Андрей Татур
По ту сторону. Мистическая лирика
Корректор Юлия Мельник
Иллюстратор Иванна Штольц
© Андрей Татур, 2025
© Иванна Штольц, иллюстрации, 2025
ISBN 978-5-0065-2847-5
Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero
Давнее
Брожу по аллеям каштановым,
будто бы тень в ночи,
ну вот и весна долгожданная,
вернулись домой грачи,
и дремлют безлюдные улицы,
и шепчут деревья листвой…
внезапно мне в сумерках чудится
выцветший образ твой;
и нет ни тоски, ни жалости,
ведь прошлое позади…
Будь там, где ты есть…
пожалуйста…
и ближе не подходи.
Фантазии
Расплачиваться незачем и нечем,
температура – около нуля,
когда упало небо мне на плечи,
когда рванулась из-под ног земля
и не осталось ни тепла, ни света,
неразличимы контуры теней,
реальность за чертой, за гранью где-то,
слова – нагромождение камней.
Во мгле чернильной, боязливо прячась,
роняю в пропасть времени ключи,
а дверь не открывается иначе,
хоть бей плечом, хоть головой стучи.
Никто не поменяет декораций —
всё в прошлом или может впереди,
но я не вижу смысла оставаться
и ждать, никем не встреченный, один.
Шатаясь, бродят призраки по крышам,
видения разносят саранчу…
Никто не видит, и никто не слышит —
всё громче, всё отчаянней кричу.
Становится мой голос глуше, глуше…
и болью отзывается в груди.
Вдруг под руки меня схватили души
и молча стали хоровод водить.
Летаргия
Сплю я, и мне снится
хищная зоркая птица,
на голубом мольберте
чертит линию смерти.
Ноги в крови, сбиты,
воду не пью – ядовита,
путь мой далёк, долог
сквозь ледяной холод.
Ямы, как чёрные дыры
там, на краю мира,
там, где хранят горы
в недрах ящик Пандоры.
Ветер по коже бритвой,
и не спасёт молитва —
там, за седьмой печатью
тьма и моё проклятье.
Город миражей
Забытый заброшенный город.
Домов опустевших скелеты.
В нём я, только я и холод.
Здесь днём не бывает света.
Здесь улицы без названий
и грязные подворотни.
Здесь стёрты реальные грани.
Я жертва, и я же – охотник.
С утра не поют птицы.
В лапту не играют дети.
Безмолвный город-гробница
поймал меня в свои сети.
Скитаясь по переулкам,
пытаюсь найти я выход,
и сердце колотится гулко,
а город злорадствует тихо.
Поиск
Взад-вперёд шатаюсь
по распятьям улиц.
Пропитался пылью,
пропитался грязью.
Мы с тобой однажды
где-то разминулись
так неосторожно,
будто кто-то сглазил.
Каждый шаг даётся
мне с трудом и болью.
В кровь разбиты ноги,
сердце кровоточит.
В голове бушуют
посильней прибоя
мысли… друг о друга
бьются и грохочут.
Знаю, нужно вырвать,
растоптать твой образ.
Сжечь дотла и пепел
по ветру развеять.
Но плетусь, как прежде,
по пустым, недобрым,
по распятьям улиц,
продолжая верить.
Последнее утро
Чёрные пропасти – белыми пятнами,
стёрты из памяти тысячи лиц,
стали навеки врагами заклятыми,
выпустив зло и грехи из темниц.
Чёрные линии, чёткие линии
смерти внезапной, страшной судьбы,
плиты надгробий покрыты инеем,
в склепах зловеще скрипят гробы.
Чёрные воды реки забвения
вышли, вздымаясь, из берегов,
нет в них ни таинства, ни отражения,
что ни бросай – не увидишь кругов.
Чёрным по белому
длинными строчками
буквы в слова,
как на теле рубцы…
Перемешались
святые с порочными…
Чёрное утро.
Встают мертвецы.
Последняя ночь
Стенает память громче и надрывней,
мучительно, болезненно свербя.
Ветра перебирают струны ливней —
незримы, как присутствие тебя.
И нечего отнять, и не прибавить —
ни слова, ни мгновения, ни дня.
Ты счастлива, не потому ли зависть
с энтузиазмом сожрала меня?
Не потому ли просто и цинично
исчезли, стёрлись линии судьбы?
Вопросы ни к чему, ты безразлична,
я у тебя в картонной папке «Был».
Остались вереницы многоточий
на восковых листах черновика.
Верёвка роковой, последней ночи
скрипит, петлёй свисая с потолка.
Ева
Тоска и одиночество
верёвкой к горлу тянутся…
обмяк безвольной куклою,
но сжаты кулаки,
рубцы и шрамы на всю жизнь
мне от тебя останутся,
но свистни только – прибегу я,
чтоб поесть с руки.
За чувства откровенные,
за жажду наслаждения
меня и в тёплой комнате
от холода знобит,
а ты, кусая яблочко,
сидишь в тени под деревом,
и на коленях у тебя
змея спокойно спит.
Ноктюрн
Здесь ночью светло, как днём —
горят фонари, витрины…
Здесь месяц своим серебром
дорог освещает спины.
Качелей тоскливый скрип
(звук старого патефона),
наверное, ветер-старик
нечаянно пальцем тронул.
Когда ты ушла тайком,
забыла, кажется, сходу
слова, человека, дом,
изменчивую погоду…
Хотя, может быть, и нет —
я жертва последствий психоза,
и мне не достать билет
в твой Рай новостей, прогнозов…
Там лучше всего молчать,
всё верно, оно и понятно —
вдруг примешься отвечать…
и слов
не вернёшь
обратно.
Огонь
Это я нарисован кистью
поздней осенью у костра,
где кружатся ошмётки листьев,
как развеянный по ветру прах.
Под завалами вечных вопросов,
где нет выхода изнутри,
не нашёл я доступный способ —
и гори всё огнём, гори!
Голова усыпана пеплом —
отвергаю тоску и грусть,
не хочу из полымя в пекло,
не продамся, не продаюсь!
Тихо съёжился бледный город,
он устал от беспутных забав —
здесь никто не придёт к собору,
не приложит к иконе лба.
Я остался один, последний,
поздней осенью у костра,
чтоб увидеть, как напоследок
превращается город в прах.