Анна Берсенева
Все страсти мегаполиса
Глава 4
Жара в Москве стояла просто африканская.
Даже Соне, привыкшей к южному летнему зною, она показалась чрезмерной. А другие пассажиры, переполнявшие перрон и здание Курского вокзала, выглядели так, словно попали в раскаленную железную бочку.
«Зря в июле поехала, надо было хоть осени дождаться», – с испугом подумала Соня, впечатывая каблуки в мягкий асфальт.
Эта малодушная мысль раньше ей в голову не приходила – собираясь в Москву, Соня меньше всего была озабочена выбором времени года. Она собирала деньги и собиралась с духом.
И вот теперь выяснилось, что духу-то ей как раз и не хватает. Не жары же она, в самом деле, испугалась!
Все-таки эта первая минута, именно та, которой так боялась мама, когда Соня выйдет на перрон – и что, и куда? – действительно оказалась ошеломляющей.
Для того чтобы это ошеломление преодолеть, следовало взять себя в руки. Еще давно, в самом раннем детстве, даже, кажется, до школы, Соня поняла: то, как ты воспринимаешь происходящие с тобой события – пугают они тебя, радуют или печалят, – от самих событий не очень-то и зависит. Все дело в том, как ты к ним относишься. Если сумеешь сказать себе, например, перед прививкой от гриппа, которую делают всей твоей детсадовской группе: укол этот ерунда, даже если будет больно, то совсем недолго, а потом боль пройдет и начисто забудется, – так вот, если сумеешь себе это сказать, но только так сказать, чтобы по-настоящему в это поверить, то никакого укола и не испугаешься, хоть бы все девчонки и даже мальчишки в голос ревели от страха. А если не сумеешь, то и сама обревешься.
С тех самых пор, как она это поняла, Соня научилась быть с собою убедительной, а потому ничего не бояться. Правда, в ее жизни в общем-то и не было ничего такого, чего следовало бы особенно бояться. Ну, чуть не утонула однажды, когда прыгали в море со скалы, но тогда испугаться просто не успела, потому что сначала захлебнулась и не сообразила, что с ней происходит, а потом Ник ее вытащил.
Идти в одиночестве по раскаленному перрону Курского вокзала оказалось страшнее.
Но принцип самоубеждения все-таки был общий, что для прививки от гриппа, что для оторопи перед Москвой, и за то время, которое понадобилось, чтобы дойти от поезда до привокзальной площади, Соня сумела взять себя в руки.
Все-таки Ялта хоть и была провинцией, но провинцией особенной. Люди из Москвы в нее по-прежнему приезжали, и сведения, пусть и обрывочные, о том, как устроена московская жизнь, приобрести при желании было нетрудно. Поэтому, как только Соня озаботилась мыслью о том, где будет жить, когда явится в столицу, то немедленно выяснила, что на Курском вокзале, как и на автовокзале в Ялте, толкутся хозяйки, сдающие комнаты. Недешевые, конечно, комнаты, и неудобные, и жить в таком жилище постоянно не стоит, но на первые пару дней сойдет, а там видно будет.
– Девушка, комната нужна? – услышала она, едва выйдя на площадь.
И улыбнулась. Обыденная московская жизнь так же мало была отмечена непредсказуемостью, как ялтинская. И если нет ничего особенного в том, чтобы найти здесь ночлег, то, наверное, точно таким же образом найдется и работа – точно такая же работа в парикмахерской, какая была в Ялте.
О другой работе, той, ради которой она и приехала в Москву, Соня старалась пока не думать. Но где-то в самой глубине ее сознания уже вздрагивала здравым обещанием догадка: а ведь, наверное, и с той, другой работой все происходит таким же образом – незаметно, буднично, так, словно нет ничего проще, чем стать артисткой…
Слишком сильно доверять этой догадке было опасно. Но и слишком настойчиво гнать ее от себя Соне не хотелось.
* * *
С улицы студия напоминала завод.
