Андрей Орлов
Честь пацана
Братья по улице. Романы о подростковых бандах позднего СССР
Художник – Павел Магась
© Орлов А.Ю., 2024
© Оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2024
Глава первая
Как я влез во все это?
– А хрен его знает, товарищ майор. Как-то влез…
Я вырос в полной семье, в любви и гармонии. Отец, Андрей Васильевич Шефер, преподавал научный коммунизм в Казанском госуниверситете, возглавлял кафедру с одноименным названием. Мама трудилась секретарем в деканате того же вуза. Имелась сестра Светка – малолетняя вредина, моложе меня на шесть лет. Домашняя обстановка не напрягала. Мама – тихая и заботливая. Отец тоже не вводил в семье строгие порядки. Но профессия все же накладывала отпечаток. Любил поучать, пусть и не назойливо, читал лекции в домашней обстановке – каким ценностям поклоняться и с кого брать пример. Воспитывал меня в духе законопослушания и поиска справедливости. Не всегда эти вещи сочетались, но тогда еще я об этом не знал. В 84-м, когда я перешел в десятый класс, мы переехали из Казани в Уфу – отца назначили проректором по учебной части тамошнего универа. Дали ведомственную квартиру в центре, хорошую зарплату. Маме тоже нашлась работа. Там я окончил школу с сопутствующими «университетами», выучился драться в секции по боксу, получил первый опыт интимных отношений. Аттестат о среднем образовании был неплох, всего лишь две тройки: по химии и по труду. Химичкой была злобная малообразованная девственница – вместо «молекула» говорила «молёкула». А в радиоделе я был непроходимый дуб. В том же году с легкостью поступил в тамошний электротехнический институт на факультет машиностроения. Отучился целый год, скучно стало, понял, что это не мое. Перебивался с двойки на тройки, просто не мог себя заставить учиться. «Профессиональное выгорание, Андрей Андреевич? – ехидно осведомился декан, ставя мне недопуск к сессии. – С вашим именем и отчеством следует ответственнее относиться к жизни». Андрей Андреевич Громыко уже не был министром иностранных дел, но остался в памяти народной. Как говорили в нашей среде: «Если хочешь стать солдатом, обругай декана матом». Я не стал это делать, воспитание не позволило. Знал, что все равно призовут. Папа не помог, не имел соответствующих связей, да и не стал бы я ими пользоваться. Два года пролетели, служил в Пскове, мама в Уфе молилась, чтобы не отправили в Афганистан. Так и не отправили. А я был не против послужить стране на поле боя. Так что по горам за душманами не бегал, но подготовку получил основательную, плюс занятия по самбо, тот же бокс. Вернулся – в дембельском сиянии, в зеленом берете, заломленном на макушку, – ахнула подросшая Светка, прилипла ко мне как пиявка. Прослезился отец, рухнула в объятия мама. Из зеркала смотрел осанистый светловолосый парень при полном неуставном параде…
В армии казалось, что только вернешься – и весь мир упадет к твоим ногам. Реальность оказалась сложнее. В целом неплохо, но… Родители настаивали, чтобы я продолжал учебу: восстановился, кое-что досдал. К тому и склонялся. Но время было, устроился в закрытый НИИ учеником слесаря. Приятно было осознавать, что и моя мелочовка, выточенная в тисках, летает где-то в космосе…
В подобных учреждениях в этот год выплачивали бешеные премии. Почему? Загадка. После трех месяцев работы суммы в квитках стали зашкаливать. Оторопь брала, неужели коммунизм настал? Но в магазин заглядывали – нет, все в порядке, еще не настал. Покупать, как и прежде, было нечего. У населения скопились излишки денежной массы, и если вдуматься, ничего хорошего в этом не было. Все сносное приобреталось на базарах и барахолках, и цены там были космические. Но работать мне нравилось, и все чаще возникала предательская мысль: а счастье ли в высшем образовании?
