Андрей Дышев
Пустой
– Девчонка что-то не договаривает, Юрий Васильевич. Надо ее допросить как следует.
– Допросить я ее всегда успею, – ответил Воронцов. – Никуда она не денется. Нам телевизоры искать надо.
– А где их искать?
Воронцов посмотрел на участкового как на неразумное дитя.
– В погребах, дорогой мой. В сараях и на чердаках. В сортирах и курятниках. Да, знаю, что не хочется. И мне не хочется. Но есть такое слово «надо». Давай-ка споем! «Наша служба и опасна и трудна…» Не мычи, подхватывай!
– Эх, Юрий Васильевич, у меня, считай, ни здоровья, ни слуха, ни голоса для пения нет.
– Короче, полный инвалид… Ах, голова! – Он вдруг хлопнул себя по лбу и круто повернулся. – Что же она делает!
Под недоуменным взором участкового Воронцов кинулся к девушке, которая, уже раздевшись донага, медленно заходила в воду. Спрыгнув с обрыва на песок, он на полном ходу влетел в воду и крепко схватил Дашу за плечи. Она, успев зайти в реку лишь по щиколотку, взвизгнула, повернула голову и испуганно заговорила:
– Что ж это вы, Юра, делаете?.. Пожалуйста, уйдите…
Воронцов рывком повернул Дашу к себе и сжал ее запястья. Заливаясь краской стыда, она смотрела на него со страхом, при этом пытаясь опустить локти и скрестить ноги. Она понимала, что ее движения нелепы, прямо-таки танец маленьких лебедей на речке Коста близ деревни Упрягино, но не могла ни расслабиться, ни взглянуть в безумно-красивые глаза Воронцова.
– Руки покажи! – спокойно сказал Воронцов, силой заставляя ее развернуть ладони.
– Ой, мамочка, стыд какой! – едва не плача бормотала Даша, не зная, как бы прикрыть свою наготу. Она не понимала, что он от нее хочет, она сейчас вообще не была способна понимать его слова, и ее желания были схожи с желаниями кошки, загнанной шумными детьми под шкаф.
– Да перестань же ты дергаться, – без тени раздражения произнес Воронцов и приблизил ладони девушки к своему лицу. – Теперь ногти! Да покажи мне ногти!
Ее силы иссякли, она не могла больше сопротивляться ему и расслабила руки – пусть побыстрее смотрит и оставляет ее в покое. Воронцов крутил ее безвольную кисть перед своими глазами и, наконец, отпустил. Ей показалось, что он даже легко оттолкнул ее от себя, как нечто пустое и бесполезное. Почувствовав желанную свободу, Даша немедленно плюхнулась в воду и быстро отплыла на глубину. На середине реки она повернулась, чтобы посмотреть, далеко ли уже отошел Воронцов, но оказалось, что он сидит на песке и стаскивает мокрые туфли.
– Не переживай, – сказал он ей.
– Вы меня напугали! – крикнула Даша и окунулась с головой.
– Если ты и впредь будешь такой пугливой, – ответил Воронцов, поднимаясь с песка и отряхиваясь, – то умрешь старой девой.
Возможно, Даша не услышала его пророчества, но Воронцова это не интересовало. Ему достаточно было того, что он произнес остроумную, на его взгляд, фразу и еще раз убедился, что он умен, обладает быстрой и точной мыслью и, в общем, вполне устраивает самого себя. Наверное, потому Воронцов всегда разговаривал с людьми тихим и безэмоциональным голосом, никогда не беспокоясь, расслышали ли они его, правильно ли поняли.
Он вернулся к машине. У участкового было достаточно времени, чтобы догадаться о смысле поступка следователя, и он не преминул продемонстрировать это:
– Напрасно торопились, Юрий Васильевич. Вон там, где явор торчит, она уже успела ополоснуть руки.
– Галстук одень, – ответил Воронцов, казалось бы, не обратив внимания на реплику участкового. – Сотрудник органов правопорядка должен быть всегда одет аккуратно и по форме.
– Виноват, – ответил Шурик и, засопев, выудил из кармана помятый галстук. Он не понял, что за муха вдруг укусила следователя, и почему он стал разговаривать с ним таким официальным тоном.
– Во-первых, где сейчас пастух?
– Евсей? Я ему сказал, чтоб нашел себе замену и сидел дома.
– Начнем с него.
