Андрей Сергеевич Терехов
Седина
Щелкнет, выключаясь, зеленый, прозрачного пластика "Teril Ev2". Он очень старый – разогревался едва не двадцать минут. Из носика поднимаются белесые клубы, а уровень жидкости застыл где-то у полулитра. Вода, которую ты сама кипятила, пока не растаяла, как эти облачка пара под потолком.
Что же ты пила? Зеленый в баночке, черный в пакетике, оранжевый – в кружке.
Черный, его немного. Не успела… ох, какая же ты все-таки, растяпа, Богдана, – не успела пересыпать в банку.
А цвет? Я приоткрою холодильник и улыбнусь пиале с ослепительно рыжей облепихой, как чему-то родному. Бутылка невозможно дорогого красного вина "Этильон Монпери"; разорванная – Богдана, неужели у тебя не было ножниц? – упаковка испанской ветчины "хамон". Плесневелый, в силу времени, а не благородства, сыр; немного овощей и багровых, как закат, яблок; в морозилке – хлеб и невразумительно-рыбное филе.
Я найду заварочный чайник и сполосну кипятком. В "Teril Ev2" что-то зашуршит. Внутри – завернутый в термопакет диктофон, маленький робинзончик, который пережил пару недель в воде и несколько минут в диапазоне от 30 до 100 градусов Цельсия.
У меня судорожно забьется сердце. Кто заглянет в чайник? Ни полиция, ни Кирилл Михайлович – лишь тот, кто захочет просто выпить чаю. Я?
Сонная чашка в руке – черный чай с примесью облепихи; бормочет тихо "исторический" канал. За окном дышит изморосью поздняя осень, а Анна Ребер из далекого 1972 года бьется в истерике в динамиках музыкального центра.
Я выберу первую запись.
Щелчок. Еще один. Зажигалка? Вздох.
– Я решила начать курить… – шорох, – все-таки редкая гадость. А сколько выбирала? Битый час, кажется. Продавец уже не знал, куда меня деть. Но ведь первая сигарета – как первый мужчина: ошибешься – и вспоминаешь всю жизнь.
Нет, не с того начала.
Вчера я умерла. В общем-то, ничего страшного, если б не способ, – вздох. Несколько секунд тишины. – Господи Боже, переехал бы грузовик или маньяк пришил какой-нибудь, или свалилась на голову космическая станция… но помада? П… просто слов нет.
Выдох.
– Оказалось, в мою рабочую страховку входила эта… ой… По телевизору называется "Последний шанс". Мне вживили в голову некую штуку, которая не дает душе или, – пауза, – разуму? Покинуть тело. Не понимаю, как она работает, но я могу ходить, говорить, есть, пить. Только постепенно разрушаюсь.
Звук шагов. Открывается холодильник. "Дзинь" стекла.
– В больнице мне дали рецепт, по которому я могу покупать в аптеке всякие ко… консервирующие растворы и мази. Они замедляют разложение; запахи устраняют. В интернете, в сообществе, – пауза, шелест (волос или бумаги), – подобных мне, я прочла, что, если избегать тепла и делать разные инъекции, можно протянуть до полутора лет. Но я слишком люблю чай.
Вчера, когда меня отпустили из больницы, я как рассудительная девушка пошла в аптеку и накупила целый ворох лекарств. Кассир посмотрел на меня, будто извинялся за всю планету. Ну… что они живы, а я, вроде бы, уже нет.
Мне вдруг стало жутко тоскливо, и захотелось напиться до беспамятства. Странное желание после смерти.
Хотя есть в этом что-то сугубо человеческое – попасть в безвыходную ситуацию и топить себя глубже. Животные так не могут, у них слишком развиты инстинкты са-мо-со-хра-нения. Выговорила.
Глоток. Звон бокала. Нет, чашки! Уверен.
– Ваше здоровье. Я полдня лазила по супермаркету в поисках самого дорогого вина и сигарет. И то, и другое в итоге не понравилось.
Глоток.
– Кислятина какая-то. Никогда не разбиралась в выпивке.
Вздох. Глоток.
Вчера я осушила полбутылки и завалилась спать. Хотя это не совсем сон: из-за эффекта поствитальной гиб… гибернации, что бы это ни значило, мой мозг разучился отключаться. У меня такая, – шум перебираемых вещей, – коробочка с двумя кнопками и таймером. Если я хочу поспать, то выставляю время и нажимаю синюю. Вроде как сплю, только без снов и отдыха. А если захочу умереть – окончательно, навсегда, – надо зажать синюю и красную и подержать тридцать секунд.
Заливистый смех.
– Я… Х-хха-ха-хаа! О Боже… Я как чайник. Или стиральная машинка. Или нет! Микроволновка!!!
Смех. Вскоре он затихает, замедляется, будто последние ноты песни.
– Сегодня утром я стала, как обычно, собираться на работу. А потом подумала, – пауза, – зачем? Правда, зачем? Я ж умерла. Кстати, от них мне пришла открытка на имейл. Сейчас… – шаги, отодвигается стул; мягкие щелчки клавиатуры, – вот:
