Андрей Поповский
Каратила. Книга 3. Третий раунд
Москва, Внуково, август 1994 года
Небольшая четырехместная камера Внуковского ИВС была оборудована двумя двухъярусными стальными шконками, стоявшими у противоположных стен – прямо друг напротив друга. Тоненькая струйка холодной воды, чуть слышно дребезжа, бежала из древнего крана с одиноким обломанным вентилем в сильно ободранную жестяную эмалированную раковину, слив из которой шел прямо в отхожее место, разместившееся за невысокой, приблизительно по грудь, кирпичной перегородкой у самой двери. Из маленького квадратного окошка, наглухо заваренного стальным листом, со множеством хаотично просверленных в нем мелких круглых отверстий, откуда-то с воли тонкими косыми лучами едва-едва пробивался дневной свет. Робкие лучики полуденного солнца наискось пронизывали полумрак, по пути выхватывая легкие пылинки, хаотично кружащиеся в спертом и смрадном воздухе закрытого тесного помещения, и ложились на темный бетонный пол, образуя на нем причудливое переплетение света и тьмы. Над толстой, обитой листовым железом дверью с непременными кормушкой для арестантов и глазком для контролеров, у самого потолка одиноко горела тусклая сороковаттная лампочка, наглухо закрытая толстым проволочным плафоном, а вечно сырые серые стены, покрытые грубой бетонной шубой, навевали дикую тоску.
На небольшом свободном пятачке камеры, светловолосый, высокий, мускулистый парень, на котором из одежды были только черные трусы-боксеры и легкие тапочки на ногах, весь мокрый от пота, как заведенный нарабатывал на воображаемом противнике одну и ту же боевую связку. Резкий удар ладонью в пах, рывок обеими руками за голову с мощным ударом коленом в лицо – пригибание головы противника и следом, жесткий добивающий удар основанием кулака в затылок. По всей видимости, он так занимался уже давно, но его дыхание оставалось ровным и спокойным, а каждое движение было выверено до мелочей. Все его гибкое и сильное тело двигалось в едином слаженном ритме, так что, глядя на это со стороны, можно было подумать, что в тесном пространстве камеры работает какой-то диковинный промышленный робот или киборг, монотонно, раз за разом, повторяющий одну и туже комбинацию движений. Лишь крупные капли пота, время от времени, срывавшиеся с его блестящего и перевитого тугими жгутами мышц тела, давали понять постороннему наблюдателю, что это все же не киборг, а живой человек.
На нижней шконке, аккуратно застеленной черным мохнатым одеялом, с изображеным на нем выходящим из зарослей тигром, лениво перекидывались в карты двое его сокамерников. Карты были не какими-нибудь кустарными самоделками склеенными из листов резаной газетной бумаги и жеванного хлебного мякиша, нет – это были самые настоящие игральные карты фабричного изготовления.
Ближе к двери сидел Ганс – профессиональный вор-карманник, буквально еще недавно промышлявший в аэропорту. Он по-глупому сгорел всего пару дней назад. Заранее вычислив жертву в толпе отлетающих пассажиров, Ганс аккуратно пристроился к толстой тетке, стоявшей в длиннющей очереди на регистрацию. Окинув окружающее пространство цепким натренированным взглядом и не почувствовав никакой опасности, он отточеной как бритва монетой разрезал дамскую сумочку, висевшую у той на плече. Затем, еще раз бросив пару быстрых, как молнии, взглядов по сторонам, и перекрыв корпусом обзор, он своими длинными и ловкими пальцами аккуратно, на ощупь, успешно выудил из сумочки дорогой черный кошелек из мягкой кожи… и был тут же взят с поличным двумя дюжими оперативниками, незаметно пасшими его самого начала. Резкий выкрик:
– Стоять на месте! Милиция!
Заставил душу Ганса опуститься в пятки. Оперативники уголовного розыска в этот день проводили свою операцию без согласования с местными миллиционерами, за соответствующую мзду закрывавшими глаза на шалости Ганса и нескольких его собратьев по профессии, и поэтому, предупредить карманников об опасности было некому.