Неприятности уже подкрадывались. Заболел отец. В диагнозах я не разбирался, но что-то было не в порядке с кровью. Мать с отцом твердили хором: все хорошо, просто устал, болячка несерьезная. Но ходили как в воду опущенные, и однажды правда вылезла: рак крови. Слава богу, что начальная стадия. От Светки скрывали, но она росла не дурой и зрение имела хорошее. Мама украдкой плакала, отцу все труднее было передвигаться. Он пока еще ездил на работу, но каких усилий это стоило. Дважды вызывали «Скорую» – что-то кололи, капали. И вдруг ремиссия, решили, что отпустило или лечение у знакомого хирурга дало плоды. Но неприятности по одной не ходили – умерла бабушка, мать отца, оставшаяся в казанской квартире. Он один уехал на похороны, меня не отпустили с работы, вдруг решили, что бабушка – не самый близкий родственник. Отец вернулся через четыре дня – опустошенный, надломленный. С казанской квартирой ничего не случилось, соседи приглядывали. Отец уволился в 52 года – сил работать не осталось. Дали инвалидность, какую-то ежемесячную выплату. На семейном совете решили вернуться в Казань. Мнение детей, разумеется, не учитывалось, поставили перед фактом. Я не был готов к самостоятельной жизни, невзирая на двадцать два года. Пугала перспектива самому готовить, убирать, стирать, гладить. Светка митинговала – к своим шестнадцати обзавелась в Уфе подружками и даже парой поклонников (с одним пришлось всерьез разбираться, чтобы не налегал). Для меня же переезд прошел безболезненно – неразлучных друзей не нашел, с девушкой разругался. В середине апреля 89-го мы вернулись в наш родной со Светкой город, на Крутую Горку – так назывались улица и район. Заехали поздно вечером, контейнер прибыл только в девять, устали как собаки. Таскали баулы, хорошо, хоть не мебель – она оставалась в квартире. Мы ехали по темным улицам, с трудом узнавая родные места. Город не похорошел. Обособленный жилой массив на юге Приволжского района – с выходом к Волге, или, если угодно, к Куйбышевскому водохранилищу, несколько девятиэтажек, прижатых друг к дружке, старенький клуб, футбольное поле, училище, техникум, небольшой частный сектор, – а за ними огромная масса воды… Не сказать, что я ничего этого не помнил, но все же стал подзабывать.
Пока выгружали вещи в свете тусклой лампы над входом в подъезд, поодаль шевелились тени, за нами наблюдали, но не подходили. Лица людей прятались в сумраке. Становилось не по себе, невольно сжимались кулаки. Хотелось закрыть собой Светку, которая тоже что-то чувствовала и ежилась. О том, что творилось в Казани в 80-е годы, знали все. Казань наводнили молодежные банды – десятки, может, сотни. Город разделился на зоны влияния, каждую контролировала своя группировка. Постоянно случались массовые драки – подростки делили асфальт. Проводились набеги, отвоевывались новые земли. В каждом доме, в каждом квартале, в каждом районе были свои конторы. Специфика разная – где-то жестче, где-то мягче, но суть одна. Бандитская зараза накрыла саваном мой город. Пацаны себя бандитами не считали, называли свои группы бригадами, конторами, заявляли, что защищают свою улицу, избавляют район от чужаков, но фактически это был криминал. В чужом районе появиться постороннему пацану – смерти подобно. В лучшем случае оберут, разденут да еще и накостыляют, а в худшем – убить могут. Милиция с этим злом не справлялась, да и не было у нее большого желания что-то менять. Периодически самых рьяных отлавливали, заводили дела, кого-то сажали. Но это было каплей в море, ситуация усугублялась. Я был далек от этого, криминальная жизнь не прельщала. Представить себя членом банды я не мог и в кошмарном сне. До поездки в Уфу как-то обходилось без особых эксцессов – район в Казани, где мы жили, был не самый лютый, работала милиция, комсомол. Инциденты, конечно, случались, но не часто. О том, что творилось сейчас, я имел смутное представление, ориентировался по рассказам людей, побывавших в Казани…
Настроение в этот вечер было так себе. Мы блуждали по пыльной четырехкомнатной квартире, запинались о разбросанные вещи. Мама устало шутила: «Вот и спустился табор с неба». Отец неважно себя чувствовал, ушел отдыхать. Светка сидела на тахте в своей комнате, грустно разглядывала стену. Подросла моя сестренка, уже не была такой шебутной и легкомысленной. Что-то новое в ней появлялось, как бы даже не женское: оформилась, мордашка стала миловидной, волнистые волосы хорошо смотрелись. Теперь я должен был ее защищать – от всех ужасов внешнего мира. Сердце защемило, я опустился рядом на колени, щелкнул ее по носу. Сестрица вздохнула, в голубых глазах заблестели слезы.
