Андрей Северский
Закон и Честь! – 3. Ярость закона
– Доктор Аткинс тем временем переоделся в белоснежный халат и выглядел как заправский врач. Но, по сути, он оказался пыточных дел мастером. Ты знаешь, что такое электрошок, спросил он меня, негромко посмеиваясь? Он говорил тихо и вкрадчиво, нежно гладя меня по дрожащей руке. Его глаза оставались всё такими же бесстрастными и чуждыми ко всему человеческому. Уверена, умри я тогда на том железном столе, он бы и бровью не повёл. Приказал бы своим немым подручным выбросить моё остывающее тело, и вся недолга…
– Вдоволь насмотревшись на меня, Аткинс отошёл в сторону и кивнул невидимому мне ассистенту. Я поняла только одно – сейчас произойдёт такое, по сравнению с чем все мои прежние злоключения покажутся детским шалостями. Комнату наполнил низкий, всё нарастающий вой. Он противно вибрировал, усиливаясь и вгрызаясь в мозг. Я, привязанная к столу, умирала от ужаса, извиваясь в кандалах, как червяк на крючке. Доктор Аткинс и его люди стояли в нескольких шагах от меня и смотрели. Они неотрывно смотрели. А потом, потом пришла боль.
– Она набросилась на меня резко и неожиданно, словно выпрыгнувший из подворотни бешеный пёс. И так же резко укусила, но во сто, в тысячу раз сильней! Помнится, я заорала. Я и не думала, что могу ТАК кричать. Да от моих безумных воплей должна была обрушиться крыша лечебницы! Я горланила хоть святых выноси. Боль была адская. Она судорожными волнами вгрызалась в меня, начиная с головы и проникая в каждый участок тела, жадно пожирая внутренности. Для этой боли не существовало преград. Я тряслась, как припадочная, в мозгу вспух и не опадал огромный раскалённый добела шар боли. Я почти ничего не видела и не соображала. Из моих глаз ручьями бежали слёзы, а челюсти стиснулись с такой силой, что трещали зубы.
– Боль исчезла также внезапно, как и появилась. Я бессильно вытянулась на столе, хватая ртом воздух. Я ничего не слышала, в глазах двоилось и троилось, меня ломало, как изнурённого воздержанием наркомана, а сердце бухало так, что чуть не проламывало рёбра. Оно стучало как сумасшедшее.
– Когда ко мне частично вернулся слух, Аткинс скучающим голосом сообщил, что я превосходно держалась под напряжением целых тридцать секунд. Тридцать секунд, Джек! А мне ведь казалось, что пытка длится вечность… Полминуты, во время которых для меня прошли часы. Тридцать секунд, которых мне хватило обмочиться, надкусить язык и распрощаться с жизнью. Меня отвязали. Я была как тряпка, изо рта и носа у меня сочилась кровь, от меня ужасно пахло. Когда с моей головы сняли это кошмарное орудие боли, мои волосы стояли дыбом. Я была страшней сказочной ведьмы. Я увидела своё отражение в одном из отполированных до блеска металлических приборов. И не скажу, что увиденное меня удивило.
– Передвигаться самостоятельно я не могла. Поэтому меня вновь взвалили на плечо и понесли вон из этой стерильной пыточной камеры. Аткинс шёл рядом и буднично объяснял, что стоит на пороге невероятного открытия, что изменит судьбу чуть ли не всего известного мне мира. Крошка, говорил, он, ты даже и представить себе не можешь, как ты мне помогаешь! Ты будешь одной из тех, кто в итоге окажется на страницах истории. Твоего имени никто не вспомнит, но такие как ты, незаменимы в достижении высших целей… И что-то подобное в том же духе. Я, полуживая и совершенно очумевшая, особо не вникла в его бредовый бубнёж. Всё, что происходило со мной, казалось мне каким-то нереальным и неправильным. Будто это вовсе не меня опять несут неизвестно куда, а я иду рядом с Аткинсом и смотрю на себя со стороны.
– Я была одержима лишь одной мыслью. Боль закончилась. Она ушла! А теперь представь себе моё состояние, когда меня бросили в огромную металлическую ванную, сорвали с меня смирительную рубашку и абсолютно голую залили ледяной, воняющей хлоркой водой. Я повторно заорала, а меня поливали из шланга и всё так же молча наблюдали за моими страданиями. Аткинс стоял в стороне, пока я, воя, корчилась под бьющими упругими струями ледяной воды, обжигающей не хуже раскалённого жидкого огня. От хлорки у меня страшно запекли глаза, она проникала в рот, в нос, я начала задыхаться и захлёбываться. И когда я уже решила, что меня всё-таки заморозят и утопят, душ прекратился. Меня вытащили из ванны, и поскольку я была не сильнее пришибленной мыши, помогли одеться в новую рубашку.
– Когда меня бросили на пол моей камеры, я с облегчением разрыдалась. Эта оббитая поролоном комната, раскрашенная в ненавистные серо-жёлтые цвета, со слепящей мои истерзанные глаза лампочкой, после пережитого показалась роскошным дворцом. Я лежала на полу и сотрясалась от плача. А когда Аткинс любезно сообщил, что завтра мы продолжим процедуры, я могла лишь застонать. Они оставили меня одну, хлопнув дверью, и обречённо лязгнув надёжными засовами с обратной стороны. Я кое-как взобрались на топчан, свернулась калачиком, и так лежала, наверное, час. Скуля и трясясь от шока. Потом я начала потихоньку приходить в себя.
– Я знала, что долго не протяну. Столько боли, сколько мне довелось испытать в тот день, мне не вынести. Я чётко осознала, что чтобы там не говорил этот безумец о моём участии в его опытах, о том, что от меня зависит чего-там такое, я всё равно сдохну на этом чёртовом столе самое больше дня через три. Или же превращусь в вечно трясущееся безвольное существо с бессмысленным взглядом и идиотским выражением лица, делающим под себя и гукающим, как двухлетний ребёнок. В тот миг я вспомнила Стефана. И даже подумала, что неужели сын моих хозяев в своё время прошёл так называемое лечение электрошоком? Но это было невозможным. Стефан свихнулся раньше, чем за него взялся доктор Аткинс.
– И ты нашла выход, – негромко сказал Джек, восхищённо, во все глаза глядя на девушку. – Охренеть не встать, вот уж не подумал бы, что ты повидала такое!
– Если бы только повидала, – совсем невесело улыбнулась Генриетта. – Я испытала то, что врагу не пожелаешь. Так вот… Я пришла в себя настолько, что смогла связно мыслить и, как видишь, строить предположения, пусть они и казались одно нелепее другого. Не знаю, может, я таким образом пыталась уйти в себя, сбежать от страшной реальности, в которой причиняют адскую боль. Возможно, я пыталась спрятаться в собственных мыслях и иллюзиях. Но, слава богу, мне-таки хватило мозгов, хоть их и основательно поджарили, вернуться к настоящей жизни. Мне хватило ума понять, что если я в ближайшие дни ничего не придумаю, мне настанет конец.
– И? – Джек было само нетерпение.
– Если ты думаешь, что я сделала подкоп под неприступными стенами Мерсифэйт, а это, доложу тебе, та ещё крепость, то ты заблуждаешься, Джек. Вряд ли ты читал книги приключенческого жанра, где герои, томящиеся в неволе, используя перочинные ножи и зубочистки, сбегают из самых охраняемых тюрем. Ну, так вот, я определённо не была героиней такого чтива.
– Я вообще книги не читаю, – буркнул Джек. – Ещё этой дурости мне не хватало. У меня свой котелок есть на плечах. И он неплохо варит, подруга!
– Зря. Но разговор не об этом. Я не хочу врать и рассказывать, что придумала какой-то гениальный план или действительно сбежала, проведя за нос Аткинса с его прихвостнями. Повторюсь, Джек, жизнь и книги – это всё-таки немного разные вещи. Мне элементарно повезло. И как бы я там не думала, не решалась, не прикидывала и не воображала, спастись бы мне не удалось. Шанс был один из тысячи. Спасти меня по сути могло лишь чудо. И тут, мой маленький дружок, это чудо и свершилось…
– Ну? Ну не томи, что же произошло? Тебя спас принц на белом коне? – в горящих жадным любопытством глазах Спунера было изрядно сомнений. – Я, знаешь ли, за годы жизни на улице разучился верить в сказки. Что же ты сделала?
– Умерла.
Глава 3
– Что?!
– Что слышал, Джек. Всё чудо свелось к тому, что на второй день пыток у меня не выдержало сердце, и я перестала дышать.
– Э-э-э… Слушай, Генри, я конечно понимаю, такое пережить – истязания, пытки, всякое такое дерьмо, что аж тошно становится. Не мудрено, что так и умом тронуться недолго. Но ты не спеши, подумай хорошенько. Что, говоришь, произошло? Умерла?
– Ага.
– О как!
Генриетта страдальчески вздохнула, отчего её внушительная грудь натянула кофточку, заставив её разойтись, обнажая выглядывающие из выреза платья тугие полушария. Джек невольно покраснел.
– Не глупи. Я сказала то, что ты услышал. Да. Я умерла. Я не выдержала второй электрошоковой процедуры. Моё сердце перестало биться. Потом… Потом я узнала, как называется это состояние. Клиническая смерть. Человек не дышит, у него не прощупывается пульс. Это словно летаргический сон. Слышал о такой штуке? Мне как-то доводилось читать. Вот и состояние клинической смерти очень похоже на летаргию. Человек фактически мёртв, но его душа ещё не отлетает от тела, и его можно спасти. А бывает, что человек и сам приходит в себя. И повезёт ещё, если не в гробу!
– Бр-р-р… Да эту хрень даже представить страшно, не то что пережить! И как это было?
– Я мало что могу сказать, Джек. Я корчилась от боли, терзаемая электрическим током, я действительно умирала, а затем… Раз, и я провалилась в глухую безвременную темноту, словно бултыхнулась с головой в бездонную прорубь. И тут же вынырнула на поверхность. Я очнулась в уже совсем другом месте! Когда я открыла глаза, мне показалось, что я ослепла. Я испугалась до чёртиков. Мне едва хватило усилий, чтобы задавить в себе крик, затаиться и не дышать. Потому что секундой позже я поняла, что вовсе не ослепла, просто вокруг меня кромешная тьма, и я нахожусь незнамо где, но не на железном пыточном столе, среди слепящих стерильной белизной стен комнаты. И ещё было жутко холодно.
– Теперь-то я понимаю, что случилось и могу воссоздать почти всё происшедшее со мной. Думаю, ты уже догадался, что я очнулась в больничном морге. Меня сочли хладным трупом, отнесли в мертвецкую и там оставили, накрыв тонкой простынёй. И мне вторично повезло, что меня не запихали в какой-нибудь железный ящик, а довольно бережно положили на что-то вроде стеллажа. А ещё мне повезло, что я очнулась до того, как меня начали вскрывать. Не думаю, что такой человек, как доктор Аткинс позволил бы пропадать столь бесценному материалу, как моё тело. Уверена, он бы и из мёртвой меня постарался бы извлечь как можно больше пользы!
– В общем, началась какая-то сплошная полоса везения, не правда ли? Словно господь, наконец-то, смилостивился надо мной и решил чуток скрасить мои злоключения. И я не упустила свой шанс. Я вцепилась в него, как клещ в собаку. Я убежала из лечебницы, из этого сумасшедшего дома. Я смогла это сделать! Я выбралась из морга, когда мои глаз привыкли к темноте, а зуб не попадал на зуб от холода. Я была в одной полотняной рубашке, босиком, но с целью во чтобы то не стало вырваться наружу. Я бы скорее действительно умерла, чем вернулась бы обратно в свою камеру или на железный стол.
– Наверное, меня всё же вело божье привидение. Я не знаю, как по-другому это объяснить. Как объяснить, что пока я кралась полутёмными холодными коридорами, вздрагивая от ужаса и с кричащими от напряжения нервами, мне не встретился никто из сотрудников лечебницы? Как объяснить, что меня никто так и не увидел, а я не заплутала внутри этой кошмарной обители боли и страха? Позже я всё-таки решила, что бог есть на этом свете. Ничего другого я не могу сказать, Джек. Я ведь и впрямь могла умереть. От смерти меня отделил, возможно, самый слабенький, ничтожный, неслышный удар сердца. Который не позволил мне навечно закрыть глаз, который всё-таки заставил меня очнуться.
– Я выбралась наружу через мусоропровод, по колено в воняющих отбросах и всякой мерзости, и оказалась на заднем дворе больницы. На улице, несмотря на декабрь, было сравнительно тепло (особенно по сравнению с моргом!) и лил сильнейший дождь. Настоящий ливень. Его струи чуть не сбивали меня с ног. Темно было хоть глаз выколи. На небе сплошные тучи, ни звёздочки, ни месяца. На моё счастье дождь был без грозы. Иначе, думаю, меня бы могли увидеть в отблесках молний. А так я смогла убежать прочь, скрываясь за стеной ливня… Я пролезла между прутьев окружающей двор ограды, благодаря тому, что здорово исхудала, и стремглав, раня в кровь ступни, рванула куда глаза глядят, только бы подальше оттуда… Я добралась до городской окраины, затерялась на ближайшей улице, забилась в какую-то нору, спряталась от дождя под листами приваленного к стене дома кровельного железа и разрыдалась.
– Домой я так и не вернулась. Наверняка моё «отсутствие» обнаружили буквально на утро. И Аткинс, я так думаю, уж точно сложил два и два… А учитывая его связи, он наверняка попытался бы вернуть меня, пусть даже для этого и понадобилось бы вломиться в мой дом. Мне пришлось принять очень непростое решение, Джек. Я не могла вот так запросто заявиться домой, и сказать – здравствуйте, мама с папой! Они то, бедняжки, и так, должно быть, чуть с ума не сошли от горя. Даже боюсь представить, что им наплели мои бывшие хозяева, дабы объяснить моё исчезновение. Ну а уважаемого врача уж тем более никто бы не приклеил к этому делу. Я более чем уверена, что возле родительского дома первое время после моего побега постоянно дежурили подручные Аткинса. И гарантированно они сообщили купленным ими полицейским мои приметы.
– В общем, мне пришлось снова искать выход из положения, приспосабливаться к новой жизни. Мне пришлось прятаться и единственное место, глубже которого уже было не зарыться, оказалось самое дно нашего города. Я до того боялась и боюсь до сих пор, что вздрагиваю всякий раз при виде констебля. А вдруг это по мою душу? Вдруг меня продолжают разыскивать? Я-то слишком многое увидела и узнала. И могу выступить в суде против моих бывших хозяев. Конечно, моё слово мало бы что значило, но шумиху раздуть можно нешуточную. Потому как эти люди известны и уважаемы. А репутация в наше время значит чересчур много для таких как они. Да и доктору Аткинсу, сдаётся мне, совсем ни к чему лишние проблемы.
– Я спрошу Джейсона, – пообещал Джек. – Он должен знать, давали на тебя розыскную ориентировку или нет. Он важная шишка в Империал-Ярде, между прочим. Или я уже это говорил?
– Пустое, Джек! – взволновано отмахнулась Генриетта. – Официально меня разыскивали только мои родители, пойми. В этом я не сомневаюсь. Но я не думаю, что так же всё обстояло и со стороны Аткинса. Как бы тебе это не нравилось, но у него длинные руки и нужные знакомства. А в Ярде полно нечистых на руку фараонов. Если меня и ищет полиция, то о моей поимке будет сразу же сообщено Аткинсу. Меня даже на допрос не станут везти. Я сразу же окажусь в застенках Мерсифэйт!
Спунер неуверенно покачал головой:
– Генри, ты угробила на хрен год жизни… Ты не пыталась обратиться во Двор, и всё рассказать?
– Впоследствии я думала над этим. Но в первые недели после побега я просто едва дышала от страха. Нет, в полицию я не пойду. Кто мне даст гарантию, что я вообще выйду оттуда живой?
