Андрей Дышев
Серебряный шрам
3
Я спал на кухне, продавив старую раскладушку почти до самого пола, и назвать это полноценным отдыхом, конечно, было трудно. Поэтому, когда Валери растормошила меня за плечо, я едва смог приоткрыть глаза и долго врубался, что она от меня хочет.
– Где тут у вас ближайшая почта? – спросила она.
– Что?
– Почта!
– Зачем?
– Письмо надо отправить… Ты удивительно сообразительный.
– Спать хочу, – ответил я, снова утопая лицом в подушке. – Там, – вяло махнул я рукой куда-то в сторону. – Перейди через дорогу, увидишь.
Когда хлопнула дверь, я подлетел, как на батуте и, путаясь в штанинах, стал надевать брюки. Меня качало из стороны в сторону, словно я был изрядно пьян, но все же допрыгал на одной ноге до балконного окна и, прячась за шторой, осторожно посмотрел на улицу. Валери тоже украдкой оглянулась и посмотрела вверх, но меня не заметила. Нескольких секунд мне хватило на то, чтобы взять сумку, с которой я обычно ходил за продуктами, накинуть на голое тело еще влажный плащ и выскочить из квартиры.
Пригибаясь и пытаясь спрятаться за голыми ветками кустов, как это делают в плохих детективных фильмах, я добежал до дороги, заглянул за изгородь, и успел заметить, как в дверях почтового отделения мелькнула спина Валери.
Дорога была пустынна, лишь в ближайшем дворе женщина кормила кур, но она не видела меня. Я перешел на противоположную сторону, и чтобы Валери случайно не заметила меня из окна почты, свернул по тропинке в узкий проулок между оград двух дворов. Отсюда мне хорошо было видно почтовое крыльцо.
Валери вышла минут через пять. Посмотрела налево-направо и не спеша пошла к дому. Когда она скрылась за изгородью, я выскочил из своего убежища и влетел на почту. Женщина, которая сидела на приеме корреспонденций, меня знала – когда моя бабка лежала дома парализованной, носила ей мои письма.
– Татьяна Николаевна, здравствуйте! – громко сказал я с порога, не скрывая своего частого дыхания.
Почтальонша пригнула голову, чтобы лучше меня видеть, кивнула, улыбнулась.
– Здравствуй, Кирилл! Что это ты такой возбужденный с утра?
– Девушка только что приходила к вам, письмо мое отправляла. Валери ее зовут. Только она ушла, я вспомнил, что самую важную справку забыл в конверт положить! – Для большей убедительности я хлопнул себя по лбу.
– Отправляла, – ответила почтальонша. – А кто она тебе, эта девушка? Невеста или жена?
– Невеста, теть Таня.
Она что-то перебирала рукой в ящике рядом с собой.
– Кажется, уже унесли его… Так давай твою справку вторым письмом отправим, подумаешь, велика беда!
– Не хочется возиться, – я склонился над окошком и посмотрел на женщину такими влюбленными глазами, какими не смотрел даже на Валери. – Быстренько вскроем, справочку воткнем и заклеим опять. Делов-то!
– Люба! – неожиданно громко крикнула почтальонша, не поворачивая головы. – Ты заказную корреспонденцию брала?
Люба ничего не ответила, и почтальонша, демонстративно вздохнув, сказала мне:
– Ну пройди туда, у Любы мешок для заказных писем, посмотри.
В смежной комнате, большая половина которой была отведена под стеллажи для посылок, полненькая Люба, одетая в синий халат, с абсолютно дебильным выражением лица перебирала письма, перекладывая их из одной стопки в другую.
– Это заказные? – спросил я.
Люба, разумеется, ничего не ответила, даже не взглянула в мою сторону. Ее коротенькие толстые пальчики, почерневшие от штемпельной краски, продолжали мельтешить над пачкой писем. Я встал рядом с ней, взял несколько писем, и только сейчас до меня дошло, что я не найду письма Валери, потому как не знаю ни адресата, ни ее почерка, ни цвета ее чернил. Я в отчаянии швырнул письма на стол, как Татьяна Николаевна очень кстати пришла на помощь.
