Андрей Кокоулин
Возвращение в Пустов
Коля стукнул его в колено. Твердая подошва, крепкая кожа – что может быть лучше для ботинка, которым бьешь соседа по купе?
– Вы – шулера, – вытолкнул Шумер с кровью.
– Мы деловые люди.
Шумер завозился на полу.
– Я вижу.
– Тебе добавить, уважаемый? – рыжий Коля придавил каблуком кисть Шумеровой руки. – Кстати, болеть ты будешь долго. У меня даже прогноза нормального нет. Месяца два, три, если повезет. Полгода тоже хорошо.
Шумер, вывернув шею, взглянул на него целым глазом.
– Пять… пятьдесят шесть минут.
– Ой, я бы на это поглядел, – рассмеялся Коля. – Накинь-ка ему, – приказал он качку. – Чтоб припух.
Кроссовки у спортсмена были фирменные, серые, с белыми вставками, «найк», бить он ими боялся, берег, поэтому просто поднял Шумера и, прислонив к тамбурной стенке, обработал на коротком расстоянии. Тум-тум-тум, тум-тум – и апперкот.
Да, боль. Боль в челюсти, боль в затылке.
Но опять же – старая знакомая. Разве у него такого не было? Разное случалось, даже похлеще. Крови вот много.
– Куда? Куда?
В сознание Шумера вклинился щелчок двери. Он подумал, что это очередная тетка с сумками. Интересно, увидит – пройдет мимо? Или кинется защищать? Качок тоже отвлекся, и Шумеру представилась возможность сползти вниз. Ух! – как на лифте. Только голова – не голова, а какое-то странное, вздувшееся и не совсем послушное сооружение. На месте носа – бог знает что. Что-то сипит.
А если глаз приоткрыть?
Реальность кое-как вылепилась из разноразмерных пляшущих пятен. Коля топтался у двери, в узкой щели белело лицо соседа с «дипломатом».
– Что вы там делаете? – напирая, спрашивал он.
– Голова не болит? – спрашивал Коля, удерживая дверь. – Смотри, заболит. И доктору уже не до тебя будет.
– Чеши, дядя! – присоединился к напарнику спортсмен.
Вдвоем они закрыли дверь, но сосед не прекратил ломиться.
– Откройте! – доносился его срывающийся голос. – Я сейчас проводницу позову. Он что, правду сказал?
Коля поморщился.
– Угомони этого, – сказал он качку. – Только аккуратно.
– Понял.
Щелкнула дверь.
– Ну, ты, дядя!
Спортсмен пропал из поля зрения Шумера, зато Коля приблизился, присел на корточки, пригладил под кепкой свои рыжие волосы.
– Вот че тебе не сиделось, доктор? – произнес он с каким-то даже сожалением. – Ну, пощипали бы мы богатенького идиота, кому от этого плохо стало бы?
– Мне, – сказал Шумер.
Коля наклонился.
– Ты его родственник что ли?
У Шумера нашлись силы шевельнуть головой.
– Нет. Не люблю, когда так.
– Да он бы нахлобучил тебя при первой же возможности! – сказал Коля. – Я этих тварей знаю. У них ничего здесь, – он стукнул себя пальцем по лбу, – нет. Ничего. Сынки депутатов да бизнесменов. Все свое в штанах, связи и деньги – у родителей. Гонору выше крыши. Кого хочешь, куплю, кого хочешь, продам. Он девчонку свою на кон поставил бы, точно тебе говорю. До кондиции бы довели – и поставил.
– И зачем? – спросил Шумер.
– Учить таких надо! – оскалился Коля. – В дерьмо макать. Чтобы не чирикали и место свое знали.
– И меня?
– И тебя учить. А как ты думаешь? Вступился? Глаза раскрыл? Кому? На людей посмотри! В Пустов приедешь, налюбуешься.
Рыжий еще раз засадил Шумеру ботинком по ребрам.
– Все, лежи, отдыхай.
Щелкнула дверь. Стало тихо.
Шумер решил последовать совету. Действительно, надо отдохнуть. Что там в итоге? Хорошо досталось почкам, грудь вся в синяках, как в медалях. Колет в районе печени. Ну, лицо, наверное, очень не похоже на то, к которому он привык. Ладно, поправится, зубы, глаз, нос – это быстро, это сойдет.
Шумер, подобрав ноги, сел.
