Андрей Шварц
И сгинет все в огне
Глава 6
Настоящее
В тот момент я не могу думать. У меня нет выбора. Тело само движется, погруженное в транс под воздействием всю жизнь накапливающегося гнева. Я встаю с места, игнорирую испуганную Фил и иду вперед, сквозь банкетный зал, минуя один стол за другим, в сторону подиума. К человеку, стоящему там. Человеку, которого я собираюсь убить.
Мир вокруг – глухой рев. Прошлое, будущее, мой план, моя цель – все превратилось в красную пульсацию. Теперь мне плевать на то, чтобы быть Алайной Девинтер. Мне плевать на Шепот и Ревенантов. Мне плевать, доживу ли я до завтра.
Он жив. Волшебник, который убил моих родителей. Человек, который отнял у меня все, тот, кто направил меня на этот путь. Ублюдок, убийца, чудовище. Я не знаю, как, но он жив, и он прямо здесь, всего в половине комнаты от меня, тепло улыбается, купаясь в аплодисментах, ни о чем не думая.
Он умрет. Сейчас.
Сердце колотится о ребра. Кровь бурлит по венам. Руки скользят к столу и хватают зазубренный нож. Я не собираюсь применять к нему магию. Нет, это было бы слишком быстро, слишком легко. Я хочу вонзить лезвие прямо в его грудь и смотреть, как он истекает кровью. Я хочу смотреть ему в глаза, когда он умирает, и прошептать ему на ухо свое имя.
Уже в двадцати пяти футах. Двадцати. Пятнадцати. Я делаю шаг за шагом, приближаясь все ближе. Никто меня не замечает. Все взгляды устремлены вперед, на него, убийцу. Я больше не человек, не сейчас. Я – стрела, выпущенная из лука десять лет назад, несущаяся к своей неизбежной цели. Я умру здесь, я знаю это. Но я умру с чувством удовлетворения.
Директор Магнус Абердин до сих пор не заметил меня. Он повернулся в сторону, к балкону с другими профессорами, подняв руку, сияя в лучах их подхалимства. Его глаза мерцают, борода изогнулась в теплой улыбке. Он понятия не имеет о тени, которая надвигается на него, которая вот-вот его прикончит, вот-вот утопит эту улыбку в потоке крови.
Десять футов. Вот и все. Я переворачиваю нож в руке, удерживая его острие. У меня перехватывает дыхание. Голова Магнуса поворачивается ко мне, совсем чуть-чуть, его серые глаза наконец видят меня, слегка расширяясь в подозрении. Я заношу руку и…
Кто-то со всей силы налетает на меня сбоку, и я падаю на пол банкетного зала. Запястье ударяется о мрамор, а нож выскальзывает из руки, залетая под стол. В комнате воцаряется тишина, все головы поворачиваются в нашу сторону. Что-то холодное, мокрое и красное льется на меня, впитываясь в платье. Кровь? Нет. Вино. Я инстинктивно отскакиваю назад и вижу налетевшего на меня человека, в ужасе смотрящего на меня. Янтарные глаза. Черные как смоль волосы. Смиренная служанка, Марлена.
– Мне так жаль, миледи! – говорит она, лихорадочно вытирая мое платье тканью. – Я… Я просто подавала вино… Я не заметила, как вы подошли… – Меня как будто разбудили ото сна, как будто вытащили из морских глубин назад на поверхность. Мир мгновенно возвращается: запахи праздника, танцы огней наверху и голоса, так много голосов, болтающих, шепчущих, смеющихся. Я чувствую пронизывающий жар тысячи глаз, когда каждый в комнате смотрит на меня, и та уверенность, которую я чувствовала всего секунду назад, превращается в холодный ужас. Я разоблачена. Поймана. Уязвима.
Но все внимание сосредоточено не на мне.
– Девчонка! – рявкает директор Абердин. – Смотри, куда идешь! Ты только что испортила платье этой юной леди!
– Простите меня, господин директор! – в ужасе умоляет Марлена. – Это больше не повторится. Обещаю.
Я не знаю, что делать. Все происходит слишком быстро. Нож по-прежнему лежит там, всего в нескольких футах от меня. Я могла бы схватить его и довести дело до конца, подскочить и вонзить его в грудь директора. Даже когда все смотрят, они не смогли бы остановить меня вовремя. Но я не могу отвести взгляд от Марлены, от ужаса в ее глазах, от того, как дрожат ее руки, когда касаются моего платья, того, как ее тонкая ключица поднимается и опускается с каждым вздохом. Теперь она тоже часть этого. Если я нанесу удар, все решат, что она была в этом замешана, чтобы отвлечь внимание. Ее будут пытать. Убьют. Возможно, и всю ее семью тоже. И это будет моя вина.