– Номер восемнадцать дробь тридцать четыре! – крикнула она и через полминуты: – Ну что, нашел?
Заказными письмами наш поселок почту не баловал, тем более осенью, и я сразу нашел то, что искал. Письмо было тоненькое, невесомое, надписанное крупными, почти печатными буквами, и я сразу вспомнил этот почерк – таким же было исполнено письмо, которое Тима, Ольга и Валери оставили мне на "Арго". Адресовано в Мордовию на станцию Потьма, абонементный ящик номер 7. В графе отправителя стояла неразборчивая роспись.
Я осторожно вскрыл конверт, благо, что клей еще был влажным. Внутри лежала белая картонка. Я вынул ее и перевернул.
Это была моя фотография из альбома. Кундуз, 1984 год, дивизионная операция в районе Ишкамыша. Я лежу на камнях, между ног – ствол пулемета, панама сдвинута на затылок, ко лбу прилипла мокрая прядь волос – тогда у меня еще были пряди. Из карманов жилетки торчат изогнутые черные магазины и рычаги гранатных запалов. На физиономии – выражение, с которым обычно посылают к чертовой бабушке. Слева – боец в маскхалате, за спиной – радиостанция, и ее антенна торчит, как тараканий ус из-под дверцы кухонного шкафа. Не помню фамилии бойца. То ли Чуев, то ли… Ну, неважно, главное, что жив остался, я его с первой партией дембелей на "вертушку" сажал. А справа – командир второго взвода Сергеев. Этот погиб, точно. Фотографировал нас какой-то корреспондент из Москвы. Таскался за нами, пока ни услышал первый выстрел. Но снимки, как обещал, прислал. Целый конверт на имя командира полка пришел…
От воспоминаний меня отвлекла Татьяна Николаевна. Тронула за руку:
– Уснул? Давай, заклею.
Она взяла у меня конверт с фотографией и вышла в зал.
– Какой-то ты рассеянный, Кирилл, – сказала она, тщательно разглаживая склеенный заново конверт.
Я вышел на улицу, уже не беспокоясь о том, что меня может случайно заметить Валери. Я снова ушел в воспоминания, эпизодами восстанавливая события десятилетней давности. Альбомы с фотографиями я пересматривал довольно часто, но прошлое не всплывало в сознании так остро, как сейчас.
Я свернул в магазин, купил две бутылки молока и вернулся домой. Валери, услышав меня, высунула намыленную голову из ванной.
– Где ты был? – спросила она.
– В магазине. Молока взял. – Я снял плащ, и глаза Валери округлились.
– А почему на голое тело?
– Опаздывал. Его разбирают быстро.
Она кинула на меня еще один подозрительный взгляд. Лицо ее расслабилось.
– Ты мне спину потрешь?
– Потру, – пообещал я.
4
Приятно путешествовать с красивой девушкой, причем за ее счет. И особенно приятно, когда не думаешь о том, как скоро ее деньги закончатся. Я чувствовал себя ребенком, которого заботливая родительница обязана обеспечить самым необходимым. Долларовые купюры только и мелькали в руках у Валери, когда мы нанимали такси, чтобы доехать до Симферополя, когда она покупала билет на самолет до Москвы, а на Чкаловском аэродроме давала взятку какой-то строгой женщине, чтобы наши фамилии внесли в летные списки на Душанбе.
Ночь мы провели в диспетчерской аэродрома, в сыром и тесном зальчике, набитом сумками, чемоданами и людьми, большинство из которых были одеты в камуфляжную форму с голубыми эмблемами миротворческих сил на груди. Валери спала на скамье, накрывшись с головой моей курткой, поджав ноги и использовав вместо подушки большую спортивную сумку, куда мы сложили наши немногочисленные вещи. Было страшно холодно, я не сомкнул глаз, и бутылка массандровского портвейна, которую мы прихватили с собой в дорогу, к утру на две трети опустела.
