Андрей О-Шай
Дай мне силы обуздать этот мир
Пролог. Неизвестность.
Ещё один тяжёлый рабочий день остался позади, но усталость эта была скорее приятной. Алан бросил короткий взгляд на горн, где в тлеющих угольках медленно остывала поковка будущего ножа. Кузнец залпом осушил кружку с уже ставшей тёплой водой, повесил кожаный фартук на крючок у выхода из мастерской и покинул кузницу.
Глубокая ночь встретила Алана иссиня-черным небом, усеянным россыпью звёзд, ветром, встрепавшим короткие черные волосы, и в глубине души парень в очередной раз порадовался тому, что обосновался в стороне от крупного города, огни которого не позволяли жителям сполна насладиться красотой звёздного неба и свежим, бодрящим воздухом, вобравшим в себя тонкие нотки осевшей росы, ароматы соцветий трав и той неповторимой летней влажности, которой почти не бывает в застроенных бетонными муравейниками городах.
Алан сделал глубокий вдох, с чувством удовлетворения кивнул своим мыслям и умылся водой из массивной стальной бочки, что собирала в себе чистую дождевую воду.
Покончив с рутиной, молодой мастер навёл в кузнице порядок, переоделся, бросил рабочую одежду в рюкзак и закрыл помещение, направившись по узкой тропинке, ведущей между вспаханными огородами в сторону дома. Фонари на улицах уже горели, провожая своим неярким светом одиноких ночных гуляк и редкие парочки, окна в некоторых домах, давным давно построенных предками нынешних жителей из крупных отесанных камней, еще горели, а трубы на местами покрытых мхом черепичных крышах уютно попыхивали дымом.
Вскоре тропинка вывела Алана на сельскую дорогу, выложенную камнем и обросшую по обеим сторонам низкими кустарниками. Так, неторопливым шагом, он вскоре и добрался до своего дома.
Жилище кузнеца и его родителей представляло собой классический каменный дом вроде тех, какие можно было встретить во многих английских деревнях: двухэтажная каменная конструкция могла показаться ветхой из-за потёртой ветром облицовки и мшистой зелени, покрывающей стены в некоторых местах, но такие дома славились своей стойкостью и сохранением тепла при достаточном уходе хозяев. Отец Алана, 67-летний фермер Олли Баффет, с детства воспитывался в железной дисциплине и труде, а потом передал это воспитание самому Алану. Олли слыл у односельчан крепким хозяйственником, участок его всегда был в порядке: газон пострижен, цветы ухожены, гараж и хозяйственные постройки поддерживались в чистоте. То же самое касалось и дома. Если внешний вид его мог натолкнуть приезжего туриста на мысли о ветхости жилья, то зайдя внутрь, путник мгновенно поменял бы свое мнение. Красивый и надежный ламинат под темное дерево, белоснежные обои с нейтральными рисунками, натяжной потолок, аккуратная самодельная мебель, созданная самим Олли, который работал столяром больше двадцати лет – всё это создавало непередаваемую атмосферу жилья крепкой и рукастой семьи.
Мать Алана, Элизабет, будучи чуть более «современной» в плане профессии, долгое время трудилась старшим финансистом в крупной строительной компании, а два года назад, когда ей исполнилось 65 лет, оставила трудовую деятельность и занялась хозяйством вместе с мужем.
Когда Алану исполнилось 15 лет, он заинтересовался кузнечным делом, и отец, поощрив это стремление, соорудил на участке небольшую кузницу, а через три года, заметив ощутимый прогресс в деятельности сына, вложился в покупку отдельного участка и строительство полноценной кузницы. К тому времени Алан уже стал известным мастеровым в своей и окружающих деревнях, изготавливал сельскохозяйственные инструменты, ножи для охотников и даже заезжих туристов. За два года кузница стала не просто рабочим местом, но и своеобразной достопримечательностью, где можно было купить красивых кованных сувениров.
