– Давайте все вместе попробуем разобраться, в чем причина нашей неэффективности, – завершила свою вечернюю проповедь Ленка.
Интересно, на каком бизнес-тренинге она всего этого набралась? Словечек этих – вместо «события» она говорила исключительно «ивенты», самые обыкновенные житейские случаи называла только «кейсами», – а главное, этого идиотского бодрого тона, который, по всей видимости, считает американским.
Прежде Белку страшно раздражали эти Ленкины повадки. Но теперь она стала относиться к ним снисходительно. Даже почти сочувствовала она теперь своей начальнице или по меньшей мере не обращала внимания на пошлости и глупости вроде этой, про совместный поиск причин неэффективности. Что тут искать, кстати? И так понятно, причина неэффективности Ленкиного бизнеса только одна: ее беспросветная сосредоточенность на себе самой и клиническая неспособность налаживать отношения с людьми.
Да что там о посторонних людях говорить, когда она даже с собственным мужем не способна наладить отношения!
За полгода романа с Кириллом Мазурицким у Белки была тысяча случаев убедиться, что он впитывает в себя женское внимание так, как, наверное, пустыня впитывает долгожданный ливень. Понятно, что она не на помойке найдена, обладает кое-какой женской неординарностью. Но понятно также, что дело не столько в ее личной выдающейся способности дать мужчине то, чего он хочет, сколько в Ленкиной к этому полной неспособности.
Ну стал бы он, например, самозабвенно болтать по вечерам с любовницей о всяческой ерунде, произошедшей за день, если бы мог это делать с женой? Ясно, не стал бы. А если Ленка вместо такой вот свободной болтовни ему разбор эффективности по вечерам устраивает, то и удивляться нечему.
В отношениях со своим замечательным любовником Белке даже не приходилось применять знаменитую формулу Лили Брик о том, что мужчине следует позволять все, чего ему не позволяют дома, – например, курить в постели, – а хорошее дезу, мол, довершит победу.
Кирилл отдался их роману без каких бы то ни было формул. Одной лишь интуиции Белке хватило, чтобы погрузить его в себя во всех смыслах слова. И, кстати, она не знала, можно ли называть дезу тоненькие, как паутинка, разноцветные лифчики, которые так нравились Кириллу; прежде чем ее раздеть, он всегда с удовольствием угадывал, в каком она сегодня будет цвете.
В общем, она сидела сейчас в рядочек со всеми остальными сотрудниками, пожирающими начальницу фальшиво-заинтересованными взглядами, вместе со всеми делала вид, будто внимательно слушает ее наставления, и думала при этом, что Мазурицкий сейчас, возможно, поднимается в лифте, или открывает квартиру, или уже принимает душ… И что он сегодня первый день находится якобы в командировке, а значит, нынешний вечер будет первым в череде их взаимоприятнейших совместных вечеров.
Погрузившись в эти вдохновляющие мысли, Белка даже не заметила, что, оказывается, анализ эффективности плавно перешел в разговор про переформатирование проектов. Господи, да когда же это кончится?!
Вероятно, эта мысль возникла в головах всех сотрудников одновременно, а потому вызвала такой сильный резонанс, что ворвалась и в Ленкин мозг.
– Итак, я жду ваших предложений. Присылайте их мне через корпоративную сеть, – сказала она.
«Елена, нас всего-то четыре человека, столы в метре друг от друга, вы можете обращаться по всем вопросам напрямую!» – чуть не заорала Белка.
Но тут же она представила ямочку на щеке Кирилла и сочла за благо промолчать. Не от угрызений совести, конечно, а лишь для того, чтобы эта бредовая тягомотина завершилась уже наконец.
Того же самого явно ожидали и остальные три сотрудника. То есть два сотрудника и одна сотрудница, таков, кроме Белки, был состав Ленкиной турфирмы.
Все они живенько вскочили и бросились к выходу, как только начальница сделала рукой некий прощально-разрешающий жест. Может, Ленка и возмутилась бы такой нескрываемой поспешностью, но ее отвлек телефон. Вероятно, супруг позвонил.
Белка вылетела на улицу, как пробка из бутылки шампанского. Ее снедало восхитительное нетерпение.
Во-первых, она хотела поскорее оказаться с Кириллом на диване и проделать все, что они вот уже полгода на этом белом диване проделывали.
Во-вторых, она хотела пойти с ним ужинать в замечательный маленький французский ресторан, который недавно открылся в Трубниковском переулке, неподалеку от Дома со львами.
В-третьих, она купила ему в Люксембурге новый роман Дэна Брауна, который когда еще переведут на русский, а почитать не терпится. Ну да, она только вчера вернулась из трехдневной поездки в Люксембург – сопровождала чокнутого любителя исторических реконструкций, которому при полном незнании английского понадобилось срочно изучить устройство тамошней городской крепости, – и да, такую приятную возможность предоставила ей, пусть и по рабочей необходимости, жена ее любовника. И что?
Белка не знала, прибавляет ли остроты ее отношениям с Кириллом то, что она ежедневно видит его супругу и играет с ней в игру «начальник – подчиненный». Она вообще не видела необходимости в том, чтобы анализировать свои с ним отношения.
Он был отличным любовником – сильным, неутомимым в собственных ласках и жадным до ее ласк. Он не был помешан на сексе, как многие мужчины его возраста, но при этом в нем не было даже тени равнодушия к сексуальной стороне жизни, равнодушия, присущего немалой части его ровесников, выжатых ритмами, стрессами и экологией мегаполиса.
С ним можно было замечательно проводить время. Ему нравилось в московской жизни все, что нравилось Белке, он охотно воспринимал любые ее предложения о том, куда пойти и чем заняться. Возможно, у него были какие-то свои предпочтения, и Белка готова была им следовать, но за полгода она ни разу не слышала, чтобы Кирилл их высказывал, поэтому стала подозревать, что их просто нет.
С одной стороны, этому можно было удивляться, но с другой – чему удивляться при такой жене, как Ленка? Разве только тому, что у него не имелось десятка любовниц одновременно, а их действительно не имелось, Белка бы заметила. Или просто они остались в прошлом? Да, в конце концов, зачем ей об этом задумываться? Она и не задумывалась.
Они провели лето так, что хоть сочинение пиши. Родной город, как на огромной ладони, протягивал им столько возможностей, одна другой приятнее, что просто глаза разбегались. И они пробовали все городские радости одну за другой, как маленькие дети одну за другой пробуют все разноцветные конфеты из большой коробки.
Сейчас, когда Белка бежала по Поварской к Малой Молчановке, центру ее теперешней жизни, летние картинки всплывали у нее в памяти попеременно, как слайд-шоу на экране.
И бег ее завершился на одной из самых приятных картинок: они с Кириллом сидят, а вернее, полулежат в шезлонгах, держась за руки и завернувшись в пледы, и смотрят новый фильм Вуди Аллена на большом экране летнего кинотеатра в парке «Музеон», а над ними, едва различимые в багровом городском небе, мерцают звезды.
С этим воспоминанием Белка и подошла к дому.
Но тут ей пришлось остановиться: перед калиткой стояла старушка и препиралась с охранником, точнее, с его голосом в переговорном устройстве.
– Да мне ведь только узнать! – услышала Белка.
Похоже, старушка без предупреждения явилась к кому-нибудь в гости, и охрана не хочет ее пускать. То, что Дом со львами в прямом смысле слова является теперь крепостью, Белка считала буржуйским свинством. Нашли тоже, от кого себя охранять, от божьего одуванчика какого-то!
– Вам открыть? – спросила Белка, доставая ключи.
– А я не знаю, – сказала старушка. – Может, и не надо мне туда. Я спросить хотела, да вот они не отвечают.
– О чем вы хотели спросить? – улыбнулась Белка.
Старушка была не московская – и по говору это было понятно, и по виду. Пожалуй, Белка ошиблась, назвав ее про себя божьим одуванчиком: в ней не было ничего трепетного, робкого, уязвимого, а было что-то, вступающее в контраст и с провинциальностью ее, и с преклонными годами.
В ней была не простота, но простонародная серьезность. Белка так удивилась, поняв это вдруг, что посмотрела на старушку с живейшим интересом.
Та между тем ответила на ее вопрос:
– Хотела спросить, кто в двадцать третьей квартире живет.
Голос у нее был низкий, красивый и совсем не старческий. Белка вздрогнула. Не от голоса, конечно, а от странного совпадения.
«Это к Кириллу, может, – тут же подумала она. – Родственница из провинции».
В самом деле, она ведь не знает подробностей его жизни. Может, это бабушка его двоюродная. Или даже родная.
– А вас кто интересует? – на всякий случай спросила Белка.
– Немировский Леонид Семенович.
Ничего себе! Привет из мглы веков.
– Он давно умер, – не вдаваясь в подробности, сказала Белка.
– Это понятно, – кивнула старушка. – Я думала, родственники его здесь живут, может. Хотела о нем расспросить.
– Я же тебе сразу сказал: бессмысленная затея, – услышала Белка.
Только теперь она заметила, что старушка пришла не одна. Ее сопровождающий, наверное, куда-то отлучался, а теперь вот вернулся; он и сказал про бессмысленную затею.
Белка окинула его быстрым оценивающим взглядом. В общем-то оценивать было нечего. Мужчина средних лет и средней же, усталой, обыкновенной внешности. В голосе тоже слышится усталость, а еще – неприязнь. Это Белку задело, хотя вообще-то она умела не обращать внимания на то, как относятся к ней посторонние люди.
– И ничего не бессмысленная ваша затея, – сказала она старушке. – Если подниметесь, я вам все про Немировского расскажу. Правда, я мало что про него знаю, – справедливости ради добавила она.
– А я так и поняла, что вы его родственница.
Старушка даже не удивилась. В ее спокойствии было что-то пугающее; так Белке на секунду показалось.
Была одна песня – она слышала ее случайно, не могла даже вспомнить где, и название, конечно, забыла, – и в песне этой были слова: «В дальнюю область, за облачный плес…» Вот и старушка эта была из дальней области. Не в географическом смысле, а в другом, не вполне определимом.
– Как же вы это поняли? – спросила Белка.
Она сама слышала в своем голосе растерянность, которую никак не могла бы объяснить.
– Вы на него очень похожи, – ответила старушка.
– Ну я его внучка, да, – кивнула Белка. – Пойдемте, пойдемте.
– Зайдем, Костя, – сказала старушка. – Раз приглашают.
– Зайди одна. Мне ни к чему, – отказался ее спутник.
Он взглянул на Белку, ей показалось, вопросительно. Но глаза у него были темные, и невозможно было сказать точно, что означает его взгляд.
– И вы зайдите, – предложила ему Белка.
Она не понимала, почему эта старушка и ее ничем не примечательный спутник вызывают у нее такую растерянность.
– Мне ни к чему, – повторил он. И, обращаясь к старушке, добавил: – Позвони, когда освободишься.
– А ты что же станешь делать? – спросила старушка.
Похоже, она не привыкла ему возражать. Он, кстати, наверняка являлся ее родственником – сыном или внуком. Неизвестно, так ли уж похожа была Белка на своего покойного деда, но он на эту старушку чем-то похож был безусловно. Только вот непонятно, чем.
– Найду занятие, – ответил он ей. И спросил Белку: – Вы ее обратно сюда, к калитке, сможете проводить?
– Да, – кивнула она.
– Позвони, когда освободишься, – сказал он старушке.
И ушел. Белка зачем-то смотрела ему в спину, пока он не скрылся за углом. Хотя не было никаких признаков того, что он как-нибудь неловко или опасливо чувствует себя в Москве и поэтому надо следить за тем, как он переходит улицу.
– Пойдемте, – тряхнув головой, словно отгоняя наваждение, повторила она старушке. – Меня зовут Белла.
– Как Леонида Семеновича жену покойную.