В одиннадцать объявили посадку, и мы, радуясь возможности размять остывшие конечности, рванули по рулежке к самолету с такой скоростью, словно нас преследовали злоумышленники. Ил-семьдесят шестой с раскрытой рампой казался изуродованным мощным взрывом, разорвавшим ему его дюралевую задницу. Мы поднимались по рифленой поверхности рампы в черную утробу грузового самолета, и на меня снова нахлынул поток воспоминаний. Таким же самолетом одиннадцать лет назад я прилетел в Кабул – наивный прапор, старшина разведроты, которому предстоящая война представлялась забавным приключением. Два с половиной года спустя, контуженный, с истерзанной гепатитом печенью я возвращался в Союз уже другим человеком, и вымоченные в водке орден и медаль носил на груди как уродливые и страшные шрамы. Я уже был по горло сыт войной, трупами и смертью, и образ бесстрашного супермена, солдата удачи, в который я с такой охотой когда-то вживался, теперь стал чем-то вроде болезни – старой, неизлечимой, с которой приходится только мириться, безропотно подчиняя себя ее власти. Потом – бессмысленная служба в Сибири, увольнение из армии по сокращению и переезд в Крым к парализованной бабке, которая доживала там свои последние дни.
Мы летели утомительно долго в полусумрачном отсеке, который грохотал и скрежетал металлом с такой яростной силой, что, казалось, самолет разваливается на части. На узкой верхней палубе, подвешенной к потолку, раскачивались, как на шлюпке, пьяные наемники, орали, тщась перекричать рев двигателей, песни, передавали тем, кто сидел под ними, пластиковые стаканы с водкой, требовали допить до дна, размахивали кулаками, кому-то угрожали и ежеминутно разыскивали туалет. У Валери разболелась голова, она стала капризничать, дергать меня за рукав и спрашивать, скоро ли мы прилетим. Я оправдывался, словно это я потащил ее в авантюрную поездку.
Когда мы приземлились, и в проем, образованный открывшейся рампой, хлынул, будто из доменной печи, жаркий воздух, Валери уже была готова и еле переставляла ноги. Обхватив меня за шею одной рукой, она тащилась к рампе как раненый солдат после тяжкого боя.
– Куда дальше? – спросил я ее, когда мы спустились на бетон.
– Возьми машину, – сказала она. – Гостиница "Таджикистан"… Нет, такой перелет я больше не выдержу.
– Как же ты летала сюда месяц назад? – спросил я.
Она оставила мой вопрос без внимания, сняла с себя ветровку, оставшись в одной ярко-зеленой маечке, которая выгодно подчеркивала ее аккуратную грудь, и подкатала снизу джинсы.
– "Таджикистан" – это далеко?
– Не очень, – уклончиво ответила Валери, поморщилась и добавила: – Послушай, если ты не найдешь мне анальгина, я помру… Еще жара эта дурацкая!
У меня создалось очень сильное впечатление, что Валери не была здесь ни месяц назад, ни год, и вообще ни разу со дня своего рождения. Однако, я не стал делиться с ней этим впечатлением, хотя выяснить, была ли она здесь, не представляло никакого труда.
Мы надолго застряли в таможне, где немолодой мужчина в тюбетейке дотошно выпытывал у нас, везем ли мы оружие, наркотики и порнографию. Когда он, в пятый раз задавая этот вопрос, полез в сумочку Валери, она не выдержала и наговорила ему грубостей. Сделала она это, конечно, зря, но было поздно, и нас препроводили в какую-то каморку для более тщательного обыска.
Здесь Валери закатила новый скандал. Она стала требовать, чтобы ее вещи досматривали вне присутствия мужчин.
– Вы что, своего мужа стесняетесь? – спросил таможенник.
– Я вас стесняюсь! – крикнула Валери.