Она и находилась в таком районе, в котором, по Сониным представлениям, не могло находиться ничего, кроме каких-нибудь фабричных корпусов. Вот трудно было, например, представить, чтобы вместо Ливадийского дворца возвышался над морем трубопрокатный завод. И так же трудно было представить, чтобы на длинной, начинающейся галдящим рынком и продолжающейся бесконечными бетонными заборами улице находилось заведение, которое красиво называют фабрикой грез. Правда, Соня знала цену всяческим красивостям и не очень-то им доверяла, но все-таки…
Фабрика звезд под названием «ТиВиСтар» занимала обшарпанное четырехэтажное здание из панельных блоков. Его не удосужились даже выкрасить, и оно было такое серое, с такими бурыми потеками на стенах, что вызывало уныние одним своим видом.
У входа в здание толпились девушки. Приглядевшись, Соня поняла, что вообще-то у стеклянной двери стоит не организованная толпа – просто девушки выглядят так похоже, что кажется, они не пришли сюда каждая по отдельности, а собрались по чьему-то общему зову и с одной целью.
Да так оно, скорее всего, и было. Трудно было представить, что эти длинноногие, ослепительно красивые, эффектно одетые молодые девчонки пришли к киностудии для того, чтобы попробовать свои силы в качестве уборщиц или вахтерш. Ясно, для чего они пришли. Для того же, для чего и Соня. Только были они явно московские или, самое малое, сошли с поезда не вчера; Соня сразу разглядела в них тот особенный лоск, по которому без труда распознавала москвичей на ялтинской набережной. Можно было утешать себя тем, что лоск этот неживой и какой-то стандартный, но, едва взглянув на них, она почувствовала такой сильный укол зависти, что даже поежилась.
Ей хотелось приобрести этот лоск, пусть стандартный, но такой недостижимый, до оскомины ей этого хотелось, и ничего она не могла поделать с этим, самым страстным из всех, что были до сих пор в ее жизни, желанием!
Весь последний ялтинский месяц Соня специально заходила в интернет-кафе на набережной и изучала сайт студии «ТиВиСтар», поэтому расписание кастингов знала наизусть. И на сегодняшний кастинг записалась по телефону, позвонив еще из Ялты. На какую роль она будет пробоваться, в какой фильм, этого Соня не знала. Да и не стремилась знать: в том положении, в котором она сейчас находилась, беспокоиться об этом было еще не время.
Она всегда была последовательна, и это всегда приводило ее к успеху.
Пока ей выписывали пропуск, пока объясняли, куда идти, девицы, вошедшие в тесный студийный вестибюль сразу вслед за нею, бросали на нее такие взгляды, словно она была проституткой, которая без зазрения совести явилась прямо в дом к честным женщинам, чтобы отбить у них законных мужей. Но на их взгляды Соне было наплевать.
Внутри студия оказалась такой же неприглядной, как снаружи. Она напоминала огромный и бестолковый ангар, неизвестно для чего разделенный на комнаты, коридоры и лестничные пролеты. В ней не было ни капли очарования, ни тени тайны. Даже какого-нибудь особенного запаха – ну, хоть клеем каким-нибудь необычным пахло бы, что ли! – здесь не было.
И народу, вопреки Сониным представлениям о киностудиях, на которых жизнь кипит ключом, тоже было немного. Какие-то хмурые рабочие возводили в большом холле какую-то конструкцию. Соня решила было, что это декорация, но, присмотревшись, поняла, что наверняка этого не скажешь. Точно так же можно было бы предположить, что рабочие строят самые обыкновенные леса для покраски стен.
Из имевшегося на студии немногочисленного народа три четверти составляли молодые женщины. Они были совсем другие, чем те, что пришли на актерский кастинг. В этих, что сновали туда-сюда по коридорам и лестницам, не было ничего эффектного – ни в одежде их, ни в том, как они были накрашены. Да они и вообще, кажется, не были накрашены и выглядели так, что Соня снова почувствовала себя проституткой, на этот раз из-за того, что у нее на губах помада, а на ресницах тушь. Была в каждом движении этих молодых студийных женщин такая уверенность в каждом своем движении, какой Соне до сих пор не приходилось видеть.
