Андрей Бинев
Дорога домой
Глава 12
Приблизительно в этот же час в единственном аэропорту соседней с Францией маленькой страны сел белый советский авиалайнер, одной из пассажирок которого была начинающий дипломат, советник Чрезвычайного и Полномочного посла Раиса Ринатовна Давлетбаева. Дождик, который замочил самолет молодых Власиных, под влиянием восточного ветра перекочевал в это небольшое самостоятельное герцогство и решительно пролился на посадочную полосу и на уютное здание аэропорта.
В аэропорту Давлетбаеву, в отличие от председателя правительства, ожидал лично Чрезвычайно и Полномочный Посол Никита Матвеевич Зеломудров с женой Мальвиной Тихоновой. Он не мог противиться настоятельной просьбе самого Артема Лаврентьевича Бероева и поэтому решил на этот раз уступить чужим амбициям.
В руках посол держал изящный букетик, собранный цветочницей из альпийских дикорастущих цветов.
Ни Зеломудров, ни Мальвина Тихоновна не знали, как выглядит Раиса Давлетбаева, но это нисколько не беспокоило Никиту Матвеевича, который то ли полагал, что у него в жизни всё происходит так, как следует, независимо от внешних причин, то ли был убежден, что его и сами же к нему подойдут.
Давлетбаева была предупреждена перед отъездом Артемом Лаврентьевичем, что ее будет встречать посол, и, кроме того, она помнила по какому-то совещанию в ЦК много лет назад, что Зеломудров высокий мужчина с породистым спесивым лицом советского номенклатурного небожителя.
Раиса Ринатовна вышла в зал ожидания, катя перед собой тележку с тремя пухлыми чемоданами, объемной дорожной сумкой и пятью пакетами из магазина беспошлинной торговли, услугами которого она с радостью, которую не сумела скрыть, воспользовалась в Шереметьево перед отлетом. Эти торговые заведения тогда только-только открылись в международном аэропорту, и вокруг них постоянно нарастал ажиотаж неизбалованных дефицитными товарами советских путешественников.
Давлетбаева, подбирая дрожащими от волнения руками в том магазине бутылки виски, ликеров и коньяка, полновесные стеклянные банки с черной и красной икрой, четыре блока сигарет в глянцевой, натянутой словно тетива, прозрачной обертке, три флакона французских духов, портмоне и две дамские сумочки, еле сдерживала слезы досады. Кто бы знал, как люто она ненавидела в этот момент большевистский режим! Унизительная, мелочная процедура выбора, панически перебегавший с одной полки на другие взгляд, расплата на кассе малознакомыми зелеными деньгами и даже получение сдачи до последнего, начищенного цента – всё это собралось в душе бывшего педагога Давлетбаевой в один злобный шершавый комок и застряло в горле. В салоне самолета Раиса Ринатовна, пряча глаза от соседей, и, как ей казалось, с видом привыкшего к дорогому импортному товару человека, раскрывала пакет за пакетом и всматривалась в этикетки и в аккуратные, совершенные формы приобретенных ею покупок.
А рядом с ней, в салоне первого класса как раз летел человек, который прекрасно разбирался в этих всех вещах. Он долго наблюдал за тем, как Раиса Ринатовна, облизываясь, изучала товары, как она бережно упаковывала их обратно, и спросил, наконец:
– Впервые в такой поездке?
– Я? – испуганно вскрикнула Давлетбаева. – Ну, можно сказать, нет, но в то же время…
– Да. В то же время – да! – тонко улыбнулся сосед.
Он вальяжно поднял руку и возле них очутилась миловидная стюардесса.
– Виски, пожалуйста. Мне и даме.
– Ой! Я виски не пью. То есть не очень, – вырвалось у Давлетбаевой.
– А зря! Впрочем, это, конечно, мужской напиток. Тогда, может быть, кальвадос? Или абсент?
– Я не знаю, – совершенно упала духом Давлетбаева. Она готова была вылететь от стыда в иллюминатор.
– Может быть, водки? Это привычней? – продолжал настаивать сосед.