– Он вряд ли что нового скажет, – решил участковый, застегивая на шее тугие резинки галстука. Его лицо из багрового сделалось фиолетовым.
Воронцов усмехнулся и похлопал участкового по плечу.
– Ты побеспокойся, пожалуйста, о том, чтобы после обеда была баня. И подыщи мне резиновые сапоги.
– Добро, Юрий Васильевич! – кивнул участковый.
– И во-вторых: отправь запрос в фирму «Высокие технологии». Пусть приезжает представитель и подсчитывает убытки. А машину опечатать, и организовать круглосуточную охрану из числа надежных людей.
– Ясно, – закивал участковый. – Будет сделано.
Даша тем временем вышла из воды и быстро натянула на мокрое тело одежду. Ее колотил озноб, но этот дискомфорт был мелочью в сравнении с удивительным ощущением чистоты и свежести. Расческу она оставила в рюкзаке, а подходить к Воронцову лохматой ей не хотелось. Пришлось низко опустить голову и отхлестать спутавшиеся мокрые волосы ладонью, чтобы разровнялись. Ну вот, теперь порядок. Теперь она чувствует себя уверенной и спокойной.
– Ничего девочка, – сказал Воронцов участковому, глядя на Дашу, которая шла по лугу с высоко поднятой головой, словно по подиуму. – Если б еще научить ее брить под мышками…
«Бабник он порядочный, вот что, – подумал участковый. – Послал же мне Бог наказание!»
Даша подошла к Воронцову. Хоть она так и не поняла, зачем он хватал ее за руки и рассматривал ногти, зато уже намного легче воспринимала его печальный, чуть насмешливый взгляд. Будто он вдруг стал ей роднее и ближе.
– У тебя с собой есть какие-нибудь вещи, документы? – спросил Воронцов, снимая налипший с ее шеи розовый цветочный лепесток.
– Конечно, паспорт есть. Принести?
Она подбежала к кабине, ловко запрыгнула внутрь, разулась и встала ногами на сидение. Полка со смятой постелью напомнила ей вчерашний дождь, мокрый асфальт с пузырящимися лужами и раскисшую обочину. Даше стало немного грустно. Она даже на мгновение закрыла глаза, рисуя в воображении теплый салон, уютную постель, бутылку пива «Хлебное»… Вот и эта страничка жизни закончилась. Жаль только, что фургон разграбили. Непонятно только, кто и когда успел это сделать? Даша вытащила из-под подушки рюкзачок. Он все еще был влажным. Она расшнуровала горловину и вытащила маленькую тряпичную сумочку с документами, косметикой и деньгами. Рюкзачок затолкала под матрац. Потом наскоро разровняла одеяло, взбила подушку и перед тем, как спрыгнуть на траву, посмотрелась в зеркальце над ветровым стеклом.
– Вот, – сказала она Воронцову, протягивая паспорт. – Только я тут сама на себя не похожа. Фотографировалась в Мстиславле, и как раз в тот день ветер был страшный, и можете представить, что у меня потом на голове было, да и фотограф, по-моему, после какого-то большого праздника…
Воронцов закрыл паспорт и, нежно глядя на Дашу, сунул его себе в карман.
– А больше ничего ты мне не хочешь сказать, Верстакова Дарья Михайловна?
Даша захлопала глазами.
– А что я должна сказать? – спросила она, закидывая лямку сумочки на плечо.
– Ну, раз нечего сказать, тогда пошли, а то, кажется, снова дождь собирается!
– Куда пошли?
– Да вот товарищ старший лейтенант обещает нас салом накормить. Да, Шурик? Заодно поищем хозяина КАМАЗа.
И он снова опустил руку на плечо девушке, только на этот раз она не стала сопротивляться. Ей было приятно, спокойно и интересно: чем все это кончится.
Глава четвертая
Кверху колесами
По улочке, ведущей по покатому склону, УАЗ взобрался без особых проблем, так как мелкая трава крепко держала грунт и не давала ему расползаться под колесами. Центральная деревенская улица пострадала от дождя намного сильнее, но водитель вовремя съехал с дороги на обочину, ближе к палисадникам, где тоже росла трава. Проблемы начались тогда, когда машина выехала на большак, связывающий Упрягино с районным центром.
– Да что ты все время виляешь, как уж на сковородке? – крикнул Довбня водителю. – Покойник, между прочим, не может держаться руками за борта!
