Анна Артюшкевич
Уровень ZERO – 2. Пейзаж с дождем
© Анна Артюшкевич, 2018
ISBN 978-5-4483-0925-0
Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero
I
Осень все увереннее хозяйничала в городе. Темнело рано.
Я возвращалась домой, поскальзываясь на листьях, прилипших к мокрому асфальту. В плоских лужицах вспыхивали огни фонарей, капли, срываясь с веток, стучали по зонтику, мимо проплывали громады троллейбусов, и бледные лица в освещенных окнах причудливо искажались тонкими струями дождя. Терпко пахло влажной землей.
Внутри меня дрожал тончайший стеклянный шар. Казалось, стоит долить в него чуточку, как зыбкое равновесие нарушится, чувства хлынут наружу, и чем все кончится, неизвестно. Наталья настаивала, что это невроз из-за летних событий, и советовала сходить к врачу. Жуков, похоже, думал иначе.
Я частенько ловила на себе его беспокойный взгляд, и мне это не нравилось. Однажды он подошел ко мне и спросил:
– Ну, что с тобой?
И погладил по голове. Я заплакала. Борька растерялся: плачущей он меня никогда не видел.
Я рассказала, что каждую ночь в мои сны врывается Куницын, я смотрю в его перекошенное ненавистью лицо, на ствол пистолета, раздается выстрел, и я просыпаюсь от боли в сердце и собственного крика. Борька молча гладил меня по макушке, дул на волосы, а потом неожиданно спросил:
– Полторанин не объявлялся?
– Нет, – зарыдала я во весь голос.
– Ну, ничего, ничего, – приговаривал Жуков, – все будет хорошо, поверь мне. Ты же веришь мне, правда? Я ведь тебе никогда не лгал!
И скорчил смешную рожицу. Я всхлипнула и рассмеялась. Борька обрадовался.
А сейчас я брела домой, пытаясь разобраться, чего в душе моей все-таки больше: печали или тихой радости? И с чего бы этой радости взяться, когда одиноко и мокро, а все лучшее осталось в теплых, сверкающих летним дождем днях?
***
Лето пролетело диковинной птицей, уронив в руки мне, Жукову и Ромке Шантеру по сияющему перу. И теперь мы не знали, что с этим делать.
Паломничество к синему валуну и знакомство с озерным монстром могло показаться нереальными, если бы не странные изменения, которые в нас происходили. Днем я старалась о них не думать, но по ночам мне снились кошмары, будто тело покрывает чешуя, а плечи оттягивают тяжелые перепончатые крылья… Я расправляю их, делаю с крыши шаг и парю над ночным городом, блестящим от дождя, а внизу переливаются и мерцают огни… Жуть и невероятное чувство свободы переполняют меня! Жуть от того, что я – это уже не я, а пьянящее чувство свободы – от счастья полета…
Просыпаясь, я лихорадочно осматривала себя, но чешуи не обнаруживала и успокаивалась до следующего кошмара.
Не знаю, что снилось ребятам по ночам, но дневной головной болью для нас по-прежнему было исчезновение Алексея Стасевича, чей «Пейзаж с дождем» я мечтала приобрести. Как ни старались его коллеги Федор и Соломон, – но отыскать парня не удалось, и мы решили, что он погиб. Тем более, что доказательства были налицо. Но неожиданно ниточка потянулась к Житовичскому монастырю, где, по слухам, появился удивительный иконописец.
Наш отчаянный коллектив занимался тогда поисками пропавшей машины Ферзя – солидного бизнесмена, сумевшего снять на фотокамеру возле монастыря странных людей в черном. Это была запутанная история, которую, вроде, удалось разгадать, хотя мы и не были в этом уверены. Клиента наше полужурналистское, полукриминальное расследование устроило, он нам заплатил, но Жуков, Шантер, и я нутром чувствовали: это еще не конец.