– Нет! Что вы! Водку я не употребляю! Я же не пьяница!
– Пьяница? – усмехнулся мужчина. – А что же, употребляющий водочку непременно пьяница?
– Да что вы! – залепетала Давлетбаева, – Я совсем не то имела в виду. Просто у нас обычно водка… это, как бы сказать…
– Ну, хорошо! – смирился сосед и поднял глаза на стюардессу, которая с явным удовольствием наблюдала за разгромом этой «совковой» глупой тетки. – Что вы улыбаетесь?
– Я? Да нет же! Простите, – покраснела стюардесса и уже готова была исчезнуть, но мужчина ухватила ее за тонкую кисть.
– Бэллиз. Вот что подойдет этой даме! Двойную порцию со льдом.
Он повернулся к Давлетбаевой и тоном исследователя, нашедшего нужный компонент для важного опыта, заключил:
– Ведь вы согласны? Бэллиз – это то, что надо!
– Конечно! – со страхом и в то же время с облегчением выдохнула Раиса Ринатовна и, скрывая смущение, отвернулась к иллюминатору.
Давлетбаева подумала, что она лишь пригубит то, что ей принесут, и допивать не станет, потому что в действительности она любила лишь водку (чего очень стеснялась!) и сладкий клюквенный ликер, который впервые попробовала в Москве в восьмидесятом году на Олимпиаде. Ликер привозили тогда из Финляндии.
Однако бэллиз, тягучий напиток цвета кофе с молоком, сокрушил Раису Ринатовну, как русский мороз когда-то Наполеона – наповал, без всяких шансов забыть это ощущение. Она не заметила, как опорожнила бокал и даже вытянула языком последнюю капельку. Сосед немедленно подозвал ту же стюардессу и многозначительно щелкнул пальцами – перед Давлетбаевой на откидном столике вновь образовался рюмка с ликером.
– Что вы! – пьяно хихикнула Раиса Ринатовна. – Я же так напьюсь и буду дебоширить!
Сосед улыбнулся, и только теперь охмелевшая и осмелевшая Раиса Ринатовна, посмела поднять на него глаза и разглядеть. Это был мужчина за сорок пять, плотный, но не полный, невысокий, но и не маленький, с аккуратно подстриженными, короткими седеющими волосами, худым, холеным лицом с ярко выраженными носогубными складками и с маленькими внимательными серыми глазами. Он заметил, что Давлетбаева его откровенно разглядывает и усмехнулся:
– Не нравлюсь?
– Да что вы! Вы меня не так поняли… просто я…
– Не смущайтесь! Я иногда бываю бестактным. Чувствую это и все равно продолжаю игру. Наверное, от врожденной злобности.
– Злобности?
– Ну, конечно! Человек – злое существо. Только один это скрывает под маской благочестия или даже мудрости, а другой не в состоянии делать даже это. Остальное – это всё модификации зла.
– Почему вы так говорите? – Раиса Ринатовна обрадовалась, что разговор уходит в ту область общения, где она чувствовала себя в своей тарелке. – Человек – это звучит гордо, сказал классик и…
– …и умер невесть как и невесть почему, – засмеялся сосед. – Зло – это прогрессивное чувство, потому что в его основе принцип естественного отбора, так сказать, природный рынок. Оно выявляет слабых, неспособных к сопротивлению, и выводит их из оборота. И рынок функционирует нормально, формируя цены на свежий товар. Остальное уходит в канализацию вместе с тем, что «звучит гордо».
– Ну, знаете! – возмутилась Давлетбаева, вдруг почувствовав, что и здесь их силы не равны.
– Знаю! Я-то как раз знаю! Позвольте представиться – Валерий Романович Копенкин. Торговец, а в прошлом ответственейший работник центрального органа Ленинского комсомола. Вы не смотрите на мои седины, «комсомольцем», а вернее, функционером в этой славной когорте я был совсем недавно меньше двух лет назад. А кто вы? Впрочем, постойте. Позвольте, я угадаю.
