bannerbannerbanner
Юрьев день

Андрей Величко
Юрьев день

Полная версия

Глава 2

Вот она и закончилась, золотая пора младенчества, про которую, кстати, никто из хоть сколько-нибудь заметных классиков вроде бы ничего не писал. Наверное, таланта не хватило – я бы, например, точно не взялся такое описывать. И, значит, началось детство. За ним, насколько я в курсе, наступит отрочество, потом юность. Правда, кто из Толстых написал серию повестей с такими названиями, припомнить мне не удалось, в прошлой жизни я этого банально не знал. Если бы знал, обязательно вспомнил бы, ибо память младенца – это, честно вам скажу, что-то с чем-то. Главное – сообразить, что ты это помнишь, а потом воспоминания пойдут сами собой и уже не потеряются. Теперь я понимаю, почему кто-то очень известный (кто именно – не в курсе, так как никогда не интересовался) заявил, что в младенчестве все люди являются гениями. Дураками они становятся потом, повзрослев. В общем, только скромность могла удержать меня от признания своей гениальности в самом начале второй жизни. Могла бы, но не стала ввиду своего отсутствия. Впрочем, так я считал исключительно молча, про себя. Для того чтобы не говорить подобное вслух, скромность была не нужна, хватало простой осторожности.

Алик Романов, то есть я, рос спокойным и молчаливым ребенком. До двух лет он в полном соответствии с планами вообще не говорил. И даже немного подзатянул свое молчание, потому как дату моего рождения мне тогда никто не сказал, да и узнать, какое сегодня число, было не так просто. Но я спохватился почти вовремя и начал, причем, как оказалось, не очень правильно. В словах «папа» и «мама» ударение здесь было положено ставить на втором слоге. Хорошо хоть «няня» произносилась по-человечески!

Потом я быстро освоил «да» и «нет», и последним приходилось пользоваться значительно чаще. Дело в том, что окружающие постоянно хотели обозвать меня какими-то совершенно неподходящими кличками. Ладно, когда кормилица звала «ангелочком» – это прекратилось само собой вместе с переходом на нормальное питание. А, скажем, «Сандро» – вам такое понравится? Вот и мне тоже нет. Просто Сашей меня почему-то никто не звал, так что во избежание чего-нибудь худшего пришлось согласиться на Алика. Так меня назвал старший брат Ники, с которым мы стали очень дружны. А как иначе – это же будущий император Николай Второй! Впрочем, пока он даже не цесаревич, так как дедушка, Александр Второй, еще живехонек, чтоб ему пусто было с его неизвестно каким местом придуманными реформами. Отчего, блин, эти народовольцы такие уроды, что покушение у них удастся только с седьмого раза? В Америке вон, как понадобилось, так сразу Авраама своего Линкольна шлепнули, и без всяких неудачных попыток. Правильно их в моем мире повесили – страшно далеки они были от народа. Не был бы Каракозов столь безруким и не промахнись он в царя еще в шестьдесят шестом году, осталась бы Аляска русской, уж мой отец-то ее точно продавать не стал бы. И, возвращаясь к деду, даже первая жена Александра Освободителя еще жива, что меня особенно напрягало. Дело в том, что императрице вскорости предстояло умереть от туберкулеза, а это означало, что он, скорее всего, уже перешел в открытую стадию. Хорошо хоть, что мне удалось заранее вспомнить, как она выглядела – слава безукоризненной младенческой памяти, видел-то ее портрет я в прошлой жизни всего раз и особого внимания тогда на него не обратил. Однако узнал сразу, как только эта разносчица палочек Коха зашла в комнату, и на всякий случай закатил истерику, благо возраст позволял. В общем, мне удалось избежать объятий и обливаний слезами и прочими выделениями, а вот Николаю – нет. И маленький Жоржи, в другом мире будущий цесаревич Георгий, тоже не успел спрятаться. Не исключено, что именно от бабушки он и подхватил туберкулез, который в конце концов сведет его в могилу на переломе веков. Оставалось только радоваться, что императрица посетила Аничков дворец, где жила наша семья, всего раз и вообще много времени проводила в Крыму и в Италии.

К трем годам я в первом приближении составил планы на ближайшее десятилетие. Главной задачей было признано завоевание полного доверия старшего брата и его воспитание в требуемом ключе.