Они были – в своем праве. Только теперь она поняла, что это такое.
Они не знали сомнений ни в чем, что делали, и хотя то, что они делали, не имело к Соне ровно никакого отношения, да и непонятно ей было, что именно они здесь делают, – она почему-то почувствовала себя уязвленной.
Уже второй удар по самолюбию получала она за полчаса, проведенные на студии, и даже не понимала, с чем связаны эти удары. Ну, увидела красивых девчонок, пришедших на кастинг. Так она и сама не уродка, даже покрасивее многих из них будет. Ну, бегают по лестницам какие-то офисные барышни. Так ей-то до них какое дело?
Но настроение было испорчено, и Соне оставалось только злиться на себя за то, что она оказалась такой уязвимой.
Кастинг проходил в такой пустой комнате, что казалось, отсюда специально вынесли всю мебель. Хотя, наверное, не вынесли, а просто не внесли, потому что в ней не было необходимости. Были стулья у бородатого мужчины, проводившего кастинг – Соня решила, что это режиссер, – и у нескольких неопрятного вида женщин, которые ему помогали. И еще один стул стоял в разворот прямо перед ними; на него пригласили сесть Соню.
– Повернитесь в три четверти, – сказал режиссер.
Молодой человек, наверное, ассистент, стоящий у него за спиной, наставил на Соню камеру – не настоящую, какую ей приходилось видеть во время киносъемок на ялтинской набережной, а самую обыкновенную видеокамеру, какой снимали друг друга курортники на пляже.
– Теперь в профиль, – сказал режиссер. – Теперь анфас. Скажите что-нибудь.
– Что сказать? – чувствуя, какое глупое выражение у нее на лице, спросила Соня.
– Что-нибудь. Скажите, как вас зовут. Где вы учились. Откуда приехали в Москву.
– Соня Гамаюнова. Я приехала из Ялты. И училась… В Симферополе. В театральном институте! – сказала Соня.
Соврать на кастинге она решила с самого начала; это не было экспромтом. Соня рассудила просто: если она понравится и ее отберут, то наличие или отсутствие специального образования уже не будет иметь значения. Зато если с самого начала узнают, что ее актерская практика ограничивается драмкружком, то никакого кастинга может для нее не случиться вовсе.
Впрочем, она не была уверена, что режиссер расслышал ее ответы. Точнее, была уверена, что они его совершенно не интересуют.
– Так. Улыбнитесь, – сказал он. – Опять повернитесь в три четверти, но с улыбкой. Обратно повернитесь. Встаньте, пройдитесь. Расскажите что-нибудь.
– Что рассказать? – проклиная себя за глупость, спросила Соня. – Как меня зовут?
– Нет, что-нибудь длинное. Стихи, если знаете.
Стихи Соня знала, но именно в эту минуту все они выветрились у нее из головы, как будто сквозняком их выдуло. Хоть бы одна строчка из школьной программы вспомнилась!
– Говорите, говорите, – нетерпеливо повторил режиссер. – И смотрите прямо в камеру.
– Что ты заводишь песню военну, – ненавидя себя так, что челюсти свело, выговорила Соня. – Флейте подобно, милый снигирь?
Женщина с жиденьким пучком на затылке, сидящая рядом с режиссером, взглянула на нее с таким изумлением, точно она выругалась матом. Впрочем, Соня и сама чувствовала себя клинической идиоткой, так что не удивилась такому взгляду. Но стихи продолжала читать – по инерции.
– Львиного сердца, крыльев орлиных нет уже с нами! Что воевать? – закончила она.
– Однако! – Брови у режиссера удивленно поползли вверх. Только теперь Соня почувствовала, что от него слегка пахнет коньяком. – Державина здесь еще не читали! Ну, неважно.
Удивление тут же сошло с его лица; видно, удивить его чем-либо было невозможно. Впрочем, Соня и не старалась, и Державина она стала читать не удивления ради, а просто потому, что его строчки каким-то загадочным и отчаянным образом влетели ей в голову. Вернее, не таким уж и загадочным. Эти стихи любил отец. И Соня как запомнила их в пять лет, так до сих пор и не забыла.