Стук колес сделался громче, свет из окна замелькал – проезжали мост. Этот мост Шумер помнил, кажется, через реку Сужа, значит, до Пустова два часа. Хорошо.
Он посмотрел на кровь, темнеющую на брюках, и огорчился. Где сейчас брюки достанешь? Их нельзя, как карты, из рукава. Пальто-то и так темное. А брюки теперь, пожалуй, только выбрасывать.
Дверь осторожно приоткрылась. Но это оказался не Коля и не сосед с «дипломатом», это оказался давешний курильщик. Увидев картину с сидящим в крови Шумером, он на мгновение остановился, но, качнув головой, встал у стенки напротив.
– Смотрю, хорошо поговорили, – сказал он. – Жив?
Шумер кивнул.
– Что мне сделается?
– И то правда, если разговариваешь, – курильщик достал папиросы из квадратной пачки «Беломорканала». – Куришь?
– Нет.
Шумер выдохнул и, выпрямляя ноги, поднялся. Мужичок помог ему не упасть, придержал, не боясь испачкаться. Целым глазом Шумер уставился в окно, мост и река Сужа за которым уже кончились, и в метрах, и во времени отскочили назад.
– Красиво.
Оголенный по весне лес лез в глаза частоколом веток, словно желая привлечь внимание пассажира к своей судьбе.
– Как скажешь.
Курильщик закурил. Мимо, хлопнув дверями, в волне холодного воздуха проскочила тетка с сумкой, размазала каблуком кровь на полу. Не подскользнулась.
– За дело хоть били? – спросил курильщик, щуря в дыму карий глаз.
– Не знаю, – сказал Шумер. – Шулера.
– Играть что ли с ними полез?
– Дурака останавливал.
Курильщик хмыкнул.
– Дурака не остановишь, у него судьба такая – дурацкая. Написанная на его дурацком лбу.
– Все равно, – Шумер слегка развернулся и сморщился от боли. – Много ли правды в унижении дурака?
– За всех дураков встревать, здоровья не хватит, – философски изрек собеседник. – Тебя вот побили, кто ты после этого?
Шумер улыбнулся, сковырнул языком и выплюнул зуб. Тот звонко заскакал по металлическому полу.
– Человек.
– Но малого ума, – курильщик затянулся, выдохнул дым. – В наши времена бросаться на защиту всяких дураков самоубийственно.
– Я просто поступил так, как был должен, – сказал Шумер.
И выплюнул осколок второго зуба.
– Я вижу, – кивнул собеседник.
– Вы просто не знаете, что это значит.
– Почему? Знаю. Только смотреть надо наперед, в будущее, парень, на то, чем это может для тебя закончиться.
– И я так знаю, чем все кончится, – сказал Шумер, легко пробуя пальцем натянувшуюся, горячую кожу под левым глазом.
– И чем же? – спросил курильщик.
– Я умру.
Из-под пальца брызнуло.
– Тю! Мы все умрем, много ума не надо.
– Зато я знаю, где и когда.
– Нагадали что ль?
– Нет.
Курильщик сощурился, отогнал ладонью дым, заставляя его скручиваться в тающие, эфемерные завитки.
– Что-то мне казалось, будто тебя чуть ли не до смерти отделали, – неуверенно произнес он, подстраиваясь так, чтобы свет из окна и из плафона не бил в глаза.
– Да нет, где там до смерти.
Шумер качнулся, хрустнул, вправляясь, локоть.
– Не показалось же мне.
Мужичок едва не протянул руку – потрогать. Та же приземистая тетка с сумкой, возвращаясь, открыла дверь в тамбур, заметила наконец кровь.
– Вот же ж придурки, – пропыхтела она, протискиваясь в следующий вагон, – все им мало, режут друг друга и режут.
Ты-дым-ты-дым! – грозно прогремели колеса.
– Холодно, – сказал курильщик и затушил сигарету. – Пойду.
– Пока, – сказал Шумер.
Оставшись один, он постоял еще минут пять, слушая, как хлопают двери туалета, как повышается голос проводницы, что-то объясняющей невидимому и бестолковому пассажиру. Усмехнулся. Потихоньку прорезался из отека подбитый левый глаз, заморгал, заслезился. Исчезла ноющая боль над бровью. Проклюнулся, раздвинул десны новый зуб.
Кровь, гной Шумер смахнул рукавом.
За окном мелькнуло болото – черная вода и островки земли с белесой травой и березами, похожими на палки.
