скользя, словно спрессованные джунгли,
с таинст-венным орнаментом на теле,
тяжелым влажным холодом довлея,
удав ползет, расплющивая щуплые коренья,
в неуто-мимом поиске приговоренной жертвы…
пара-лизованная черным жарким ш-оком, с пре-ры-
в-истым ды-
ханьем,
в сонном гипнозе она сначала не заметит, как кольца
пр-ужин-ной сталью станут сдавливать, лелея
ее – добычу чутко, чувственно, в томительном экстазе.
Теснее, все теснее
исступленные тиски этих объятий…
тиснение любви
на стянутом в спираль литом атласном теле…
разд-военный, словно в мучительном сомненьи
язык… и хладнок-ровный блеск
остекленевших глаз…
уродлив иероглиф
крика
на белом фоне тишины…
вышагивают в ритме
тика,
тараща стрелки тупо,
дико,
настенные часы –
едва слышны,
овальным контуром
дыханье
вибрирует меж ребер –
до поры,
перо прожорливой пираньей
набросилось и ранит,
ранит,
вонзая зубы грань за гранью
в разложенные на столе листы…
Лобная плаха сцены.
Темный пустой зал.
В полном одиночестве
слушаю
страстный монолог
тишины…
шелушится шепот с обветренных губ…
в каньонах трещинок покалывает эхо…
остается одна лишь помеха –
опять, опять улыбка
эмбрионом смеха
в ответ змеится, тельце изогнув…
послушай, до каких же пор
под твоим горячим дыханием ночью
мои слова, словно икринки многоточий,
будут обугливаться, усыхать…
короче –
послушай, до каких же пор…