Во время поисков мы случайно наткнулись на иконы в крестьянской избе, и не поверили глазам: это была кисть Алексея! Образа народ считал чудотворными, монашеская братия никого к автору не допускала, и мы не поняли: то ли монахи удерживают его насильно, то ли, наоборот, от кого-то прячут? И самое главное, – Алексей это или нет? Может, мы все-таки ошибаемся? То есть, с одной стороны, появилась надежда, которой мы были безумно рады, а с другой, выходило, что Алексей сам приложил руку к имитации своей смерти, во что было трудно поверить. Истину надлежало выяснить в ближайшее время, но в душе каждый из нас решил, что Стасевич жив: его манеру письма подделать было невозможно.
Но самыми сладкими и болезненными для меня были мысли о Полторанине. Он возник в моей судьбе внезапно и так же внезапно исчез. За короткие мгновения успел трижды спасти мне жизнь и загадать столько загадок, что я не надеялась получить мало-мальски вменяемые ответы и на сотую их часть. Я сходила с ума, и все видели это. Но мне не было стыдно за свое сумасшествие. И мне не было стыдно за то, что я даже не пытаюсь его скрыть.
***
В темном дворе было пустынно, поскрипывали качели на ветру, где-то хлопала форточка. Я открыла ключом подъезд, взглянула наверх, и мне почудился чей-то пристальный взгляд. На всякий случай, достала из сумки холодное оружие – ручку, предполагая ткнуть ею в глаз зазевавшегося противника. Поглядывая вокруг и прислушиваясь, поднялась по лестнице.
Площадка моего этажа была погружена в полумрак, в нем смутно выделялся силуэт крупного мужчины, прислонившегося к стене. Мне он показался огромным. Сердце замерло, и я застыла, зажав в кулаке ручку. Мужчина оттолкнулся спиной от стены и медленно направился ко мне. Сделав резкий выпад, я вскрикнула: руки мгновенно были зажаты в мощные тиски, и мне показалось, что завязаны узлом. Раздался тихий смех, и знакомый голос шепнул:
– Ева…
У меня подкосились ноги.
…А потом наступил рассвет. Небо переливалось всеми оттенками перламутра, в сквере какой-то чудак неумело играл на трубе, и под забытую мелодию над городом танцевали листья. Я никогда не была такой счастливой. И, наверное, никогда не буду. Тихонько выбравшись из комнаты, глянула на часы: половина десятого! А в десять совещание! Дрожащими руками набрала номер Жукова и, заикаясь, забормотала что-то о подкосившей меня болезни. Тот равнодушно прервал:
– Да болей себе на здоровье!
Помолчав, добавил:
– Привет Штирлицу!
И отключился. Я стояла, ничего не понимая. Зашла в спальню. Полторанин открыл один глаз и сонно объяснил:
– Я Жукова еще вчера предупредил!
И накрыл голову подушкой, спасаясь от тумаков.
– Ну, не свинство ли это?! – возмущалась я, пытаясь добраться до него.
Глеб сделал захват, рывком перебросил меня через кровать, поставил на ноги и приказал:
– Женщина, твое место на кухне! Хочу кофе!
И снова накрылся подушкой.
Обычно завтрак в постель подавали мне. Дивясь непривычным чувствам и своим действиям, я послушно отравилась варить кофе.
Вечером мы ужинали в ресторане, потом купили шампанское и пошли домой. По пути танцевали в парке, считали звезды в реке, катались на старой карусели и пили шампанское из бутылки.
Во дворе Глеб побратался с подростками, выпросил гитару, хрипловато пел песни Высоцкого и романсы на бис.
Назавтра поехали за город, и он учил меня кататься верхом. Сидя в седле, я повизгивала от страха, но, свалившись несколько раз, успокоилась, и падала к лошадиным ногам молча, с христианским смирением. Животное, не приученное к таким кубретам, испуганно косилось в мою сторону и старалось стоять смирно.
– Экая ты, однако, корова! – в сердцах обругал Глеб, извлекая меня из-под копыт. – У тебя что, вестибулярный аппарат отсутствует?
– Отсутствует! – обиделась я. – Голова на высоте кружится!
Полторанин расхохотался и на глазах у всех принялся меня целовать. А вечером дома он как-то между прочим сообщил:
– Завтра уезжаю.
Мне стало холодно.
– Ну-ну, – сказал он, гладя меня по волосам, – все будет хорошо! Ты мне веришь?