– Так, отставить тоску, – приказал я, – Чего разнюнилась? Прорвемся, Светка, где наша не пропадала? Будут и друзья, и приятные события. Ты, главное, меня держись, и, это самое, Светка… постарайся в ближайшие дни из дома не выходить, я изучу обстановку. А потом сходим в школу, запишем тебя… постоянно забываю, в каком ты классе?
– Да ну тебя. – Светка оттолкнула меня, улыбка мелькнула между капельками слез, ползущими со щек.
Мне самому было крайне неуютно. Я сидел в своей комнате, по примеру Светки созерцал противоположную стену. Прибираться не хотелось. Потом когда-нибудь. Все оставалось как раньше – софа, шкаф, книжные полки, забитые той же продукцией, что и шесть лет назад. Стационарный ленточный магнитофон «Комета-212», который я не стал брать в Уфу. На стене когда-то висели плакаты «Машины времени», группы «Воскресенье». Сейчас там ничего не висело, видимо, бабушка приложила руку. Музыкальные приоритеты поменялись, детище Андрея Макаревича уже не интересовало. Все доброе, что он мог спеть, уже спел. Я обожал «Крематорий» Армена Григоряна – до дыр заслушивал его «Мусорный ветер», ценил «Наутилус», Юру Шевчука с его «Домом детского творчества» (или «Дустом для тараканов», неважно). Кассетник на батарейках постоянно таскал с собой, слушал, если была возможность. Сегодня ничего не хотелось. Родители угомонились, решив начать завтра «разбор завалов», за стеной вздыхала Светка. Я полежал на софе, забросив руки за голову, – мечтать было не о чем, поэтому поднялся, стал метаться как лев по клетке. Подошел к окну, отогнул штору, открыл створку, покурил. Известие о том, что их сын курит, родители приняли стоически. Не самая плохая новость. Курение, возможно, и вредило моему здоровью, но жизнь не портило и даже в армии не помешало стать отличником боевой и политической подготовки. До смешного доходило: парни накуривались до отвала, а потом бежали 10 кэмэ с полной выкладкой и с набитыми кирпичами вещмешками. Я высунулся на улицу, проветрил голову. Снег в Казани почти сошел, только под домами да в тени еще чернели сугробы. С высоты пятого этажа просматривалась хоккейная коробка между домами. За бортом чернели головы, доносился сдавленный смех. Лед, как видно, уже растаял. Слева от коробки – детская площадка, выделялись очертания качелей. В доме напротив гасли огни, жители Казани ложились спать. Слева, по частному сектору, еще сновали огоньки машин. С коробки прозвучал сдавленный визг – словно кого-то душили. Следом – взрыв хохота. Я закрыл окно, рухнул на софу…
Утро было серое, тусклое, набежали тучи. Меньше всего на свете хотелось вставать. Родители подавали признаки жизни, шлепали тапки по коридору, на кухне что-то шипело и бурчало. Из Светкиной комнаты проистекали подозрительные звуки – похоже, сестрица грызла стенку. Через час я сделал вылазку – невозможно сидеть в четырех стенах. Вышел на лестничную площадку, захлопнул дверь. Не успел сделать шаг, как отворилась дверь соседней квартиры, высунула нос девчонка лет четырнадцати – коротко стриженная, с серьезным лицом. Я остановился, она в тапках вышла из квартиры, смерила меня внимательным взглядом.
– Фу, – выдохнула соседка. – Аж холодок закрался в организм…
– Ты кто? – спросил я.
– Да блин, Алиса я, – сообщило божье создание. – Ты еще сидел со мной, когда у родителей форс-мажор случался. Ты тоже, Андрей, изменился, но пока узнаваем.
– Батюшки! – ахнул я. – Алиса! Ты во что превратилась?!
