Ангел Богданович
Н. Н. Златовратский
«– Скажи, Башкировъ, – заговорилъ пріятель, – ты хорошо, вѣдь, знаешь простой народъ?
– Чаво я знаю? знаю я Петра да Сидора. Вотъ чаво я знаю! (Нужно замѣтить, что Башкировъ говорилъ почти невозможнымъ для порядочнаго общества языкомъ: это была смѣсь семинарскаго жаргона съ мужицкимъ; да кромѣ того, онъ говорилъ протяжно, лѣниво ворочая языкомъ).
– Ну, да хоть этого Петра да Сидора изучилъ же ты? Вотъ они съ тобой сходятся, тебѣ довѣряютъ. Ты, значитъ, знаешь, чѣмъ разрушить ту стѣну недовѣрія, которая существуетъ между нами и ими?
– Знаю, – протянулъ Ванюша, хитро улыбнувшись.
– Въ чемъ же, въ чемъ же штука‑то? – вскрикнулъ обрадовавшійся юноша: – трудно?
– Нѣтъ, ничего… легко!
– Легко?
– Не сумлѣвайся… легко…
– Ну такъ въ чемъ же штука‑то?
– Штука‑то?… Былъ нешщастнымъ!
«Пріятель отчего‑то переконфузился…»
Отчего переконфузился пріятель, дѣйствительно, трудно понять, и авторъ этого не объясняетъ.
Вотъ этотъ‑то «нешщастный» Башкировъ и есть соль земли, отрѣшившійся отъ всего и ушедшій въ себя. Можно думать, что для отрѣшенія надо уйти въ народъ, но это невѣрно, такъ какъ и въ народѣ соль земли составляютъ двѣ бабы-начетчицы, которыя тоже отрѣшаются и поясняютъ это такъ:
«– Какъ же вы рѣшили? – спросилъ я.
– А такое наше рѣшеніе: все сдать на міръ и отрѣшиться… Будетъ ужъ, Миколаичъ, пожили для міру…
– И уйти?
– И уйти.
– Куда же?
– Нигдѣ путь не заказанъ тому, кто отрѣшился, – сказала Павла.
– И это не тяжело вамъ, тридцать лѣтъ проживши здѣсь?
– Возьми крестъ свой, сказано… Чѣмъ тяжелѣе, тѣмъ и богоугоднѣе. Въ томъ‑то, милушка, и сила, что умѣй отъ куска, отъ жилища, отъ живота отрѣшиться, и будетъ вѣра твоя велика. А безъ этого – все тлѣнъ и слабость…»