– В мире хватает уродов и всяких тварей, но немало и достойных, честных людей, – с чувством сказал Джек, вскинув лохматую голову. – Я не шутил, когда говорил о Джейсоне. Ты просто не знаешь этого человека! Например… Мы с тобой… Блин, ладно, один я, я не такой, как он! Джентри, он лучше всех, кого я знаю. Я-то что… Беспризорник и вор. И те люди, среди которых ты вынуждена жить, ничем не лучше и не хуже меня. Мы дно, Генри. Но неужели ты забыла, как жила до этого? Забыла, что существуют и другие люди?
– Джек, неужели ты не понял, что нет разницы? – с каменным лицом произнесла девушка. – Что здесь, – она указала пальцем вниз, затем вверх, – что там – все одинаковы. Грязь, порок, предательство и безумие царит на всех уровнях бытия. Джек, надо мной издевался уважаемый и известный человек из высшего общества! А ты, как ты выразился, жулик и бродяга, помогаешь мне, делясь последним, что у тебя есть! Богатые и властные люди играли со мной как с игрушкой, а вдовая, никому не известная старушка накормила супом и так смотрела на меня, словно я ей родная! О каких других людях ты говоришь?!
Генриетта спрятала лицо в ладонях и заплакала. Джек мигом прикусил язык, мысленно обругав себя последними словами. Плечи девушки тряслись, а с губ срывались судорожные всхлипы. Джек почувствовал себя неотёсанной дубиной. Он не знал, что делать и как себя вести. Попробовать обнять? А вдруг Генриетта опять не так его поймёт и ещё по морде зарядит? Но и делать вид, что ничего не происходит, тоже не годится!
– Эй, Генри, слушай… Не плачь, а? Я не хотел тебя обижать. Честное слово! Просто я зачастую болтаю слишком много. И бывает, сначала говорю, потом думаю. Не плачь, прошу!
– Всё нормально, – Генриетта вытерла покрасневший нос подолом кофточки и промокнула влажные глаза. – Прости, Джек. Не обращай внимания. Просто пойми, что я в замкнутом круге. Я не знаю, что мне делать. Я боюсь, как ни крути. Жизнь научила меня выживать, но порою это так непросто! Я начала жизнь падшей девки, рассудив, что уж среди шлюх я точно затеряюсь. Никто не будет искать приличную воспитанную девушку там, где я в итоге оказалась. По доброй воле пойти в жрицы любви, и зарабатывать на хлеб своим телом было с моей стороны неожиданным ходом. Вряд ли Аткинс даже представить себе мог, что у меня хватит на подобный шаг решимости. Уж не знаю, как и где он меня разыскивал, но уж точно не на городском дне. Столица большая, огромная и мне удалось затеряться. Но нет никакой гарантии, что меня не найдут.
– Знаешь, я ведь ни разу не была с мужчиной, пока не нырнула в этот омут. Моим первым клиентом был пожилой алхимик, который за час любовных утех превратил меня в златокудрую блондинку. Я тёмненькая, Джек. Почти брюнетка… Алхимик… Он так обрадовался, когда понял, что я девственница! Боже мой, я умирала от стыда, отвращения и боли, пока он дрыгался на мне, в то время как дома его ждала законная жена. Его дети были старше меня и не за горами были внуки. А мне-то было всего девятнадцать лет, и моим первым мужчиной оказался он!
– Но… Я так и не привыкла к этому. Каждый раз, когда ЭТО происходит, я сгораю от стыда. Каждый раз я умираю от ужаса и омерзения. К себе. К себе, Джек… Попробуй расслабиться, научись получать удовольствие, поначалу говорили мне мои новые опытные подруги, обслужившие не одну сотню клиентов. Но, в конце концов, даже они махнули на меня рукой. Я самая глупая и никчёмная шлюха в столице. Поэтому часто щеголяю синяками и хожу голодной. Так даже лучше. Чтобы теперь меня узнать, надо здорово постараться. Из тёмненькой пухляшки я превратилась в белобрысую худощавую шлюху. Единственное, что моя грудь никак не желает уменьшаться! Хохма!
Генриетта горько усмехнулась, избегая встречаться с мальчишкой взглядом. Затухающий огонь в печи изгибался, бросая на её осунувшееся лицо мечущиеся тени. Джек сидел на матраце, обхватив колени и молчал. Ему хотелось сказать так много, что он не знал с чего начать. Как обычно, его мысли неслись наперегонки, топча друг дружку. И Джек просто не решался открыть рот из боязни, что сморозит очередную глупость.
– Можно тебя обнять? – он поднял голову и поймал взгляд васильковых глаз. Генриетта не успела отвернуться и беспомощно улыбнулась.
– Глупый мальчишка, конечно можно.
Джек обнял её, как самую большую и хрупкую драгоценность в мире. Положил подбородок на плечо и зажмурился, вдыхая аромат девичьего пота и едва уловимый запах клубники. Ему показалось, что ничего приятнее этот букета и быть не может. Он обнимал Генриетту, и ему хотелось, чтобы это мгновение длилось вечность…
– Как звали твоих хозяев?
– Зачем тебе? – отстранившись, Генриетта с подозрением уставилась на него.
– Я должен знать имена подонков, что так поступили с тобой, – Джек упрямо сжал зубы, всем своим видом демонстрируя, что любой ценой добьётся ответа. Но Генриетта не собиралась отнекиваться.
– Их фамилия Гиллрой. Катрин и Джеймс Гиллрои. Они живут на Лонг-стрит возле овощного рынка, что на Яблочной. Может, знаешь, там такой огромный крытый павильон…
– Гиллрои?! – у Джека отвисла челюсть. С вытаращенными глазами он неверяще смотрел на Генриетту. – Гиллрои?! Ты сказала – Гиллрои!?
Девушка с беспокойством поглядела на ошарашенного воришку:
– Что с тобой? Тебе знакома их фамилия?
– И не только, мать их за ногу! – взвыл Спунер, подпрыгивая от избытка чувств на одном месте. – Чёрт-чёрт-чёрт, да чтоб меня прижучили и засадили в кутузку на всю оставшуюся жизнь! Знаю ли я их? Хуже! Я знаю одну девушку, которая сейчас работает в ихнем доме. И тоже няней! А я-то, дурак, сразу не допёр. Ещё думал, что же мне в твоей истории кажется таким знакомым?! Это жопа, Генри, полная жопа!
– Если твоя знакомая находится в их доме, – тихо сказала Генриетта, – я не дам за её жизнь и ломаного медяка.
– Дьявол! Твою мать! Элен! Я должен её предупредить! И мы должны ВСЁ РАССКАЗАТЬ Джейсону. И даже не спорь со мной!
– Ночью? Думаешь, в столь поздний час нас будут рады видеть? – засомневалась девушка, чем заработала полный возмущения взгляд Спунера.
– Ты о чём это, милашка? Разве к тебе не ночью наведались в спаленку, после чего ты оказалась в уютной камере в психушке? Да быть может, у Элен уже последние минуты истекают!
Коря себя за малодушность, Генриетта виновато сказала:
– Конечно, ты прав, Джек. Извини. Но подумай вот о чём… Как бы ты не спешил, ты не сможешь разорваться надвое и поспеть одновременно к своему другу-полицейскому и особняку Гиллроев.
Джек был готов волосы на себе рвать от досады, признав, что зерно истины в словах Генриетты присутствует. И немалое. Он затравленно оглянулся по сторонам.
– Что ты предлагаешь?
– Давай разделимся, – сглотнув, выдохнула девушка. – Я хочу помочь. Мне надоело так жить. Надоело прятаться, раздвигать ноги ради куска хлеба и вечно бояться. Один из нас должен идти к Гиллроям, а другой к Джентри.
– Здравая идея, – одобрил Спунер. – Я беру на себя Гиллроев. Тебе нечего туда соваться. Да и мне будет проще убедить Элен, чем тебе. А ты дуй к Джейсону.
– Договорились, – не скрывая облегчения, сказала Генриетта. Помялась и спросила: – Эта Элен, ты её хорошо знаешь?
Спунер, нахлобучивая на голову лётную кожаную фуражку с непременными гоглами, усмехнулся:
– Да мы то и виделись всего раз. Но у меня чутьё на людей. Я сразу понял, что она нормальная девчонка. Таких как она, нельзя бросать в беде, Генри. Она не заслуживает, так же, как и ты, всей этой мерзости.
Подумал и тихо добавил:
– Да и никто, наверно, не заслуживает…