– Все так плохо? – Девчонка втянула голову в плечи.
– Да выросла ты! – Я действительно не верил своим глазам. – Ты же мелкая была, шпендик такой шкодливый и непоседливый!
– Ага, и всем хотелось, чтобы я такой и осталась. – Девчонка хмыкнула. – Фиг вам, мне тоже нужно взрослеть. Поглядишь еще, что через три года будет. Вы насовсем или как?
– Вроде да… Подожди, тебе сейчас сколько? Лет четырнадцать-пятнадцать?
– Где-то так. – Девчонка задумалась. – А мы вчера думали, что за шум на весь двор, предки решили, что вашу квартиру обносят, и запретили выходить. Сам-то как?
– Терпимо. – Я пожал плечами. – Постой, Алиса, а ты почему не в школе?
– Ох, Шефер… – Девчонка покачала головой. – Ты на календарь сегодня смотрел?
– Точно, – вспомнил я. – Воскресенье. Тогда уроки иди учи.
– Так учу, – вздохнула соседка. – С обществоведением задолбали, никак в голове не закрепляется.
– А что там сложного? Вот смотри, Алиса, мы с тобой живем в эпоху развитого социализма, а они, на Западе, – в эпоху загнивающего капитализма. Главное, не перепутать. А больше знать ничего не надо. Партия, дай порулить, все такое. У соседей все в порядке? – Я обвел глазами подъезд.
– Да, живем. – Алиса сделала неопределенный жест. – Тут по-прежнему Тихомировы. – Она указала большим пальцем себе за спину. – Там, – кивнула на третью дверь, – те же Махсудовы. Мои родичи так и не развелись – я им памятник поставлю, когда вырасту. У Махсудовых тоже все нормально. Рахимке был год, когда вы уехали, теперь семь, учится во дворе матом разговаривать. Слушай, мне жаль, что твоя бабушка умерла…
– Мне тоже, – кивнул я. – Что поделаешь, каждому свой срок. Ладно, Алиса, забегай, когда уроки сделаешь. Родители будут рады, да и Светка на стену лезет, утешь ее.
– Хорошо, забегу. Далеко собрался-то?
– Да так, налетела грусть…
– Ну что ж, пойди, пройдись. – Девчонка усмехнулась. Помялась и добавила: – Шериф.
– Увидимся! – крикнул я.
– Да уж, надеюсь…
Игнорируя лифт, я спускался по лестнице и размышлял о превратностях судьбы и человеческих погонял. Что за долбанутая фамилия досталась! Немцев в родне не помню, если были, то давно. А в школе и по жизни как без клички? Обычно извращали фамилию, а как мою еще извратишь? Шифер? За это, извините, можно и по морде… Так что звали Шерифом. Так же называли в институте, в армии. Жить особо не мешало, и стыдно признаться – где-то в глубине души мне нравилась моя погремуха…
Я вышел на улицу, сунул в зубы сигарету. Надеюсь, прилично выглядел. С зарплаты в НИИ купил на барахолке короткую куртку из мягкой замши – был доволен, еще не затаскал. Добыть фирменные штаны в Союзе стало не проблемой (дело лишь в деньгах), подходящую обувку – тоже. Никто не бросился отнимать сигареты, требовать попрыгать – на предмет наличия мелочи в карманах. Да и вырос я из той возрастной категории, чтобы перед кем-то прыгать. Погода стояла так себе, остатки снега таяли неохотно. С хоккейной коробки кто-то таращился, но я особо не заострял внимания. Медленно прошел вдоль дома, поздоровался с пожилой соседкой из второго подъезда, свернул за угол. Через несколько минут, пройдя пустырь, я двинулся между ржавыми гаражами. Все вертикальные плоскости были исписаны мелом и даже краской. В моду входил специфический вид живописи – граффити, но то, что было намалевано на гаражах, к искусству не относилось. Но свежие новости здесь сообщались, а также давались характеристики отдельным жильцам микрорайона. Я открыл ключом гараж, раздвинул проржавевшие створки. Волнительно как-то стало. Стащил чехол, полюбовался. Колеса папиной машины, конечно, спустили за шесть лет, но в остальном все было в норме – во всяком