Тетка, узрев как двое дюжих мужиков в белых рубашках с короткими рукавами заломили руки за спину пристроившемуся к ней сзади «студентика», поначалу было попыталась вступиться за «бедного мальчика», но, увидев свой кошелек, валявшийся на полу и нащупав порез в своей дорогой сумочке, она резко поменяла свое мнение о происходящем, заорав на весь зал «Люди! Да что же это такое делается то, а?!! Караул ограбили!».
Так Ганс и оказался там, где он находился в настоящее время. На допросах он преимущественно молчал, меланхолично ковыряя холеным ногтем стол допрашивающего его опера так, чтобы тот не видел. Выпутаться без потерь из своего положения он особо не рассчитывал и молчал чисто из блатного форса. В его ситуации все было предельно ясно, ну а зона его совершенно не пугала – не в первый раз, и, надо думать, не в последний. Подумаешь, отдохнет пару-тройку лет на даче у хозяина, а потом обратно за дело. Выглядел Ганс как классический карманник – худой и сутулый, с вечно шныряющими по сторонам шустрыми маленькими глазками болотного цвета и тонкими музыкальными пальчиками. Эти пальчики его и кормили, они были способны не только незаметно выудить у очередного лоха из кармана тугой лопатник с деньгами, но и снять с разбитной молодки нижнее белье так, чтобы та ничего не почувствовала и даже не заподозрила. С таким криминальным талантом нигде не пропадешь. Сейчас Ганс был одет в оттянутые на коленках синие спортивные треники, заправленные в черные носки и в полинявшую от частых стирок зеленую майку, которая болталась на нем как на шесте, так как была минимум на два размера больше чем нужно. Закинув ногу на ногу и опершись своей согнутой колесом спиной о шершавую стену, он опустил руку с картами себе на колено, и, прикрыв хитрющие глаза, терпеливо ждал следующего хода своего оппонента.
Его соперником по игре в карты был Витос – наголо бритый широкоплечий крепыш с массивным перебитым в драке носом. Его волосатые мускулистые руки, густо перевитые толстыми венами, внушительно выпирали из-под закатанных до середины бицепса рукавов синей клетчатой рубахи, расстегнутой почти до самого пояса.
Витос оказался в камере, как он сам утверждал, чисто по недоразумению. Просто его хороший приятель, с которым они пару недель назад собирались вместе поехать в баню, уговорил его по пути завернуть в одно тихое местечко, чтобы там перекинуться парой тройкой слов с бабой, которая была должна тому кучу денег. Как оказалось, на квартире у этой бабы их уж ждал областной РУБОП, куда от упомянутой выше гражданки поступило заявление о вымогательстве. Самое забавное было в том, что в камеру ИВС закатали только Витоса, который откинулся с зоны всего несколько месяцев назад, где он чалился за дерзкое нападение на инкассаторов. Его горе-приятель, ранее проблем с законом не имел, и до суда тот отделался только подпиской о невыезде. Теперь Витос, вспоминая как он здесь оказался, последними словами крыл своего приятеля, эту бабу и рубоповцев, крепко помявших его при задержании.