– Попробуйте! – кокетливо выпятила вперед высокую крепкую грудь Раиса Ринатовна и многообещающе блеснула глазами. Она подумала, что ее новая жизнь начинается очень романтично и весело. Копенкин ей нравился с каждым мгновением все больше и больше.
– Вы… вы… учительница… в прошлом, – начал Валерий Романович, внимательно глядя в глаза Давлетбаевой.
Раиса Ринатовна от удивления откинула назад голову и вздрогнула: неужели на ней столь заметна эта жалкая печать советской училки! Только рано пораженный маразмом Ильич мог призывать «поднять народного учителя на такую высоту, на которой тот никогда не стоял в буржуазном обществе». Оно и видно! Вот она – высота! Чуть глаза не лопнули от жадности в Шереметьевском магазине! Напиток, который в «буржуазном обществе» знает каждый двоечник, советский заслуженный учитель не только не пробовал, но даже о нем не слышал. Одна лишь водка! Водка! Водка! Да еще этот вонючий советский портвейн! И на роже всё написано ясно и убедительно: я как раз та, которую «подняли на небывалую высоту».
– Допустим, – сдержанно, но все же с некоторым волнением в голосе произнесла Давлетбаева.
– Нет! Вы не просто учитель. Вы – руководитель! Директор школы! Заслуженный и уважаемый! Так?
– Так, – упавшим голосом ответила Раиса Ринатовна и вдруг спохватилась: – Но с этим уже давно покончено!
– С чем? – рассмеялся Копенкин. – С уважением?
– Нет, я не то имела в виду. Вы не передергивайте! – засмущалась Давлетбаева.
– Конечно, конечно! Я опять злобствую. Но всё же вы член партии, даже, наверное, входите в бюро райкома или обкома, у вас есть трудовые награды. И сейчас вы летите на какое-то европейское совещание в духе нашего времени – перестройка, гласность, плюрализм и тому подобное. Советских теперь любят приглашать в такие места. Это как демонстрация Кинг-Конга.
– Кого? – округлила глаза Давлетбаева. – Какого Пинк-Понка?
– Это не важно, – отмахнулся Валерий Романович. – Не расстраивайтесь!
– Я и не расстраиваюсь! Тем более, что вы ошиблись.
– Вот как! Во всем?
– Ну, не во всем! – кокетливо замялась Раиса Ринатовна.
Она вдруг распахнула глаза и, приблизив лицо к Копенкину, со значением произнесла:
– Я дипломат. Советник Чрезвычайного и Полномочного посла Никиты Матвеевича Зеломудрова! Но раньше я действительно была директором специнтерната.
– Это для таких? – пораженный услышанным, Копенкин испуганно покрутил пальцем у виска.
– Ну, нет! – засмеялась Давлетбаева, обрадованная тем, что сумела вывести из равновесия этого самоуверенного типа. – Не для таких, а вот для таких!
Она сначала повторила жест Копенкина, а потом широко расставила в стороны руки, показывая, сколь солидны и велики те, кто зависел от нее совсем недавно.
– Это особое место для одаренных детей нашей элиты, – закончила Давлетбаева и победно посмотрела на соседа.
– Ах вот оно в чем дело! – закивал он. – Интересно, однако. А с товарищем Зеломудровым мы давно знакомы, между прочим. Еще по комсомольским делам. Он, конечно, старший товарищ и помогал нам, в КМО, в комитете молодежных организаций, но судьба мне милостиво подарила возможность быть с ним, так сказать, на короткой ноге.
– Да что вы говорите, Валерий Романович! – широко заулыбалась Раиса Ринатовна. – Мир поистине мал!
– Это не мир мал, а наши дорожки узкие, – опять взял старый тон Копенки. – А мир-то как раз необъятен! Послушайте, а как вас зовут?
– Раиса Ринатовна. А фамилия наша – Давлетбаевы. Слыхали?
– А как же! – явно соврал Копенкин. – Давайте-ка срочно выпьем за вашу достойную фамилию. Как батюшка?
– Умер.
– Что вы говорите! – встревожился Копенкин. – И давно? Я что-то упустил столь печальное событие! Простите ради всего святого!
– Недавно. Лет двадцать пять назад, – зло блеснула глазами Давлетбаева.