Разумеется, я прекрасно знал, как в случае отсутствия дополнительного влияния с моей стороны будет править Ники и чего добьется своим правлением. Первое время я даже потихоньку прикидывал, можно ли его как-нибудь прибить и не спалиться при этом, чтобы на трон, когда придет время, сел уже не он, а я. Но, подумав, признал подобный образ действий неоптимальным. Ведь Николай сейчас никто! И что из него вырастет, в немалой степени зависит и от меня в том числе. А вот я уже вполне сформировавшаяся личность, и сомнительно, что здесь мне удастся радикально перевоспитаться. Без этого же мои перспективы выглядят не очень радужно – уж свои-то недостатки я знаю неплохо. Главный из них – почти полное отсутствие способностей к руководству. То есть стоять во главе небольшого коллектива единомышленников у меня выйдет, это проверено. А вот командовать произвольно подобранными людьми, да еще если им не нравится то, чем предстоит заниматься, – нет. К сожалению, в этом я тоже имел возможность убедиться на практике, когда меня чуть ли не с позором турнули из замзавотделом обратно в ведущие инженеры. Причем, что самое обидное, это было совершенно справедливо. Так что пусть лучше Ники приобретает качества, коих у него в другой истории не было, и садится на трон, а я скромненько так постою рядом, время от времени подавая ценные советы. Если же у меня ничего не выйдет и старший брат вырастет таким же недоумком, что и в моей истории, тогда и прикинем, что с ним вдруг ни с того ни с сего случится – несчастный случай на водах, смертельная болезнь или даже несчастная любовь, от которой он, к изумлению окружающих, возьмет и застрелится.

Кроме того, надо будет заранее подготовить пути отхода куда-нибудь в Новую Зеландию, где в ближайшие сто с лишним лет точно не будет ни войн, ни революций. И всяких ядовитых гадов там тоже нет, в отличие от соседней Австралии. Но это на совсем уж крайний случай, да и заниматься этим придется еще не скоро. Сначала должны кончиться не только детство с отрочеством, но и юность.

Однако дальнейшие раздумья привели к пониманию, что первоначальные планы нуждаются в корректировке. Помните, там было насчет не выделяться? Так вот, этот пункт вступал в противоречие с необходимостью приобрести влияние на Николая. Ибо сделать это проще всего было, отвечая на вопросы, которые он в силу пробудившегося детского любопытства задавал всем и про все, но приемлемых ответов не получал почти никогда. От него либо отмахивались, либо начинали сюсюкать. Так пусть у него появится стойкая привычка – если что непонятно, надо идти к Алику и спрашивать! Брат ответит всегда, даже если будет занят.

Да, но ведь тогда довольно скоро придется ответить на вопрос – а откуда я все это знаю? И, значит, чтобы уверенно сообщить «из книг», надо в хорошем темпе научиться читать. Или, если точнее, суметь достаточно убедительно объяснить окружающим, когда и как у меня вдруг появилось такое умение.

Это оказалось не так трудно. Всякий раз, когда я видел кого-то с книгой или газетой, следовала просьба показать мне буквы – мол, очень хочется научиться читать. Некоторые показывали, и вскоре об этом узнал отец.

– Да что же ты, Алик, все норовишь вперед забежать? – добродушно вопросил он. – Подойдет время, и начнешь учиться, еще небось и от уроков станешь отлынивать. А пока рано.

– И что мне делать? – состроил я самое огорченное лицо, какое смог. – Я ведь уже научился читать!

– Врешь, поди, – усмехнулся родитель. – Что, точно не врешь? А пошли-ка со мной в кабинет, тут недалеко.

Там я еще не бывал, так что, зайдя, с интересом осмотрелся. Впрочем, особо и смотреть-то было не на что – кабинетом явно пользовались очень редко. Похоже, цесаревич, а мой отец сейчас пребывал именно в этом статусе, канцелярскими делами не перегружен.

Тем временем родитель достал с полки тоненькую книжицу, раскрыл ее, ткнул мне под нос и предложил:

– Читай, Алик, раз говоришь, что умеешь.

Я начал, стараясь делать это по складам, с заиканиями и ошибками:

Ф-ф… флаги ве-е-е-ют на Бо… спо… Босфоре,

Пушки пры… пра… здни… чно зву… чат…

Небо я…сно, бля… бле… щет море,

И ликует Царе…град!

Последнюю строчку четверостишия я специально прочел почти без задержек и с гордым видом. Отец был глубоко изумлен.

– Ну, Алик, ты и даешь! Ведь четыре года только два месяца назад стукнуло, а вон уже как шпаришь! В кого бы это ты у меня такой умный?

После чего он немного смущенно хмыкнул – видимо, сам понял некоторую двусмысленность последней фразы.

– В родителей, – подхалимским тоном ответил я.

– Хм… а что ты еще умеешь?

– Сочинять сказки! – приступил я к поэтапной реализации своих планов. – Одну уже почти совсем сочинил, завтра закончу и расскажу Ники. Можно?

– Ого… а нам с маман разрешишь послушать?

– Конечно!

– Тогда завтра после полдника и начнешь.

Вообще-то насчет «сочинил» – это было в значительной мере преувеличение. Как я уже говорил, детская память работала великолепно, и те книги, которые в прошлой жизни не раз перечитывались, я мог воспроизвести почти дословно. То есть страницы просто появлялись перед моим мысленным взором, и только в отдельных местах текст слегка расплывался. Но конкретно в «Волшебнике Изумрудного города» таких мест было совсем немного. К тому же я в общих чертах помнил, что там происходило, и смогу как-нибудь пересказать своими словами – надеюсь, получится не сильно хуже, чем у Волкова. Анахронизмов же в этой сказке нет, и ее можно будет читать один к одному. А вот с той, что планировалась потом – «Приключения Незнайки», – придется немного поработать, дабы привести ее в соответствие с реалиями времени.

В том, что я решил интенсифицировать приобретение авторитета в глазах старшего, хоть и всего на год, брата, была заслуга и наших с ним родителей. Дело в том, что они наконец-то начали говорить между собой по-русски – по крайней мере, в моем присутствии. А то ведь первое время шел сплошной французский, на котором я знал от силы два десятка слов, и все. Но, видимо, бывшая принцесса Дагмара, а ныне великая княгиня Мария Федоровна, наконец-то настолько выучила язык своей новой родины, что, к большой радости отца, начала использовать его постоянно. И как-то раз мне удалось подслушать разговор о том, что пора бы к детям прикрепить постоянного воспитателя, причем кандидатура у матери уже имелась. Это был какой-то Чарльз Хис.

 

Мне это сразу не понравилось. Во-первых, имя совершенно не вызывало подозрений в том, что его носитель русский. Во-вторых, оказалось, что в прошлой жизни я о нем читал, хоть и очень немного. А сейчас вспомнил. Типа это был простой человек, далекий от придворных интриг и увлекающийся рисованием. Он относился к детям Александра с искренней теплотой, и они в ответ его не менее искренне уважали. Вот, собственно, и все, но мне было достаточно. Потому как я вспомнил еще и то, что многие подозревали – мол, Николай Второй думает по-английски и только потом переводит мысли на русский. Действительно, язык Туманного Альбиона он знал уж всяко не хуже родного, тому есть много подтверждений. И чего в этом хорошего, спрашивается? Нет, дорогой братец, коли решено, что будущего императора должен воспитывать я, то так тому и быть. И, значит, к моменту появления в Аничковом дворце упомянутого Хиса младший брат, то есть Алик, уже должен стать в глазах Ники почти непререкаемым авторитетом. А то набегут тут всякие, навоспитывают, и кто за них расхлебывать последствия будет? Сам-то Хис небось помрет еще до революции пятого года.

Ближе к вечеру вся семья цесаревича – он сам, его жена Мария Федоровна, старший сын Николай, средний – Александр, то есть я, и даже маленький Жоржи, которому еще не исполнилось трех лет, собралась в комнате, где обычно мы с Ники играли, расселись вдоль стены и уставились на меня. Я подошел к небольшому столику, где стоял графин воды, налил в стакан, выпил, сдержанно кашлянул и начал:

– Итак, сказка называется «Волшебник Изумрудного города». Вот, значит, в далекой стране Америке жила девочка Элли…

Тут, конечно, знатоки, если бы таковые нашлись в девятнадцатом веке, обязательно сказали бы мне, что у Волкова сказка начинается немного не так. Да в курсе я! Но пришлось нести отсебятину, ибо про Канзас малолетний Алик знать никак не мог. И про саму Америку-то придется придумывать, что я это слово от кого-то слышал и запомнил. Если спросят, конечно.

Дальше повествование потекло гладко, но продолжалось это сравнительно недолго. Нет, помнил-то я все прекрасно, но внезапно оказалось, что к длительным речам моя детская глотка совершенно не готова. Уже на встрече Элли с жевунами начало першить в горле, и вода, которой я выхлебал почти полграфина, помогала не очень. По плану в первый день у меня было дойти до людоеда, но уже к моменту посещения Тотошкой пещеры Гингемы я понял, что это волюнтаризм. И заодно преисполнился запоздалым уважением к Брежневу, который с полупарализованной челюстью и вообще стоя одной ногой в могиле – ухитрялся зачитывать многочасовые отчетные доклады. Мало того, выпитая вода как-то очень быстро прошла весь цикл по организму и начала проситься наружу. То есть про встречу со Страшилой я рассказывал не только вконец охрипшим голосом, но еще и слегка приплясывая на месте. В общем, вынужден был там и закончить сегодняшнюю порцию сказки, иначе мог произойти конфуз.

Но все же, несмотря на означенные мелкие недостатки, выступление мое имело большой успех. Причем не только у Ники, которому, собственно говоря, оно и было предназначено, но и у отца тоже. Он заявил, что ему очень интересно и чтобы я, значит, без него продолжение не рассказывал. Но вот мать, как мне показалось, смотрела на меня несколько странно. Неужели я в чем-то прокололся? А, ерунда – может же у ребенка быть не по годам развитая фантазия! Он ведь им не принцип работы двухконтурного турбореактивного двигателя объяснял. Хотя, между прочим, мог бы – по профессии я авиационный инженер, причем вплоть до инфаркта работавший по специальности. Однако такое если и случится, то очень не скоро, и адресовано оно будет не родителям, а пока первоочередная задача – составить новый план чтения по дням, учитывающий реалии моего нежного возраста. В первый день, как я прикинул, была рассказана примерно одна восьмая часть всей книги, но это потребовало от меня слишком уж больших усилий. Значит, теперь следует озвучивать по две, максимум три главы в день, тогда на всю книгу потребуется дней десять. А ведь когда-то, в далеком будущем, читая «Волшебника» сыну, я уложился в пять вечеров! Вот только было мне тогда отнюдь не четыре с небольшим года от роду.

Реально вся эпопея с чтением заняла две недели, и в основном из-за отца. У него просто не было времени слушать меня каждый вечер, а без него он просил не рассказывать, так что пришлось делать перерывы. И закончились мои выступления хоть и примерно так, как предполагалось, но все же не совсем. Я-то думал, что насчет воздушного шара ко мне пристанет Николай, и подготовил порцию объяснений о том, как это устройство летает, а заодно озаботился придумыванием отмазок насчет того, где я все это узнал. Но рассчитаны-то все эти аргументы были на Николая! Однако первым начал спрашивать отец, наследник престола Александр Александрович.

Сначала я немного офигел, а потом ушел в глухую оборону. Мол, мое дело придумать сказку так, чтобы ее было интересно слушать. А уж как там устроены летающие шары, пусть слушатели додумывают сами.

Вот только хоть и очень поверхностное, но все же знание основ тактики конкретно в этом случае меня немного подвело. Ведь согласно канонам военной науки, после успешной обороны нужно переходить в контрнаступление! Ну я и попросил рассказать отца, как на самом деле выглядят воздушные шары и почему они летают. Кто же знал, что цесаревича так смутит неспособность ответить на вопрос своего сына! А отец явно смутился. Потом сказал, что прямо так, с кондачка, он мне рассказывать ничего не будет – мол, сначала надо подумать, вспомнить, прикинуть, что к чему. И вообще, как я смотрю на то, чтобы к нам пришел человек, знающий о воздушных шарах все, и поделился своими знаниями?

Я отнесся к предложению отца с тщательно разыгранным восторгом, Николай тоже был не против. Меня очень интересовал вопрос: кого папаня притащит в качестве специалиста по аэронавике?

Действительность превзошла самые смелые ожидания. В середине осени в Аничков дворец был приглашен Дмитрий Иванович Менделеев. Интересно, отец знал, что тот как раз в это время разрабатывал проект первого в мире стратостата с герметичной кабиной, или все получилось случайно?

Глава 3

Надо сказать, что историю техники, а в особенности авиации, я знаю весьма неплохо, потому как специально изучал. А вот общую историю – всего лишь читал на досуге, а это несколько иное. То есть в чем-то я был весьма сведущ, если оно меня в свое время заинтересовало. Но никакой системы в моих исторических познаниях не имелось. Например, я тупо не имел понятия, что происходило в России от момента продажи Аляски и до самой Русско-турецкой войны. То есть мраком тайны оказались покрыты те самые годы, во время которых началась моя вторая жизнь. При желании в этом можно было усмотреть и положительный момент – ведь коли я ничего не знаю, то и разболтать не смогу! И никому не придется объяснять, с чего это вдруг на меня накатил дар предвидения, да еще в столь нежном возрасте.

В общем, я просто жил, наблюдал окружающее и делал выводы. Некоторые из них напрямую касались моих родителей. Например, в той жизни я неоднократно читал, что императрица Мария Федоровна была очень маленького роста. Ну да, рядом с отцом, который вымахал явно за метр девяносто и при этом не отличался избыточной утонченностью облика, она выглядела невысокой. По моим измерениям (а их, между прочим, было очень нелегко произвести, да еще так, чтобы мать ничего не заметила) ее рост составлял от метра шестидесяти до метра шестидесяти двух. Вполне нормально, особенно для девятнадцатого века, еще не затронутого акселерацией. Супруга, скончавшаяся за три года до переселения моего сознания в иные времена и молодое тело, была примерно такого роста, и ничего. Хотя здесь маман, кажется, все же немного комплексовала, из-за чего всегда носила высоченные прически, зрительно увеличивающие рост.

Еще одно наблюдение удалось сделать относительно отношения родителей друг к другу. Все материалы, прочитанные мной в двадцатом и двадцать первом веках, однозначно утверждали, что Александр Третий жил в любви и согласии со своей женой. Так вот, согласие действительно было. Довольно часто, но не всегда. В частности, великой княгине не очень понравилось увлечение двух старших сыновей воздушными шарами, но отец вопреки мнению жены нам с Николаем в этом помогал по мере возможностей. А вот хоть сколько-нибудь заметной любви между супругами явно не замечалось. Не исключено, что причиной этого был их второй сын Александр, в данный момент я.

Ведь когда в другой истории он, не будучи мной, умер младенцем, это было большое горе для обоих родителей, которое, скорее всего, их сильно сблизило. А тут сын выжил, горя не приключилось, и, как следствие, особого сближения тоже. К добру это или нет, я пока однозначно не решил.

Как уже говорилось, Марии Федоровне не очень понравилось то, что мы с Ники под руководством иногда приезжавшего в Аничков дворец Менделеева и при активном попустительстве ее мужа начали созидать воздушный шар. Причем довольно большой – диаметром семь футов, то есть чуть больше двух метров. В какой-то мере я ее понимал. Если бы в прошлой жизни кто-нибудь оккупировал самую большую комнату моей малогабаритной трешки и на три месяца развел бы там бардак из обрезков, обрывков, обломков, банок с полузасохшим столярным клеем (а он, между прочим, пахнет, и не сказать что розами) и прочими отходами безудержного творчества, я бы это тоже не одобрил. Причем, скорее всего, далеко не так мягко, как маман, а сразу матом – и далее вплоть до рукоприкладства. Правда, умеренность ее недовольства в значительной мере объяснялась тем, что комнат во дворце было очень много. По моим предварительным подсчетам – до хрена, и под изготовление шара мы заняли далеко не самую большую, но зато одну из самых неудобно расположенных.

Вообще-то всю эту возню с шаром я не планировал. Если бы, как предполагалось, им заинтересовался один Николай, я бы по-быстрому склеил ему нечто вроде китайского летучего бумажного фонарика, благо в прошлой жизни неоднократно делал такие сначала для сына, а потом для внучки. Но вот к тому, что шаром заинтересуется отец, да еще и притащит к нам во дворец Менделеева, я был не готов. Впрочем, сам Дмитрий Иванович, как выяснилось, был готов еще меньше. Он, наверное, не предполагал, что тот, кому надо рассказать о состоянии дел в аэронавтике, столь молод. К тому же поначалу беседа была затруднена тем, что и меня, и отца он называл высочествами, и было не всегда понятно, к кому именно обращается ученый. Но потом все помаленьку утряслось, я в силу юного возраста стал просто Александром, и беседа свернула в конструктивное русло. Менделеев объяснил мне, что летучий воздух действительно существует в природе и называется водородом. Кроме того, если обычный воздух достаточно сильно нагреть, он тоже становится летучим. Но почему-то, когда я спросил о подъемной силе, в последний момент едва успев выкинуть из вопроса слово «удельная», Дмитрий Иванович впал в недоумение и ответил не сразу. Но все же мне было сообщено, что один кубический фут водорода может поднять четверть фунта груза, а такой же объем горячего воздуха примерно в два – два с половиной раза меньше. Из чего следует, что воздушный шар лучше наполнять водородом.