Грунтовая дорога больше напоминала грязевой поток, чем коммуникацию. Надрывно воя мотором, УАЗ месил колесами жидкую глину, брызгался тяжелыми коричневыми каплями, подпрыгивал, плюхался в жижу брюхом и его заносило то к одной обочине, то к другой. Пытаясь придать машине ровное поступательное движение, водитель энергично вращал руль из стороны в сторону, но тем самым делал еще хуже. По мере того, как машину заносило все сильнее, скорость падала.
– А что я могу поделать? – оправдывался водитель, дурными глазами глядя на дорогу. – На тракторе надо было ехать! У меня же не джип! У меня ласточка!
Тем временем «ласточка» зарылась в жижу по самый кузов и остановилась посреди пустынной дороги. Как назло, начал накрапывать дождь.
– Все, приехали! – злобно процедил водитель, продолжая давить на педаль газа. Слабо покачиваясь, машина визжала, булькала, салютовала грязевыми брызгами, и ее, словно подбитый танк, окутывал сизый дым.
– А ты враскачку, враскачку! – давал дурацкие советы медик, оттягивая тот момент, когда ему придется выталкивать УАЗ из грязи.
– Враскарячку! – проклиная судьбу, огрызнулся водитель. Он и без того чувствовал себя ущербленным, что устроился развозить покойников, а такая омерзительная дорога окончательно добила его самолюбие. – Выталкивать надо!
Довбня сделал вид, что не расслышал последних слов водителя. Он лихорадочно думал, что бы еще предпринять, и с надеждой вглядывался вдаль. Но дорога была пустынной, дураков не было ездить по этой дороге жизни в дождь. Когда надежда угасла, а времени ушло уйма, он все-таки решился снять обувь, подкатать брюки и спрыгнуть в холодную, сметаноподобную субстанцию.
– Враскачку! – кричал он, упираясь плечом в борт машины. – И раз! И два!
Машина орала и раскачивалась, словно язык колокола, внутри фургона что-то перекатывалось, но медик лишь морщился и вполголоса матерился.
– И раз! И два!.. Давай! Давай!
Стиснув зубы, Довбня мобилизовал волю и приложился к борту с такой силой, что у него потемнело в глазах. УАЗ, издавая стоны предсмертной агонии и отравляя чистый луговой воздух едким дымом, сдвинулся с места и медленно поплыл по грязи. Бешено вращающиеся колеса пустили в лицо медику струю жидкой глины. Он с опозданием прикрыл глаза и отвернулся.
– Чтоб ты провалился! – заорал он от боли и злости.
Ослепший, облитый грязью, он стоял посреди дороги по колени в жиже и яростно тер глаза.
– В последний раз, – бормотал он, сморкаясь чем-то черным. – Чтоб я когда-нибудь… Ни за какие деньги…
И вдруг вой мотора неожиданно оборвался. С недобрым предчувствием Довбня открыл глаза, еще полные песка, и повернул голову. То, что он увидел, вынудило его издать страшные ругательства. УАЗ лежал в кювете кверху колесами. Раскачивая плечами, чтобы легче было бежать по грязи, он ринулся к машине.
– Ну что за день сегодня!! – орал он, едва не плача. – Что за день!!
Добравшись до УАЗа, он рухнул перед дверью на колени и, низко пригнув голову к земле, посмотрел в заляпанное окошко. Водитель продолжал сидеть за рулем вниз головой, упираясь темечком в гнутый потолок кабины. Лоб его, словно потом, был покрыт жирными каплями крови.
– Я же говорил, – со стоном произнес водитель, морщась так, что его лицо стало неузнаваемым, – что это «ласточка», а не джип. Загубил машину из-за вашего жмурика!
Медик схватился за ручку и рванул дверь на себя. Водитель стал выползать, упираясь руками о землю. Его голова и плечи уже были снаружи, когда с грохотом на руль упали ноги. Наверное, водитель попал коленом по кнопке сигнала, и машина взвыла сиреной. Медик не сразу понял, что этот невыносимый вой означает. Страх прибавил ему сил, и он одним рывком выдернул водителя из кабины. Тот сразу лег на траву, поджал к животу ноги и прикрыл глаза, словно приготовился умереть.
– Кажется, ты башку разбил, – дрожащим голосом произнес Довбня, убирая с окровавленного лба водителя прядь волос.
– Что? Мозги видно? – простонал водитель.
– У тебя аптечка есть?
– Какая, на хрен, аптечка! Я же не раненых вожу, а покойников!
Довбня снова схватил водителя за плечи и усадил его, прислонив к перевернутой машине.
– Как же тебя так угораздило? – бормотал он, с отчаянием глядя по сторонам. Глазу не за что было уцепиться. Вокруг, словно море, простирались поля, над которыми плыли клочья тумана.
– Ой, череп раскалывается, – причитал водитель, закатывая глаза. – Помираю…
Кровь заливала ему глаза.
– Тихо, тихо, – не на шутку испугался Довбня и, опустившись на корточки, стал ползать вокруг машины, заглядывая в окна кабины. Он искал какую-нибудь тряпку, чтобы перевязать водителю голову. Ничего, кроме старой футболки, выпачканной в смазке, он не нашел. Отбросив бесполезную тряпку в сторону, медик стащил с себя рубашку, оторвал от нее рукав и соорудил на голове водителя повязку.
– Идти можешь? – ласковым голосом спросил он и заискивающе посмотрел ему в глаза. – Ноги хоть целы?
Водитель слабо кивнул. Довбня закинул его руку себе на плечо. Морщась от боли и напряжения, водитель встал.
– Ничего, братан, ничего, – решил Довбня. – Надо выбираться из этого проклятого места. Может, встретим машину или найдем какую деревню. Хотя бы бинт, перекись и промедол, и все будет хорошо…
Они поковыляли по лугу туда, где за темной рощей проглядывали крыши домов.
Глава пятая
Тоска заедает
Воронцов присел на край сруба и посмотрел в дупло колодца. Темная торфяная вода была рядом, и он увидел свое отражение, похожее на портрет в черной рамке.
– Эту воду пить нельзя, – сказал участковый. – Зацвела. Только на полив годится. Чистить надо, а некому.
– А я умираю, пить хочу, – сказала Даша, тоже заглядывая в колодец. И она обратила внимание, что отражение напоминает портрет в черной рамке. «А мы неплохо смотримся вместе!»
– Много людей в деревне живет? – спросил Воронцов.
– Да где там много! Три калеки! – ответил участковый. – У нас же тут чернобыльская зона. Радиоактивное облако прямо над нами прошло. Кто смог, тот уехал. Кого дети забрали, кто сам помер…
– Хороши калеки! – сказал Воронцов и со смыслом взглянул на участкового. – Двести телевизоров растащили.
– Я сам не знаю, как такое могло случиться, – произнес Шурик. – Люди тут, считай, безобидные. Ну, бывает, напьются, подерутся. Но чтоб…
Воронцов махнул рукой, чтобы Шурик придержал язык за зубами.
– Самый серьезный случай у нас был два года тому, – сказал Шурик и кивнул головой, приглашая Воронцова и Дашу следовать за ним, вверх по тропе. – Был у нас тут один механизатор, Воробьев его фамилия. Вот он как-то купил в городе новые брюки и стал с друзьями их обмывать. Водки, естественно, не хватило. Тогда Воробьев сел на гусеничный трактор и погнал на нем в соседнюю деревню. А посреди дороги, на его беду, спал еще какой-то пьянчуга, не наш, чужой. И, значит, трактор раздавил тому голову в лепешку…
Они поднимались вдоль картофельных участков, огороженных кривыми, почерневшими от времени жердями. Участковый с подъемом справлялся хуже всех и потому отстал. Он остановился, чтобы перевести дух, и кивнул на древнюю, полуразвалившуюся хату, едва ли не по крышу ушедшую в землю. В оконных проемах зияла жуткая чернота. Из крыши торчала сгнившая до трухи солома.
– Это тропинка Глуховкой называется. Здесь когда-то ведьма жила, – сказал участковый, с некоторой опаской кивая на избушку. – Я ее плохо помню, молодой был. Люди старуху стороной обходили. Маленькая, грязненькая, страшненькая… Вечно что-то бормотала под нос. Никто не знает, когда она отправилась на тот свет, и трупа ее никто не видел.
– Ладно, Шурик, кончай страшилки рассказывать, – усмехнулся Воронцов и посмотрел на Дашу. – Девчонку совсем напугал своими рассказами. Да, малыш?
– А вон уже и хата Евсея, – Шурик махнул в ту сторону, где за корявыми, серыми от лишайников ветвями старых яблонь, между двумя трухлявыми сараями виднелся покосившийся дом.
– Его жена дома? Дети?
– Жонка его померла. Еще три года назад. Остался Евсей вдовцом. А дети… У него три девки, да все, кроме младшей, разъехались.
Ни забора, ни плетня. К терраске, окна которой вместо занавесок были закрыты пожелтевшими газетами, вела утоптанная тропинка, щедро усеянная куриным пометом. В сарае истошно визжал голодный поросенок. На крыльце сидел черный худой кот и вылизывал у себя под хвостом. Петух, балансируя на покосившейся лавочке, захлопал крыльями, вскинул голову, но, увидев незнакомых людей, горланить передумал.
Шурик первым поднялся по ступеням крыльца, по – хозяйски широко распахнул дверь и, гремя ботинками, зашел в сени.
– Хозяин! – громко позвал он. – Евсей, ты дома?
Воронцов зашел в дом за ним следом. После яркого дневного света сени, казалось, наполнены непроглядным мраком. Пахло старой рухлядью и керосином. Шурик прошел вперед по скрипучим, прогибающимся доскам и открыл еще одну дверь – тяжелую, пухлую, обшитую разноцветными тряпками. Пригнувшись, чтобы не удариться лбом о низкий косяк, он заглянул в комнату:
– Ты живой или нет?
– Тут я, тут я, – раздался в ответ сиплый голос.
Шурик перешагнул порог, встал у печи, пропуская вперед Воронцова.
– Вот, Евсей, принимай гостя! Следователь из областной прокуратуры к тебе пожаловал…
«Следователь! – мысленно ахнула Даша, стоя за спиной Воронцова. – Из прокуратуры! Это почему? Зачем он тут?»
Этим известием она была шокирована. В ее представлении следователь был необыкновенным человеком, вроде актера кино или космонавта, обладающим какими-то феноменальными качествами, и появлялся он только там, где произошло из ряда вон выходящее событие, преступление века.
– Погуляй-ка во дворе, – обернувшись к ней, сказал Воронцов и закрыл за собой пухлую дверь.
Четверть комнаты занимала огромная белая печь. У маленького окошка с мутными, никогда не мытыми стеклами стоял стол, покрытый изрезанной клеенкой. На провисшей веревке висела несвежая шторка, прикрывающая кровать с горой разнокалиберных подушек. Двухстворчатый шкаф с большим, на всю дверь, облупленным зеркалом, отгораживал уголок. Должно быть, в далекие времена, когда еще была жива Галюша, когда дочери еще только мечтали о замужестве, и комната была наполнена топотом многочисленным ног, этот шкаф выполнял роль ширмы.
Опираясь одной рукой о стол, посреди комнаты стоял хозяин – сгорбленный, лысый старик с подслеповатыми и хитрыми маленькими глазками, одетый в засаленный пиджак поверх клетчатой рубашки.
Потолок был настолько низкий, что Воронцов со своим ростом рисковал удариться головой о поперечную балку либо задеть лампочку, висящую в патроне на голом шнуре. Не дожидаясь приглашения, он сел на шаткий табурет и чуть было не опустил локоть на подоконник, усыпанный высохшими мухами. Участковый ростом был пониже, и потому мог без всякого риска прохаживаться по комнате.
Евсей был напуган, но старался виду не подавать. Следователь и участковый молчали, и он чувствовал себя все более неуютно. Понимая, что на правах хозяина он должен что-нибудь предложить гостям, Евсей кинул взгляд на холодную печь, забитую пустыми липкими чугунками, потом на подоконник, где стояла трехлитровая банка с остатками мутной самогонки, и уже раскрыл рот, но вовремя спохватился и прикусил язык. Понимая, что в такой нервной обстановке он вполне может отморозить глупость, Евсей стал молча смахивать со стола крошки. Движения его были размашистые, словно он косил траву, а лицо сосредоточенное, наполненное только ему известным смыслом.
Воронцов продолжал молча и пристально рассматривать лицо мужика. Застоявшееся на нем выражение тоски, одиночества и беспросвета проложило глубокие морщины на лбу и горестные складки у рта. От хронического безбабья Евсей стал рассеянным и тихим, как старый больной кот. Шурик ходил по комнате из угла в угол, отмахиваясь от мух. У него были неплохие отношения с Евсеем, потому как тот регулярно одалживал участковому самогон. Не выдержав затянувшегося молчания, участковый первым нарушил тишину:
– Сам-то как живешь, Евсей?
Евсей с облегчением прекратил смахивать крошки со стола, вытер ладони о пиджак и, скривив губы, неопределенно покачал головой.
– Да так и живу помаленьку… Одному, правда, плохо, тоска заедает. Одни стены – можно голову испортить от раздумий.
– Младшая твоя, Надя, замуж вышла или по-прежнему одна?
Евсей с досадой крякнул.
– Как-то в жизни ей не повезло. Мне здается, навряд, чтобы она второй раз замуж пошла. Кому нужна женщина с таким большим хлопцем? Может, найдется какой-либо подхлебник или пьяница…
– Торф накопал уже?
– Да что я там накопал… Не торох, а так, что зря! Говно! Надо дрова покупать… Без конца работа. Нет ни выходного, ни якого, работаю день и ночь у запарнику этом. Уже, извиняюсь, штаны с задницы слезают! – И коль разговор становился все более непринужденным, Евсей осмелел, посмотрел на следователя, а потом перевел взгляд на Шурика: – А может вам… того… самогоночки?
– Мы на работе, – торопливо объяснил участковый, сильно удивив своим ответом Евсея.
– Ну, клопот. Дело ваше. Нельзя – значит нельзя.
– Сядьте, – попросил Воронцов, кивнул на табурет, стоящий напротив.
У Евсея настроение вновь упало. Он опустился на табурет и несмело поднял глаза на следователя. Была бы жива Галюша, эта шумная, многословная и очень жизнерадостная баба, она б сейчас такой стол накрыла, что следователь отказаться бы не посмел. Старшего зятя, кучерявого дуралея, когда он приезжал, Галюша все домашней колбасой кормила. Выкопает из смальца колечко, кинет на сковородку, яичницей зальет и прямо на сковородке подаст. Тот сколько дней гостил, столько и жрал колбасу с яичницей. Все запасы на зиму уничтожил.
– Когда вы нашли труп? – спросил Воронцов, сам встал и подошел к маленькому запыленному телевизору, экран которого был закрыт тряпкой с бахромой.
Евсей начал волноваться, мять руки. Не будучи уверенным, правильно ли он понял вопрос следователя, глянул на участкового. Шурик попытался его приободрить.
– Что мне говорил, то и сейчас расскажи. Что ты как в рот воды набрал?
– Ну-у, – нерешительно протянул Евсей, на всякий случай поглядывая на участкового, – сёдни наступила моя очередь коров пастивить…
– Что делать? – переспросил Воронцов, не оборачиваясь. Он щелкнул кнопку включателя и покрутил настройки. Телевизор не работал.
– Коров пасти, – перевел Шурик и развел руками: – Тут, Юрий Васильевич, люди малограмотные, темные…
– Уже было не утро, – продолжал Евсей, – а сказать вам так: часов шесть уже утра было, еще рано виднеется. Гоню я коров через реку…
– Где вы его нашли? – вяло, будто совсем не любопытствуя, перебил Воронцов.
– Дак я ж говорю: у реке…
– Как он лежал?
– А вот так, – торопясь, стал объяснять Евсей и, наглядно демонстрируя, стукнулся лбом о стол, – лицом униз…
– Вы его трогали?
– Боже упаси! – перекрестился Евсей. – Чтобы покойника… Я человек религиозный. Знаете, даже в грозу всю ночь не сплю. Надевшись, сижу как положено. Ведь может и потолок обломиться…
– Это ж сколько этому телевизору лет? – вдруг спросил Воронцов, сдувая пыль с экрана.
– А я помню? – пожал плечами Евсей. – Я ще молодый був…
Воронцов подошел к Евсею, встал сбоку рядом.
– Ну-ка, дед, признавайся, – сказал он, улыбаясь, словно угадал розыгрыш. – Что ты там еще видел, кроме трупа?
Евсей поднял голову, испуганно глядя на следователя, и судорожно сглотнул. Кадык шевельнулся под тонкой и сухой, как пергамент, кожей.
– А ничого я не бачил, – как можно убедительнее произнес он.
– Ой, лукавишь! – покачал головой Воронцов и помахал пальцем перед лицом Евсея. – Машину никак нельзя было не увидеть!
– Машину? Не бачил я ниякой машины! Богом клянусь…
– КАМАЗ с фургоном, – уточнил участковый. – В кустах стоит.
– Не, не бачил. Я как-то не интересовался, что там в кустах.