Таможенник пожал плечами и пошел за женщиной. Я посмотрел на Валери с недоумением.
– Ты что, не могла сдержать себя? – спросил я ее.
Она не ответила и, отвернувшись, смотрела в окно. Свою сумочку она крепко прижала к груди.
Минут пятнадцать мы ждали, когда найдут женщину. Потом еще минут десять Валери обыскивали за ширмой, потом еще пару минут перед нами снисходительно извинялись. Вся эта унизительная процедура отняла у нас немало нервов.
– И надо было тебе затевать скандал? – спросил я у Валери, когда мы вышли на свободу.
– Надо, – ответила она не совсем вежливо. – Я просила тебя найти машину.
– Сейчас найду, но ты должна сменить тон. Я здесь по твоей милости.
Через минуту она улыбнулась, взглянув на меня, и сказала:
– Прости. Что-то нашло. Наверное устала… Ой, тачка! Хватай ее!
Домчались мы до гостиницы с комфортом. Теплый воздух тугой струей врывался в салон, и я, подставляя ему лицо, смотрел на проносящиеся мимо скверы с пышной зеленью, фонтаны, клумбы с розами. Настроение быстро улучшилось, и Валери, сидящая на заднем сидении, обвила меня за плечи руками и шепнула на ухо:
– Тебе нравится?
– Очень, – признался я.
– Вечером мы устроим пир с шашлыками и шампанским.
– Это превосходно.
– А потом раскроем настежь балконную дверь, ляжем на чистую постель…
– И?
– И заснем крепким сном, – закончила мысль Валери.
В общем, почти так оно и получилось. Мы закинули вещи в наш номер, приняли душ и сразу же спустились в бар. Начали с двух бутылок шампанского, продолжили коньяком, а вот чем закончили – не помню, так как там, в баре, я неожиданно встретил своего бывшего сослуживца – Алексеева. Меня довольно чувствительно хлопнул по плечу рослый офицер в камуфляже, с эмблемой МС на груди и радостно крикнул:
– Вацура? Кирилл? Это ты?! Мать честная, сколько лет, сколько зим!
Я не сразу узнал его; он мне помог, представился, и мы сжали друг друга в объятиях.
– Откуда ты здесь?.. Ого, уже полковник!
– Служу в штабе миротворческих сил. А ты, я слышал, попал под сокращение?
– Попал. В Крым переехал.
– Так приглашай на отдых… А чем здесь занимаешься?.. Эй, бармен! Пару бутылок коньяка сюда! – Он сделал барский жест, щелкнув пальцами.
– Долгая история, – я махнул рукой. – В другой раз как-нибудь… Знакомься, это Валери.
Полковник привстал со стула и поцеловал девушке руку.
– Очень приятно. Игорь Алексеев. Кирилл не рассказывал вам обо мне? Мы вместе служили в Кундузе. Он был старшиной разведроты, а я – начальником штаба батальона.
Валери начала скучать. Мы с Алексеевым приговорили вторую бутылку коньяка, и он принялся таинственным шепотом рассказывать мне, что научился жить красиво, но кто-то его начинает душить, а он так просто сдаваться не намерен и всю мразь скоро выведет на чистую воду. Я ничего не понимал. Валери куда-то пропала. Я распрощался с полковником, мы очень долго жали друг другу руки в фойе гостиницы, Алексеев сунул мне в карман свою визитку и, наверное, раз сто повторил, что ждет меня завтра у себя в четыреста пятнадцатом номере.
Когда я поднялся наверх и завалился в наш номер, Валери сидела в кресле с книжкой в руках. Взглянула на меня, и усмешка пробежала по ее губам.
– Здорово ты набрался. О чем это вы с ним так долго трепались?
Меня это задело. Я подошел к ней, выбил из ее рук книгу и, глядя ей в глаза, произнес:
– О красивой жизни. И вообще, это не твое дело, это военная тайна. Ты мне не жена. Ты вообще непонятно кто… Я не прав? Ну скажи, кто ты? Что ты замышляешь?