Ага, подумал я, и доживет такой только до первой искры от статики. Но сказал другое, причем, к сожалению, опять не подумав:

– Но ведь мы же собираемся клеить шар из бумаги!

– И что? – не въехал Менделеев.

А я понял, что надо как-то выкручиваться. Ведь не рассказывать же Дмитрию Ивановичу, как его малолетний собеседник в тысяча девятьсот семьдесят каком-то году уже пытался надуть бумажный шар водородом и ничего хорошего из этого не вышло.

– Ну-у, – заблеял я, – наверное, раз этот водород летучий, то, наверное, и очень текучий тоже? Вот он возьмет и утечет в щели, кои мы не заметим при склейке.

Видимо, Менделеев до сих пор бумажных шаров не клеил, потому как на то, чтобы сообразить – водород действительно будет утекать в щели, а для теплового шара с непрерывным подогревом это не очень важно, ему потребовалось почти полминуты.

– Да, – сказал он, – вы, похоже, правы, Александр. Бумажный шар предпочтительно делать тепловым.

Я с тревогой покосился на отца – а вдруг он что-нибудь заподозрит? Однако родителя буквально распирало от гордости за то, что его отпрыск почти на равных беседует с научной звездой первой величины. И даже, кажется, в чем-то оную слегка уел. А маман, к моему счастью, на беседе не присутствовала.

 

– Но тогда, чтобы полететь, такой шар должен быть достаточно большим, – продолжил Менделеев. – Полагаю, не менее пяти футов в диаметре.

Блин, мысленно застонал я, хорошо хоть дядя не дирижабль «Гинденбург» предлагает строить. Ведь есть же тут тонкая и легкая папиросная бумага, сам видел! А из такой можно за полчаса склеить нечто вроде мешка с огрызком свечи в качестве нагревателя, и все это прекрасно полетит.

Зато Николай от предполагаемых размеров шара был в восторге, и я, вспомнив, что вообще-то целью всей этой возни является произведение впечатления именно на него, предложил:

– Наверно, лучше немного побольше. Там же внизу еще должна висеть какая-то печка для подогрева воздуха, и шару потребуется поднять не только себя, но и ее тоже.

Уже в конце нашей первой встречи я понял, что дипломатическое искусство в число талантов Дмитрия Ивановича если и входит, то в гомеопатических дозах. Прощаясь, он долго объяснял отцу, сколь поразительно ему видеть такое влечение к наукам в столь юных сыновьях наследника престола. Причем из тех речей нетрудно было сделать вывод – прояви подобные таланты дети из семьи какого-нибудь профессора, он бы так не удивился. Хорошо хоть, что проницательность отца находилась примерно на одном уровне с дипломатичностью Дмитрия Ивановича. В общем, к моей радости, никто не заметил явной двусмысленности ситуации.

На составление проекта шара ушел почти месяц. Причем у Менделеева он явно был готов сразу, но Дмитрий Иванович не пожалел сил и времени, дабы убедить нас с Николаем в том, что мы тоже участвуем в творческом процессе. И действительно, под конец Ники понимал назначение уже почти всех элементов конструкции. А вот я – нет! Хоть убей, но мне было решительно непонятно – какого лешего шар диаметром всего два с мелочью метра делать каркасным, как будто это дирижабль в сто раз больших размеров? Причем каркас этот должен быть деформируемым, дабы имелась возможность вытащить шар через все двери на улицу. Объяснение у меня было только одно – Менделеев задумался именно о дирижабле, причем, скорее всего, полужестком, а подвернувшуюся эпопею с шаром использует для прикидочного моделирования.

Эх, если бы я знал, к чему довольно скоро приведет моя авантюра с постройкой шара! Хотя, впрочем, даже если бы и знал, то все равно не факт, что повел бы себя иначе.

1  2  3  4  5  6  7  8  9  10  11  12  13  14  15  16  17  18  19  20 
Рейтинг@Mail.ru