случае, визуально. «ВАЗ-2106», темно-синий, почти фиолетовый, с переливами, производства, дай бог памяти, 81 года. Отец поездил-то на нем года полтора. В Уфу перегонять не стали, законсервировали, – видимо, чувствовал отец приближение болезни. Странно, гараж не вскрывали, машину не трогали – и заслуга в этом кого угодно, но не местного отделения милиции. Сухо стало в горле. «Катайся, сынок, – скрепя сердце разрешил отец. – Мне уже не судьба. Права у тебя есть, машину надо заново оформить. Следи за ней, ухаживай, и она тебя не подведет». Зачарованный, я ходил вокруг «жигуленка», погладил крыло. Тачка была отличная. «Шестерки» производили с 76-го, разработчики вложили в машину все лучшее, что было прежде, а недостатки постарались убрать. Неплохим был салон, внешний вид. 80 лошадиных сил, полтора кубика объем движка, разгон до 150 километров в час… Я уже влюбился в этот автомобиль, обошел несколько раз, нацепил клеммы, сел за руль. Помолившись, вставил ключ в замок зажигания, повернул. Что-то тренькнуло, захрипело – и машина завелась! Видимо, оставался в баке бензин. Тарахтело равномерно, без перебоев. Двигаться с места я не рискнул, куда на таких колесах? Заглушил мотор, стал копаться в багажнике, отыскал ручной насос. Колеса накачивал на глазок, без прибора. Шины не спускали. Ай, молодчина… Я снова сел за руль с замиранием сердца, поставил передачу, отпустил сцепление. Последнее барахлило, но машина дернулась, прошла метр. Я надавил на тормоз, сдал назад в гараж. Страшновато как-то стало. Хватит, покатался. Машину следовало показать специалисту. Я запер гараж, заспешил домой, чтобы поделиться с отцом хорошей новостью.
Я подошел к подъезду, потянулся к двери, когда за спиной прозвучал с явной угрозой голос:
– Стоять. Че, мареха, побазарим? Ты чей будешь?
Я вздохнул и повернулся. Других вариантов не осталось, через это следовало пройти. По дорожке вдоль дома шли трое – молодые, в хорошей физической форме, с каменными лицами. Одеты в короткие куртки из кожзама, мятые «бананы». На головах «фердинандки», они же «вальтовки» – шерстяные шапочки с козырьком и помпоном. В некотором роде униформа. Я сошел с крыльца, стал ждать, делая не очень сложное лицо. В принципе я мог им противостоять. Или нет. Дело случая и везения – а также подготовки этих уличных авторитетных ребят. Они подходили, не меняясь в лицах, взирали исподлобья. И вдруг, когда до них осталось метра три, возглавляющий шествие здоровяк заржал, стал хлопать себя по коленям.
– Не узнал, в натуре, не узнал! Шериф, ты ослеп, чертяка! – Он чуть не пустился в пляс от радости, а потом заключил меня в суровые мужские объятия, стал хлопать по спине.
– Уйгур, ты, что ли? – Я оторопел, отстранился, всмотрелся. Ба! Лучшего школьного друга Рената Шамсутдинова вообще не узнать! За одной партой сидели, худой был, неприметный. И вдруг разросся, заматерел. Поблескивали глазки с разрезом – единственная примета, по которой его можно было узнать. Старый кореш лучезарно улыбался – от уха до уха, обнажились вполне добротные зубы. Почему Уйгур? Да хрен его знает, уже и не вспомнить. Так повелось с незапамятных времен. Не русский, не китаец, да, собственно, и татарин-то только наполовину, по папе. До меня дошло, я взвыл от избытка чувств, стал его трясти, хлопать по спине. Расслабились сопровождавшие лица, и физиономии стали вполне приветливыми.
– Ну, все, все, хватит обниматься, мы же не бабы, – проворчал Уйгур, отступая. Обозрел меня с ног до головы, – Ай, хорош… Армейку же прошел? Знаю, знаю… Смотрите, чуваки, какой орел – клейма ставить негде. Друган мой лучший. Правда, что-то мы с тобой, братишка, в последнее время даже не переписывались… Ладно, бывает.