Валери молчала.
– А-а, вот видишь! Молчишь. Потому что признаться страшно.
После этого я, не раздевшись, рухнул в кровать и долго лежал неподвижно, притворяясь спящим, наблюдая за Валери через щелочки век. Она читала, изредка кидая на меня взгляды. Потом положила книгу на кровать, встала, тихо подошла к телефону, набрала номер и сказала, прикрывая трубку рукой:
– Мы прилетели, Низами Султанович.
Видимо, ей что-то говорили; она молчала, лишь сказала "Хорошо" перед тем, как опустить трубку на телефон.
Я взвился на кровати, как удав:
– Кому ты звонила?
Она вздрогнула, по ее лицу пробежала тень испуга.
– Фу ты, напугал! То лежит, как покойник, то вскакивает, как при пожаре. Адвокату я звонила. Рамазанову. Сказала, что мы прилетели.
– А я подумал, что в морг, – ответил я.
– Если ты будешь так напиваться, то не исключено, что придется звонить и в морг.
Я взревел, как разъяренный зверь, швырнул в нее подушку, потом схватил Валери в охапку и повалил на кровать. Трудно назвать то, что я с ней вытворял, проявлением любви, но Валери осталась довольна мною, хотя утро было для нее хмурым, и ей пришлось класть на глаза примочки из заварки.
Я же чувствовал себя прекрасно, сделал на балконе зарядку, полюбовался на парк, который пышным зеленым ковром расстилался под окнами гостиницы, откуда доносилась восточная музыка и веяло запахом горящих углей – шашлычники и пловщики начинали готовить.
– Я умираю с голоду! Эти запахи могут свести с ума!
Валери вытиралась махровым полотенцем, глядя на меня с любовью и легким укором.
– Первый раз вижу мужчину, который хочет есть на следующее утро после пьянки.
– Ты плохо знаешь мужчин, милая. А впрочем, это не худшее твое качество.
– Ты хорошо помнишь вчерашний день? Провалов в памяти нет?
– Кажется, сегодня мы должны встретиться с Алексеевым… Точно! – Я хлопнул себя по лбу и полез в нагрудный карман рубашки. – Где-то у меня должна быть его визитка.
В кармане рубашки ее не оказалось, и я обыскал брюки.
– Куда я ее подевал?
– Странно, что ты вообще вернулся с головой… Зачем тебе визитка?
– Там был записан номер его комнаты… Четыреста пятнадцатая, кажется. Ладно, найдем!.. Послушай, ты мне так и не рассказала, что сказал Рамазанов.
– Сказал ждать. Нас вызовут.
– И долго ждать?
– Не думаю.
– Я чего беспокоюсь – как у тебя насчет средств к существованию? – Я потер пальцами невидимую щепотку. – Мне много не надо, но на халяву могу потерять совесть и загулять.
– Не надо беспокоиться. – Валери погрозила мне пальчиком. – Никаких загулов не будет.
– Послушай, ты ведешь себя так, как будто ты – моя жена.
– А разве ты не хотел бы, чтобы я стала твоей женой?
– Это провокационный вопрос.
– Когда мужчин принуждают ответить четко и вразумительно "да" или "нет", они всегда увиливают в сторону и придумывают несуществующие провокации.
– Да или нет – тебя принципиально не интересует, потому что ты безразлична ко мне. Но тебе хочется ясность, хочется знать меня вдоль и поперек, как прочитанную книгу, чтобы прогнозировать мои поступки. Но мне, – я взял баллончик с пеной для бритья, выпустил струю на щеки и стал растирать кисточкой, – но мне этого совсем не хочется. Не только женщина должна быть загадочной.
– Ты считаешь, что в тебе недостаточно загадочного?
– Я считаю, что у каждого человека должен быть маленький такой мирок, недоступный для других. Чувства лучше прятать именно там.
– Ах, вот как! – вспыхнула Валери. – Оказывается, ты бессовестный лицемер!
– Лицемерие, милая, это когда мы выдаем одни чувства за другие. А когда мы их просто глубоко прячем, это элементарная предусмотрительность, что не противоречит этике.
– У тебя философия толстокожего бегемота. Господи! – Валери сложила ладони лодочкой и закатила глаза вверх, – и этого человека я почти любила!
Мы занимались словесными перестрелками довольно долго, пока чувство голода не выгнало нас из номера в поисках пищи. У лифта я внезапно хлопнул себя по лбу:
– Стоп! – скомандовал я. – Задний ход! Я оставил в номере куртку.
– А зачем тебе куртка? Жара на улице.
– Я использую ее в качестве подстилки. Кинул на траву и – вперед!
– Я жду внизу, – сказала Валери, потому что дверки лифта уже раскрылись перед ней.
Войдя в комнату, я закрыл дверь на замок, сел рядом с телефоном и набрал по памяти номер, по которому Валери звонила вчера вечером. Запоминать цифры несложно, если уметь их систематизировать. Две крайние – двойки – символизируют нас с Валери, а внутреннюю пару – тройку и четверку запомнить совсем просто – я так учился в школе, и потому до сих пор вляпываюсь во всевозможные авантюры. Главное – вовремя придумать образы под цифры, и запомнить можно все, что угодно.
На другом конце провода трубку никто не брал.
5
Валери, что называется, умела отвязываться и, как могло показаться, напрочь забыла о своем несчастном братце. Она таскала меня по всем барам и кафе, которые встречались на нашем пути и завелась настолько, что стала привлекать своим раскрепощенным поведением благочестивых мусульман. Я носил ее на руках, купался вместе с ней в фонтане, и к четырем часам дня изнемог до такой степени, что сел в тенистом скверике на скамейку и подремал часик, пока Валери меняла очередную партию долларов на рубли и выбирала в ювелирном магазине украшение для вечернего платья.
Когда мы вернулись в номер, она сразу полезла в душ, а затем легла на кровать и уткнулась в книжку. Я вяло предложил ей составить нам с Алексеевым компанию, надеясь, что она откажется. Валери посмотрела на меня из-за книги, усмехнулась и сказала:
– Не переживай, я не буду мешать вашему общению.
– Я всегда знал, что ты умница, – ответил я с облегчением. – И в самом деле, что тебе делать с нами? Мы будем вести долгие и скучные разговоры, вспоминать войну и общих знакомых.
– Войну? – она как будто удивилась. – Какую войну?
– Разве ты не поняла? – я не стал смотреть ей в глаза, помогая лукавить и принялся одевать свежую рубашку. – Мы служили с ним в Афганистане. А там была война. Стреляли… Слушай, а галстук нужен или так сойдет?
– Так сойдет… Ты мне никогда не рассказывал про Афганистан.
– А ты не спрашивала.
Валери встала с постели, подошла ко мне со спины и обняла за плечи. Я почувствовал рельеф ее тела.
– В тебя стреляли?
– Стреляли.
– Тебе было страшно?
– Еще как!
– А ты стрелял?
– Преимущественно из рогатки. Бесшумное секретное оружие.
– И ходил на караваны?
– Ты знаешь про караваны?
– В книжках читала. Раз Афган, значит обязательно все ходят на караваны.
– Караванов у меня было больше дюжины.
– Это что-то вроде торгового транспорта?
– Что-то вроде того.
– И что эти караваны перевозили?
– Все, что угодно – одежду, консервы, ковры, аппаратуру, оружие… Всего не перечислишь.
– Ты мародерствовал?
– Валери! – я повернулся и запустил ладони в ее прекрасные темные локоны. – Ну что за слова! Мародерствовал… Случалось, что мы брали трофеи. Это делают армии всех стран во все века. Это не осуждается.
– А какие трофеи? – допытывала она.
