтвердить свое положение, так сказать, обозначить статус. Поэтому, когда кто-то из молодых казачков вновь задался естественным любопытством «…а чегой-то ныне поють в столицах-то?..» – Василий не ответить не мог.
Текст, конечно, получился не бей лежачего. Но, с другой стороны, там и оригинальный хромает на обе ноги. А благодарная публика охотно подхватила тему, развернув оную на свой манер. Кстати, если подходить к вопросу акапелльно, то получилось вроде как и неплохо. Распевно, музыкально, с переходом на голоса, а главное, душевно-то как…
…Спали без палаток, расстелив бурки прямо на земле. Татьяна чуть в сторонке, спина к спине с дедом. Второкурсник Барлога, в отсутствие Заура успевший принять пару стопочек от благодарных слушателей, рухнул в сено на чужой телеге. Господин Кочесоков (высокопарное словосочетание, но уж так как-то сложилось…) спал на земле, наравне с остальными, завернувшись в плотную бурку.
Впрочем, уснул не сразу. Во-первых, он проклинал себя всеми возможными словами, за то, что, вернувшись в свое время, не успел поймать хоть кого-нибудь, отобрать под угрозой кинжала сотовый и позвонить родителям. А папа и мама, хоть и жили во Владикавказе, но, как вы помните, были высоко образованными людьми и не понимали причин, по которым сыночка-корзиночка не звонит столько дней?
Во-вторых, молодой человек все чаще ловил себя на мысли, что ему здесь нравится. Не так, как, допустим, тому же Василию Барлоге из Калуги, этот тип ворвался на театр военных действий генерала Ермолова, как золотая рыбка в море! Ему тут подходило абсолютно всё! И дай ему волю, он бы не ушел под угрозой расстрела из пулемета…
Но Заур все-таки был человеком несколько иной формации. Он помнил об уровне медицины, в частности стоматологии, даже не пытаясь предполагать, что будет, если вдруг выпадет старая пломба? Он прекрасно отдавал себе отчет, что по факту они оба здесь на птичьих правах, без документов, записи в церковных книгах, даже без жалованья. Пусть самого маленького, но и этого нет.
Да, сейчас за них стоит генерал Ермолов, но история знает, что покорителя Кавказа снимут со всех должностей, отправив в свое поместье на мизерную пенсию. И это реальность, а не фэнтези. Русский царь не доверял Алексею Петровичу, подозревая его в связях с декабристами.
А он всего лишь считал некоторых из них своими друзьями по наполеоновским войнам, хотя никогда не разделял их идей о насильственном переустройстве государства российского. Но у царя были советчики, которым успех Ермолова на Кавказе стоял костью поперек горла…
Так что Заур Кочесоков был прав – что их ждет на закате карьеры опального генерала? И если вы честно поставите себя на их место, глядя правде в глаза, то признаете – ничего хорошего. От слова абсолютно!
Первая же военная проверка вскрыла бы полное отсутствие хоть каких-то утвержденных бумаг на обоих. Причем Барлога за подлог и присвоение себе чина подпоручика отправился бы на пожизненную каторгу, а вот молодого черкеса скорее всего просто расстреляли бы или повесили в назидание другим.
Но сейчас им везло. Да и если подумать, то какие другие карты им выпали в раскладе? Сдаться ученым умам девятнадцатого века с криками «мы из будущего»? А потом рассказывать, как пала империя Романовых, как строили социализм, как СССР победил Германию, а потом пришел Хрущев и отдал Крым, после чего Горбачев развалил страну, Ельцин добил, что осталось, а минуя возродившиеся кавказские войны, сейчас Россия вновь лоб в лоб стоит против всего Запада?
Да это же психушка как минимум. А если надежнее, то быстрое и тихое отравление опасных вольнодумцев мышьяком в казематах Петропавловской крепости. Кому оно надо?
Приблизительно на этой мысли наш первокурсник потерял нить размышлений и в конце концов уснул. Мы не знаем, что ему снилось. То есть иногда ребята вспоминали сны, но вот почему-то не в данный момент. Тут скорее важным было пробуждение, когда тонкие, но сильные пальцы сжали его горло…
– Какого тут… это ты?!
На его груди сидела красавица казачка, и в карих глазах ее играло странное зеленое пламя. Она сжимала пальцы все сильнее, так что Заур даже не понял, в какой момент умудрился автоматически выпрямить колено, производя бросок противника через голову.
Татьяна вскочила на ноги с невероятной грацией, словно извернувшаяся змея или ящерица. Когда она молча, без слов, просто облизав губы раздвоенным языком, вновь кинулась в атаку, владикавказец не задумываясь выхватил менгрельский кинжал. Длинный узкий клинок прошил живот стройной девушки едва ли не насквозь…
– Братцы, тревога! Сполох! Татарин чумной нашу Таньку как есть зарезал! – вскинулись казаки.
Заур и слова сказать не успел, как стоял в кольце холодных шашек и взведенных ружей, но первое, что услышали все присутствующие и участники суда Линча – это зевота все той же Татьяны, отважной внучки деда Ерошки:
– Чего орем-то прямо над ухом, ась?
– Дык тебя ж убили вроде… – оробело пискнул кто-то.