Я не верила, и Глеб это понял. Подошел к окну и, глядя вдаль, спокойно сказал:
– Как-то не по-человечески у нас, я знаю, но ведь я ни на чем не настаиваю. Ты свободна.
Такого удара я не ожидала. Переспросила:
– На самом деле, свободна?
– Да, – твердо ответил он.
Я увидела напряженный затылок, приподнятые плечи, подошла и молча поцеловала его в шею. Глеб обернулся и сжал меня так, что трудно стало дышать.
Я подняла голову: глаза его были растерянными и по-детски испуганными. Таких глаз не могло быть у самого умного, сильного и надежного человека в мире, мне стало неловко, и я отвела взгляд.
Утром меня разбудил телефонный звонок. Это была Наталья. Недовольным голосом она спросила:
– Ну, что, выздоровела?
– Чего? – не поняла я.
– Ой, ну, не знаю, что у вас происходит, но только Жуков категорически запретил тебе звонить в течение двух дней. Сказал, что у тебя то ли нервное расстройство на почве простуды, то ли простуда на почве невроза. Я, конечно, не поверила, но он пригрозил, что вы больше не возьмете меня ни на одно дело, если я нарушу запрет. Так что, собственно, случилось?
Я поняла, что в Наталье обида борется с любопытством, и пообещала рассказать о своей загадочной болезни позже. А еще почувствовала огромную благодарность к Борьке за то, что он оградил меня на это время от любых звонков.
Я переросла тот возраст, когда каждый вздох при луне обсуждается с подружками, и твердо знала, что на определенном этапе советчиков в сердечных делах не бывает, и лучше со своими чувствами разбираться самой. Наталья же, как выяснилось, хотела, чтобы я составила ей компанию на праздновании юбилея какого-то заезжего ученого-историка. Тот владел информацией, необходимой для ее диссертации. Приглашение было на двоих, но муж Иван под благовидным предлогом ехать на торжество отказался и посоветовал взять меня.
Глеб бесшумно подошел сзади, и я включила громкую связь.
– Ну, поехали! – ныла Наташка. – Я бы тебя обязательно выручила!
Я взглянула на Глеба. Тот быстро написал на газете: «Имя историка?»
– Чижевский, – сказала она и удивленно спросила: – А зачем тебе?
– Я думала – Гумилев, – пояснила я.
– Очень смешно, – пробормотала Наталья.
Глеб сжал мое плечо и кивнул. По знакомому прищуру глаз я поняла, что имя ученого может быть связано с его приездом. И мне стало не по себе.
– Так когда за тобой заехать?
Глеб начертил: «Где празднуют?»
– На даче, – отозвалась Наталья, – в районе Сосновки. Обещали машину прислать. Начало в семь.
– Форма одежды? – поинтересовалась я.
– Ну, какая может быть форма на даче? – с досадой сказала Наталья. – У них все просто: всего два этажа, шашлыки во дворе, костер в лесу. В общем, одежда походная, но пристойная. И макияж не забудь.
Глеб показал мне кулак, потом сунул под нос газету с текстом: «Пусть приедет в 6.30 к ресторанчику на реке „Три рака“. Это рядом с Сосновкой».
Я удивилась и прочитала текст по телефону.
– А что ты там будешь делать? – изумилась Наталья.
– Тебя встречать.
– Ну и ладно, не хочешь объяснять, и не надо. Заеду, как договорились, только не подведи меня.
Я положила газету и молча пошла на кухню. Глеб догнал меня, схватил за руку и быстро заговорил:
– Я знаю, о чем ты думаешь. Да, я здесь по делу. Но три дня были нашими, и я их выиграл с невероятным трудом. Поверь, это было сложнее, чем сельскому учителю попасть на три года на Канары. Я нарушил все инструкции. И говорю это не для того, чтобы набить себе цену, просто мы во многом похожи, и ты должна меня понять. Я, наверное, соскучился по покою и ощутил это, только когда узнал тебя. Но я не уверен, что смогу его долго вынести. Но ведь и ты в комплекте со своей поварешкой можешь существовать, максимум, неделю. А за сенсацию вся твоя братия год бы в болоте по шею сидела! Пойми, я приехал на три дня к тебе, а уж потом – по делу!