Я развернул ее и, преодолевая нахлынувшее желание, шлепнул по попке.
– Марш на место! И читай свою Шехерезаду. Нечего влезать в чужие дела.
Валери поцеловала меня, потрепала по щеке.
– Только не напивайся сильно.
– Принял к сведению! Проголодаешься – спустись в бар, выпей кофейку с бутербродом.
Выйдя из номера я вдруг пришел к мысли, что даже очень близкая сердцу девушка быстро надоедает, и непродолжительная разлука с ней приносит не меньше радости, чем общение.
Спустившись на четвертый этаж, я, предупреждая нежелательную реакцию дежурной, поприветствовал ее каким-то фамильярным взмахом руки:
– Добрый вечер! Рад видеть вас цветущей и красивой!
Лицо женщины, разумеется, расплылось в улыбке, она принялась меня вспоминать, и, пользуясь ее кратковременной потерей бдительности, я быстро пошел по коридору, отыскивая четыреста пятнадцатый номер. Случайно мой взгляд наткнулся на белый картонный квадратик, лежащий на краю ковровой дорожки, и я поднял его. Это была визитка Алексеева, причем именно та, которую он дал мне. Я перегнул ее пополам, прежде чем спрятать в карман рубашки, и этот картонный квадратик также был сложен вдвое.
Я не успел как следует поразмышлять над странностями нашего бытия, потому что четыреста пятнадцатый номер уже был перед моими глазами. Постучался. Услышав голос Алексеева, вошел.
Он меня ждал, и это было приятно осознать. Ведь часто бывает – утром мы сожалеем о том, что слишком много наобещали накануне вечером. Журнальный столик, выдвинутый на середину комнаты, уже был накрыт фруктами, лепешками и шашлыками, которые Алексеев, по всей видимости, прихватил в парке по дороге в гостиницу. Полковник, одетый в дорогой спортивный костюм, вскочил с кровати, крепко пожал мне руку, придвинул кресло и, щелкнув пальцами, заговорщицки сказал:
– Ну что, приступим?
С этими словами он открыл холодильник, вынул с мороза заиндевевшую бутылку "Абсолюта" и водрузил ее на стол. Снова придется пить, обреченно подумал я, потому что никогда не любил проявлять особое усердие в этом вопросе.
Разговор не клеился, и полковник разлил по первой, следом – по второй и только после третьей, энергично жуя свежую лепешку с завернутым в нее пучком зелени, стал рассказывать, как он недавно встречался в Кулябе с командиром полка Локтевым, который тоже когда-то служил в Афгане ротным, и я должен был его помнить, и что здесь наших полно и надо бы успеть организовать встречу, накрыть стол длиной с крейсерский линкор, да помянуть всех погибших, потому как это дело святое, особенно здесь, где до Афгана – рукой подать, и хорошо слышно, как "духи" бряцают оружием.
Он был разговорчив, наверное, соскучился по общению, а я оказался хорошим слушателем и не перебивал его. Стало темнеть, время летело стремительно, особенно после того, как мы откупорили вторую бутылку. Мы вышли на балкон покурить. Точнее, курил Алексеев, а я стоял рядом. Теплая ночь опускалась на город. Где-то далеко, над скрытыми тучами горами, вспыхивали блики молнии.
– Гроза будет, – сказал Алексеев.
– Нет, это, кажется, стучат в дверь.
– Правда? А я и не разобрал.
– Вы ждете гостей?
– Вроде нет, – полковник пожал плечами и зашел в комнату.
Это Валери, подумал я почему-то без радости. Соскучилась красавица.
Внизу, к парадному подъезду, подрулили два белых "Мицубиси" с красными крестами на крышах и бортах, затем еще несколько иномарок с голубыми ооновскими эмблемами. У наблюдателей и миротворцев закончился рабочий день. Пара – мужчина и женщина – прогуливались под руку вокруг красной от роз клумбы. Несколько темнолицых парней с пиалами в руках сидели за столиком под многоцветным зонтиком и смотрели на маленький фарфоровый чайник, стоящий посреди стола.
Ну что там? Я обернулся, приоткрыл дверь и отдернул занавеску. В номере тихо, полковника не видно. Вышел куда-нибудь? Я взял со стола кисть винограда и выглянул в коридор.
Сначала я увидел его ноги в кроссовках, торчащие из полуоткрытой двери в душевую, и первая мысль была невероятно глупа: я подумал, что Алексеев вдруг охмелел до такой степени, что упал рядом с унитазом на пол и уснул. Я переступил через него, зажег свет в душевой и увидел, что он лежит на кафеле лицом вниз, в огромной луже крови, которая медленно ползла к сточной дыре. Темечко его было размозжено, костные крошки смешались с волосами и кровью. На спине лежал арматурный прут полуметровой длины.
Началось, подумал я с каким-то странным чувством удовлетворения, выглянул в коридор, но в нем не было никого, даже дежурной. Я тихо прикрыл дверь, запер ее и еще раз внимательно осмотрел труп. Бесполезно было вызывать врача, Алексееву уже никто не сумел бы помочь, в этом у меня не было ни малейшего сомнения. Надо было думать о том, как помочь самому себе выпутаться из этой ситуации.
Куском туалетной бумаги я попытался вытереть с двери несколько вишневых смазаных пятен, и делал это скорее машинально, чем сознательно, потом швырнул бумагу в унитаз, плюнул, чертыхнулся и вернулся в комнату. Надо позвонить в наш номер, подумал я, сообщить о случившемся Валери, может быть, она что-нибудь придумает. Я так и сделал, но Валери трубку не брала, наверное, она сейчас была в баре. Тогда я вытащил носовой платок и стал протирать бутылки и рюмку, к которым прикасался.
В эту минуту в дверь постучали, и я услышал голос женщины, должно быть, дежурной:
– Алексеев, чай готов!.. Вы там не уснули? Кто заказывал чай?
Какой еще к черту чай, подумал я, мы пили кофе, и Алексеев ничего не заказывал.
Дежурная перестала стучать, она еще что-то сказала, отойдя от двери, затем послышался мужской голос – кто-то утверждал, что "видел, как к нему заходил мужчина". Меня имел в виду этот человек или кого-то еще – я не знал.
Я спрятал рюмки и недопитую бутылку в тумбочку, закуску вместе с тарелками – в холодильник, и только потом до меня дошло, что я старательно рою себе могилу. Заметаешь следы, значит – виновен. Надо было все оставить нетронутым и немедленно вызвать милицию. Конечно, меня сразу бы задержали как подозреваемого, но, дай Бог, разобрались бы во всем, нашли убийцу и отпустили. А если бы не разобрались, не нашли? Что тогда? Сидеть в тюряге неизвестно за что?
Я еще раз вышел в прихожую, склонился над остывающим телом и внимательно осмотрел рану. Крепко его шарахнули, ничего не скажешь. Обмотав платком стальной стержень, я поднял его за чистый конец. Тяжелая штучка. Видимо, Алексеев открыл дверь и с порога получил удар по голове. Потом убийца оттащил его в душевую, орудие убийства кинул ему на спину.
В такой ситуации, когда нервы на пределе, всякий посторонний звук превращается в бомбу, и потому от телефонного звонка я чуть не закричал. Звон невыносимо бил по ушам, пронизывал мозг и будто выворачивал наизнанку внутренности; не знаю, как я его терпел и не шарахнул по телефону бутылкой. Может быть, это Валери? – подумал я и снял трубку.
– Вацура, слушай внимательно, – раздался отчетливый, слегка картавый мужской голос. – Надеюсь, ты понимаешь, что крепко вляпался и если не хочешь, чтобы мы сейчас же сдали тебя ментам, не дергайся, закройся в номере, погаси свет и жди указаний…
И короткие гудки.