Заявление было странное. Белка точно знала, что ее бабушку звали не Белла, а Таисия, но выяснять, в чем тут дело, не стала.
– А я Зинаида Тихоновна, – сказала старушка.
Надо же, какая экзотика! Белка еле сдержала улыбку, пропуская ее перед собой в огороженный двор.
Время от времени Белка вспоминала, что надо бы завести в квартире третью чашку. Но, едва вспомнив, тотчас же об этом забывала. Когда они с Кириллом встречались в Доме со львами, им было не до готовки, если хотелось чаю или кофе, то двух чашек вполне хватало, а если набрасывался голод, что после бурного секса случалось нередко, то к их услугам была любая точка разнообразного московского общепита, и изучать их поочередно – это было отдельное удовольствие, в котором они себе не отказывали.
Так что сейчас выдался первый случай, когда третья чашка была действительно необходима. Впрочем, Белка недолго сокрушалась о ее отсутствии, просто разлила чай в три бокала для красного вина, решив, что старушка удивится такому московскому изыску.
Но когда она внесла бокалы с чаем в комнату, гостья никакого удивления не выказала. Первый Белкин взгляд оказался, как всегда, верным: серьезность была в этой Зинаиде Тихоновне главенствующей чертой, и поэтому она, видимо, не обращала внимания на мелочи.
Еще одной ее чертой – пожалуй, странной и уж точно необычной – были выкрашенные в темно-каштановый цвет волосы. Это сразу бросилось в глаза, когда она сняла платок. Белке казалось, что провинциальные тетушки к такому преклонному возрасту уже не беспокоятся о своей внешности и не закрашивают седину, а эта – надо же…
Когда Белка привела ее в квартиру, Кирилл смотрел телевизор, а услышав, как открывается дверь, вышел в прихожую. Наверное, он удивился, что его подруга явилась не одна, но удивление никак не выразилось внешне.
Это было одно из тех качеств, которые Белке нравились в нем. Она вообще считала, что показывать все происходящее у них внутри позволяют себе только дети и сумасшедшие, причем сумасшедшие не в образном, а в обыкновенном, клиническом смысле, с диагнозом, нормальный же взрослый человек этого делать не станет. Почему при такой убежденности ее считают эмоциональной особой, было для нее загадкой, сама-то она себя считала человеком жестким.
В общем, удивления Кирилл при появлении Зинаиды Тихоновны не выказал и даже, пока Белка заваривала чай, как заправский хозяин развлекал гостью светской беседой.
– Зинаида Тихоновна говорит, что у них в Кирове замечательные молочные продукты, – сообщил он вошедшей с чаем Белке. – Дешевые и качественные.
– Киров – это где? – спросила Белка.
– В вятских лесах, – ответил Кирилл. – Вообще-то этот город называется Вятка.
– А почему тогда он Киров? – не поняла Белка.
– Да вот не вернули историческое название сразу, как только советская власть обвалилась, а потом замяли для ясности. Так и живут в Кирове.
– Мы привыкли, – сказала Зинаида Тихоновна.
Ну, раз ей все равно, то уж Белке тем более нет дела до того, как называется неизвестный ей город где-то в лесах.
Она села за стол и спросила:
– Ну, что вас интересует про моего деда?
– Все про него интересует, – ответила Зинаида Тихоновна. – Золотой он был человек. Как у него жизнь сложилась?
– Да вроде ничего, – пожала плечами Белка. – Хотя, честно вам скажу, я про него мало знаю. Ну, жена у него была, бабушка моя, звали Таисия. Дочь Полина, моя мама то есть. Внучка я. Работал в Склифе. Вот, собственно, и все. – Ей стало неловко за такую лаконичность, и она добавила в свое оправдание: – Я еще не родилась, когда он умер.
– Полина… – Зинаида Тихоновна покачала головой. – Надо же!
Белка хотела спросить, почему ее заинтересовала именно Полина и что особенного она находит в этом имени. Но не стала спрашивать. Захочет – сама объяснит, не захочет – так обойдемся.