На верхнем ярусе второй шконки выводил затейливые рулады носом еще один обитатель этой камеры. Это был Степа – молодой здоровенный парняга, приблизительно двадцати лет от роду, обладавший огромными пудовыми кулачищами и каким-то до невозможности детским и наивным лицом. Степа, совсем недавно дембельнувшийся из тульской дивизии сержант десантник, вместо того чтобы поехать домой в родное село под Воронежем, внезапно по какому-то наитию решил остаться в Москве, куда он завернул всего на недельку, чтобы навестить своего сослуживца. Устроившись работать на стройку и поселившись в общежитии, он по пьяни подрался с двумя армянами – своими соседями по этажу, и крепко им навалял. Один из обидевшихся на Степу джигитов, пока его приятель отдыхал на полу, быстренько сбегал к себе в комнату за огромным кухонным ножом и решил было продолжить так неудачно начатое выяснение отношений. Степа, не будь дураком, не дал тому себя зарезать, а отобрав у противника нож, в каком-то помутнении рассудка, всадил его своему противнику в живот. Приехавший по вызову обеспокоенной общественности наряд ППСников скрутил не сопротивлявшегося Степу и доставил его в отделение милиции, откуда его вскоре переместили прямиком ИВС. На допросах у следователя Степа только удивленно хлопал своими голубыми, как небо, глазами, и разводил руками, искренне не понимая, за что же его задержали. Он абсолютно не чувствовал за собой никакой вины, ведь в той роковой драке он только защищался…
– Эй, каратила – залихватски цыкнул выбитым при задержании передним зубом Витос, искоса бросив взгляд на тренировавшегося в центре камеры парня – да отдохни хоть чуток, ты тут уже второй час руками и ногами воздух разгоняешь. Лучше бы пожрал то, что от вчерашней Гансовской дачки осталось, мы с пацанами с утра специально не стали доедать, тебе оставили…
– Сейчас, Витя, заканчиваю – парень улыбнулся ему в ответ и, закинув обе ноги на шконку, встал на кулаки и начал быстро отжиматься от пола.
– Вот ведь чудила – обратился Витос к Гансу, все еще меланхолично ожидающему его ответного хода – вторую неделю тут с ним парюсь, а он все еще никак не угомонится. В день, наверное, раз по пять тренируется, ну никак не меньше. Мы с ним поначалу, дней десять, на пару в двухместной хате сидели. Глядя на него, я было думал, что он на второй-третий день бросит это дело, ан нет, держится пока еще. А когда не тренируется, то скрестит ноги по-турецки, и потом сидит как бельмондо[1] с закрытыми глазами и все улыбается. Я как первый раз увидел, ну все, думаю, приплыл парень, ща мусора просекут и на дурку его отправят… А потом ниче, привык и перестал обращать внимание…
Ганс равнодушно пожал плечами – типа мало ли, какие закидоны бывают у человека.
– Нет, Егор, ну ты мне скажи – Витос, забыв про игру, снова повернулся к парню, покрытому мелкими бисеринками пота, все так же продолжающему быстро отжиматься на костяшках кулаков – Вот чего ты лыбишься, когда так сидишь с закрытыми глазами, а?.
– Отрабатываю упражнение «внутренняя улыбка» – сдавленно ответил ему тот, не прекращая своих отжиманий.
– Какая еще такая улыбка?
– Я улыбаюсь самому себе и всему миру вокруг.
– Зачем? – оторопел Витос.
– Чтобы поднять себе настроение и вытеснить прочь дурные мысли.
– Ну и что ты при этом ощущаешь, вот на хрена тебе эта мутотень? – не унимался Витос.
Егор закончил отжимания, пружинисто вскочил с пола, взял две двухлитровые пластиковые бутыли из-под пепси-колы, доверху наполненные водой и стоявшие около стенки, и пошел к отгороженному кирпичной стенкой отхожему месту. Искоса посмотрев на Витоса, с неподдельным интересом ожидавшего его ответа, он рассмеялся.
– Ощущаю покой, умиротворение и даже счастье от того, что живу на этом свете.
– Нет, ну ты понял Ганс, значит пацан-первоход, уже две недели парится в хате и скоро загремит на полную катушку, лет эдак на пять-семь, и при этом он, видишь ли, ощущает покой и умиротворение. Вот бы мне когда-нибудь так научиться, тогда никакой водки и ширева на фиг не надо, сел себе тихонько на шконку, скрестил ноги, закрыл глаза и закайфовал!
– Ты давай меньше базлай, а либо тяни еще, либо вскрывайся сейчас, между прочим, твой ход – беззлобно буркнул ему Ганс, пропустивший весь этот диалог мимо ушей – долго я еще ждать буду?
– А, ну да – спохватился Витос и небрежно кинул карты на одеяло – у меня девятнадцать, теперь ты вскрывайся.
– Двадцать! – Ганс, скинув с себя маску равнодушия, торжествующе ухмыльнулся и вскрыл свои карты.