Воронцов отошел от него, отдернул шторку, посмотрел на кровать, заглянул под нее. Мужик, приоткрыв рот, напряженно наблюдал за ним.
– А когда на луг шел, кого-нибудь видел? – спросил следователь, выпрямившись и оглядывая комнату. Его внимание привлекла печь.
– Бачил, як же! – кивнул Евсей. – У конторы бачил Владимира Ивановича…
– Это наш директор… то есть, глава администрации, – пояснил Воронцову участковый и махнул рукой, мол, на этой фигуре нечего останавливаться.
– А то бывало Владимир Иванович ко мне придет, – начал разворачивать ответ Евсей. – А теперь перестал ходить. Дружба разошлась. И, знаете, живу один, никто не ходит. Только всего, что в окно посмотришь, кто к колонке идет попить воды… Лешка только иной раз заскочит дрова поколоть или что подремонтировать.
– Какой Лешка? – не понял участковый.
– Да Надькин сын. Ты его бачил. Он у городе в училище учится. Сюда на выходные приезжает.
– Ну, да, – вспомнил Шурик и многозначительно закивал. – Встречались мы с ним как-то, встречались…
– Парень – гвоздь! – продолжал расхваливать внука Евсей. – Горелку не пьет, не курит, сам под потолок ростом. Правда, застенчивый, говорить богато не любить. Спрашиваю: "Лешка, куды сейчас пойдешь?" А он молчить. Ленится говорить.
Воронцов встал на маленький сундучок и с него начал взбираться на печь.
– А кого еще видел? – спросил он.
– Вы ж осторожнее! – заботливо предупредил Евсей. – Я уже зимою как-то думаю: дай на крайку печи сяду. Так як ковзнулся, як левым виском у край кровати. Потом вухо долго болело.
Воронцов соскочил с печи, отряхнул от пыли ладони.
– Ну? – напомнил он о своем вопросе. – Кого еще?
– Ваську Гуря. Он шел торох в бурты укладывать.
Участковый прищурил один глаз и снова махнул рукой, правда, уже не столь выразительно.
– Есть у нас тут один… Больной. Живет с сестрой юродивой.
– Еще? – спросил Воронцов и, опустив ладонь на плечо Евсею, пригнул голову, чтобы заглянуть в его глаза. – Еще кого видел, дедуля? Вспомни!
Евсей морщил лоб и заламывал пальцы, вспоминая:
– Як на Заречье спустился, Санька бачил.
Участковый вздохнул и отрицательно покачал головой.
– Этот безрукий.
– Да, безрукий, – подтвердил Евсей и закивал. – Под Рождество он напився и пьяный в морозе гулял. Отморозил себе обе кисти. У больнице операцию сделали и отрезали. Вот и сейчас миску обрубками хапае.
– А что он так рано на Заречье делал? – спросил Воронцов у Евсея и вскинул руку, чтобы участковый больше не раскрывал рта без разрешения.
– А собаки яго знають! Может, учора в праздник какой ходил… А больше никого не бачил…
– Ты хорошо подумал? – спросил Воронцов и снова принялся ходить по комнате. – Ведь это убийство, батя. Дело серьезное.
– Не, больше никого… – уверенно повторил Евсей, покачал головой и добавил: – Трафированные люди, что ты хочешь. Не может же быть такого положения, не один он був!
– Ты про кого, Евсей? – спросил участковый.
– Да про убийцу, про кого ж! От тюрьмы не сховаешься все равно. Самое основное – надо голову иметь. Чтобы не попасть впросак. Как Колькин сын в армию пошел, я ему сказал: ладно с друзьями не вяжися и не подавай им пальцев в рот. Береги свой ум и осторожно обращайся в жизни, чтобы власть тебя не осудила…
– Что там? – не слушая Евсея, спросил Воронцов у участкового и показал пальцем на потолок.
– Чердак.
– Проверь. А я пойду во двор, мне уже дышать нечем.
– Эх, тоска! – бормотал Евсей. – Ще коли письмо кинут, дак весялей. Дочки мои теперь совсем не пишут. И старшая Нинка не пишет. Во застенчивая девушка! Ая-я-яй! Ну, я вже не волнуюсь, думаю, не пишет – не надо…
Брезгуя касаться рукой двери, Воронцов толкнул ее носком ботинка и вышел в сени.
– Ну, хочь литру самогонки принесть? – снова проявил гостеприимство Евсей, вскакивая с табуретки.