– А вы с ним давно были знакомы? – спросила Белка.
Все-таки старушкино немногословие начало ее раздражать. Сдержанность – качество правильное, но если уж отнимаешь время у незнакомых людей, то зачем говорить загадками?
– Мы на фронте познакомились, – ответила Зинаида Тихоновна. – В медсанбате. Это много значит.
– Ну да… – промямлила Белка. – Конечно.
«Только фронтовых мемуаров нам сейчас не хватает. Особенно Кириллу», – подумала она при этом.
Они не виделись целую неделю, тратить драгоценное время на старушку было просто глупо. И так хватает условностей, от которых никуда не денешься, одна мадам Елена чего стоит.
Но на пятой минуте сказать гостье, что пора и честь знать, Белке было все-таки неловко.
– Он вас лечил в медсанбате? – спросил Кирилл.
В его голосе ясно слышался интерес, и такой же интерес Белка заметила в его глазах.
– Нет. – По лицу Зинаиды Тихоновны впервые мелькнула улыбка. – Он командовал медсанбатом, а меня туда сестрой направили. Я на фронт добровольцем пошла сразу после медучилища. Мне восемнадцать только-только исполнилось, сами понимаете, как мне на войне пришлось, среди мужчин. Леонид Семенович меня, можно сказать, от всего этого прикрыл и спас. – Видимо, она заметила интерес к своему рассказу, и речь ее стала свободнее: – Ну а потом его санитарным поездом назначили командовать, и он меня к себе перевел.
– А потом? – спросил Кирилл.
– Потом война кончилась, и он к нам в Киров приехал. Стали мы снова вместе работать, в одной больнице – он хирургом, я у него операционной сестрой. В сорок девятом году он в Москву уехал. Вот мне и хотелось узнать, как у него здесь жизнь сложилась.
Все-таки это было странно. Если бы Белке хотелось что-то про кого-то узнать, она точно не стала бы ждать шестьдесят лет. Но, видимо, в вятских лесах другой ритм жизни.
– Первое время он нам писал, я потому и адрес этот знаю. А после перестал. Был он счастлив? – спросила старушка.
Она спросила это даже не у Белки – поняла уже, конечно, что та ничего про своего деда не знает. Да и не спросила даже, а так, вздохнула просто.
От этого вздоха Белке почему-то стало не по себе. Она бросила быстрый взгляд на Кирилла. Он смотрел на старушку с тем самым чувством, которое и Белка хотела бы к ней испытывать – с необременительным сопереживанием. Но у нее получалось испытывать только обременительную неловкость, и, злясь на себя за это глупое чувство, она ответила:
– Насчет счастья не знаю, а работу, мама говорила, он любил.
– Да, у нас все понимали, что с его врачебным уровнем в простой больнице не место, – кивнула Зинаида Тихоновна. – Он, правда, считал, что это глупости, людей везде одинаково лечить надо, но все-таки Институт Склифософского для него поболе подходил, чем наша глушь. Я рада, что про его работу узнала.
Она достала из сумочки – черного ридикюля, имевшего совершенно винтажный вид, – телефон из разряда «аппарат для бабушки», нажала большую кнопку и сказала:
– Костя, я уже спускаюсь, ты подходи за мной, ладно?
Неловкость, которую чувствовала Белка, стала еще сильнее. Хотя – ну что она такого сделала? Что знала, все выложила, а что ничего толком не знала, так на нет и суда нет.
– Я вас провожу, – сказала она.
– Спасибо, – кивнула старушка.
В прихожей Белка шепнула Кириллу, подающему Зинаиде Тихоновне плащ:
– Я быстро.
– Не спеши, все в порядке.
Он ободряюще коснулся ее плеча, и ей сразу стало как-то легче. Во всяком случае, неловкость ее необъяснимая сделалась поменьше, может, потому что Кирилл ничего неловкого в происходящем не видел.
Старушкин спутник уже ожидал у калитки.