– Продолжайте, – сказал режиссер и обернулся к ассистенту с любительской камерой: – Миша, снимаешь?
– Да снял уже, Борис, – ответил тот. – Можешь глянуть.
– Пусть еще пройдется, – сказал Борис. – И попой повертит. И достаточно. А улыбаться ты что, не умеешь? – обратился он к Соне.
– Она улыбалась, – вместо нее ответил Миша. – Сейчас я тебе покажу.
– Когда это она улыбалась? – удивился Борис. – Что-то я не заметил.
– Такая улыбка, – пожал плечами Миша. – Интересная, между прочим.
– Ладно, иди, – махнул рукой Борис. – Контактный телефон оставила?
– Да… – с трудом выдавила Соня.
Московскую карту для телефона она купила по дороге в «ТиВиСтар». Безнадежность затеянного мероприятия была для нее теперь очевидна.
Она вышла на улицу и не почувствовала жары. Все стало ей безразлично. Она пошла вдоль бесконечного бетонного забора, по бесконечной улице к метро.
За спиной у нее раздался треск мотоцикла.
– Девушка! – услышала Соня.
Она не обернулась. Треск слышался совсем близко – мотоциклист ехал следом за ней по тротуару.
– Девушка! – повторил у нее за спиной мотоциклист. – Далеко вам? Давайте подвезу.
– Далеко, – не оборачиваясь, ответила Соня. – Подвозить не надо.
Что ей было сейчас до какого-то заигрывающего мотоциклиста! Она выпала, вывалилась из жизни, и ничто не могло вернуть ее в тот живой поток, частью которого она до сих пор всегда себя ощущала.
– А может, все-таки подвезти? Обернитесь, девушка!
Соня невольно обернулась, хотя совсем не собиралась этого делать. Отреагировала на сигнал, как собака Павлова.
Парень, сидящий в седле, смотрел на нее веселыми нахальными глазами. Мотоцикл у него был не большой, но явно дорогой – сверкал, как игрушечка.
– Так как, поедем? – повторил парень.
– Не поедем, – покачала головой Соня.
И, отвернувшись, пошла по улице дальше.
Она думала, что он так и будет ехать вслед за ней, повторяя свое навязчивое предложение, пока она не нырнет в метро. Но вместо этого услышала:
– Ну нет, так нет.
В голосе, которым это было произнесено, не звучало ни капли обиды или раздражения. Мотор заработал громче, и тут же треск его стал затихать, удаляясь. Соня обернулась. Мотоциклист возвращался к зданию студии.
Он снова догнал ее, когда она уже подходила к метро. То есть не догнал, а обогнал. Мотоциклист проехал мимо, не глядя на Соню. За спиной у него сидела длинноногая девица, одна из тех, что толпились перед студией.
«Вот так! – подумала Соня. – Думаешь, кто-то по тебе убиваться будет, по звезде великой? За пять минут другую найдут».
Ей ничуть не было жаль, что она отказалась ехать с бойким мотоциклистом. Но урок был такой наглядный, что показался ей просто-таки символическим. Вся московская жизнь предстала перед нею во всем своем пугающем равнодушии к ее, Сони Гамаюновой, существованию. И, как она смутно догадывалась, к существованию каждого постороннего человека, по каким-то своим причинам к этой жизни прибившегося.
Соня брела к метро так медленно и тяжело, словно на ногах у нее были не легкие босоножки – перекрестья тоненьких ремешков, – а пудовые гири.
Глава 5
Телефон звонил, наверное, минут пять.
Соня долго не слышала его сквозь шум воды, а когда услышала, то выскочила из ванны так стремительно, что чуть ногу не сломала на скользком выщербленном кафеле.
– Ты что? Весь пол залила! – воскликнула хозяйка, увидев, как, завернувшись в полотенце и шлепая по линолеуму мокрыми ногами, Соня бежит по коридору к своей комнате.