Я не могу на это пойти.
– Смотритель Тимс, – рычит директор, и угрюмый бородатый мужчина с парома, тот, кто потребовал показать мою метку, выходит вперед. – Будьте добры, проследите, чтобы эта Смиренная была должным образом наказана. Десять ударов плетью.
Мужчина, Смотритель Тимс, ухмыляется кривозубой улыбкой.
– С удовольствием, – говорит он, шагая вперед, чтобы рывком поднять тяжело дышащую Марлену на ноги.
Нет. Так не пойдет. Я поднимаюсь с места.
– Прошу прощения, директор, но это моя вина, а не ее, – говорю я и слышу странный шепот, пробегающий по комнате. – Я была неосторожна. Это я столкнулась с ней. Пощадите девушку.
Директор Абердин смотрит на меня, видя меня, по-настоящему видя в первый раз. Его серые глаза-бусинки встречаются с моими, внимательно меня изучают. Мог ли он каким-то образом меня узнать?
Нет. Он отводит взгляд и скучающе пожимает плечами.
– Хорошо. Пять ударов плетью, – говорит он. – Теперь можем продолжить банкет? – Он широко, приветливо улыбается, и комната снова без усилий принадлежит ему. – Полагаю, мне нужно произнести вдохновляющую речь!
Все смеются оглушительным ревом. Я едва могу дышать. Даже когда толпа поворачивается к Абердину, когда он начинает свою большую приветственную речь, я по-прежнему чувствую на себе взгляды: Фил, покрасневшей от смущения за меня; Марлены, благодарной, даже когда Тимс утаскивает ее прочь. А за столом прямо рядом со мной сам Мариус Мэдисон, стреляющий в меня улыбкой, в которой читается «Я-же-говорил».
Я не знаю, что делать. Но знаю, что больше не могу здесь оставаться, с этими людьми, в такой обстановке. Нет, если я хочу сохранить миссию. Если я хочу сохранить себя.
Я бросаюсь прочь между столами к паре стеклянных дверей в западном конце зала. Я протискиваюсь сквозь них и выхожу на балкон, представляющий собой изогнутый выступ с богато украшенными перилами и видом на леса к востоку от школы. Холодный ночной воздух омывает меня, как ливень, я вдыхаю и, кажется, впервые дышу с того момента, как увидела лицо Абердина.
Он жив. Как? Как это возможно? Он был в доме, когда сработали обереги отца. Он умирал, крича, сгорая, я знаю это, я знаю это…
И все же вот он, живее всех живых.
Получается, он как-то защитился. И выбрался оттуда. Все это время он был жив и в целости и сохранности находился в этих стенах, становясь все сильнее. Пока мы с Серой голодали, истекали кровью и сражались, пока наши родители лежали в земле, он был жив, пил лучшие вина, ел на банкетах, произносил воодушевляющие речи, купаясь в похвале и восхищении. Когда я потеряла все, все, что у меня было, он был жив!
Мне хочется кричать, плакать, с корнем сорвать перила и швырнуть их на деревья внизу. Я хочу вырывать кирпичи из стен, потопить этот остров в море, поджечь весь мир. Я хочу…
– Перебрала с выпивкой? – спрашивает голос позади.
Я поворачиваюсь. Там стоит, прислонившись спиной к дверному косяку и согнув колено, тот парень из банкетного зала, принц. Он держит в своей широкой ладони маленькую чашу, с удивлением наблюдая за мной. Меньше всего мне сейчас хочется разговаривать с незнакомцем, но я и так уже вызвала достаточно подозрений, и становится ясно, что побыть наедине с собой уже не выйдет. Я со вздохом беру себя в руки. И становлюсь Алайной.
– Немного, – заставляю я себя рассмеяться. – Кажется, я не привыкла к такому крепкому вину.
– Забавно. Мне, наоборот, казалось, что оно на удивление слабое.
Парень делает последний глоток, затем ставит чашу на перила и идет ко мне.
– Я Талин. Талин Рейвенсгейл IV, если быть точным, но сомневаюсь, что здесь есть другие Талины.
– Алайна Девинтер, – вру я.