– Блин, ну сколько ж можно… – тяжело вздохнул Витос, покорно подставляя свой лоб под тяжелый щелбан мосластого Гансовского пальца с прокуренным желтым ногтем.
Егор, уже раздевшись, расставив ноги, встал над сливом отхожего места, и теперь громко фыркая, аккуратно, чтобы не брызгать по сторонам, одной рукой поливал голову и тело чуть теплой водой из двухлитровой пластиковой бутылки, а другой рукой смывал с себя липкий едкий пот. Закончив принимать этот импровизированный душ, он насухо растерся потрепанным вафельным полотенцем и, одевшись в старые черные треники и серую футболку с надписью «Lee», сел на свою шконку, выпрямив спину и скрестив ноги по-турецки. Витос, увидев эту, уже наизусть знакомую ему за пару недель картину, головой молча указал Гансу, вновь тасовавшему карты, на застывшего в медитации Егора и заговорщически подмигнул. Тот равнодушно скользнул взглядом и по противоположной шконке и снова безразлично пожал плечами. Мало ли кто как с ума сходит – имеет право.
Закрыв глаза, Егор начал медленно дышать животом, считая свои выдохи, и успокаивая дыхание. Через некоторое время он отключился от происходящего и впал в легкий транс.
* * *
Серебристый воздушный лайнер, обогнув Юго-Западную окраину Москвы, завершил разворот и вскоре, выпустив шасси, пошел на посадку. Егор лениво смотрел в свой иллюминатор на длинную взлетную полосу, расчерченную по центру прерывистой белой линией, приближавшуюся к нему с каждой секундой. Вскоре последовал мягкий толчок, и самолет, немного покачнувшись, мягко побежал колесами по гладкой бетонной полосе. Мимо быстро мелькали лампы подсветки, а вдалеке, сквозь знойное августовское марево, виднелось невысокое здание Внуковского аэропорта. Бешено взревели включенные на реверс двигатели, и самолет затрясся как в лихорадке. Егор, устало закрыв глаза, откинулся на спинку сидения, с затаенным удовольствием думая о теперь уже скорой встрече с Линой. Он специально не сообщил ей о своем сегодняшнем прилете, потому что хотел появиться перед любимой девушкой внезапно и получить законное удовольствие при виде вспыхнувшей в ее колдовских зеленых глазах радости от нежданной встречи. Последние несколько месяцев выдались для него достаточно тяжелыми, но теперь все прошлые проблемы, вроде бы, были уже разрешены, и он собирался с головой окунуться в новую жизнь, навсегда оставив гнетущие воспоминания далеко позади.
Невозвращенный банку кредит, гибель Закира, последовавшая за этим кровавая вендетта, и окончательный расход с Мариком, для него теперь были уже не прожитыми кусками его собственной жизни, а просто главами из прочитанной когда-то книги, с главным героем которой его связывали только общие воспоминания.
Самолет уже давно закончил рулежку и теперь стоял неподалеку от здания аэровокзала. К нему пристыковали трап, но командир корабля по громкой связи попросил всех пассажиров, торопившихся покинуть борт, пока оставаться на своих местах. В салоне раздался недовольный ропот особо нетерпеливых, которые спешили поскорее покинуть самолет и погрузиться в сутолоку и хаос столичного аэропорта. Погруженный в свои грезы Егор не заметил, как легкими пружинистыми шагами по трапу в самолет поднялись трое крепких молодых людей, хотя со своего места у иллюминатора он должен был бы их увидеть довольно отчетливо. Мужчины на несколько мгновений задержались на входе, чтобы что-то узнать у испуганной стюардессы, выскочившей им на встречу. Задав ей несколько вопросов, они решительно двинулись в глубь салона и остановились прямо напротив кресла Егора.
– Гражданин Андреев?
Егор, выпав из иллюзорного мира, недоуменно уставился на высокого светловолосого мужчину с квадратной челюстью, буравившего его своими холодными синими глазами.
– Да, это я, а в чем собственно дело?