Конечно, это могла быть и мама – Соня сообщила ей свой московский номер. Мама с благоговением относилась к междугородным звонкам, считая их чем-то исключительным, но, увидев сон, который по каким-нибудь неведомым причинам показался ей опасным для дочки, вполне могла преодолеть свою робость и позвонить с утра пораньше.
И все-таки Соня надеялась, что это тот самый звонок, которого она, ругая себя за глупость и наивность, ждала вот уже неделю.
За эту неделю она поняла, что из всех возможных чувств в Москве надо быть готовой в первую очередь к разочарованию. И ей казалось, что она к нему готова.
Но разочаровываться не пришлось.
– Гамаюнова? – раздался в трубке женский голос. – Кастинг-директор «Пожара любви»…брова. – Фамилия кастинг-директора прозвучала невнятно, Соня ее не разобрала, но даже не заметила этого. – Ждем вас завтра к девяти утра на студии. Придете, пропуск выписывать?
– Д-да… – чуть не клацая зубами, выговорила Соня. – А…
Она чуть не спросила: «А кого я буду играть?» – да вовремя прикусила язык. Не все ли равно? Завтра скажут!
– К девяти, – повторила…брова и отключилась.
Соня растерянно смотрела на трубку, на свои голые ноги и мокрые следы…
«Вот так, – стучало у нее в голове. – Я была права. Это случается просто. Как будто всегда так и было».
Она и сама уже не верила в правильность своей догадки – вот этой, о будничности осуществления самых дерзких планов. И когда шла по раскаленному перрону, не верила, и когда плелась к метро после торопливого, пародийного какого-то кастинга… Но ведь звонок был, только что был! И был он наилучшим подтверждением того, что все в жизни не только возможно, осуществимо, но и осуществимо просто, естественно, без фальшивой торжественности.
Никакой торжественности не было и в том, что Соня увидела назавтра утром на студии. Впрочем, к этому она уже была готова после первого посещения «ТиВиСтар». Разве что народу на этот раз было много и суетня-беготня стояла такая, что студия напоминала вокзал.
В комнате, куда ее направили, собрались почти все девицы, которых Соня видела неделю назад. Это ее уязвило: все-таки хотелось думать, что она произвела исключительное впечатление. Через минуту выяснилось, что и ей, и остальным девицам предстоит изображать массовку. Правда, не тысячную толпу, а компанию, собравшуюся на дне рождения главной героини, но все-таки… Это уязвило еще больше. А она-то вообразила!..
И грим, который ей сделали просто в мгновение ока, был самый примитивный, и платье, которое выдали для съемок, выглядело хоть и шикарным, но таким поношенным, что Соня поежилась, надевая его, и туфли на тоненьких золотых каблуках немилосердно жали, потому что были рассчитаны не на Сонин, а на какой-то стандартный размер…
Воодушевление, в котором она провела весь вчерашний день, гроша ломаного не стоило. С таким же успехом можно было испытывать воодушевление от того, что именно к тебе подошел на улице репортер и спросил, каким стиральным порошком ты пользуешься.
Репетиция, которую провел с массовкой тот самый бородатый Борис – он оказался вторым режиссером, – длилась не дольше, чем грим и подбор костюмов. Десятерым сериальным гостям, в числе которых была и Соня, просто показали, где им стоять и куда время от времени переходить, и велели изображать беседу, негромко произнося любые фразы, которые придут им в голову.
Для всего этого их завели в павильон, в котором была выстроена гостиная богатого дома. То есть, наверное, таковой она должна была выглядеть на экране, в действительности же это была всего лишь грубая, кое-как сбитая декорация.
Артистка, изображавшая главную героиню – ее лицо Соня где-то видела, но где, вспомнить не могла, – быстро просматривала листки с текстом; похоже было, что она видит их впервые. Артист, игравший ее возлюбленного, не переставая разговаривал по телефону; на лице у него прочно установилось озабоченное и злое выражение, и невозможно было представить, что через несколько минут он собирается играть страстную любовь.