Живем.
Дверь открылась снова, явив Шумеру соседа с «дипломатом». Упрямый был человек.
– Они ушли, – сообщил он, заговорщицки блестя глазами. – А я сразу сюда, думаю, как вы. Этот амбал и меня побил.
Его взгляд опустился на измазанный кровью пол.
– А вас сильно, да?
– Терпимо, – сказал Шумер.
– Я просто не сразу понял…
– Ничего, вам не стоило лезть.
– Но как? – удивился мужчина. – Какие-то, извините, уроды… – он протиснулся в тамбур целиком со своим непременным «дипломатом». – А вы мне все-таки голову успокоили, я не мог не вступиться.
– Это не я, – сказал Шумер.
– А я верю, что вы. Вы как, в состоянии двигаться?
– Куда?
– Обратно, на место. Иначе займут. Я, конечно, попросил подержать, но, знаете, сейчас полагаться на кого-либо проблематично.
Шумер отлип от стенки.
– А как там с парнем?
– Злится на вас, – сказал сосед.
– Но деньги-то сохранил?
– Рыжий и этот… Алексей Александрович, они сразу разобрали свое, доигрывать не стали, – мужчина подставил Шумеру плечо. – Я уж подумал, не убили ли вас.
– Это вряд ли.
Вместе они прошли в вагон.
У бойлера стояла крупная женщина со злым лицом и держала пластмассовую кружку у крана. Тонкой струйкой тек кипяток.
– Вы нас не пропустите? – спросил Шумер.
– Вы не видите? – сразу окрысилась женщина. – Долью – и пожалуйста. Хоть по проходу раком. Ждите.
– Хорошо.
Нос перестал сипеть.
Шумер подумал: взведенные люди. Злые. А где причина? В поезде? В людях? Но человек не может сам по себе быть злым. Окружающее делает его злым. Только если я принадлежу к окружающему, получается, и я вношу свою долю в этот процесс?
Женщина посмотрела на него.
– Кипяток кончается, – сказала она. – Извините.
– Подождите до Пустова, – раздался голос проводницы из купе. – Там пополнят. А то воду хлещете как не в себя.
– Так бесплатная, – сказала женщина.
– Во-во, – выглянула проводница, – привыкли к халяве. А вы чего? – заметила она стоящих мужчин. – В туалет? Не работает.
– Нам пройти, – сказал Шумер.
– А, чай за шесть рублей, – узнала его проводница. – Морду, смотрю, успел расквасить. Понарожали уродов.
Сказала она это, впрочем, беззлобно, обыденно. Чего уж, факт жизни, понарожали.
Женщина с кружкой посторонилась. Шумер и сосед прошли, поддерживать Шумера уже не понадобилось.
– В тамбуре вы хуже выглядели, – сказал сосед.
– Там освещение плохое.
– Просто над бровью у вас…
– Что?
– Кажется, кровь была.
– Так я стер.
Они дошли до своих мест. Худой, волосатый парень в майке и шортах, увидев их, поднялся с нижнего сиденья.
– Ну, все, я больше не нужен? – спросил он.
– Нет, – сказал сосед с «дипломатом». – Спасибо.
Парень, кивнув, полез на верхнюю полку.
Шумер сел на освобожденное место, на свой край, вытянул ноги. Вместо шулеров обнаружился мрачный военный лет тридцати пяти в звании старшего лейтенанта и его, видимо, жена, коротко стриженная брюнетка с мягким тючком на коленях.
На столике перед ними парила химическая лапша. «Остров сокровищ» исчез. Кто его читал, интересно?
– Что-то вас не сильно побили, – наклонился, ловя Шумеров взгляд, Дима.
– Наверное, да, – сказал Шумер, закрывая глаза и откидываясь на стенку перегородки. В затылок выстрелило болью.
– А может вы с ними были заодно?
– Дим, ты совсем? – одернула его Людочка.
Шумер открыл глаза.
Действительно, подумалось ему, почему нет? Логичный вывод.
– Если бы я был с ними, я бы тоже убрался из вагона, – сказал он.
Мрачный старлей посмотрел на него острым взглядом.
– Киря, ты ешь, – сказала ему жена.
– Чего тут есть? – буркнул тот, играя желваками на бритых до синевы щеках. – Давай ты. А я потом.