Мужчина отработанным жестом вскинул раскрытую красную книжицу, и, на мгновение задержав ее перед глазами Егора, тут же опустил руку с удостоверением вниз.
– Уголовный розыск. Вам сейчас придется пройти с нами.
Все головы пассажиров вокруг с каким-то болезненным интересом уставились на Егора, сохранившего на лице полную невозмутимость, хотя внутри у него все мгновенно оборвалось.
– Да, конечно – он вопросительно улыбнулся сидевшей рядом с ним женщине, испуганно сжавшейся в своем кресле – Извините, вы мне позволите пройти?
Женщина, не произнеся не слова, немедленно встала, выпуская сидевшего у окна Егора. Тот вышел в проход, и потянулся было наверх, за своей сумкой с вещами.
– Не надо, ваши вещи заберут потом – вежливо, но твердо остановил его один из оперативников, положив ему руку на плечо. В следующее мгновение, на обеих руках задержанного защелкнулись стальные наручники. Это мгновенно вызвало у него болезненный укол воспоминаний о недавнем заточении в подвале, которое, чуть было, не завершило его жизненный путь. Тогда его похитили и заперли там бандиты Жоржа – брата Черы, расстрелянного в отместку за гибель Закира. Егор, сделав невозможное, в тот раз, все же сумел вырваться из плена. Теперь история повторялась, но сейчас свободы его лишало уже государство, которое неизмеримо сильнее любой, даже самой крутой банды и зачастую в нашей стране выполняет аналогичные бандитским функции – делить и отнимать.
– Давай топай на выход – подтолкнул его в спину коренастый мощный парень в синей джинсовой куртке – и не вздумай дернуться, а то не обрадуешься…
Егор, и не думавший сопротивляться, в сопровождении своих дюжих конвоиров вышел из самолета и медленно спустился по скрипевшему под ногами трапу. Он уже понял, что сегодня не попадет к Лине, и теперь уже никуда не торопился, жадно вдыхая ставший вдруг очень сладким воздух только что отобранной у него свободы. Его сразу же посадили на заднее сидение в белую шестерку, стоявшую тут же, у самого трапа. Двое оперативников зажали его с обеих сторон, а третий сел рядом с водителем и небрежно кивнул тому головой.
– Коля, давай гони в управление.
* * *
Забранное снаружи толстой решеткой и засиженное мухами мутное окно было покрыто пылью и грязными дождевыми потеками. Его не мыли, наверное, еще с прошлой зимы. Картину неухоженности казенного помещения дополняли ободранный плакат с демонстрирующим мощный бицепс Шварцнегером на облупленной, выкрашенной синей масляной краской стене, грязный затоптанный пол с валяющимися на нем обгорелыми спичками, и давно некрашенная проржавевшая батарея под окном. В маленькой комнатке за обшарпанным желтым столом, заваленным кучей разных бумаг, сидел красномордый детинушка в форме лейтенанта милиции и, высунув от усердия язык, старательно заполнял опись вещей, изъятых у задержанного. Егор стоял рядом и тоскливо смотрел в окно на пыльный внутренний двор, по которому деловито сновали шустрые воробьи, жирные голуби и безликие люди в серой милицейской форме. Позади него стоял ражий пузатый сержант и, громко отдуваясь, время от времени зевал, деликатно прикрывая ладошкой свою огромную и зубастую, как у акулы, пасть. Скукота да и только, за время его службы сколько было таких вот задержанных, большинству из которых навсегда суждено сгинуть в недрах исправительно-трудовых учреждений – и не сосчитать.
– Тищенко, блин, да прекрати ты зевать – наконец не выдержал лейтенант, на секунду оторвавшись от своей писанины и укоризненно посмотрев на сержанта – не видишь, я тут делом занимаюсь, а ты своей зевотой после обеда мне только сон нагоняешь.
– А чо я, сами же знаете, товарищ лейтенант, что я сегодня с ночи – обиженно надув толстые губы пробурчал себе под нос Тищенко. – вечно Тищенко, Тищенко. Хучь бы с ночи отдохнуть чуток дали…
– Так, прочитай, подпиши здесь и давай вытаскивай ремень из брюк и шнурки из кроссовок – брезгливо бросил лейтенант Егору и снова повернулся к сержанту – Проверь там все у него и отведи откатать пальчики, а потом закрой его в четвертую.