– Думал, ты свалил из Казани, – признался я. – Ты ведь тоже служил – только раньше ушел и раньше вернулся?
– Да, неинтересно, – отмахнулся Уйгур. – Караульная рота, Верхняя Пышма под Свердловском. Только и удовольствий – в спортзале качаться да в самоходы бегать. А пацаны вчера засекли нездоровую активность у твоего подъезда, переезжал кто-то. Тишком так, по темноте – и кто, думаем, мышкует? На Шерифа, говорят, похож, да я не поверил, ты вроде окончательно в Уфе прописался. Насовсем к нам, или как?
– Как пойдет. – Я пожал плечами. – У отца проблемы со здоровьем, на инвалидность посадили.
– Хреново, – посочувствовал Ренат. – Помню Андрея Васильевича, золотой мужик. Обязательно забегу, засвидетельствую, так сказать, свое почтение. Познакомься с пацанами – Холод, Гуляш… – Уйгур оскалился. – В миру Олежка Холодов и Ромка Гуляев. Да ты их должен помнить, в классе на год младше учились. Холод осенью с армейки вернулся, а Гуляш… Слышь, Гуляш, ты почему в армии не служил?
– Успеется, – хмыкнул жилистый темноволосый парень, на поверку оказавшийся вполне улыбчивым. Лица были смутно знакомые. Столько лет прошло. Холод выглядел основательно, имел серьезное лицо правильной формы (такие девчонкам нравятся), словами не разбрасывался. Глаза не прятал и улыбку имел располагающую. «Может, не бандиты? – терялся я в догадках. – Простые парни с нашего двора».
Подошла фигуристая особа лет семнадцати – без шапки, в простеганной куртке с утеплителем. Девчонка была крупноватая, но все равно фигуристая, с простым, но симпатичным лицом, русые волосы были собраны в пучок на затылке. Девица подбоченилась, уставилась на меня критически, с прищуром.
– Василису помнишь? – спросил Уйгур. – Сестра моя, Васька. – И засмеялся, отметив мою реакцию.
– Да что с вами не так? Вы почему все так выросли? – начал я возмущаться. – Вас же никого не узнать! Ты, Василиса, пешком под стол ходила!
– Ладно, не клевещи, – несколько грубовато отозвалась девица. – Ну, иди сюда, Шериф, дай тебя обнять. – И под смешки окружающих заключила меня в суровые объятия.
Василиса была сводной сестрой Уйгура. Отец Рената умер, когда ему было два года, – говорили, в результате несчастного случая. Мать отгоревала и через пару лет снова вышла замуж – теперь за русского. В результате этого союза у Рената появилась сестра, совершенно на него непохожая. Второй отец тоже умер – и тоже в результате несчастного случая. И оба этих подарка мать воспитывала одна, не рискнув в третий раз выйти замуж.
– А ты ниче такой, крепкий. – Василиса похлопала меня по плечу. – И морда кирпича не просит. Повезет кому-то. А это Бамалама, подружка моя. – Она показала на мнущуюся в отдалении худенькую смешливую девчонку. Та кивнула и помахала ладошкой: дескать, привет-привет. – Она с Холодом мутит, если что, – поставила в известность Василиса. – Ингой Мориц ее зовут – опять же, если что.
Холод и Инга периодически переглядывались, подмигивали друг другу.
– Почему Бамалама? – не понял я.
– А она ничего другого и не слушает, – объяснила Василиса.
Незабвенный хит «Бамалама» в исполнении проекта «Белль эпок» – жесткое диско на грани рок-н-ролла – взорвал Советский Союз еще десять лет назад, когда по недосмотру чиновников его запустили в новогодних «Мелодиях и ритмах зарубежной эстрады». Показали лишь три минуты из одиннадцати – именно столько длилась композиция. Но это было настолько непривычно, что народ на эту композицию запал. А кто-то и до сих пор находился под впечатлением.
– Не свисти, – фыркнула Инга. – Другое я тоже слушаю.
– Что делать собираешься? – спросил Уйгур.
– В смысле, сейчас? – не понял я. – Или в обозримой эпохе? – Присутствующие засмеялись. – Сейчас домой пойду, с отцом перетереть надо. А вечером нажремся – по поводу моего возвращения. И все присутствующие приглашаются. Но не домой – заранее извиняюсь, не хочу предков шокировать, – а, скажем, в гараж.