Все это в самом деле было просто и буднично, но будничностью своей не обнадеживало. Соня не понимала, откуда вообще взялись у нее какие-то надежды, почему выдумала она для себя какую-то особенную судьбу…
– А, Державин! – вдруг услышала она. Тот самый Миша, который во время кастинга снимал ее на видеокамеру, теперь стоял за камерой настоящей. Он приветственно махнул Соне и сказал: – Я тебя крупным планом сниму. Улыбнись только – у тебя улыбка интересная.
– Ладно, – кивнула Соня.
То, что ее все-таки запомнили, слегка приободрило. Да и обещанный крупный план бодрил тоже. Она встала, куда было велено, и спросила парня, вставшего напротив нее в качестве собеседника:
– Про что разговаривать будем?
– Да про что тут разговаривать? – пожал плечами он. – У меня через месяц каникулы кончаются, а денег ноль. Думал, за лето подзаработаю, так на «мыле» этом копейки платят, только чтоб с голоду не умереть. Не коровники же ехать строить!
– А где ты учишься? – поинтересовалась Соня.
– В Щуке.
– А что такое Щука?
Парень посмотрел на нее удивленно, потом усмехнулся:
– Щукинское театральное училище. Когда мотор пойдет, расскажешь, откуда ты такая взялась. Так время и скоротаем.
И усмешка его, и снисходительный тон были вообще-то обидны. Но Соня обижаться не стала. Что такое Щука, она действительно ведь не знала, а знать об этом считалось, наверное, само собой разумеющимся.
Студент Щукинского театрального училища оказался парнем простым и к тому же разговорчивым. Съемка все не начиналась, потому что ждали какого-то актера, массовка расслабилась, уселась кто куда. Сонин партнер тут же сообщил, что зовут его Вадим, что сам он прибыл в Москву всего два года назад, но, что такое Щука, ко времени своего прибытия знал, раз уж собирался в актеры, что учиться ему нравится, но перспектив особых нету, потому что в репертуарных театрах платят такие же копейки, как на «мыле», да туда еще и не устроишься, а пробиться в звезды сериалов желающих и без него хватает, а возвращаться в родную Калугу, конечно, неохота…
Он явно старался развлечь Соню – наверное, она ему понравилась. Но, слушая Вадима, она чувствовала одну только скуку. Он был хороший парень, это было понятно, но скуку, которая сразу с ним связалась, Соня и распознавала сразу: это была скука заранее известных слов. Да, она узнала от него, что такое Щука и сколько платят за «мыло». Но вместе с тем ей казалось: все, что он говорит, слышано ею сто раз.
Актер, которого все ожидали, наконец явился. Это был благообразный старик, наряженный в элегантный костюм; кого он играет, массовке, конечно, не объяснили. Ну да Соню это уже и не интересовало. Достаточно было знать, кого играет она сама: мебель.
Сердце у нее не затрепетало, когда Борис крикнул:
– Мотор! Камера! Начали!
И первый в ее жизни киношный дубль не принес ни минуты волнения.
Правда, когда этот дубль был снят, Соня спросила Вадима:
– А почему Борис снимает? Он же вроде второй режиссер, а не главный.
– А главный запил, – невозмутимо объяснил Вадим. – Уже неделю как. Если завтра не выйдет, Борю вместо него назначат. Он и так с самого начала за двоих пашет.
Второй дубль с массовкой снимать не стали. Сняли главных героев – как они объясняются в любви, стоя возле роскошной пальмы. Пальма была искусственная, но, наверное, должна была выглядеть на экране настоящей, как и декорации гостиной. Объяснения с первого раза не получилось, потому что актер что-то там неправильно произносил, снимали раза три, актриса злилась, актер нервничал, Борис орал, массовка ожидала…
«И вот этого я хотела? – с недоумением думала Соня. – Да это ведь то же самое, что Лоркины стишки!»
Единственным следствием первого съемочного дня была усталость. Да и она, Соня понимала, была не настоящей усталостью, которая наступает от того, что работаешь с полной отдачей, а просто еще одной разновидностью скуки.