Сосед щелкнул замками «дипломата», вытянул из его недр крохотный целлофановый пакет, развернул и вытащил два куцых бутерброда, украшенных тонкими кружками сырокопченой колбасы. Запах поплыл замечательный.
Шумер невольно сглотнул слюну.
– Хотите? – спросил его сосед.
– А сами?
– Я не ем в дороге.
Шумер улыбнулся.
– Я тоже разучился. Вы лучше армии дайте.
– Как скажете, – сосед пожал плечами и протянул оба бутерброда через проход между полками. – Будете?
Брюнетка посмотрела на мужа.
– Спасибо, мы возьмем. Киря, – она передала один бутерброд мужу, наклонилась к нему ближе. – И лапшу тоже съешь, пожалуйста.
Старлей дернулся, словно его пронзили раскаленным прутом, повел по свидетелям затравленным взглядом.
– Довольствия не дали, – выдавил он.
– Нас под Пустов перевели, – поделилась его жена. Она откусила чуть-чуть от своего бутерброда. – Приказ. А денег нет. И пайка нет. Ничего на складе нет. Даже крупы. Одни билеты на руки выдали, сказали, на месте все получим.
Старлей хмыкнул над миской.
Шумер наблюдал, как он ест, жадно заглатывая желтоватые ленты лапши, как ходят его щеки и блестят синтетическим жиром губы.
– А хотите крекеры? – спросила Людочка. – У нас крекеры есть.
– В бойлере вода кончилась, – сказал Шумер.
– Ой, у нас есть! – вслед за коробкой крекеров из пакета под ногами Людочка достала бутылку простой воды. – Угощайтесь.
Старлей кивнул.
– Спасибо, – сказала его жена и чуть повернула голову к Шумеру. – У вас кровь, вы знаете?
Шумер кивнул.
– Вот, – она достала из тючка блестящий квадратик, – это влажная салфетка. Она и для рук, и для лица.
– Спасибо.
Шумер надорвал пакетик и вытянул белую, похожую на промокашку тряпочку. Сложил вдвое, провел над глазами, по губам, по подбородку, собирая красные пятна. По ощущениям казалось, будто чей-то язык облизал кожу.
Собачий? Человечий?
– Так лучше?
– Да, – улыбнулась женщина.
Улыбка на мгновение преобразила ее лицо, сделав светлее и моложе. Шумер подумал, что она удивительно хороша.
– Девять двадцать семь, – сказал он.
Салфетку некуда было деть, и Шумер просто скомкал ее в кулаке. Вставать и идти выбрасывать не хотелось.
– Что?
– Девять двадцать семь.
– Не понимаю, – женщина оглянулась на мужа.
Тот подбирал пластиковой вилкой остатки лапши.
– Наш сосед – загадочная личность, – пришел на выручку мужчина с «дипломатом». – Мне сказал, когда у меня пройдет голова, и, представьте, не ошибся.
– Но что значит «девять двадцать семь»?
– Видимо, время.
– Время чего?
Сосед посмотрел на Шумера, который молчал.
– Скорее всего, это время какого-то события.
– Но какого? Хорошего или плохого? – заволновалась женщина.
– Настя! – одернул жену старший лейтенант. – Что ты, честное слово! Сказал человек и сказал. Хрущев вон коммунизм обещал. Сбылось?
Он отряхнул крошки с ладоней в пустую миску и кивнул мужчине с «дипломатом».
– Спасибо. Бутерброд был в тему.
– Кирилл, – легко толкнула его жена, – а у тебя что-нибудь намечается к половине десятого? Мы во сколько в Постниково приезжаем?
– Давай не при людях, – скривился старлей. – Ты бутерброд доешь. А то держишь его, как сокровище. Можно?
Он взял предложенную Людочкой бутылку воды. Щелкнул, заголубел на столике раскладной стаканчик.
– Этот «девять двадцать семь» только что меня на бабки опустил, – с обидой в голосе заявил мажор Дима.
– Серьезно?
Старлей отвлекся от наполнения стаканчика.
– На полторы тысячи.
– Ё!
Вода пролилась на брюки.
– Киря! – потянулась к бутылке жена.
– Все, все, – старший лейтенант совладал с собой. – Это же три оклада, Настя! Три оклада!
– Не слушайте его, – возразил сосед с «дипломатом». – Молодого человека едва не облапошили, а он думает, что едва не выиграл.
– У кого?
– У шулеров.