«Он просто врун и дурак! – вдруг подумала она. – Нахватался по верхушкам, выучил меню бара и теперь строит из себя оракула! Батюшка его мой интересует!»
– Скажите пожалуйста. Такой человек был, – растерянно запричитал Копенкин.
– Ага! Спился он! – продолжала лютовать Раиса Ринатовна. – Пришел как-то с завода, он там слесарем вкалывал, в Горьком это было и пил горькую, так вот, пришел, лег и откинул копыта. Мать от радости чуть сама не померла. Он ведь перед смертью обещал ее поколотить как обычно, если она ему похмелиться не найдет, когда он проснется. И сдох, проклятый! Мать единственный раз небитой после его ежедневной пьянки осталась. А вы, что, Валерий Романович, с батюшкой моим пили?
Копенкин покрылся испариной и побледнел. Он суетливо схватил полупустой стакан с виски и разом опрокинул его в себя.
– Вижу! – заключила Давлетбаева. – Пили с ним. Он вот так же, только водку, проклятую эту… Я ведь вам наврала! Я ее тоже люблю. Но боюсь! А вдруг гены проснутся! Кстати, Давлетбаева я по мужу, тоже покойному, между прочим, а девичья моя фамилия – Хабитова. Только не говорите, что слыхали, а то я сейчас разрыдаюсь!
Давлетбаева откинулась в кресле, закатила глаза и подумала, что будь она трезвой, никогда бы не посмела сказать всё это, тем более, приятелю ее нового начальника. Ей вдруг стало неудержимо смешно, и она громко рассмеялась. Рядом тихо, беззвучно, не шевелясь, сидел Копенкин. А за иллюминатором мирно плыли обратно в СССР густые белые облака.
До самой посадки они больше не произнесли ни слова. И не выпили ни капли. Раиса Ринатовна задремала и очнулась, лишь когда самолет мягко тряхнуло на посадочной полосе.
Выкатив телегу со своей поклажей, Давлетбаева остановилась прямо напротив Зеломудрова и Мальвины Тихоновны.
Никита Матвеевич смотрел куда-то поверх ее головы безучастным, скучающим взором. Но Мальвина Тихоновна толкнула его локтем и указала глазами на Давлетбаеву.
– Это она, Никитушка! – громко, на весь зал, шепнула Мальвина. – Училка ваша!
Зеломудров растянул губы в широкой, гостеприимной улыбке, которая для знающих его означала лишь приступ его обычного лицевого тика, и раскрыл объятия:
– Дорогая вы наша Раиса Ринатовна! Как я рад! Вот, позвольте, моя супруга… э-э-э, Мальвина Тихоновна, собственной персоной.
Он хищно оглядел крепкую, ладную фигуру Давлетбаевой и незаметно облизнулся. Но для Мальвины Тихоновны не было ничего более ясного, чем такое поведение мужа – она всегда была настороже.
– Вы к нам надолго? – не к месту спросила она и, оттеснив Никиту Матвеевича, всем своим тяжелым телом надвинулась на Раису Ринатовну.
– Как придется, – смутилась Давлетбаева. – Мы ведь солдаты родины. Простите, не помню, как вас звать?
– Мальвина Тихоновна, – торопливо представил жену Зеломудров. – Мальвиночка, ты бы не торопила гостю с ответом! Сие не всегда зависит от нас, дорогая!
И он многозначительно посмотрел куда-то ввысь, к потолку аэропорта.
– Э-э-э, Никита Матвеевич, дорогой! – послышался со стороны голос Копенкина. – Позвольте вас поприветствовать!
Зеломудров брезгливо скривил губы и посмотрел туда, откуда раздался голос, но, увидев знакомое лицо, вновь расплылся в пароксизме тика.
– Валерий Романович! Боже, как неожиданно! Я и не знал, что вы одним рейсом с товарищ Давлетбаевой!
– И для меня это стало сюрпризом! – подобрался Копенкин и протянул руку Зеломудрову.