Одной работой, конечно же, жизнь Алана не ограничивалась: столь же страстно, как и кузнечное ремесло, молодой мастер любил музыку и творчество. Гитара и блокнот были его постоянными спутниками. Правда, если в музыке он ограничивался уровнем любителя, разучивая песни известных музыкантов рок-направления, то в писательство погружался с головой. В детстве, с мягкой подачи дорогой тётушки, которая заменила ему бабушку, он влюбился в книги и прочитал всю сельскую библиотеку, отдавая предпочтение вымышленным фентези-мирам, а со временем начал писать сам. Он старательно продумывал законы собственных миров, выстраивал логику повествования так, чтобы любое событие, происходящее в мире, можно было объяснить тем или иным законом мироздания. В печать его книги так и не пошли, а вот в интернете Алану удалось заслужить немалое признание в кругах ему подобных творцов. И вот так, вокруг кузницы, музыки и прозы, крутилась большая часть жизни молодого англичанина. Что до социального круга общения в реальной жизни – тут Алан ограничивался общением с посетителями кузницы да небольшой группой друзей детства, заводить же новые знакомства ему было тяжело.
– Мама, папа, я дома. – Бросив дежурную фразу приветствия, Алан сбросил рюкзак на полку, снял верхнюю одежду и забросил «рабочку» в стиральную машину. Отец, следуя давней привычке, сидел в гостиной, раскуривая трубку за очередной передачей с «дачными лайфхаками», а Элизабет ворковала на кухне за готовкой. Аромат жаркого из говядины и пирога с фаршем мягко ударил в нос, и Алан зажмурился, предвкушая вкусный ужин.
– У тебя под носом черно, мастер, – хмыкнул Олли, сдержанно улыбнувшись в пышные усы. Алан быстро умылся, вернулся в гостиную и занял кресло напротив отца, вжимаясь в мягкую спинку.
– Хорошо поработал сегодня. Надо будет на выходных съездить за углем, всего полмешка осталось. Ты свободен в субботу?
– Давно бы уже сам права получил, – наигранно ворчливо буркнул Олли, сделав глоток из чашки с чаем, стоящей перед ним. – Ладно, съезжу. А чего так долго?
– Тебе же всё равно по пути, если собираешься в строительный, – парировал Алан, пожав плечами. – Да и не люблю я машины, мне велосипед ближе. А долго, потому что моему другу нужно было помочь, подварить раму на велике. Сварочник я оставил в кузнице, скажи, если понадобится, принесу обратно.
Наконец, Элизабет закончила с поздним ужином, и семья принялась за еду под будничные разговоры да регулярные замечания матери в адрес Алана о режиме дня и позднем возвращении домой.
После ужина Алан поднялся в свою комнату, обвёл взглядом «небольшой» творческий беспорядок на столе, разгрёб все ненужное. Взглянув на часы, показывающие полвторого, он решил на полчаса погрузиться в составление сценария для очередного рассказа, но несколько увлекся и закончил, когда на улице уже начало светлеть. Алан отложил ручку, потёр покрасневшие глаза, выпил стакан воды и, раздевшись, отправился на заслуженный отдых, благо, наступившая пятница обещала быть относительно свободной. С этими мыслями парень погрузился в глубокий оздоровительный сон.
То ли в силу развитой творческой натуры, то ли по каким-то иным чисто биологическим причинам, но сны снились Алану практически каждую ночь. В них он, можно сказать, жил добрую половину жизни. Некоторые из особенно фантастических снов удавалось записать до того, как они выветрятся из памяти во время утренней рутины, и они становились основой для очередного рассказа.
В этот раз, открыв глаза, Алан узрел небо. Нет, не так – Небо. Глубокое черное полотно, которое рассекали ярко-белые точки, находящиеся в постоянном движении. Подобно микроскопическим субатомным частицам, они оставляли яркие следы, формирующие фантастические узоры – круги, завитки, линии. На первый взгляд они создавали хаос, но при достаточно пристальном разглядывании в этих переплетениях узоров можно было найти некую неподвластную человеческому разуму систему, рассчитать которую смог бы, наверное, настоящий гений.