– Да какие они шулера! – сорвался на крик Дима. – Алексей Александрович что сказал? Что деньги для него значения не имеют! Для него опыт важен.
Шумер улыбнулся.
– Это он вас к проигрышу готовил.
– Да как бы я проиграл?
– Очень просто, – сказал Шумер. – Через кон слетели бы с «бочки», не набрав очков, а Коля, который рыжий, поймал бы фарт. Вы же слышали, как он жаловался, что ему не везет. А тут повезло бы.
– Это что, ясновидение такое?
– Но почему они тогда ушли, не доиграв? – спросил Диму сосед с «дипломатом». – Согласитесь, были бы честные люди…
Шумер закрыл глаза.
– Деньги не являются мерилом человеческого труда, – заговорил он. – Они единственно являются мерилом человеческой жадности. Да, это лукавый посредник, который предлагает как бы равноценный обмен одного товара на другой через возможность судить через себя об этой равноценности. Но здесь-то, господа, и кроется грандиозный обман. Потому что наибольшей ценностью после признания за деньгами права оценивать любой товар, произведенный человеческим трудом, и даже самого человека, становятся, увы, сами деньги. А все остальное неизбежно теряет в цене, как вторичный от них продукт.
Шумер умолк, перевел дыхание. Глаза его так и остались закрыты. Ну, вот, подумалось ему, понесло.
Несколько секунд во всем вагоне было тихо. Ни рева детей, ни разговоров, ни постукиваний и поскрипываний полок и сочленений, непременных во время поездки. Ничего, словно голос пассажира, прижавшегося к перегородке и имеющего шесть рублей в кармане пальто, неожиданно подчинил и людей, и вещи своей власти.
Впрочем, стоило за одно, за два купе звякнуть ложечке в стакане, и звуки, освобожденные, посыпались отовсюду, нагоняя друг друга, нахлестывая – и заговорили все разом, и музыка заиграла, и какого-то ребенка тут же одернули на гортанном, незнакомом языке.
Сосед с «дипломатом» хмыкнул.
– Как вы интересно поворачиваете. А как же сейчас без денег?
– Пока никак, – вздохнул Шумер. – Но они портят людей, это совершенно точно.
– Извините, – сказала жена старшего лейтенанта, тиская тючок, – но быть таким примером безденежья, как вы, совсем не хочется. У нас тоже есть опыт, и когда в квартире из еды только… – ее голос пресекся, – …только манка, полкило…
– Ладно, Насть, – скривился старлей. – Чего ты, выжили же.
– Все равно, никому не пожелаю.
– А че вы так все бедно живете? – неожиданно спросил Дима. – Мозгов нет? Сейчас деньги из воздуха делать можно.
Старший лейтенант пожевал губами.
– За словами следи, парень, – сказал он.
– Ну а серьезно, – придвинулся к столику Дима, – вот у меня почти «кусок» в кошельке…
– Твой? – хмыкнул военный.
– Вообще-то это отец дал, – сказал Дима, – но он дал бы мне и в десять раз больше, потому что умеет зарабатывать.
– Позвольте, а где он работает? – спросил сосед с «дипломатом».
– В мэрии, в Телегине, – ответил Дима.
– Ха! Это не работает, – раздалось с верхней полки, – это, получается, ворует.
– Много вы знаете! – покраснел Дима.
– А ты, типа, не в курсе? – со смешком сказал невидимый «полочник».
Через мгновение он свесился, сквозь спутанные волосы посмотрел на мажора.
– Ну, может быть, – признал Дима. – Я его дел не знаю!
– А то!
«Полочник» утянулся наверх.
– Говорят, в Пустове то же самое, – сказала Настя.
– Я думаю, что похлеще, – сказал мужчина с «дипломатом». – И город побольше того же Телегина, и в советские времена точно побогаче был. Тут и агрохимия, и камвольный комбинат, я сейчас туда с аудитом еду, и ремонтный завод, и несколько НИИ, помню, были еще, с опытными цехами и производствами. Четыреста тысяч населения. А у Телегина, кажется, всего сто пятьдесят.
– Там плохо, – сказал Шумер.
– И вы туда едете? – спросил старший лейтенант. – Вы же туда едете?
Шумер улыбнулся и кивнул.
– И зачем?
Шумер пожал плечами.
Он и сам себе, пожалуй, не мог ответить на этот вопрос. Что это – возвращение блудного сына в родные места? Тяга преступника к месту преступления? Ностальгия по памятным детским и школьным годам?