Обмениваясь с Копенкиным рукопожатиями, Зеломудров учтиво шаркнул ногой. Мальвина Тихоновна, зная привычки сноба-мужа, поняла, что перед ними важная персона, и тоже, на всякий случай, расшаркалась.
– Я намеревался к вам завтра же, – со значением сказал Копенкин. – Примете?
– А как же, дорогой вы мой! Мне уже звонили и просили… Окажем помощь! Ведь одно дело делаем! – закивал Зеломудров. – А вы где решили остановиться, Валерий Романович?
– В Гранде. Уже заказано.
– Лучший выбор! А какая там кухня!
– Именно!
Копенкин повернул голову в сторону Раисы Ринатовны и шепнул ей:
– А вас с приездом! И простите, пожалуйста, за давешнее! Опростоволосился! Клянусь, не хотел обидеть! Это всё издержки воспитания. То есть, его отсутствие.
Раиса Ринатовна по-царски вскинула голову и повела сверху вниз и обратно одними глазами. Уголки ее рта тронула лукавая улыбка. Ей все же нравился Копенкин – в нем чувствовалась порода, которой не хватало ей самой.
– Мы увидимся? – уже смелее спросил Копенкин. – Я здесь на недельку, по торговым делам.
– Буду рада, – ответила Давлетбаева и отметила про себя, что насторожившаяся было Мальвина Тихоновна несколько смягчилась, поняв, что чувственные флюиды прошли по траектории, не затрагивающие ее мужа а, значит, и ее саму.
Глава 13
Появление Копенкина в Западной Европе было предопределено всем долгим и мучительным процессом исторического шествия Советской власти. Заболевший раком легкого с отчаянием восклицает: «Ах, как чудесно было курить, начиная с юности, почти с детства! И какое теперь несчастье в зрелости!» Ему и в голову не приходит, что не кури он все эти годы, так, возможно, и не болел бы сейчас этим последним недугом. Так и Советская власть – для многих приятная, удушающая слабость, но не будь ее так долго, не случилось бы того, что свело в могилу тело огромного колосса.
Малая раковая клетка, не производящая ничего, кроме смерти, была представлена теперь мировой общественности бывшим комсомольским функционером Валерием Романовичем Копенкиным. Клетка, как известно, имеет свойство размножаться, образовывая отвратительную на вид и по последствиям опухоль. Вокруг Копенкина очень быстро образовалась смертоносная колония таких же клеток и опасный тумор дал заметный рост.
Однажды в середине восемьдесят девятого, когда большая часть наших соотечественников устремилась на дачи и на юг страны (за границу тогда еще ездило очень малое количество людей), в опустевшей жаркой Москве, в одном из «темных» домов в ближайшем к Новой площади переулке, рядом с ЦК комсомола собрались «двенадцать разгневанным мужчин». Гневались они на крушение идейных принципов, объединявших и кормивших их.
Как водится, для куража крепко выпили и быстро захмелели. Возглавлял эту вечеринку заговорщиков один из секретарей центрального комитета комсомола, имя которого теперь уже никому ничего не скажет, потому что уже через год его застрелили в подъезде собственного дома и больше о нем никто никогда не вспоминал. Но тогда, летом восемьдесят девятого, он был обличен особыми полномочиями, исходившими от высшего руководства его политического ведомства и от самого генерал-полковника Артема Лаврентьевича Бероева.
Как называли этого человека в среде комсомольского актива, действительно очень трудно вспомнить – не то Леней Королевым, не то Лешей Царевым, не то еще как-то, но доподлинно известно, что в секретной памяти ведомства Бероева он числился под псевдонимом «Князь». Возможно, из-за фамилии (не называть же агента прямо – «Король» или «Царь»! Хоть какая-то конспирация-то должна быть!), а, возможно, из-за того, что этот титул вполне подходил к его заносчивой и независимой манере общаться с нижестоящими товарищами по молодежной организации, основанной на удивительных принципах «демократического централизма».
Князь обвел присутствующих комсомольских функционеров тяжелым взглядом и произнес фразу, которая определила весь дальнейший процесс натурализации «молодежного резерва» в новых, рыночных условиях:
– Комсомол – это золотая кладовая партии!