– Успокойся, – сказала я. – Ты не покоя хочешь, ты просто устал. Мы отравлены адреналином, и от этого никуда не деться. Скажи лучше: когда попрощаемся, ты еще долго будешь в городе?
Это было бы невыносимо: ходить по улицам, знать, что он где-то рядом, и не видеть его. Глеб, ощутив мой страх, покачал головой:
– Я уеду из города, но некоторое время буду недалеко.
– Ты приехал из-за историка? Знал, что Наталья пригласит меня?
Глеб понял, что меня мучило.
– Этого даже я просчитать бы не смог. Просто подумал, что речь идет об ученом, который интересовал нас в связи с одним делом. Хотя фамилия Чижевский меня тоже озадачила.
– Я могла бы помочь?
– Даже не вздумай! – отрезал Глеб. – А не то двое суток не слезешь с лошади! И, кстати, будь осторожней с незнакомыми людьми.
Потом мы пили кофе, и, как самый ценный приз в мире, день опять был нашим. И тогда я узнала, что счет жизни можно вести на мгновенья. И за каждое не жаль отдать жизнь.
После обеда Полторанин отлучился, и я не спрашивала, зачем. Вернулся с охапкой хризантем, бросил к моим ногам, сказал:
– Собирайся, такси ждет!
Через час мы были на пристани, где на бревенчатом настиле над водой стояли столики, дымился мангал, и деревянную будку, увешанную фонариками, украшала вывеска «Три рака». Рядом покачивались катамараны. Глеб пообщался с краснолицым здоровяком и подозвал меня.
– Как же давно я мечтал об этом! – жмурясь от удовольствия, он запихал меня в плавучее средство, сел рядом, и мы поплыли вдоль берега. Метров через триста причалили к пляжу. Глеб осторожно извлек меня из катамарана, бросил плащ на песок, и мы под тихий лепет реки молча любовались ее медленным течением, разбивая камешками стеклянную гладь.
– Ты многих убил? – неожиданно для себя спросила я.
Полторанин застыл, потом медленно повернул голову.
– Вот уж не ожидал от тебя такого вопроса, – бесцветным голосом сказал он. – Вопрос-то банальный, неверный и некорректный.
Мы снова долго молчали.
– Как ты думаешь, – рассеянно спросил Глеб, покусывая травинку, – что справедливее: убить тридцать мерзавцев или одного праведника?
И после паузы продолжал:
– С точки зрения морали, видимо, тридцать мерзавцев. Но ведь каждый из них может родить по ребенку, и не факт, что они пойдут в родителей. Сын Малюты Скуратова помогал ближним, замаливал грехи отца, приличными, даже выдающимися людьми стали потомки Абакумова, Берии, Сталина, Бормана. Так что, с точки зрения математики, правильнее убить праведника.
На реку опускались сумерки. Где-то далеко на другом берегу засветились огни. Глеб задумчиво наблюдал за щепкой, танцующей на волнах. Потом снова заговорил:
– Люди после Каина уничтожали, и всегда будут уничтожать друг друга. Причем, не требуя характеристики жертв с места работы. Страшно другое. Однажды перешагнув через кровь, можно к ней привыкнуть и все проблемы решать потом радикальным способом. Так проще. И смерть тогда можно измерять в цифрах. Но кто сумеет решить задачку: если с одной стороны артиллерией уничтожено семь тысяч человек, а с другой за ночь перерезано всего три тысячи, кто гуманнее? И почему в расчет не берутся те, кто резал? А ведь им потом жить намного страшнее, чем родственникам убитых.
Мне было пронзительно стыдно. Пару лет назад я познакомилась с бывшим афганцем. Он рассказал, как за одну ночь душманы перерезали несколько тысяч его сослуживцев. А потом сбрасывали с самолетов их головы и прочие части тела. Оказалась среди них и голова его близкого друга. И тогда был отдан устный приказ ответить тем же.
После демобилизации мой новый знакомый пил два года. Днем и ночью. Приходил в себя и снова пил. Ему было страшно оставаться трезвым. И сегодня я поняла, что никогда больше не буду задавать Глебу подобных вопросов.