Он делает шаг вперед, залитый мягким лунным светом, и я впервые могу его разглядеть. Он на добрые две головы выше меня, его поджарое тело наводит на мысль о скрытой силе. Волосы свисают десятками аккуратных косичек, а челюсть украшает тончайший намек на бороду. Его скулы угловатые, подбородок острый, а темно-карие глаза с золотыми крапинками мягко сверкают, пока он меня оценивает.
Но больше всего мой взгляд приковывают его руки. Дело не только в том, что это красивые руки, хотя они определенно хороши, худые, но подтянутые, с широкими ладонями, украшенными серебряными кольцами, и длинными венами, выступающими на его предплечьях. Нет, меня завораживает то, что у него на руках. Рунические символы, десятки сложных ярких символов спиралью обвивают его бицепсы. С другого конца зала я подумала, что это татуировки, но теперь вижу, что это что-то другое. Они нарисованы, полагаю, какой-то мягкой цветной пылью, пылью, сияющей на коже золотым и голубым, как звезды в ночном небе.
Я напряженно пытаюсь вспомнить все, что знаю о королевстве Ксинтари, а этого до неловкости мало. Они правят континентом далеко на юге, за Вечно Теплым морем, страной густых джунглей и возвышающихся вулканов. Они богаты, думаю, богаче, чем Маровия, но также скрытны, изолированы, общаются с Республикой через единственного посла. И у них есть могущественные Волшебники, настолько могущественные, что их боится сам Сенат. Республика никогда не пыталась завоевать их земли, что говорит об их силе больше, чем что-либо еще.
Талин замечает, что я смотрю на его руки.
– Обычай Ксинтари, – пожимает плечами он. Он здесь такой же чужак, как и я, даже больше, но он, кажется, совершенно спокоен. Нет. Более чем спокоен. Он кажется совершенно равнодушным.
– Я бы не запаривался, но отец настоял, чтобы я приехал в официальном облачении. Представить королевскую семью и все такое.
– Значит, это правда. Ты принц, – говорю я.
– Так и есть, – признается Талин с кривой улыбкой. – Хотя, уверяю тебя, это совсем не так захватывающе, как ты думаешь. У меня шестеро старших братьев и три старшие сестры. Мои шансы сесть на Золотой трон едва ли выше твоих.
– Учитывая, что я впервые слышу о Золотом троне, сомневаюсь, что это правда.
– На самом деле он не золотой. Во всяком случае, не весь, – отвечает он. – В этом минус быть младшим ребенком. Моя старшая сестра возглавляет армию. Старший брат – казначей. А я застрял здесь, на другом конце света, удостоенный чести представлять наше королевство в школе для маровианских отродий.
Я издаю короткий смешок, искренний хотя бы потому, что это такое облегчение – слушать того, с кем мы в одинаковом положении.
– Значит, ты дипломат, – говорю я, и мой взгляд скользит по его обнаженным запястьям. Нет Божьей метки. – Ты не Волшебник?
– О, я Волшебник, но Ксинтари не татуируют запястья, – отвечает Талин, как будто мне это должно что-то дать. – Впрочем, хватит обо мне. Я хочу узнать больше о тебе.
– Обо мне? – спрашиваю я, и, Богами клянусь, как много бы я отдала хотя бы за несколько минут одиночества, несколько минут без притворства. – Боюсь, здесь особо нечего узнавать. Я уж точно не принцесса. Всего лишь еще одна студентка, такая же, как остальные.
– О, я в этом сомневаюсь, – говорит он, сверкая в меня глазами, – ты единственная студентка, которую я видел несущейся через банкетный зал с ножом в руке.
Кровь застыла у меня в жилах. Он видел. Он знает. И просто стоит с этой ошеломленной улыбкой, пожирая меня глазами.
– Я… Я не… Я не была…
Талин смеется, качая головой, пока его косы раскачиваются, а на кончиках звенят крошечные серебряные бусинки.
– Расслабься. Я не осуждаю, – говорит он. – Мне просто любопытно, кого из этих напыщенных маленьких засранцев ты так сильно хотела зарезать.
Я испустила едва заметный вздох облегчения. Так, значит, он не знает всего. Не знает, что я шла к Абердину. Он просто думает, что я затаила на кого-то обиду. С этим можно работать.
– Мариуса Мэдисона. – Я тоже пытаюсь игриво пожать плечами. – И я не собиралась его зарезать. Просто хотела немного напугать.