Хмельные глаза присутствующих не отлипали с этой минуты от разгоряченного лица вождя.
– Партия сказала «надо» – комсомол ответил «есть»! – очень к месту вставил один из главных действующих лиц в КМО СССР Валера Копенкин.
Его за глаза называли «Майором», и мало кто сомневался, что это просто дружеское прозвище.
– «Майор», как обычно, прав! – кивнул Князь.
Он поднялся, прошелся по комнате, взял со стола, с одной из общих тарелок, пучок зелени и запихал его себе в рот. Зеленые веточки и листики исчезали в прорези его губ, будто где-то внутри головы Князя находился механизм по измельчанию всего, что угодит в его безжалостные жернова.
– Выстраиваемся и занимаем позиции, – объявил он так, будто предстояло генеральное сражение.
Выстроились славно: разделились на три главных фланга. Группу «Центр» заняло мощное подразделение, работа которого заключалась в накоплении финансового потенциала, его сохранении и перераспределении. «Левый» фланг достался специалистам в области пропаганды, дезинформации и прикрытия специальных операций. «Правый» фланг – так называемому научно-промышленному сектору.
Князь назначил руководителей правого и левого флангов, в то время как сам, естественно, возглавил «Центр».
Копенкину доверили «правый» фланг, на «левый» временно назначили некоего Мотьку Лескова, комсомольского прохиндея бандитской наружности, прославившегося тем, что, несмотря на все ограничения, сумел открыть в Москве, Ленинграде и Свердловске молодежные ночные клубы и дискотеки, на которых бойко шла торговля легким наркотиком, спиртным и девками. Ему было поручено проникновение на телевидение, радио и в несколько крупных тиражных газет. Забегая вперед (даже очень и очень вперед!), следует признать, что Лесков все это сделал блестяще и добился такого головокружительного успеха, что мир ахнул. Он умудрился сломить сопротивление сотен тысяч человек, занятых в этом производстве, сначала акционировав основные предприятия в области медиабизнеса, а потом сдав их «тепленькими» с рук на руки высоким, поспевшим к тому времени высоким государственным чиновникам за полнейшую индульгенцию своей высокодоходной мошеннической деятельности.
Копенкин хорошо знал Лескова, потому что свои научно-промышленные операции он не мог проводить без «прикрытия» и пропагандистского потенциала «левого» фланга. Увесистая часть прибыли от деятельности «правого» фланга шла в виде премии или, как сейчас принято говорить, «бонуса», в карман Мотьки Лескова.
Однако же и правый фланг Валерия Копенкина развивал наступление не менее бойко и успешно, чем левый, Мотькин. После того совещания, которое возглавил покойный ныне Князь, утекло много воды, а с ней и денег из «центральной» кассы. Первое крупное предприятие, названное кооперативом «Минотавр», очень быстро разрослось, распустило щупальца и наметало столько икры, что вылупившиеся мальки почти за год сожрали весь планктон, находившийся в советской акватории. «Минотавр» занимался скромной, почти невинной деятельностью: развитием научного и лабораторно-опытного потенциала образованной части советской молодежи. Обнищавшие почти сразу после начала перестроечного бума научные институты и исследовательские сектора сдавались без боя вместе со всем своим научным потенциалом, территориями, техникой и материальными ценностями. Они быстро объединялись в кооперативы под названиями, клонирующимися из имени своей матки, и наводнили страну разного рода «Мино-лес», «Мино-нефть», «Мино-газ», «Мино-цветмет», «Мино-военпром», «Мино-технологии», «Мино-банк», «Мино-страх» и прочее. Потом все это стало дробиться, менять названия, лица хозяев, но суть свою сохраняло ревностно.
Во главе этих разного рода «минотавров» ставились проверенные парни или даже порой достаточно зрелые девушки из молодежных организаций, а позже – из ведомства Бероева, в котором тоже нередко служили бывшие комсомольские активисты. Эти, последние, обрушились на новые экономические опухоли, прыщи и наросты наподобие грязевого потока с вершины когда-то сурового, бескомпромиссного идеологического гиганта.