– А что, его допрашивать не будут? – недоуменно поинтересовался Тищенко, после того как проверил, чтобы у задержанного при себе не осталось ничего недозволенного.
– Да на хрен он кому тут нужен, у нас и своих гавриков хватает – досадливо махнул рукой лейтенант – его сегодня опера прямо с самолета сняли. Он из Осетии сегодняшним рейсом прилетел, его там в федеральный розыск объявили – мошенник, причем в особо крупном размере, это тебе не хухры-мухры… Там местные дуболомы на полетном контроле его прошляпили, хорошо хоть, что потом сюда догадались сообщить. Будет тут теперь у нас куковать, пока за ним либо оттуда не приедут, либо не переведут в Серпухов…
Через пять минут за Егором с противным скрипом закрылась дверь камеры, и он остался там совершенно один. В тесном, три на два, угрюмом помещении со стенами, покрытыми серой бетонной шубой, стояла одна двухярусная стальная шконка без признаков необходимой роскоши в виде матраса или там подушки и одеяла – только чистый, не обремененный излишествами блестящий металл. Рядом с дверью находился санузел, отгороженный от основного помещения тонкой кирпичной перегородкой. Егор снял кроссовки и забрался с ногами на шконку, погрузившись в невеселые мысли о своей дальнейшей судьбе.
Прошлое, от которого он убегал, все же догнало его и властно, во весь голос, заявило о своих правах на его дальнейшую жизнь. Он, конечно, не был ангелом, и прекрасно осознавал, что за последние два года, в его жизни было немало такого, за что он вполне заслуженно мог бы оказаться за решеткой. Круто изменившаяся в стране жизнь не оставила ему особого выбора, заставив ступить на скользкую дорожку, да может быть и оставила – но он сделал неправильный…
За все поступки в своей жизни рано или поздно приходится отвечать, и Егор был готов ответить, обидно было только то, что теперь он, скорее всего, навсегда потеряет Лину, которая, не дождавшись от него известий, подумает, что он ее бросил… Мысли Егора внезапно перескочили на Марика. «Вот ведь гад – они же договорились, что Егор выходит из общака, как и пришел, ни с чем, а взамен бригада берет на себя все обязательства по кредиту который был оформлен на Егора. Марик, пожадничав отдать деньги банку, в последнем разговоре заявил ему, что они без него разрулят всю ситуацию и банк не будет иметь к нему никаких претензий. Он не выполнил своего обещания, и за это когда-то ему придется ответить… Вот только когда это произойдет? Судя по тому, как разворачиваются события, это будет очень и очень не скоро…
Через непродолжительное время его грустные размышления о жизни прервал звук отрывающейся двери, и к нему в камеру втолкнули сильно избитого лысого парня в синих перепачканных грязью джинсах и разорванной рубахе с почти полностью оторванным рукавом.
– Суки бля, мусора поганые, чтоб вы сдохли все козлы вонючие – злобно ругнулся тот разбитыми в кровь губами и обессилено опустился на шконку рядом с Егором.
– За что тебя так – подвинувшись, тихонько поинтересовался Егор, сочувственно уставившись на своего нового соседа.
– Да это меня мусора помяли. Рубоповцы – гоблины недоделанные – через силу усмехнулся тот.
– Будем, значит, знакомы, меня Егором зовут – Егор доброжелательно протянул соседу руку.
Тот внимательно посмотрел на него, и криво усмехнулся.
– В первый раз в доме оказался?
– Ну, не первый, – пожал плечами Егор, не опуская руки – второй, если честно. В первый раз я в камере надолго не задержался, вышел через три часа после задержания.
– А меня Витосом кличут, Виталиком значит – крепыш, наконец, протянул свою руку в ответ и тут же удивленно поднял брови – Ой, ну ты и жмешь краба, прямо как тисками.
– Извини, не рассчитал – виновато улыбнулся Егор.