– Мариус Мэдисон, – говорит Талин, и впервые его улыбка исчезает. – Он и его отец встретили меня, когда я приехал. Пара красующихся павлинов, отчаянно пытающихся доказать свое превосходство. Теперь я жалею, что ты не зарезала его.
– Значит, ты не донесешь на меня?
Талин издает низкий смешок и поворачивается лицом.
– Никогда. Со мной твой секрет в полной безопасности.
– И почему же?
– Потому что я провел на этом проклятом континенте целых две недели, и ты первый интересный человек, которого я встретил. – Он наклоняется и берет мою руку. Его ладонь мягкая, теплая, и он нежно подносит ее к своим губам. – Для меня было честью познакомиться с вами, леди Девинтер.
Я все еще понятия не имею, чего хочет этот парень, но я знаю, что не могу доверять ни одному его слову.
– А мне с вами, принц Талин IV.
– Просто Талин, – говорит он, а затем, улыбнувшись в последний раз, исчезает за занавеской в банкетном зале, оставляя меня одну в ночи.
Боги. Боги! Я практически падаю на перила. Мир вращается вокруг, пульсируя по краям. Колени пошатываются, прерывается дыхание. Это слишком, это все слишком. Я больше не могу этого делать. Я боец, а не шпион. Я не могу сохранять этот фасад изо дня в день. Не могу продолжать играть в игры с этими интриганами, анализируя каждое их слово на предмет коварных намерений. Я не могу вернуться в холл, не могу выдавить из себя очередную улыбку, не могу. Не сейчас, когда убийца моих родителей дышит полной грудью. Я просто не могу. Не в одиночку. Только не без Серы.
Я закрываю глаза и вспоминаю тренировку с Шепот. «Отпусти свои мысли, – говорила она. – Воспринимай только то, что чувствуешь».
Холод металла перил противостоит теплу моих ладоней.
В прохладном бризе чувствуется запах соли.
Гудит ветер, из зала доносится невнятная болтовня.
Мое дыхание замедляется и вновь учащается. Замедляется и учащается. Раз, два. Раз, два. Раз, два.
Я открываю глаза и вижу это. Передо мной раскинулись верхушки деревьев, разрастающиеся, красивые, слегка покачивающиеся. А за их пределами океан, бескрайний и бесконечный. А на краю острова крошечное позвякивание огоньков, мерцающих вдалеке, как светлячки. Деревня, о которой мне говорила Марлена. Смиренные.
Я могу это сделать. Мне нужно закончить миссию.
Я должна.
Я разглаживаю платье (которое, конечно, полностью испорчено вином) и направляюсь в банкетный зал. Все так же, как было до моего ухода: шумно, ослепительно, водоворот ощущений. Несколько голов поворачиваются в мою сторону, но большинство студентов погружены в свои разговоры, что для меня большое облегчение. К счастью, Абердин покинул сцену, так что мне не придется встречаться с ним, по крайней мере пока.
– С тобой все хорошо? – спрашивает Фил, когда я сажусь рядом с ней. – Что это было?
– Извини. Я просто была немного ошеломлена, и мне нужно было подышать свежим воздухом. И, видимо, на меня пролилось немного вина. – Я натягиваю платье, на нем темно-фиолетовое пятно. – Что я пропустила?
– Директор Абердин произнес большую речь, а преподаватели представились. Подали маленькие пирожные с кофейным ликером. Ничего интересного. Хотя, неправда, пирожные были чрезвычайно интересными. – Она кивает головой на стол. – Ты как раз поспела к важной части.
Я опускаю взгляд и впервые замечаю, что передо мной в богато украшенном когтистом держателе лежит массивное чешуйчатое яйцо, черное, как обсидиан, и большое, как дыня. Оглядываясь вокруг, я вижу, что у всех остальных тоже есть такие.
– Эм, – говорю я.
– Боги, так ты ничего не знаешь! – смеется Фил. – Так мы узнаем орден, в который нас определили!
– Мне понадобится немного больше информации.
– Все мы будем разделены между пятью орденами Блэкуотера. По одному для каждого из Богов.
Фил жестом указывает на сцену, и я вижу пять длинных развернутых баннеров. Каждый определенного цвета и украшен символом животного.
– Все ордена представляют черты характера Богов, – продолжает она. – Авангард, золотой олень – олицетворение власти и господства. Явелло, зеленая обезьяна – олицетворение хитрости и предприимчивости. Селура, синий ворон – олицетворение мудрости и терпения. Зартан, красный медведь – олицетворение храбрости и агрессии. Нетро – черный кракен, олицетворение смерти и… всего в этом духе.
– А яйцо?..
Фил фыркает от смеха.
– Это божественное яйцо. Оно подскажет, к какому ордену ты принадлежишь, прочитав твою душу. Это волшебство, – говорит она, шевеля пальцами. – Хотя, на самом деле, нет. То есть есть какая-то магия в том, как яйца это раскрывают, но все знают, что то, к какому ордену ты относишься, решается до того, как ты попадаешь сюда.
Впереди доносятся крики некоторых студентов, остальные хлопают. Мариус Мэдисон запрыгивает на скамью, потрясая кулаком в воздухе, перед ним – расколотое яйцо.
– Авангард! Да. Сильные должны процветать!
Когда яйца трескаются, на знаменах появляются имена, и я вижу, как имя Мариуса вырисовывается на золотом знамени элегантным почерком.
– Кто бы сомневался, – закатывает глаза Фил, и я не могу не заметить, что ее яйцо еще не треснуло. – У меня будет Явелло. Ну, скорее всего. Каждый Поттс был оттуда. Ура торговцам, верно?
Она улыбается, но ее тело излучает нервозность.
– Давай. Открывай свое.
Что ж, посмотрим, к чему это приведет. Я протягиваю руку и нажимаю на верхушку яйца, и мгновенно по мне пробегают электрические покалывания, по венам проносится молния. Я тихонько ахаю. Бороздки между чешуйками загораются ярким светом, образуя соты из ослепительных шестиугольников, а затем все это рассыпается в мелкий белый пепел. Я чувствую притяжение Пустоты и вижу, как в воздухе мигает иллюзорный глиф, напоминающий цвета, которые мы видим, когда прижимаем ладони к глазам. Потом он исчезает, и остается только кучка пепла с маленьким черным камнем, лежащим в ней.
– Похоже, ты в ордене Нетро, – говорит Фил.
Я смотрю на черное знамя с кракеном и вижу, как на нем появляется мое имя, точнее, имя Алайны.
– Это плохо?
– Нет. Нисколько. На самом деле нет плохих орденов. Это лишь вопрос личности. – Она делает быстрый глоток вина, выдыхает, затем тянется за своим яйцом.
– Ладно, поехали.
Ее рука касается яйца, оно светится, а когда рассыпается, внутри оказывается черный камень, точно такой же, как у меня.
Лицо Фил вытягивается.
– Нетро? – шепчет она дрожащими губами. – Черт. Серьезно? Черт.
– Ты же сказала, что нет плохих орденов?
– Ну я ведь думала, что попаду в Явелло! Я пыталась быть вежливой! – Она склоняется над столом, закрыв лицо руками. – Вот это да. Первый Поттс, который даже не претендовал на Явелло. Нетро. Нетро.
Я знаю, что глупо обижаться, учитывая, что на самом деле я не Алайна, но это все равно неприятно. Я беру свой черный камень в руку и верчу его. Он кажется довольно обычным.
– А что плохого в Нетро?
Фил вздыхает:
– Амбициозные дети политиков? Они идут в Авангард. Хитрые дети идут в Явелло. Книжные черви отправляются в Селуру. Спортсмены в Зартан. А Нетро… это орден для бракованных. Куда они отправляют всех неудачников и изгоев и, ну новоотмеченных. Всех студентов, которые, по их мнению, потерпят неудачу. – Она делает еще один глоток из бокала, понимает, что он пуст, и сердито отбрасывает его в сторону. – Знаешь, как всегда говорил мой отец?
Кто в Авангарде, тот вперед ведет,
Кто в Явелло, того алчность гнетет,
Кто из Селуры, тот мудр и начитан,
А тот, кто из Зартана, кровью пропитан[1].
– А что делают члены Нетро?
– Абсолютно ничего. – Фил сердито отодвигает свой камень в сторону. – Боги, родители будут в шоке.
Я откидываюсь назад, принимая эту информацию. Я всегда думала, что мир поделен на две группы: Смиренные и Волшебники, могущественные и угнетенные. Я полагала, что у всех Волшебников не жизнь, а сказка. Но теперь мне ясно, что я ошибалась: структура власти намного сложнее. Иерархии внутри иерархий, касты внутри каст, бесконечная матрешка социального восхождения. Фил, вероятно, богаче всех, кого я когда-либо встречала за свои семнадцать лет, но здесь с ней обращаются как с ничтожеством.
В это трудно поверить, но в этом есть смысл. Мы здесь учимся меньше часа, а нас уже рассортировали и разделили, произвольно оценили нас и разделили на фракции. Это жестоко, невообразимо жестоко, но я понимаю, зачем это сделано. Я уже ловлю себя на том, что мои глаза блуждают по комнате в поисках других черных камней, в поисках союзников. Я уже чувствую, как расцветает моя ненависть к студентам Авангарда, фракции Мариуса, только по той причине, что он один из них.
В этом и заключается вся суть Волшебников. Под столом рука непроизвольно сжимается в кулак, и я тоскую по холодной хватке локусов. Этот мир несправедлив. В каждой частичке.
Мне нужно сосредоточиться, поэтому я поворачиваюсь к Фил.
– Действительно ли ордена так важны? Что они дают?
– Статус, – отвечает Фил, как будто это самая очевидная вещь в мире. – Социальную значимость. Родительское признание. И ну, знаешь. Великая игра. Если тебя она не волнует.
– Какая-какая игра?
– Ты бы услышала, если бы присутствовала во время выступления директора Абердина, – поддразнивает Фил, не понимая, как близко я подошла к тому, чтобы обеспечить его вечным молчанием. – Великая игра – это большое соревнование, проводимое в течение нашего первого года. Есть три испытания, по одному каждые несколько месяцев, в которых все ордена соревнуются за очки. А в конце года орден, набравший наибольшее количество очков, получает звание ордена-победителя. Устраивается большой праздник, на котором Грандмастер чествует их в зале Сената. В целом вот так. – Она качает головой. – Хотя это не имеет значения. Каждый год побеждает Авангард.
Фил отворачивается, подавая знак Смиренному, чтобы тот принес еще вина, что хорошо, потому что она не видит выражения моего лица. Весь мир, кажется, затихает и замирает, когда на меня обрушивается тяжесть ее слов, брошенных так небрежно. Грандмастер чествует орден-победитель в зале Сената. В зале Сената.
Ревенанты существуют, так или иначе, уже столетие. У нас была своя доля побед: сожженный гарнизон, убитый Волшебник, освобожденный Трудовой лагерь. Но Сенат всегда был жемчужиной, ускользавшей от нас, завоеванием, на которое мы никогда даже близко не претендовали. Мы пытались, ох, мы определенно пытались. Но Сенат Маровии – самое надежно защищенное здание в мире, расположенное в самом сердце непроходимого Арбормонта, скрытое за слоями защитных глифов, днем и ночью охраняемое армией Инфорсеров. Шепот давно оставила надежду когда-либо атаковать его напрямую.
Она послала меня сюда, чтобы я узнала секреты магии. Но даже она понятия не имела о настоящем призе в игре. Если я продолжу в том же духе, если смогу подняться по социальной лестнице, выиграть эту идиотскую игру, я попаду туда, где никогда не был ни один Ревенант. Они бы чествовали меня в самом Сенате, среди палат, стен и Инфорсеров. Привели бы зал и окружили самыми значимыми и могущественными людьми Республики. Оставили бы себя без защиты.
И я улыбаюсь. Не фальшивой улыбкой, которую я выдавливала из себя всю ночь, а настоящей, искренней, потому что просто ничего не могу с собой поделать. Я смотрю на профессоров, прямо на Абердина. Он откидывается на спинку стула и смеется, потягивая вино из украшенного драгоценными камнями кубка, ни о чем на свете не беспокоясь. Минуту назад это привело бы меня в ярость. Но теперь я вижу в этом слабость, уязвимость, чем оно и является. Его бдительность ослабла. Он понятия не имеет, что его поражение, его гибель находятся в другом конце комнаты.
Мое спокойствие уступает место решимости, даже уверенности. Я выполню миссию. Я узнаю все их секреты. Меня будут приветствовать, почитать в зале заседаний Сената. А потом я его уничтожу.
Абердин хвастался порядком, который он построил, прежде чем убить моих родителей? Что ж, я заставлю его смотреть на то, как я сжигаю все, что его окружает. Я подожгу всю так им любимую Республику у него на глазах.
А потом? Потом, когда я заберу у него все? Когда я заставлю его почувствовать на вкус то, что он сделал со мной?
Потом я убью его.