Было ли то явлением «дикого капитализма» – об этом непременно будут спорить будущие историки. Возможно, кто-то из них, обладающий тонким, изящным и в то же время мятежным умом, придет к некоему выводу, за который в им же исследуемое время его бы без всякой жалости поставили к стенке, как отъявленного контрреволюционера и «врага народа». Этот вывод будет заключаться в абсурдном, на первый взгляд, умозаключении: то, что мы считаем крушением коммунистической идеи, в действительности явило собой апофеоз «развитого социализма», то есть стало его вершиной. Убийственным аргументом этого открытия станет буквально следующее: так называемый «дикий капитализм» поддержало такое количество «проверенных и доверенных» строителей коммунизма, что назвать результат их конечной деятельности иначе, чем планировавшийся раньше ими же «развитой социализм», никак невозможно. Именно в это время народу открыли глаза на истинную форму социализма. Оказывается, многие годы параллельно с почти дизентерийными потугами на одной шестой земного шара в «оппортунистической» Скандинавии строилось нечто похожее. Оказывается, современный капитализм – это не что иное, как «социализм с человеческим лицом». Причем выяснилось, что лицо это многим давно знакомо по агитационным плакатам с изображениями больших и маленьких вождей коммунистической партии Советского Союза, по фотографиям «рыцарей революции» в кадровых аппаратах карательных органов и по тем же фотографиям в анфас и профиль в некоторых авторитетных тюремных делах.
Насколько это «лицо» имело сходство со скандинавской социальной формацией, задумываться было некогда, потому что зазевавшийся в этот период человек рисковал вылететь из грубо сколоченной государственной лодки, несущейся по бурной, полной опасных порогов, реке стяжательства и грабежа.
Бероевцы и их младшие коллеги из охранных структур, включая государственные, накрывали всю Систему надежной крышей и выгребали из-под нее случайно попавших туда людей и конкурентов из «теневого», классово близкого, ведомства – наглой уголовной братвы. Дошло до того, что назначение на высокие общественные должности «воров в законе» не могло пройти без утверждения в «минотавровском Центре». Принято было считать, что это своего рода социальная помощь, направленная на сохранение особой национальной культуры – советской, вполне организованной уголовщины. «Незащищенная» часть общества, то есть оступившиеся когда-то раз и навсегда соотечественники, даже назначались на почетные должности «смотрящих», «авторитетов» и, более того, возводились в ранг генеральных директоров денежных предприятий. Тех, кто не понял сути этой гуманной «социальной» политики, немедленно «изымали из оборота», как неспособных к исправлению «паршивых овец». Органы и специальные службы, широко представленные в СССР, а также разного рода общественные фонды (инвалидные, инвалидно-военные, церковные, «детские» и молодежные) делили между собой налоговые и таможенные льготы, намертво вцепившись друг другу в глотки.
«Минотавр», извиваясь всем своим гибким телом, пожирал всё, что попадало ему на зуб. Бероевцы выстроились «свиньей» и вели смертельную атаку на редуты конкурентов, защищая священные территории империи «Минотавра», а, значит, и свои собственные. Теперь это была их родина, их идеология, их судьба. По стране загремела пальба, как в американском «вестерне». Доставали везде – и дома, и в тюрьме, и даже за границей. Многие успокоились, остальных успокоили.
Предприятия «Минотавра» наливались силой и кровью в то время, когда многие презирали связь с комсомольскими и шпионскими ведомствами, откуда шла эта сила и кровь, но теперь в них скопилось столько силы и столько крови, что нет мощнее их, и ни у кого сейчас нет такого запаса здоровья и долголетия.