– Спортсмен, наверное?
– Ага.
– Ты, Егор, братуха, тут в доме руки кому попало не тяни. Здесь тебе не воля – наставительно сказал ему Витос, разминая слипшиеся от рукопожатия пальцы – мало ли, кем я мог оказаться. Запомоился бы в один момент, и потом всю жизнь бы себе изгадил.
– Как это запомоился? – спросил Егор, удивленно подняв брови.
– Эх ты, сал-лага. – покровительственно улыбнулся Витос – В любом доме есть люди – это черная блатная кость, есть мужики – это основная масса арестантов, и есть разная там перхоть – чушкари и пидоры. Есть еще, конечно, красные или козлы, но они обычно в отдельных хатах сидят. Так вот, нормальные арестанты никогда не должны общаться ни с чушкарями, ни с пидорами: нельзя с ними здороваться, ломать вместе корянку – жрать то есть, нельзя пользоваться одной с ними посудой, иначе законтачишся и станешь таким же как они.
– Да, интересно тут у вас – удивленно покачал головой Егор.
– Теперь уже у нас. – ехидно хохотнул Витос – теперь тебе, братуха, надо побыстрее входить в курс дел, чтобы косяк какой не упороть по незнанке. Потому что, как говорят мусора, незнание законов не освобождает от ответственности. Так что интересуйся жизнью в доме, я тебе что сам знаю – расскажу, а там, глядишь, и еще кто подскажет…
– Слышь, Витос, ну с пидорами все понятно, а кто такие чушкари? – через время спросил Егор, устроившись на своем месте поудобней.
Витос причмокнул губами, задумчиво попробовал языком пустое место, где еще недавно был выбитый при задержании зуб, и, хитро подмигнув Егору, ответил.
– Это те, кто упорол какой-то косяк, либо просто разная блевотина, которая вообще за собой не следит. Ты чушкаря от честняги-арестанта сразу отличишь чисто по внешнему виду. Чушкарь, он и выглядит как чушкарь и занимается всякой хренью, типа драит в хате сортиры. Правда, из чушкарей иногда можно все же выйти обратно в мужики, если община так решит, но сделать это ой как не легко.
– А когда в хате нет ни пидаров ни чушкарей, тогда кто сортиры драит?
– Ну, путевым пацанам тоже не в падлу за собой убрать, это же наш дом и мы его поддерживаем в порядке – туманно пояснил Витос.
– А ты что, уже сидел?
– Не сидел, а топтал зону, или гостил на даче у хозяина, сидят только бабы на шершавеньком – наставительно поднял палец Витос – Я только несколько месяцев как откинулся. Четыре года от звонка до звонка в Пермском крае – это тебе не сахар.
– А за что так тебя угораздило?
– Здесь такие вопросы задавать не принято, мало ли кто с какой целью интересуется, но тебе, как своему пацану, скажу – было одно дело. Про ограбление инкассаторов в Москве в восемьдесят девятом слыхал?
– Не-а.
– Ну как нет? – даже обиделся Витос – Это же громкое дело было, во всех центральных газетах еще тогда писали. Ограбили инкассаторов в центре, прямо рядом со сберкассой, там еще одного из инкассаторов наглушняк из ТТшника завалили.
– Да нет, я не слышал – виновато пожал плечами Егор – я сам не отсюда, а из Осетии, до нас эти вещи не доходят.
– Ну тогда понятно. Я в том деле водилой был, мне еще восемнадцати не было, поэтому, когда нас взяли, мне дали только четыре года, а остальных раскрутили по полной – кому десять, а кому двенадцать лет… Я поначалу год на малолетке прокантовался, а потом меня на взросляк на общий режим перевели. По сравнению с малолеткой, там был просто курорт.
– Да ладно тебе – недоверчиво хмыкнул Егор – разве к детям отношение в тюрьме не помягче, чем к взрослым?
– Да какой там хрен мягче – возмутился Витос, и, рывком поднявшись со шконки, возбужденно заходил по камере взад-вперед.