– Девушка, подождите! Как вас, Соня? – Оператор Миша окликнул ее, когда она, цепляясь каблуками за провода, шла к выходу из павильона. – Идите сюда.
Куда идти, ей было все равно, и она послушно подошла к нему.
– Плэйбэк посмотрите, – сказал Миша. – Вот он, ваш крупный план. Улыбку еле поймал!
Соня взглянула на экран стоящего перед ним монитора и увидела свое лицо. Она слушала, что рассказывал ей Вадим, но лицо у нее при этом было отрешенное. Еще бы! Такого разочарования, какое она пережила сегодня, ей переживать в жизни еще не доводилось. Потом улыбка все-таки мелькнула на ее лице – не мелькнула даже, а лишь слегка тронула губы. Наверное, Вадим сказал что-нибудь очень уж смешное.
– Вот она, улыбка, – с удовлетворением произнес Миша. – Лед и пламень. Нередина так не умеет.
Нерединой звали исполнительницу главной роли. Она изображала светскую даму, и, конечно, ей надо было уметь холодно улыбаться.
– Спасибо. – Теперь Соня улыбнулась не холодно, а очень даже искренне. – А я и забыла про крупный план.
– Главное, что я не забыл. Что мне за это будет?
– Не бойтесь, ничего вам за это не будет! – засмеялась Соня.
– Ну во-от, делаешь красивым девушкам добро… – начал было Миша.
Но тут его окликнул Борис, и про Соню он мгновенно забыл.
Она вышла на улицу вместе с Вадимом.
– Ты где остановилась? – поинтересовался он.
– Комнату сняла. На Курском вокзале у хозяйки.
– Сдурела, что ли? – искренне удивился он. – Там же дерут немерено.
– Надо же было где-то жить, – пожала плечами Соня.
В том, что ей вообще надо было жить в этом городе, она теперь сильно сомневалась.
– Ну, на первое время, может, и ничего, – согласился Вадим. – Но теперь надо что-нибудь другое искать. Более адекватное. Купи газету, посмотри.
– В газетах только агентства объявления дают, – сказала Соня. – И за полгода вперед надо платить.
– Тогда общагу ищи. Комнату или койку, смотря по деньгам.
– А у вас в общежитии комнаты не сдаются? – с надеждой спросила она.
– Комендант сдает, конечно. Но только своим. В МГУ надо поспрашивать, у них там в общагах черт ногу сломит. Или еще где-нибудь. Хочешь, узнаю? У меня кое-какие подвязки есть.
– Узнай, – без энтузиазма кивнула Соня.
«Только вряд ли мне это понадобится», – подумала она.
– Ну, до завтра, – простился у метро Вадим. – На светскую тусовку у нас еще три съемочных дня.
– Слушай, – спросила Соня, – а почему не сказали, что нас на обыкновенную массовку пробуют? Такой кастинг был… На камеру снимали.
– А кто тебе должен был про это говорить? – удивился Вадим. – Это и так ясно. А ты думала, тебя на главную роль пробуют?
– Не на главную, конечно… – промямлила Соня.
– А кастинг потому был, что хоть и массовка, но все-таки не в толпе. Надо же было глянуть, как ты на экране смотришься. Потому и камера. Ну, пока. Насчет общаги узнаю.
Он свернул к автобусной остановке, а Соня спустилась в метро. К метро она, кстати, привыкла быстро. С первого московского дня привыкла, хотя ездила в нем всего несколько раз, во время той самой школьной поездки в Москву, которая почему-то внушила ей уверенность, будто этот город может стать ей своим.
Теперь же она была уверена ровно в обратном. Нигде, никогда в своей жизни она не чувствовала себя такой чужой, такой никому не нужной, как в Москве! С чем было связано это гнетущее ощущение, Соня не понимала, но оно было таким сильным, что она едва удерживалась от того, чтобы немедленно не броситься на вокзал к симферопольскому поезду. И, удерживаясь от этого, понимала: такой побег был бы самым правильным с ее стороны поступком.
Но что-то все же не давало ей его совершить. Что-то, чему не было названия и тем более не было объяснения.
