Утро было не таким. Первым после выписки из лечебницы и до невыносимости непохожим на те, другие, с которых начинался ее день последние полтора года. Элизабет встретила тишина. Не было привычного шума телевизора, который он выключал лишь ночью.
Окно поддалось не сразу, впуская свежий воздух и рассвет в спальню. Еще месяц назад она могла лишь мечтать о таком глотке свободы, но сейчас бледно-розовый свет слепил, а прохлада утра пробирала до озноба. Лиз поспешно закрыла окно и завесила плотными шторами вид на задний дворик, засаженный разросшимися кустами роз и давно не стриженными туями.
Завтрак, за долгое время впервые самостоятельно приготовленный, пришлось выбросить. Глазунья. Он готовил ее каждое утро. А Элизабет раньше всегда ограничивалась стаканом апельсинового сока и сэндвичем. В той жизни. До него.
Не долго думая, собралась в супермаркет. Он находился всего в квартале от дома – вернется быстро. Перед дверью замерла в нерешительности. В зеркале отражалась незнакомка в джинсах и футболке. Все свои платья Лиз покромсала ножницами еще вчера, почти сразу после выписки. Ему нравилось, когда она одевалась женственно.
Элизабет много думала о нем. Ежедневно. Ежечасно. И знала, что у него теперь есть другая. В вечернем выпуске новостей сообщили о пропаже молодой девушки, похожей на нее: блондинка с серо-зелеными глазами и ямочкой на левой щеке. Теперь эта Энн Филмор носила ее платья в мелкий цветочек, ела глазунью и ютилась в подвале его дома.