– От я щас встану и сама всех дурней поубиваю!
В общем, когда Татьяна пробилась сквозь ряды встревоженных казаков, глянуть на саму себя, народ начал несколько подуспокаиваться.
– Опять, чо ли, подменыша кинули?
– От же вражины, а отличишь как? Никак!
– Братцы, а может, нам и энту… ну на всякий случай, проверить как бы, ась?
Проверяльщик словил прямой удар с ноги в грудь от возмущенной девушки и более никого не отвлекал. А дед Ерошка, поднявшийся еще быстрее собственной внучки, быстро ощупал шею и лицо молодого студента.
– Вроде как постраданий нет. А то ить опасения врачи выдвигают насчет ран там, укусов всяких, – покосился на кинжал, которым первокурсник защищался. – Так от рукоять-то в серебре. Стало быть, наш татарин. Мирной!
– А энто тады что за скотиняка безбожная?
– Да пес ее знает! – так же честно ответил старый казак, глядя, как лицо мертвой девушки быстро принимает ящероподобный облик. – От дивись, братки, как оно происходит! Может, какая наукоемкая зараза мне про то объясниться сумеет, а?
Заур поднял руку. Его заметили не сразу, но все-таки решились дать слово.
– Спасибо, дамы и господа… – Неловкая пауза показала молодому человеку, что бывают ситуации, когда надо бы выражаться попроще. – Братцы-казаки! Еще вчера такой же оборотень принял облик самого генерала Ермолова. Как их отличать, понятия не имею! Но дед Ерошка прав, они боятся серебра. Значит, можно просто обойти все войско на предмет ношения серебряных крестов, серебряного оружия, серебряных наград или серебряных наборных поясов и газырей. Если возьмемся все и сразу, то мы их быстро вычислим!
Терцы сдержанно загомонили, но уже через минуту признали, что мирной татарин как есть прав. Отряд отправил нарочных к господам офицерам, те в свою очередь должны были заручиться разрешением атамана (по факту, совершенно формальным) и провести реестровую проверку серебром среди своих частей.
И оно бы наверняка сработало, если бы, к сожалению, боевые части генерала Ермолова не были так велики. Молодой студент-первокурсник даже не подумал о том, какое количество людей предстоит проверить. Только один полк грузинской милиции около трех сотен человек, а кто мешает оборотню тут же принять внешность прошедшего проверку солдата? Вот именно, никто, нигде, увы и ах…
В общем, так и не дождавшись результатов реализации своих идей, господин Кочесоков был поставлен в строй и, при наличии отчаянно зевающего Василия, успешно проспавшего все, отдельным приказом генерала Ермолова торжественно зачислен в ряды царского конвоя!
– Отныне, все вы не линейцы, а конвойцы! Служите честью государеву стремени!
И хотя никакой царь на Кавказ в то время не собирался, но его двоюродный младший брат Михаил Николаевич вполне себе отвечал требованиям Конвоя. Царская кровь есть? Да, в наличии. Великий князь едет? Само собой, скоро будет.
Его охраняют? А то ж! В данный момент это отважные грузинские князья и благородные сыновья крымских ханов. Ну, а по пути в вольный город Тифлис его встретят терские казаки от генерала Ермолова. Да не простые…
В их составе будет высокородный офицер Василий Барлога с горячим адъютантом из черкес и молодой (молоденький!) есаул Тимофей со своим старым денщиком Ерошкой. Благодаря приказу Алексея Петровича, все было принято чиновными людьми по службе за чистую монету. С начальством не спорят.
На прощанье гроза Кавказа спросил ребят:
– Ответьте лишь, линейцы, что меня ждет в будущем?
– Вы и сами знаете, – попробовал было выкрутиться второкурсник, но глянув в глаза генерала, честно признал: – Царь вас не примет. Но благодарные потомки будут ставить вам памятники и называть улицы вашим именем. Это правда!
– Ну, дай-то бог, – широко перекрестился легендарный полководец. – То же самое мне и я сам предсказывал. Стало быть, воля Господня не обманет. Вас же прошу об одном, не дайте государева брата в обиду. У меня все возьмите, но славе России служите честно!
Наверное, сейчас, при либеральном настрое элит, эти слова кому-то покажутся слишком верноподданными, но в те грозовые годы верность государю, помазаннику божьему, считалась совершенно естественной, как дыхание. И в этом не было ни капли раболепия.
Исстари военный человек всегда головой служил Отечеству, чей образ видел в воплощении царя. То есть помазанника божьего! Ну, а то, что у нас сейчас не все так однозначно, это ведь скорее проблемы нашего с вами общества, чем самой истории, верно? Кто не согласен, может поспорить. Но не со мной…
Владычица постукивала коготками пальцев левой руки по приборной панели. Сегодня ее почему-то раздражало все, хотя обычно она отлично владела собой. У ее благородных предков хладнокровие было врожденным, а годы тренировок, десятки экспедиций, участие в разрушении целых планетарных систем и неприкрытого геноцида также не добавляли эмоций. Скорей уж наоборот, но она ведь была женщиной…
– Снимайте нашу базу. Мы уходим в Тифлис, в большом городе достигнуть наших целей будет куда проще.
– О да, Верховная, все будет исполнено по вашей воле, но если…
