Анна Афанасьева
Солнечный ветер
Эта планета называется Яррел. Всего лишь 50 световых лет. Один год на этой планете – 17 земных часов. Я могу прожить здесь несколько лет, а на Земле не пройдёт и недели. Одна сторона + 1100 градусов Цельсия, другая – минус столько же. По сути, это огромный алмаз, величиной с планету, в три раза превосходящую Землю. Столько мне, конечно, ни к чему. Ставить флажок или выцарапывать «Здесь был Вася» не стану. Хотя… графит тут тоже есть. Мысль о Васе развеселила меня. Представляю, как удивятся те, кто за мной наблюдает. В общем, сейчас я здесь, чтобы заработать на безбедную жизнь и собственный космический корабль.
Ужасно холодно. Холодно было и на Севере, куда меня направили после лётного училища. Астма всё-таки не позволила мне стать пилотом. Самое большее, чего я мог добиться – обслуживание аэропортов. Но и этот путь хоть немного, но приближал меня к цели. На Чукотке мы строили аэропорты, пытались привыкнуть к тому, что алкоголь здесь ещё нужно поискать, и это ничуть не легче, чем найти подснежники в сказке «12 месяцев». Вечная мерзлота, адские метели, чукчи, девки, которых они приводят. Там можно было отдать жизнь за глоток живого пива.
Общаться с местными очень трудно, ответ на вопрос ты получаешь только через несколько минут. Сначала я не мог понять – этот чукча – он действительно тормоз или специально меня игнорирует? А потом стало ясно – ои просто никуда не торопятся. Темп жизни совершенно другой. Для их народа шесть дней идти до озера на рыбалку – это нормально. Деньги лежат пачками, самая мелкая купюра – это наша самая крупная. По большому счёту деньги нужны им только тогда, когда чукчи выбираются на материк. То же самое и с ненцами. С ними я познакомился чуть позже, когда находиться на Чукотке не было больше ни моральных, ни физических сил.
Ещё на Севере можно постепенно привыкнуть к тишине. Ведь в космосе нет кислорода – нет и звуков. Вечная тишина сводит с ума, как и вечная мерзлота. В безветренный зимний день можно дойти до середины замёрзшей реки или поля и остановиться, чтобы под ногами не хрустел снег. Слепнешь от яркости белого снега и весь обращаешься в слух. Начинает казаться, что рядом с тобой всё время кто-то говорит. Вначале страшновато, но потом вдруг приходит чувство какого-то невероятного покоя, а затем и счастья, безмятежности, понимания того, что всё, что тебе нужно, есть в тебе самом. И ты начинаешь слушать уже не тишину, а себя.
Я и сейчас начинаю вслушиваться в себя и точно понимаю, что уже могу встать и сделать несколько шагов. Онемевшие конечности сначала не очень поддаются приказам мозга. Нужно потерпеть это покалывание, болезненно-сладкий период возвращения к подвижности. Первая попытка подняться заканчивается неудачей. Я падаю, задохнувшись кислородом. Боль возвращает мне упорство. Ещё раз пытаюсь пошевелить руками, ногами, сесть, проверить, действительно ли смогу опереться на руку. Не подвела, встаю. Холод обрушивается на меня со всех сторон: жжёт, впивается, режет, лишает надежды. Но изнутри уже начинает разливаться тепло. Движение, трение, скорость – вот что мне сейчас нужно. Я поднял инструменты, надел на плечи рюкзак. Шаг, другой. Вперёд, за крыльями.
Почему я тогда всё не бросил? Пилотом мне уже было не стать, но я стал неплохим инженером. И всё равно мне хотелось в небо, было страшно прожить всю жизнь и умереть без крыльев. Как соседский воронёнок.