– Да тут такое дело, – почесывая затылок, расстроенно сказал Ренат, – нам вроде нежелательно, не пьем мы, в общем, да и не курим, здоровый образ жизни ведем… – Он переглянулся со своими пацанами, те тоже стали вздыхать и отворачиваться.
А мне это было решительно непонятно. Не в запой же предлагал уйти. Мы еще немного постояли, стали прощаться. Товарищи и девчата уже отошли. Уйгур колебался, потом подался ко мне, зашептал заговорщицки:
– Ладно, в твоем гараже часиков в девять, добро? Так, по слегка. Прослежу, чтобы там посторонние не ошивались.
– Обещаешь? – Я прищурился. – Слово пацана?
– Да иди ты! – Ренат залился краской, побежал догонять своих.
Я решил для себя бесповоротно: никаких «контор». Другие планы на жизнь, да и тюрьма – не мое. То, что парни, встреченные у подъезда, «мотаются», было видно невооруженным глазом. И то, что будут склонять в свою бригаду, – сомнений не вызывало. Но Уйгур – мой друг с детства, а встречи с друзьями принято обмывать.
Мама вздыхала: куда на ночь глядя? Отец смотрел странно. Но о всех моих действиях с некоторых пор я уведомлял, а не спрашивал разрешения.
Уже стемнело, когда я включил в гараже свет, подцепив лампочку к автомобильному аккумулятору, подтащил к проходу древнее кресло, навалил какие-то мешки. Порезал лук, помидоры, развернул хрустящую обертку печенья. Извлек из сумки дешевый портвейн – неувядающую классику жанра – и два стакана. В сумке лежал еще один такой же комплект – на случай, если Уйгур придет не один. Но он пришел один – ввалился в гараж, стаскивая шапку, гоготнул:
– Ништяк обслуживание в номерах! Разуваться надо, нет?
– Присаживайся, будь как дома. – Я разлил по стаканам вино.
– Ну давай, Андрюха, с приехалом… – Чокнулись. Уйгур махнул свою дозу, его передернуло, сказал «брр», стал усердно занюхивать половинкой луковицы. Чувствовалось отсутствие практических занятий. Я же считал, что в крайности бросаться нельзя, миром движет золотая середина. – Ну давай, повествуй. – Ренат громко чавкал. – Как живешь, чем по жизни заниматься собираешься?
Мы курили, наслаждались теплым вечером, изредка подливали в стаканы вино. Местный портвейн за прошедшие годы стал еще суровее, отдавал сивухой, и пить его следовало очень осторожно. Я рассказывал о себе, как турнули из вуза, как тянул солдатскую лямку – и не сказать, что выбросил из жизни эти годы. По мозгам армейка хорошо дает. Пропадает желание легкомысленно проводить время, все чаще посещают мысли, что пора остепениться.
– Так это пройдет, – ухмыльнулся Уйгур. – Тоже так думал: вот дембельнусь – и ша, женюсь, детишек заведу, вся такая хрень… Не, Андрюха, в другой раз.
– Даже не работаешь? – удивился я.
– Как это не работаю? – Уйгур даже обиделся. – У меня вон Васька на шее висит, мать больная. Раньше маманя нас с сестрой тянула, теперь моя очередь пришла. Автомастером работаю. За училищем в Прибрежном переулке мастерскую открыли – тачки чиним, сейчас вроде можно этим делом заниматься. Мамай потер, с кем нужно, бумаги справили, мы теперь типа кооператив по бытовому обслуживанию населения. Работать надо, статью за тунеядство никто не отменял. – Уйгур ухмыльнулся, а мне вдруг подумалось, что работа у него – не бей лежачего, а также существуют альтернативные источники дохода. – Автовзвод был в нашей караульной роте, в нем я и служил, наблатыкался там. А куда еще прикажешь – не в институт же идти?
Мы дружно посмеялись. Институт и Ренат Шамсутдинов – понятия диаметрально противоположные. И не потому, что тупой, а потому, что не его тема. Тупым Ренат не был. В школе учился на тройки, мог получать отметки и выше, но не хотел. Жизнь и так короткая.