– Это мой сын Константин, – сказала Зинаида Тихоновна. – А это Белла, Немировского Леонида Семеновича внучка, – представила она Белку. И зачем-то пояснила ей: – Костя про вашего деда очень любил в детстве слушать. Особенно про то, как наша часть к Михайловскому в сорок четвертом году подошла. К самому Лукоморью, к дубу зеленому… Я ему на ночь вместо сказки рассказывала.
Белка вдруг почувствовала острую жалость от того, что ничего про все это не знает.
«И не узнаю уже теперь никогда», – подумала она.
Эта простая мысль поразила ее.
– А вы приезжайте к нам, – сказала Зинаида Тихоновна. – Я вам все и расскажу. Правда, приезжайте, Белла.
Ее проницательность была достойна удивления: Белка отлично знала, что не относится к людям, у которых все мысли написаны на лбу. К совсем противоположным людям она всегда себя относила.
– Спасибо, – сказала она. – Может, когда-нибудь выберусь.
При этих словах она краем глаза заметила, что Константин усмехнулся.
«Ну да, никогда не выберусь, – сердито подумала Белка. – А чему тут усмехаться? С какого это перепугу меня в ваши леса могло бы занести?»
– Я вам адрес оставлю.
Зинаида Тихоновна расстегнула ридикюль, достала ручку и блокнот на пружинке. Она явно не принадлежала к людям, которые что-либо предлагают лишь из вежливости.
Белка и сын Константин смотрели, как она записывает адрес округлым почерком престарелой отличницы. Белка чувствовала при этом нетерпение и досаду. Сын, судя по выражению его лица, тоже. Хотя причины для схожих чувств у них наверняка были разные – у него это, скорее всего, была неловкость за мамину наивность.
– Вот, – сказала Зинаида Тихоновна, подавая Белке вырванный из блокнота листок. – До свидания, Белла. Вы меня очень порадовали.
– Чем? – удивилась Белка.
– Тем, что вы есть. – По ее серьезному лицу мелькнула улыбка. – Люди должны оставлять след на земле, я думаю. Леонид Семенович и так-то добрый след оставил, а что еще и внучка есть, это очень хорошо.
Белка не знала, что на это ответить. Константин молчал тоже. Впрочем, он и вообще ни слова не произнес и только в этом смысле был похож на свою неговорливую матушку. Внешне он совсем на нее похож не был – никакой простонародности, холодные, резкие черты.
Белка направилась к подъезду сразу же, не стала провожать их взглядом. Зачем? Хоть в этой Зинаиде Тихоновне ничего неприятного не было, но чувство, которое она вызвала у Белки, несомненно было неприятным. Досада, неловкость, сожаление необъяснимое… Да еще и от любовника отвлеклась из-за нее. Забыть, поскорее и навсегда забыть!
Забыть оказалось нетрудно – едва Белка вошла в квартиру, как попала в объятия Кирилла; он нарочно подкарауливал ее в прихожей у входной двери.
– Не сердись! – воскликнула она.
– За что же сердиться?
Голос его звучал весело. Понятно было, что никакой обиды он не затаил и если скрывает сейчас какие-нибудь мысли, то лишь из области секса.
– Что я ее сюда привела, – все-таки объяснила Белка. – Могли бы у подъезда поговорить.
– Привела, и ладно, – беспечно заметил он. – Это не заслуживает долгих размышлений. К тому же она довольно интересная старушка, про войну, опять же, рассказала. Даже жалко, что мало.
– Это да, – согласилась Белка. – И про Лукоморье… Оно что, в самом деле есть? Я думала, это сказка.
– Я тоже. Но это не имеет значения. У нас своя сказка, – напомнил Кирилл.
И принялся целовать Белку, а потом прижал ее к стене, и она тут же оплела его ногами, руками, и вся их любовь произошла прямо здесь же, в прихожей, и от этого была не менее приятной, чем в постели, а может, и поболе еще…
«Поболе!.. – весело подумала Белка, когда страстные судороги закончились и, часто дыша, Кирилл сел на пол у ее ног. – Словарный запас вятских лесов! Или Лукоморья… Может, оно и правда есть?»