Почти стемнело, когда мы вернулись к причалу. К моему изумлению, все столики, кроме одного, были заняты. И в следующий момент я поняла, почему Глеб привез меня сюда. Деревянной будки не стало. Крохотный сказочный замок переливался новогодними огнями, их отражения плавали в реке вперемешку с опавшими листьями, похожими на разноцветные маленькие ладьи.
Тихо струилась старая мелодия, в щели между мокрыми досками с шорохом выплескивалась вода, на столиках под стеклянными колпаками теплились свечи. Это был волшебный оазис для одиноких заблудших душ и влюбленных. Первым дарилось призрачное тепло, вторым – уединение от всего остального мира.
Глеб повел меня к свободным местам, усадил и направился к стойке. Вернулся с коньяком и ледяным белым вином. Следом официант нес поднос с тарелками. Я скользнула взглядом по тарелкам соседей, посмотрела на поднос. Официант выгрузил сыр и гроздь винограда. Глеб чуть заметно улыбнулся:
– Не бойся, не такой уж я законченный солдафон, чтобы хороший коньяк с лимоном употреблять. А коньяк здесь, кстати, отменный! Ты проголодалась? Я еще шашлыки заказал. И учти: самое большое заблуждение идти в гости к незнакомым людям голодной.
Я знала, что лимон хорош к водке, а коньяк раскрывает букет под вяленое мясо и фрукты. Мне нравился также сыр, желательно, чеддер. И мы с Жуковым, который тоже любил «нектар богов», всегда удивлялись, насколько живуч подхалимаж в нашем отечестве! Кто-то из царей, то ли Николай II, то ли Александр III, шифруясь от жены, наливал коньяк в стакан, а сверху клал дольку лимона, чтобы походило на чай. Идиотский пример оказался заразительным не только для его окружения, но и для нескольких поколений большевиков. Впрочем, в этом-то как раз ничего удивительного, пожалуй, и не было: чтобы избавиться от плебейства и заиметь собственный вкус, нескольких поколений явно мало.
Мы сидели за столиком, слушали музыку и плеск воды, Глеб гладил мои пальцы. И время обтекало нас, не касаясь светлого круга, очерченного свечой.
Вдруг с берега нервно засигналил автомобиль.
– Это за мной, – сказал Глеб и поднялся. Взгляд его стал беспомощным. – А где Наталья?
– Она приедет, – сказала я. – Она всегда держит слово, ты не волнуйся.
– Но где Наталья? – не слыша меня, повторил он с отчаяньем.
Машина взвыла еще истеричнее.
– Иди, – сказала я, – все будет в порядке.
– У тебя сотовый заряжен? – суетливо спросил Глеб. – Вот деньги на такси.
Он погладил меня по плечу, прикоснулся к бокалу, скомкал салфетку, и я впервые увидела, как у него дрожат руки. И поняла, что должна что-то сделать.
– Глеб, – позвала я, – Глеб! Ты меня слышишь? У меня заряжен телефон, есть деньги на такси, а в сумке зонтик на случай дождя. Я сыта, тепло одета, сейчас приедет Наталья, и мы отправимся в гости. А потом я вернусь домой, и буду ждать тебя. Я всегда буду ждать тебя.
Глеб больно сжал мои пальцы и побежал по настилу к машине, все время оглядываясь. Открывая дверцу, он успел увидеть, как подкатил белый ниссан, и из него выпрыгнула Наталья. Его машина сразу же тронулась. Наталья несколько секунд смотрела ей вслед, потом повернулась и заметила меня.
– Это был Полторанин? – спросила она. Я кивнула. Наталья молча открыла дверцу, мы сели в ниссан и отправились в гости к незнакомым людям. А за нашими спинами еще долго маячило светлое пятно ресторана «Три рака» с пляшущими фонариками на воде.
II
Ехали мы недолго. Свернули на улицу с затейливыми коттеджами и пришвартовались к шеренге разномастных автомобилей и такси. Чувствовалось, что здесь гуляют с размахом!
Мы вышли из машины и сразу же попали в руки приветливого брюнета, который расшаркался и повел нас к дому. Перед моими глазами стояло лицо Глеба, и было понятно, что нужно переключиться, или я просто сойду с ума. Так что нынешний вечер оказался кстати.