– Запомни, хуже малолетки нет ничего. Там, блин, сплошной беспредел творится, кто сильнее и наглее – тот и прав. Там петушнуть путевого пацана – просто как два пальца обоссать. Видел бы ты, что мне увидеть пришлось – поседел бы. Хуже нет озлобленной и озверелой пацанвы, которую оторвали от родного дома и закрыли на зоне. У них всех там мозги совсем набекрень, понапридумывали себе понятий, таких, о которых на взросляке и слыхом не слыхивали. Про прописку на взрослых зонах уже почти везде забыли, а вот на малолетке эту традицию до сих пор блюдут свято. Или передадут тебе родаки с дому дачку с продуктами, а ты половину продуктов сразу на хрен выкидываешь, потому как, по малолетским поняткам, жрать их западло: колбасу – потому, что она на член похожа, помидоры – потому что они красные, пшено – потому что его петухи едят, яйца опять же есть нельзя… В общем, жизнь там – не приведи господь, каждый день по краю ходишь, все как волки друг на друга смотрят и думают, как тебя укусить, чтобы за счет тебя самим подняться.
– А на взрослых зонах что, лучше?
– Лучше, конечно, хотя это тоже, смотря куда попадешь. На черных зонах живется лучше всего, там все решает вор или положенец и там порядку больше. Мужики работают на промке, блатные, конечно, вообще не работают, им западло на хозяина вкалывать, но и мужиков они не особо донимают, потому что понимают – на мужиках вся зона держится. Опять же, при хорошем смотрящем грев с воли идет регулярно – чай, сигареты, сахар и прочая лабуда. Вор держит общак, разруливает дела с администрацией, решает все спорные вопросы между арестантами, не допускает беспредела, в общем – заботится об общем благе… Мне лично пришлось весь срок кантоваться на красной зоне, там смотрящего не было и всем козлы заправляли…
– А кто такие козлы?
– Козлы, или красные – это такие же зеки, но которые работают на администрацию – активисты типа. За это им дают разные поблажки на самой зоне, а потом, после того как пройдет половина срока, могут выпустить по УДО – условно досрочному освобождению. Козлам на мужиков наплевать, чтобы выслужиться перед «кумом» и Хозяином, они будут их гнобить, лишь бы те план делали и левак на пользу Хозяину гнали. На красных зонах и администрация больше арестантов зажимает, и сами козлы чаще беспредельничают, а черную масть там на дух не переносят, настоящие блатные и отрицалы там из ШИЗО не вылазят.
Витос наконец остановился и, присев на корточки, нагнулся, с интересом заглянув под шконку.
– А ну-ка, что там у нас есть? – с этим возгласом он подсел еще пониже, и опершись правой рукой об пол, левой выгреб из под шконки черную, полностью закопченную мятую алюминиевую кружку, пустой пластиковый шприц и несколько засохших мятых окурков.
– Опа, смотри ты – обрадовался он и, брезгливо отбросив в сторону использованный шприц, начал вертеть в руках кружку – сейчас мы по-шустрому пробьем соседние хаты и попросим здешних бродяг подогнать нам чаю – чифирь с тобой на пару замутим. У тебя спички или зажигалка есть?
Витос, не вставая с корточек, вопросительно посмотрел на Егора, который без особого энтузиазма смотрел на его действия.
– Нет, я не курю.
– Хреново, мою зажигалку и сигареты мусора при шмоне забрали. Ладно, попросим братву, они нам заодно и спички подгонят.
Витос поднялся на ноги и стал стучать кружкой в стену.
– Эй соседи, отзовитесь, есть там кто?
Спустя несколько секунд ожидания из-за стены послышался приглушенный сиплый голос.
– Чего надо?
– Да я вот только с воли зарулил в эту хату, и сейчас на полных голяках. Не подсобите чаем и спичками?
– А ты кто сам будешь?
– Честный арестант.
– Не красный? – с некоторым сомнением спросил другой голос.
– Да нет, бродяги, я у хозяина всегда мужиком ходил. – Витос, хотя собеседники его видеть не могли, прижал руку к сердцу.