Алан не двигался. Он прислушался к ощущениям в собственном теле и почувствовал, что лежит на чём-то мягком, похожем на свежую траву. Кожу приятно щекотало, а по телу пробегала легкая прохлада, принесённая летним ветром. Алан ещё какое-то время всматривался в небо, и вдруг понял, что узнает его. Именно таким было небо в одном из множества его произведений, написанном еще три года назад. Алан и правда списал его с найденного в сети изображения треков субатомных частиц в камере Вильсона. Увиденное зрелище так потрясло сознание творца, что он взял его за основу ночной небесной глади, создав систему, в которой в ночное время магнитное поле плоского мира бомбардируют отрицательно заряженные частицы из глубокой пустоты внешнего пространства, создавая эти невероятные рисунки, а в дневное время их сменяют позитроны, в результате взаимодействия коих с магнитным полем образуются световые лучи, освещающие мир вместо нашего солнца.
За этими воспоминаниями Алан вдруг осознал, что он сейчас видит то, что некогда придумал, а значит, это его собственный сон, который создал его мозг, вытянув из глубин сознания эту информацию. В голову сразу же пришли воспоминания про осознанные сновидения, в которых человек понимает, что это не реально, и может творить очень многое, вплоть до полетов и изменения самого мира при должной концентрации. Алан поднял руки над собой, осмотрел их: всё те же привычные ладони с твёрдыми от тяжёлой работы мозолями и несколькими подзажившими порезами на пальцах. Он сжал их в кулаки, затем разжал и представил, как энергия льётся по телу, собираясь на кончиках пальцах, чтобы сформировать пламя. Но ничего не произошло. Таким же образом он попробовал взлететь, изменить светящиеся росчерки в небе и материализовать в руках золотой череп льва. Однако все попытки не увенчались успехом.
«Странный сон», – мелькнуло в голове. Алан с силой ущипнул себя за кожу на руке, и организм отозвался явственной болью, которая сошла на нет через десять секунд. Но на ее месте появилась какая-то пугающая внутренняя дрожь. Не та, что появляется, когда выходишь в зимнее утро на улицу в одном термобелье, а скорее похожая на ту дрожь, что испытываешь, когда в фильме ужасов натыкаешься на особенно пугающий эпизод в высшей точке саспенса.
«Разве во сне можно чувствовать боль?», – испуганно озадачил Алана собственный разум. Парень уперся руками в землю, ощущая ладонями каждую травинку, и поднялся. Взгляду его предстало бескрайнее поле, усеянное не только травой, но и цветами. Однако цветы эти, как и небо, разительно отличались от тех, которые Алан видел каждый день по пути в кузницу и обратно. Красные, зелёные, синие, белые, фиолетовые, а главное – исключительно симметричные, они напоминали бесконечные фракталы и излучали из своего нутра тускловатое, с яркими переливами, свечение, создавая иллюзию постоянного движения и вращения бутонов. Эти цветы казались невозможными в реальности, глюком сознания, иллюзией, высококачественной графикой из современной видеоигры, но никак не реальными цветами. Алан, затаив дыхание, протянул руку к ближайшему из цветов и осторожно прикоснулся к нему пальцами. Лепестки тут же податливо подались вниз, как будто обнимая каждый палец, а в местах соприкосновения излучаемый ими свет начал часто пульсировать и меняться, переливаясь разными цветами радуги. В памяти Алана всплыл факт того, что подобные цветы он описывал в том же самом рассказе, где было и небо с росчерками подобия электронов.
Еще одним вопросом без ответа стало то, что парень был одет в некое подобие простой тканевой одежды: мягкую наощупь рубаху песочного цвета с открытым воротником и тонкой шнуровкой в районе шеи, длинными рукавами и узким поясом из той же ткани, плотные штаны, отдалённо напоминающие тонкую выделанную кожу крупного рогатого скота, и высокие коричневые сапоги из потертой кожи без каких-либо изысков. Нижнего белья под портками не оказалось, что не добавило настроения, но не было и критично.
Как многие писатели, Алан, конечно же, мечтал о том, чтобы однажды попасть в собственный мир, но не мог и допустить мысли, что это возможно. Быть может, это просто сверхреалистичный сон, который всё-таки можно объяснить? Если так, то рано или поздно он закончится, и парень сможет дать логическое объяснение происходящему.
Изучив взглядом горизонт, Алан увидел вдалеке небольшой холм, на котором, излучая мягкое розовое свечение, росло низкое дерево с раскидистой кроной, которое он в своем рассказе называл «розалист», потому что вместо листьев на нём росли цветки, похожие на бутоны роз.
Наконец, собравшись с мыслями, Алан встал на негнущихся ногах и медленно побрёл к древу, рассекая море травы и цветов. Он попытался вспомнить максимально подробное содержание рассказа. Сюжет его закручивался вокруг девушки со странными магическими способностями, которые даже по меркам этого волшебного мира были несколько пугающими. По ходу сценария эта девушка решает сложный внутренний, с принятием себя, и внешний, с принятием обществом, конфликты, а затем находит себя в ремесле придворного мага одного из трех королевств основного континента. Событий в рассказе было описано немало, но временной промежуток Алан охватил довольно короткий, да и в историю мира, как профессор Толкин, не ударялся, так как цели сделать цикл рассказов или написать книгу у него не было. Какой-то особо ценной информации вычленить из памяти так и не удалось, но это было неудивительно: в рамках локальной истории одного персонажа глобальные конфликты и события Алан не охватывал. Если он каким-то невообразимым чудом действительно попал в свой собственный мир, то итог у этого анализа был неутешительным: демиург понятия не имел, как работает этот мир, не считая легенды его создания, разработки концепции магии и географическо-политической карты в общих чертах. И ладно бы Алан попал в тело главной героини: тогда история развития сюжета была бы ему знакома. Но как поступать ему, иномирной единице, оказавшейся в не совсем до конца прописанном мире?
«Лучше бы попал в «Драконью гвардию», там хотя бы мир расписан до мелочей», – раздражённо подумал Алан, все быстрее шагая к единственному ориентиру в округе. «А если это всё-таки сон, то почему я не могу сотворить магию или что-то изменить? Хотя столь насыщенные и чёткие сны мне ещё не виделись».
Проходя мимо крупного ярко-красного цветка, Алан неловко сорвал его. Раскрывшийся бутон тут же начал часто пульсировать бегущими волнами, которые становились все более тусклыми, пока, наконец, не погасли, и цветок не стал темно-алым и каким-то бледно-неживым. Алан осмотрел место срыва, мазнул по нему пальцем, на котором осталась едва заметная густая капля мутной жидкости. Пахла она незнакомыми парню терпкими пряностями, отдаленно напоминающими кардамон и бадьян в одном флаконе. Алан отбросил погибший цветок и продолжил путь к дереву.
Вблизи розалист внушал трепет своим величием. Коренастое древо, казалось, стояло здесь многие века, будто могучий маяк на каменном утёсе. От массивного ствола, покрытого светло-коричневой корой из крупных жёстких пластинок, расходились по ровной спирали сужающиеся к концам ветви, которые оканчивались едва различимыми снизу завитками, похожими на ракушки улиток из родного мира. От этих ветвей тут и там отходили крупные почки, распускавшиеся в виде светящихся бутонов. Алан опустил взгляд на землю и только тогда обратил внимание на тонкие веточки, тут и там прорывающиеся из земли – совсем еще юные деревца, которые однажды возмужают и породят целый лес. Розалист созревал и начинал цвести только через 500 лет после посадки, а потому чаще всего его можно было встретить разве что в королевских садах, где древо было символом незыблемости древних родов правителей континента в целом и королевства Рэйвеллон в частности, которое располагалось в средних широтах материка. Отсюда пошло второе название розалиста – «королевское древо».
«Отлично, теперь я хотя бы примерно понимаю, где нахожусь», – про себя усмехнулся парень. С холма ему открылся вид на окрестности. Определить стороны света с учетом того, что луны на небе, как и в этом мире в целом, не существовало, было сложно, а потому Алану только и осталось, что пойти в случайную сторону, надеясь, что по пути он наткнется на хотя бы одно поселение или более-менее понятный ориентир. Крутанувшись вокруг себя три раза, Алан бросил взгляд на открывшееся ему поле, уходящее к далёкому чёрному лесу, и побрёл прочь от розалиста, напоследок хлопнув дерево по твёрдой коре.