Вопреки обещаниям, деревянного терема не было. Зато вдоль дороги тянулась высокая стена, которая нас весьма озадачила. Брюнет подошел к воротам, нажал на кнопку и что-то сказал. Ворота разъехались, и мы вошли внутрь.
– Пароль – отзыв, – пробормотала я. – А теперь нас проверят миноискателем.
Наталья ничего не ответила, но, судя по выражению на лице, ей это тоже не очень нравилось.
За стеной действительно стоял терем. Но поражал он не кружевными наличниками и резным высоким крылечком, а невероятно мощными стенами из толстых бревен и, скорее, напоминал крепость. Двор, как положено, пересекали дорожки, проложенные между газонами, и одна из них вела к двери. Дверь была заперта.
Сопровождающий повел нас в обход терема. Как на обратной стороне луны, там кипела жизнь. Горели костры, возле них копошились люди. Казалось, что братья-китайцы, скинув полсотни лет истории, плавят чугун, не отходя от дома. Нас подвели ближе и, оказалось, что огонь догорает под мангалами. Их было несколько, и над некоторыми уже плавал аромат шашлыков. Я успела заметить, что в тереме есть второй вход, а забор с внутренней стороны обсажен колючим кустарником вроде шиповника и малины и глаз неприступностью не смущает.
Компания была разношерстной и выглядела не совсем обычно. Дам и девиц насчитывалось немного, на них переливались шелками вечерние туалеты, сверкали украшения. Мужчины в дорогих костюмах тоже поражали своей элегантностью.
– И это называется походной формой одежды? – осведомилась я у Натальи.
Самое любопытное заключалось в том, что поверх нарядов на гостях были ватники.
– Как ты думаешь, они в массовым порядке из зоны откинулись или только туда собираются?
Наталья фыркнула. А я решила, что незатейливая рабочая одежда, скорее всего, символизирует связь элиты с землей, жизнью, простым народом и, как бы, внешне уравнивает всех, невзирая на звания и заслуги. И, разумеется, греет. В конце концов, каждый имеет право на причуды! Нам ватники не предложили, возможно, потому, что на нас были брюки, куртки и свитера.
– Надеюсь, после торжества их подарят дояркам с ближайшей фермы, – шепнула я на ухо Наталье. Та с досадой шикнула. Но ее, по-моему, тоже начала раздражать обстановка. А, главное, мы никак не могли понять сути этого балагана и своей роли в нем. Научная информация оставалась недоступной, так как ее носители бодро скользили мимо с кубками в руках.
Я вначале подумала, что старинные емкости из олова и серебра – это блажь, ну, а, кроме того, их использовать на природе просто практично. Но потом убедилась: непрозрачная посуда, притом, в незнакомой компании имеет свои преимущества, ведь и тот, кто желает напиться, и тот, кто стремится остаться трезвым, может сделать это, не привлекая внимания. Улучив момент, заглянула в один из них и обнаружила, что вместительность у посудины вдвое меньше, чем ее внешний объем. Похоже, там было двойное дно и присутствующие могли делать вид, что пьют наравне со всеми. Наверное, это касалось лишь избранных, иначе просто не имело бы смысла.
Через пару минут возле нас очутился хозяин дома. Статный, седой, с холеной внешностью он напоминал театрального актера старой выучки. Приложившись поочередно к ручке, хорошо поставленным баритоном стал витиевато представлять нас окружающему народу.
– Прошу любить и жаловать: дама, сколь привлекательная, столь блещущая умом и талантом, истинный ученый, который поразит скоро наше сообщество своими открытиями и знаниями, – и он в замысловатом па продемонстрировал под аплодисменты Наталью.
– А это, – переключился он на меня…
– Круглая дура, – подсказала я, запихивая в рот сразу несколько виноградин.
Народ хихикнул, хозяин растерялся.
– Это я к тому, чтобы научное сообщество не очень претендовало на интеллектуальное общение, – пояснила я, – у меня неполное среднее…
Хозяин не сдавался:
– Что может сравниться с прекрасной женщиной в своем…
– Собственном соку, – подсказала я снова, переключаясь на яблоко.