– Привози, кстати, свою ласточку, – кивнул Уйгур на отцовскую машину. – Посмотрим, пошаманим. Тачка новая, ремонт в копеечку не влетит. Будешь рассекать по городу как белый человек.
– А вот за это спасибо, – обрадовался я. – Обязательно привезу.
– Можно, кстати, нормальную арбу купить, – задумчиво изрек Уйгур, – Иностранную, имею в виду. Кооператоры начали завозить – правда, мало их еще, да и качество хромает. В основном битые везут да утопленные. Но можно, например, старенький «Фордец» взять, довести до кондиции… Но это так, на будущее. Мамая, кстати, помнишь? – начал подъезжать к основной теме Уйгур. – Витька Мамаев, ему сейчас двадцать пять. Мы в школе учились, а он уже на районе в люди выбился. Родаки померли, брат сидит – причем основательно сидит, в ближайшие пару пятилеток точно не выйдет. Но Мамай не такой, как его брательник. Он мужик нормальный, с головой. Формально сторожем числится, чтобы не привлекли за тунеядство, на работе даже не появляется…
– То есть Мамай у вас главный на районе, – предположил я.
– Ага, старшак, – кивнул Уйгур. – Ты его помнишь, мы в шестом классе учились – история была. Девчонок из восьмого класса детдомовские обидели – основательно так обидели, гм… Мамай четверых положил в качестве вендетты, один потом в кому впал. Менты в школу как на работу ходили. Чуть не посадили пацана, но заступился кто-то… – Уйгур посмотрел зачем-то по сторонам, подался вперед. – Слушки тогда разные ходили, один из них такой: товарищи из КГБ посоветовали ментам не усердствовать…
– Красивая легенда, – засмеялся я. – Так рассудить – из всех контор уши КГБ растут. А оно им надо? Как-то мудрено это.
– Может, и так, – допустил Уйгур. – Нам эти сплетни самим поперек горла, их наши враги распространяют… Что делать собираешься?
Снова опрокинули (вернее, я, Уйгур вдруг начал тормозить) – и я затянул старую надоевшую песню: хочу продолжить обучение в вузе, то есть учиться, учиться и еще раз учиться, как завещал великий Ленин…
– Не так, – заржал Уйгур. – Любовнице сказал, что к жене, жене – что к любовнице, а сам на чердак – и учиться, учиться и еще раз учиться…
– Можно и так, – согласился я. – Уйгур, ну чего ты меня пытаешь? Не знаю я. Учиться точно надо, потому как неученье – тьма. Работать пойду. Семья-то большая, да только отец уже отработал, а мать не потянет весь этот воз. Пока деньги есть – в НИИ хорошо заплатили, на пару месяцев хватит, а там надо думать. А лучше уже сейчас думать…
– С Мамаем про тебя потрещали, – перебил Уйгур. – Он помнит тебя – смутно, но помнит. Я тебя, блин, ему как самый качественный товар подал, расписал так, что сам захотел тобой стать. В общем… пойдешь в нашу контору? Пришьем без вопросов, без всяких проверок.
– Уйгур, извиняй, не моя это тема. Правда, другие планы на жизнь – вообще громадье планов…
– А что наши планы? – Приятель пожал плечами. – У меня у самого планов гора. Одно другому не мешает. Мы не агрессивная контора, защищаем свой асфальт, держим район. Без этого, приятель, сейчас не прожить, оглянуться не успеешь – сожрут…
– Уйгур, вопрос решенный, без обид. Давайте без меня. Наказывать будете – так ничего, стерплю.
– Да брось, – смутился Ренат, – ты свой, Шериф, кто тебя наказывать будет? Каждый за себя решает. В чушпаны не запишем – это точно. Можешь жить и ничего не бояться, тебя не тронут.
– Уйгур, а я похож на человека, который боится?
Ренат смутился, несколько минут молча жевал помидор, и у меня возникло опасение, что человек обиделся. Действительно, так разрекламировал, а чувак в отказ. Даже показалось, что он сейчас уйдет.
– Расскажи, что в городе и на районе творится, знать хочу.