К рассвету Алан так и не добрался до места обитания людей или представителей других рас, населяющих королевство. Обширные цветочные поля сменились на холмы, покрытые низкой редкой травой, небесные рисунки становились все бледнее, пока не перестали виднеться окончательно, сменившись мерцающими лучиками света, тут и там пронзающими небесную гладь, местами закрываемую редкими скоплениями газовых облаков, медленно плывущих по небосводу. Цветы, излучавшие ночью слабое сияние, похожее на флюоресцентный эффект, медленно угасали, и теперь этот свет можно было увидеть, лишь закрыв бутоны ладонями со всех сторон и глядя меж пальцев.
Воспринимать и оценивать расстояние в этом мире было достаточно сложно: привыкший к прежнему миру, круглому в сути своей, глаз терялся, не имея возможности грамотно оценить дальние расстояния на абсолютно плоской, без искривления, поверхности материка, и это несколько дезориентировало. Путь до места, где поля сменились редким подлеском с примесью невысоких кустарников, занял, по ощущениям, около четырёх часов. Алан почувствовал, как в ногах неприятно тянет, и присел к тонкому дереву, немного схожему по строению с вязом, но не лишенному повсеместной волшебной симметричности и фрактальности. Бугристые впадины на светло-зеленых круглых листочках формировали рисунок, похожий на очень быстро раскрученную вокруг своей оси звезду с размытыми следами движения.
Алан медленно выдохнул и ощутил сосущее чувство в животе, который неприятно пробурчал, возмущаясь отсутствию внутри него питательных веществ.
За деревом, под которым сидел Алан, оказалась целая россыпь небольших грибов на тонкой ножке. Их покрытые странными многоугольными узорами шляпки фиолетового цвета не внушали к себе доверия, и Алан в очередной раз пожалел, что не уделил внимания таким, на первый взгляд, мелочам. С другой стороны – знал бы, куда падать будешь…
Неподалёку, ярдах в двадцати, обнаружилось несколько непримечательных кустарников с крупными темно-синими ягодами почти идеальной сферической формы, скрытыми в подобие коконов, похожих на нераскрывшиеся бутоны цветов. Съедобны ли они, Алан также не знал, а потому рисковать не стал и, отдохнув еще несколько минут, двинулся дальше, углубляясь в подлесок. Пройдя около мили, он, наконец, наткнулся на мчащий куда-то по склону лесной ручеёк с кристально чистой и холодной водой, и жадно припал к нему. Зубы моментально свело, и Алан поморщился от неприятного чувства, но не переставал пить до тех пор, пока не утолил жажду полностью. Умыв лицо, он вгляделся в собственное отражение и задумчиво хмыкнул. Алан-из-воды отзеркалил это действие.
«Значит, я – это все-таки я. Ну хоть не девчонка». – Невесело усмехнувшись, Алан поднялся на ноги, стряхнул прилипшую к коленям влажную почву и продолжил путь.
Прислушиваясь к звукам, Алан слышал незнакомое ему щебатание, глухие и пугающие поскрипывания откуда-то из крон, доносящиеся с разных сторон шорохи, но как ни пытался вглядеться, источники этих звуков себя не выдавали.
Лес становился все гуще, кроны почти полностью закрывали вид на небо, не пропуская свет, а спустя несколько миль деревья снова стали редеть. Вскоре лес сменился таким же подлеском, где Алан набрёл не то на звериную тропу, не то на протоптанную кем-то двуногим дорожку. Выбора у него не было, а потому ноги сами понесли Алана по тропке.
Петляя по подлеску, к вечеру дорожка вывела парня к окраине леса, который утыкался в крутой обрыв, нисходящий к берегу спокойной реки шириной не меньше полутора сотен ярдов. Здесь тропа изгибалась и шла вдоль берега вниз по холму, снова поднималась вверх и скрывалась на линии горизонта, где зоркий глаз мог подметить редкие верхушки тонких деревьев, похожие на торчащие из далёких холмов колья.