Судьба?
– Потому что там плохо, – повторил Шумер.
– Парадокс, – сосед стукнул кончиками пальцев по «дипломату». – За вами, пожалуй, записывать надо.
– Некоторые пытались, – сказал Шумер.
На верхней полке хохотнули.
– Помню, помню, – свесился парень, – у Булгакова, где Пилат допрашивает. Там тоже, как это… «Ходит, ходит один с козлиным пергаментом и непрерывно пишет…»
– Вы прямо по тексту, – сказал Шумер.
– Ну дак!
Парень пропал, но его физиономия, перевернутая, в обрамлении волос, тут же возникла снова. Из-за неправильного положения – глаза внизу, рот вверху – о выражении недоумения еще следовало догадаться.
– О! Извините, но минут десять назад вы выглядели гораздо хуже.
– Возможно, – сказал Шумер.
Сосед с «дипломатом» с живостью повернулся.
– Нет, действительно! – он отклонился в сторону и слегка прищурился, чтобы рассмотреть левую сторону Шумерова лица. – У вас, прошу прощения, бровь разбита была. А сейчас… сейчас только некая желтизна, и все.
– Значит, я ничем не рисковал, – сказал Шумер.
– Еще скажите, что вы бессмертный.
Шумер промолчал.
– Вот если б я был бессмертный, – произнес Дима, – хрен бы меня в такой поезд заманить можно было!
– И че ты тогда тут делаешь? – с вызовом спросил старлей. – Богатенький он, видите ли, а тоже, вместе со всеми, в общем вагоне. Че так?
– Киря, – затеребила его жена.
Но военный только сморщился.
– Отец машину отнял, – глядя в окно, сказал Дима.
– А на такси?
– Ага, там такие цены заламывают!
– Мы хотели сначала на автобусе, – сказала Людочка, – но маршрут отменили. Раньше был маршрут «Телегин – Пустов».
– Где теперь тот маршрут? – вздохнул сосед. – Кажется, междугородные перевозки вообще прикрыли.
– Бессмертие, – произнес вдруг Шумер, – все люди мечтают о бессмертии. Но что является его противоположностью? Смерть? Нет, одиночество. Бессмертие человека без человечества бессмысленно. Оно приподнимает его над ежедневной суетой, которая и составляет человеческую жизнь, и тем же самым отторгает за ее пределы. Добившийся бессмертия или каким-то образом приобретший его перестает чувствовать себя частью того мира, в котором он находился изначально. Да, в некотором роде, это можно сравнить с перерождением, с рождением. Но следует ли за этим рождением что-то еще? Ведь преимущество в бессмертии у человека перед человечеством всего одно: он начинает видеть однообразие жизни. Вернее, он прозревает, что всякое развитие есть всего лишь череда смертей. И сильные, и слабые мира сего превращаются сначала в мертвецов, затем – в могилы и надгробные плиты, потом на них прорастает трава, наносится слой почвы, их имена забываются или кочуют в памяти тех, кто умирает в следующую очередь, пока не остается ничего. Кости, может быть, фрагменты чудом сохранившейся челюсти. Такое одиночество чаще всего порождает безумие. Это медицинский факт. Потому, может быть, версия о том, что наш мир создал сошедший с ума от одиночества демиург, имеет право на существование. Но тогда бессмертие и одиночество тождественны? Или – каждый, кто бессмертен, одинок, но не каждый, кто одинок, бессмертен? Возможно, вовсе не спасения от одиночества ищет человек в бессмертии. Но чего тогда? Ведь бессмертие, в сущности, от самого человечества неотделимо, поскольку является движущей силой его развития, а вся человеческая история единственно может рассматриваться как множество попыток его достичь. И здесь мы приходим к выводу, что один бессмертный человек не сможет разрешить неизменное противоречие, возникающее в собственном бессмертии…
Шумер умолк и оглядел своих невольных слушателей. Все они смотрели куда-то в пустоту, глаза их были неподвижны, дыхание – едва заметно.
Через секунду, через пропущенный такт сердцебиения очнутся. Но держать, держать их – получалось. Он улыбнулся.
– Значит, бессмертными надо делать всех? Что же мы получим в результате? Мы неизменно получим то же человечество с его множественными болезнями, страстями и пороками, только бессмертное. Есть вероятность, да, она есть, что обретя бессмертие, изжив основное препятствие к самосовершенствованию, люди, в большинстве своем, в подавляющем большинстве, обратят себя к созиданию, к исследованию удивительной своей природы и к изучению окружающего их мира. Но вероятность этого ничтожна. Почему? Потому что это самое бессмертие послужит для людей универсальным оправданием собственных слабостей. Самосовершенствование всегда можно будет отложить на потом, до лучших, подходящих времен. Найдутся тысячи, миллионы других занятий, не требующих от человека умственных и физических усилий или требующих их по минимуму, тем не менее, как выяснится, более срочных, более необходимых. Появятся тысячи, миллионы причин, по которым лучше не делать ничего, не развиваться, быть как можно проще, забыть, не заморачиваться, в конце концов, объявить все бессмысленным и бесполезным. Вредным. Гарантировать же можно одно: бессмертный человек с удовольствием станет тратить время и силы на то, чтобы насолить своему бессмертному ближнему. Унизить его, продвинуться самому. Представьте на мгновение миллиардный пантеон богов, плетущих бесконечные интриги. Это оно, человеческое бессмертие. Не самый приятный взгляд.
Шумер посмотрел на салфетку в одной руке и стакан в другой.
– Тогда что? – спросил он дрожащую на донце стакана воду. – Как поступить? Получается, необходимо менять человечество. Пытаться вложить в головы людей что-то помимо их низменных желаний и великолепной лени. Вернее, нет, нет, не вложить, в людях все это есть и так, но выявить, разбудить, сделать необходимым, насущным условием существования. Но не это ли есть ограничение, после которого…
Он зажмурился.
Ту-дук, ту-дук – первыми осмелились издать звук вагонные колеса. Ту-дук. Гудок встречной электрички вызвал уже переполох. Что-то упало, что-то покатилось, кто-то наконец с облегчением заревел.
Очнулся, вытаращился сидящий напротив Шумера полный мужчина:
– Что, Пустов уже?
– Нет, – улыбнулся Шумер.
– Я проспал! – сделал вывод мужчина. – Господи, что ж вы не разбудили-то! Люди, люди…
Он подхватил пакет в ногах и хотел уже бежать к выходу, но общий смех его остановил.
– Что? – обернулся он.
– Сорок четыре минуты, – сказал Шумер.
– Ах, в этом смысле, – мужчина, отдуваясь, опустился на скамью. – А я уже думал – все, рвать стоп-кран.
Он издал смешок, показывая, что эта мысль была не серьезна.
– Возьмите, – Настя, жена военного, подала ему салфетку.
– Спасибо, – кивнул тот.
Пока мужчина вытирал потное лицо, вытирал долго, шумно, все молчали. Но то Дима, наклонившись, проверял, не пропал ли Шумер со своего места, то старший лейтенант поднимал глаза, целясь прищуром Шумеру в висок, то сосед с «дипломатом» вроде бы просто так подворачивал голову – с интересом бросал взгляд как бы в боковое окно.
– И вы, значит, тоже до Пустова? – спросил наконец Дима.
Шумер кивнул.
– И Иисус Христос вам как бы родственник? – спросил сосед с «дипломатом».
– Нет.
– Кто же вы тогда? – свесился с полки волосатый парень.
– Человек.
Парень фыркнул.
– Ага, мы только что были этому свидетелями.
Полный мужчина с беспокойством наклонился к соседу с «дипломатом».
– Это игра такая? – спросил он. – Вы во что-то играете? В исторические личности?
– А вы ничего не чувствовали, когда спали? – в ответ спросил тот.
– Нет. В голове сейчас звенит, разве что. Я просто хорошо сплю, а просыпаюсь мгновенно. У меня, знаете, нет такого, чтобы дремать. Свойство организма. Выключатель срабатывает – сплю, срабатывает в обратную сторону – просыпаюсь. Многие удивляются, не верят, что такое возможно.
– Это все розыгрыш, – сказал Дима.
Шумер улыбнулся и кивнул.
– Постойте, – сказал мужчина с «дипломатом», – он же был избит. Вас же избили эти… – обернулся он, разглядывая Шумерово лицо. – Я, правда, уже сомневаюсь…
– Извините, – сказал вдруг старший лейтенант, – хочу спросить: про бессмертие – правда?
По проходу протопала тетка с сумкой, за ней, покручивая дубинкой, прошел сержант дорожной полиции. Снаружи над лесами и пустыми пространствами, заросшими сухой прошлогодней травой, плыли низкие облака.
Шумер пожал плечами.
– Каждый человек в некотором роде бессмертен.
– Это софистика. А вот то, что мы слышали…
Шумер улыбнулся.
– Мысли. Вслух.
– Так вы экстрасенс или имеете эту… божественную природу? – спросил парень с верхней полки.
– Самому не смешно? – поднял глаза Шумер.
– Нет.
– Не думаю, что есть связь.
– Ясно, – насмешливо сказал парень, – а я уж подумал, что вы таким образом апостолов набираете.
– Это еще смешнее, – сказал Шумер. – Кто последует за мной?
Стало тихо. Словно издалека долетал шум с мест за переборками. Дима отвернулся к окну. Полный пассажир, сидящий напротив Шумера, потупился. Старлей переглянулся с женой. Волосатый парень с верхней полки с усмешкой произнес:
– Ну, не, я помню, что там дальше было.
Он отклонился, пропал, стукнув в жесткий каркас пяткой.
– Извините, – сказал, привстав и обращаясь к «полочнику», мужчина с «дипломатом», – но там были римляне, и, вообще, совсем другая страна, зелоты, фарисеи.
– Во-во, – сказал парень. – А у нас будет полиция, попы и бандиты.
Мужчина с «дипломатом» сел.
– Я не могу, – сказал он растеряно, – у меня аудит.
Шумер улыбнулся.
– Я не в претензии.
– Но у меня номер в гостинице, двухместный. Если вам негде жить… Это было бы замечательно, если б вы поселились вместе со мной!
– У меня есть, где жить, – сказал Шумер.
– Я серьезно, – горячо заверил его мужчина с «дипломатом». – У меня забронировано на две недели.
– Я тоже.
На мгновение закрыв глаза, Шумер воссоздал в памяти старый двухэтажный дом, потрескавшуюся штукатурку, неряшливую побелку стен, электрические провода на фарфоровых «роликах», пролет деревянной лестницы к деревянной двери.
Там, за дверью – его квартира.
Старенькие обои. Пожелтевшие. Какой на них был узор, уже и не видится так ясно. Кажется, какие-то голубенькие лепестки в ромбиках золоченых пересекающихся линий. Угол ободран и аккуратно подклеен. У самого входа – тумбочка, в ящичек которой складывали ключи и носовые платки. Нынешняя тумбочка, темного дерева, – третья или даже четвертая инкарнация. Первая имела аптечный белый цвет. Вешалка и антресоли. Наверху – шапки. Рыжая, лисья – женская, мужская меховая «ушанка», кожаный шлем с очками-консервами и шляпа-канотье, потерявшая товарный вид.
Половичок упирается в простенок. Третья справа половица скрипит, если на ней прыгнуть. Простенок занят отрывным календарем и часами-ходиками. Из-за старого комода выглядывает зеркало, бог его знает откуда притащенное. Оно целиковое, от пола до потолка, в тяжелой деревянной раме, выкрашенной коричневой краской.
От зеркала пахнет клопами. А, может, морилкой. В детстве оно притягивало Шумера. Зеркало, видимо, было бракованным и часто искажало пропорции в него глядящего. Однажды оно здорово испугало его, отразив голову желтоватым, вспухшим на тоненькой шее пузырем. Бам-м! – и лопнет.
По коридору налево находятся кухня и кладовка. Кухня совсем крохотная, но с печью. Зато кладовка – вполовину кухни. В другом конце – три комнаты, и одна из них сквозная. В ответвлении – туалет.
Обои везде одинаковые, голубенькие лепестки. Только в сквозной, где жил отцов брат, старший, полно плакатов. Боярский. Пугачева. «Верасы». Патлатые парни с гитарами в рубашках с отрытым воротом и в брюках-клеш. Не «Битлз», нет, не «Битлз».
Старенькая мебель, матерчатые диваны, кровати с железными спинками, журнальный столик, торшер, серванты светлый и темный, разведенные по разным комнатам. Гравюры. На них олень, город на берегу реки, девушка с кувшином.
Вязаные салфетки на подушках, на стульях, на радиоле.
Из кухни тянет выпечкой. Там поспевают шаньги. Еще чуть-чуть – и можно будет сесть за стол, подставить чашку под самовар и получить из рук бабушки большое блюдце, полное обмазанных сливочным маслом безумно вкусных шанег.