Копенкин учел ошибку Князя, неосмотрительно пожелавшего не только сохранять и распределять доверенный ему золотой мешок, но и владеть им, как единственный его хозяин. Князь был стерт из памяти народа, а на его место назначили другого человека, который отошел от дел уже через год, передав свое место кому-то следующему. Тот, который сейчас занят сохранением богатства, уж и не упомнит, откуда оно на самом деле взялось, и кто или что стояло у его истоков. Кадровый метод «казино» придуман не дураками: каждая «команда» работает лишь год и, взяв свое еще до подведения итогов, уходит в небытие. Она не знает, каков баланс ее годовой деятельности, а пришедшая ей на смену другая «команда» никогда не узнает своего баланса. Справедливо будет заметить: «Но ведь кто-то же должен это знать! Кто-то же должен всё суммировать!» Так вот, должен! Но имя этого человека или, возможно даже, имена нескольких очень упрямых людей, работающих на «общее дело», и есть самая главная тайна нашей цивилизации. Князь ведь тоже был призван кем-то другим, и Бероев отчитывался перед кем-то, и Зеломудров зависел от кого-то, и Мотьке Лескову отпускал грехи кто-то, безликий и скромный! Но кто? Неужели, сам господь Бог? Тогда выходит, что и он не устоял перед земными благами? Это вряд ли! Наверное, это все же Тот, кого Господь низверг с небес. Не будем поминать его имя! И его число!
Копенкин не раз думал об этом и даже однажды на встрече «накоротке» с Лесковым и Зеломудровым (настоятельно рекомендованным Бероевым) заикнулся о том, что хорошо бы знать, кого благодарить за всё.
Зеломудров побледнел и отчаянно замахал руками:
– Никого не стоит беспокоить своими глупыми благодарностями! Если понадобится, с вас спросят. И еще как спросят!
Пришла очередь побледнеть Копенкину и, на всякий случай, Мотьке Лескову. Хорошо, хоть только этим всё и ограничилось!
Очередной визит Копенкина в Западную Европу был вызван расширением «минотавровского» влияния на какие-то энергетические сферы Старого света. Трансформирующийся в более или менее цивилизованные формы «Минотавр» требовал теперь к себе особого внимания. Нужны были консультанты, окончившие самые престижные высшие учебные заведения на Западе, носители языка межнационального общения, то есть английского, и желающие совместить свою кровеносную систему с кровеносной системой «Минотавра». Многомиллионные прибыли копенкинского и лесковского фланга грозили перейти в миллиардные значения, а, значит, им становилось очень тесно на одной шестой земной суши.
Валерий Романович Копенкин был пионером своего дела и нуждался в помощи и поддержке Зеломудрова. На этом настаивал и Бероев. Еще в Москве Копенкин слышал о том, что бероевская «боевая» подруга Давлетбаева назначена «смотрящей» к Зеломудрову, но лично с Давлетбаевой знаком не был. Направление же его самого к Зеломудрову за помощью теперь выглядело совершенно иначе: начинался новый этап распределения средств и прибылей, который должен был находиться под многоступенчатым контролем Бероева и тех, кто незримо стоял за его сутулой спиной. Однако то фиаско, которое Копенкин чуть было не потерпел в самолете, когда вылез со своей идиотской заботой об отце-алкоголике Раисы Ринатовны, едва не поставило всю операцию на грань провала с первых ее шагов. К мелочам, учили когда-то «майора», надо относиться с уважением, потому что они способны перечеркнуть главное.
Кроме того, Давлетбаева понравилась Копенкину – хорошо сложенная бабенка, голодная и злая. Ее отставка в качестве близкой подруги Бероева очевидна, а, значит, занять вакантное место можно и даже нужно. И ей хорошо, и Бероеву помощь, да и самому можно будет получить удовольствия.
Именно с этими мыслями Копенкин и позвонил в посольство Давлетбаевой на следующий день после своего приезда.
– У меня сегодня встреча с послом, Раиса Ринатовна, – мягко сказал он. – А после этого я бы хотел загладить свою вину перед вами. Не будьте так жестоки, пощадите!
– Ну разве что пощадить, – засмеялась в трубку Раиса Ринатовна. – Хорошо! Пусть будет по-вашему.
После позднего ужина в Гранде поднялись в копенковский номер, где Раечка Давлетбаева начала «щадить» Валеру Копенкина почти сразу, с порога. Тут все было и «по-вашему» и «по-нашему», и еще по какому-то очень пикантному. Расставались трудно, жарко сцепившись руками.