Я была очень раздражена, поэтому хамила непроизвольно.
Но седовласый не унимался:
– В своем природном естестве, не отягощенном язвами цивилизации, – сердито закончил он.
Народ и на этот раз зааплодировал, я раскланялась, рядом кто-то тихо рассмеялся. Жаркая волна прокатилась по позвоночнику. Я оглянулась, но на меня смотрели умные веселые глаза совсем незнакомого парня. На этом шабаше чернокнижников, оказывается, попадались приличные люди! Наталью седой увлек за собой к какому-то дальнему мангалу, а мне новый знакомый передал кубок с вином, шампур и представился: Виктор!
Шашлык оказался сочным, вино отменным. После первой порции Виктор стал просвещать меня насчет гостей. Седовласый красавец, как выяснилось, являлся искусствоведом. А юбилей справлял его гость профессор Чижевский. И Виктор указал на высокого темноволосого человека с пронзительными глазами, который беседовал с двумя дамами. Ватника на нем не было.
– Почему такая несправедливость? – возмутилась я. – Все в спецодежде, а для главного действующего лица ватника пожалели!
Виктор опять рассмеялся и пояснил:
– Я здесь впервые и с обычаями незнаком. Меня пригласил мой научный руководитель профессор Шумченко. Возможно, ватники – это всего лишь прихоть. Но, если честно, то, по моим поверхностным наблюдениям, здесь ничего не делается случайно.
– Чижевский – историк?
– Психиатр.
– Хорошая профессия, особенно для здешних широт. Но причем тут история?
Виктор пожал плечами:
– Он талантливый человек, сильный гипнотизер, обладает экстрасенсорными способностями. В связи с этим, стал копать вглубь веков и тревожить тени пифий, оракулов, изучать каббалу и верования индейских племен. Ну, а, кроме того, его очень интересуют всякие чудеса и секрет воздействия искусства на психику. А хозяин – Валерий Сергеевич Пинский – искусствовед, и во многом ему помогает. Я и Шумченко – археологи. Мы работали на раскопках языческих капищ, древнейших поселений. И, такое, поверьте, видели, что нормальному человеку и вообразить невозможно!
– Вы уверены, что об этом стоит рассказывать всем подряд?
– Не уверен. Но шеф мой считает: чем больше ученых об этом знает, тем легче ломать стереотипы.
– Логично, конечно, – согласилась я. – Но мне почему-то кажется, что те, кто может использовать информацию в других целях, стереотипами не страдают. Иначе они бы ее просто не собирали.
– Кто вы? – насторожился Виктор. – И что имеете в виду?
– Любитель-историк, – раскланялась я. – И считаю, что история – очень опасная наука, если не пытаться втиснуть ее в прокрустово ложе привычных понятий. Но, скажите, здесь сегодня собрались те, кто более или менее связан с деятельностью юбиляра?
– В основном. Тот, в очках и с девицей под мышкой, – известный биолог, лысый в сером костюме – генетик, рядом с ним – профессор палеонтолог. А вон там – группа врачей.
– И действительно, все, как один, связаны с историей! – подивилась я.
– Но ведь Чижевский, прежде всего, врач, – напомнил мой собеседник.
– А дамы?
– Они, в основном, как я понял, для антуража. Чтобы мужчинам не скучно было.
– Вы не имеете в виду, надеюсь…
– Нет, нет, ну, что вы! Это жены, подруги и просто знакомые гостей. Приглашены, чтобы украсить компанию.
– Вы для первого раза удивительно много знаете! – похвалила я.
– А я наблюдательный, – скромно признался Виктор. И, клянусь, что в этот момент он меньше всего походил на археолога. Тем интереснее было с ним общаться.
Мы съели еще один шашлык пополам, и я спросила:
– А почему торжество не за длинным столом с хрусталем, белой скатертью и деликатесами? Юбиляр – романтик?
– Сомневаюсь, – хмыкнул Виктор. – Вон в том здании – и хрусталь, и столы, и деликатесы. Но идти туда не советую.
Я посмотрела в глубь сада. Приземистое строение сверкало гирляндами, обволакивающие мелодии, словно волны, докатывались до нас и странные ароматы вплетались в шашлычный дух. Чижевский во главе стайки девушек направлялся туда, и я решила, что они собираются нанести завершающие штрихи перед нашествием основной массы гостей.