Когда Алан, тяжело дыша, преодолел очередной долгий подъем и мешком свалился на траву, небо вновь заполонили неописуемой красоты узоры, но восхищаться ими парень уже не мог: в желудке не просто тянуло, а ощутимо покалывало. Скончаться от голода решительно не хотелось, особенно после осознания факта, что прошли почти сутки, а «сон» так и продолжал оставаться суровой реальностью. Алан тяжело поднял голову, чтобы одним глазом посмотреть на бесконечную тропинку – и едва не поперхнулся воздухом: не более чем в полумиле над изгибающимся водным потоком мирно покачивался подвесной мост, конструкция, несомненно, ручной работы.
«Строить мост вдалеке от цивилизации явно нет смысла», – обнадежил себя Алан и, кое-как подобрав себя с земли, побрёл, слегка пошатываясь, по склону, стараясь удержаться от падения. По пути к мосту он еще раз попил на берегу реки, вымочив сапоги в воде, которая, к счастью, оказалась достаточно тёплой, справил нужду у одинокого кустика с соцветиями в форме четырехлистного клевера и поспешил дальше.
Мост на вид казался достаточно надежным: прочные обработанные доски, будто потемневшие от времени, были связаны с толстыми плетёными канатами по обеим сторонам, а от падения предостерегало подобие перил, аналогично собранных из отесанных брёвен и соединенных веревками потоньше. Держась за них, Алан неуверенно шагнул на мост, и тот мягко покачнулся, словно убаюкивая путника. Шириной он был почти в два ярда, поэтому идти, держась за оба веревочных ограждения, было невозможно. Алан старался двигаться ближе к центру, чтобы компенсировать баланс моста, и вскоре добрался до другого берега. Возле толстых брёвен, вкопанных в землю, к которым крепились несущие канаты, завязанные хитрыми узлами, стояла незамысловатая табличка из двух соединенных друг с другом тонких дощечек в форме дорожного указателя. На ней аккуратным почерком были вырезаны незнакомые Алану многоугольные символы, однако после непродолжительного всматривания в надпись смысл написанного, словно по наитию, сам всплыл в сознании: «деревня Клэрмо – 537 шагов».
В реальном мире вопрос того, как Попаданцы в иное измерение находят общий язык с тамошним населением, не раз поднимался в среде писателей, и некоторые обыгрывали его довольно творчески: их герои оказывались незнакомы с местным языком, что создавало множество забавных и не очень казусов. Большинство же этим не заморачивалось, отдавая предпочтение проработке других, более важных вопросов. И Алан относил себя к этой части творцов. Он искренне восхищался профессором Толкином, который разработал для своего мира язык каждой расы, но сам Алан был никакущим лингвистом: даже в школе он так и не сумел нормально освоить немецкий и французский, а по окончании обучения и вовсе забыл все, что успел выучить.
«Окей, понять надписи я могу. А как насчёт писать и разговаривать?»
Вопрос этот крутился в голове, но тянущая боль в животе расставила акценты по местам, и Алан поспешил в сторону, куда указывала табличка.
Поднявшись на еще один небольшой холм, парень остановился. Примерно в полусотне ярдов тропинка, спускаясь вниз, переходила в более широкую грунтовую дорогу, которую с двух сторон облепили низкие домики из деревянных брёвен, покрытые односкатными соломенными крышами, из которых торчали кривенькие каменные трубы, чем-то похожие на таковые в родной деревне. Правда, в отличие от нее, здесь дома жителей не огораживались заборами. Вместо этого саму деревню окружал невысокий, но выглядящий внушительно частокол с крепкими воротами из обтёсанных досок, закрепленных железной фурнитурой – массивными петлями, которые было видно даже с холма. В небольших окошках тут и там виднелись крохотные огоньки мягкого жёлтого цвета, танцующие, будто живые.
– Ну, вот и посмотрим, как тут устроены языковые барьеры, – вздохнул Алан и медленно двинулся в сторону первой встреченной им цивилизации.