Прошла четверть часа. Профессор снова появился в саду, за ним, хихикая, следовали девицы. Внешне они вели себя, вроде, как прежде, но, присмотревшись, я почувствовала, как легкий холодок засквозил на спине. Девицы были явно неадекватны. Вначале я решила, что они перепились, но потом поняла, что ошиблась. На действие наркотиков тоже не похоже. Я обернулась, взглянула на Виктора. Он внимательно наблюдал за мной. Я кивнула в сторону девушек:
– Что это с ними?
– Гипноз, – невозмутимо сказал археолог. Мне стало нехорошо.
– Да не волнуйтесь вы так, – он взял меня за руку. – И не демонстрируйте свое замешательство. Это клиенты профессора, он корректирует их психику. Они осознанно участвуют в экспериментах, а Чижевский использует результаты в научных работах.
– Это обязательно делать на дне рождения?
– Видимо, здесь есть возможность проводить массовые сеансы. Народу-то много!
– А профессор сначала спрашивает согласия пациентов участвовать в опытах, а потом гипнотизирует, или наоборот?
Виктор улыбнулся: – Вы слишком многого от меня требуете. Все эти сведения я добывал по крупицам и вряд ли смогу удовлетворить ваше любопытство полностью.
– А что мы с подругой делаем на этом странном празднике жизни?
– Это и мне хотелось бы знать, – серьезно сказал Виктор. – В любом случае, как только соберетесь покинуть торжество, я к вашим услугам!
Я поискала глазами Наталью и обнаружила среди группы научных мужей, жаждущих ее споить. Но подруга держалась стойко и в помощи пока не нуждалась. Более того, казалось, что ей таки удается выуживать из окружения нужную информацию для
диссертации.
И вдруг я заметила у одного из мангалов своего загадочного знакомого Семена Львовича Веллера. Он глянул в мою сторону и сморщился, будто выпил уксуса. А у меня отвисла челюсть.
– Приятель? – вкрадчиво осведомился Виктор.
– Хахаль, – мрачно ответила я.
Он оценил мой юмор и доверительно сообщил:
– За вами все время следит Пинский.
Седовласый красавец лавировал между гостями в моем направлении.
– Не буду вас утомлять интеллектуальной беседой, просто хочу пригласить в дом взглянуть на картины, – и он согнул руку калачиком. Я вцепилась в нее и умоляюще посмотрела на Виктора. Тот кивнул и пошел следом, но по дороге нарвался на шефа, который задержал его. А я стала подниматься по лестнице.
В тереме на втором этаже наслаждалась живописью небольшая стайка ценителей. Я себя к ним не относила, но узнала полотна Филонова, Иванова, Серебряковой. Были это подлинники или мастерски выполненные копии, не знаю. Народ ахал, бросал восхищенные реплики, но, держу пари: среди них вряд ли можно было насчитать более троих истинных знатоков.
И вдруг я заметила приоткрытую дверь в соседнее помещение. За мной, вроде, никто не следил, и я проскользнула внутрь.
На стенах квадратной комнаты с не очень ярким светом покоились старинные иконы. Затаив дыхание, я стала разглядывать их, медленно передвигаясь по периметру зала. И вдруг столкнулась взглядом с Иисусом, осеняющим меня крестным знамением. Я замерла и внезапно почувствовала чье-то присутствие. Повернула голову: рядом со мной созерцал божественный лик Веллер. Он что-то шептал, почти не разжимая губ. Я решила, что это молитва, потом вспомнила: Семен Львович не христианин. Прислушалась: Веллер явно обращался ко мне.
– Немедленно забирайте подругу и уезжайте! – прошелестел он.
– Это еще с какой стати? – вызверилась я.
– Вы хоть поняли, куда попали?! – громко зашипел Веллер.
– На юбилей! – фыркнула я.
Семен Львович смотрел на меня с таким сожалением, словно на все сто процентов был уверен в смертельном диагнозе, но сообщать о нем не решался из-за моего кретинизма. Он вздохнул и тихо сказал:
