Анна Данилова
Черника на снегу
– Марк, ты не хочешь мне ничего рассказать? – нахмурился Лева. – Ведь ты не случайно позвонил ему, не случайно, я же все понял… Сначала эта фотография, а потом ты звонишь своему другу. Он тоже был замешан в этой вашей истории?
Марк ничего не ответил и быстро покинул кафе. Локотков еще долго смотрел ему вслед. После чего вздохнул, позвонил секретарше Гарашина и сказал, что сейчас он приедет, чтобы опросить всех работников офиса. Кто-то же должен был видеть своего шефа незадолго до того, как тот исчез.
6
10 декабря 20.. г.
Юрий Гарашин
– Ты никак не поймешь, что дело не столько в деньгах, сколько в твоем отношении ко мне. Вот ты все говоришь: люблю тебя, люблю… Но это же только слова! Ты докажи, что на самом деле любишь меня! Когда мужчина покупает своей любимой букет роз, он этим самым как бы оказывает ей знак внимания – вот, мол, я отношусь к тебе с нежностью. Но если задуматься, то не такой уж с его стороны это и подвиг… Подумаешь, заехал в цветочный магазин, купил цветы, а то и вовсе попросил свою секретаршу сделать это за него. Ну и что? Да, конечно, букет дорогой, но для тебя эта сумма ничтожна, согласись. Вот когда человек отрывает действительно что-то от себя, от своего сердца, вот тогда действительно можно поверить в искренность его чувств. Разве я не права?
Она сидела в кресле, юная, красивая, и сама была похожа на нежный благоухающий цветок. Природа щедро одарила ее прелестным белокожим лицом, огромными янтарными глазами, золотистыми густыми волосами и чудесной фигуркой. И вся эта красота могла бы принадлежать Гарашину, если бы он, как правильно она заметила, был с ней щедр по-настоящему. Да, она умна, она все понимает, и про секретаршу тоже сказала все верно, словно сама присутствовала при том, как он просил ее – свою собственную секретаршу купить самый большой и дорогой букет роз. Но другие мужчины и этого не делают. Он сделал это от души, но в материальном плане это, конечно, сущий пустяк по сравнению с тем, что он может для нее совершить на самом деле.
Женечке было всего шестнадцать лет, и внешне она и выглядела как девочка, но природа, помимо красоты, наделила ее еще и умом, и она, такая юная, пользовалась этим, нисколько не стесняясь. Она играла на его чувствах, отлично понимая, что он сделает для нее все, лишь бы добиться ее, лишь бы она принадлежала ему. Они встречались уже почти полгода, и за это время он лишь украдкой поцеловал ее – и все. Находясь рядом с ней, Гарашин испытывал постоянный сексуальный зуд, который невозможно было назвать красивым словом «желание». Она, эта маленькая красивая девочка, в которой ему нравилось все, изводила его, как опытная, искушенная женщина. Она умело вела разговоры о любви, о физической любви, открыто дразнила Гарашина, провоцировала его на несвойственные для него поступки (так, однажды он сгоряча купил ей кольцо с бриллиантом), требовала от него постоянных доказательств его серьезных чувств к ней, а то и просто издевалась над ним. Но даже в эти минуты, когда он прекрасно осознавал всю наивность и неприкрытое желание своей потенциальной любовницы тянуть из него деньги, даже тогда она нравилась ему своей дерзостью, даже хамоватостью. Он прощал ей абсолютно все и, в сущности, уже давно пересмотрел все свои финансовые дела, чтобы понять, насколько он может ради нее раскошелиться. И получалось, что ее самое большое желание – иметь облюбованную ею квартирку в самом центре города, рядом с парком и тихим прудом.
Такое он мог позволить себе без всякого для себя ущерба. Дела его шли отлично, мебель, которую он делал по итальянским образцам, продавалась хорошо. Его псевдоитальянские мебельные магазины, на оформление и устройство которых он не поскупился (пришлось ремонтировать старые гнилые помещения, облицовывать их мраморными плитками и даже украшать декоративными колоннами, покупать драгоценные кружевные занавеси на высокие роскошные окна, дорогие растения, не говоря уже о том, что в магазинах покупателям всегда предлагалось кофе с печеньем), приносили хорошую прибыль. Поэтому исполнить просьбу Жени – купить ей квартиру, в сущности, для их же свиданий – ему было несложно. Хотя и страшновато. А что, если и после этого она будет продолжать водить его за нос, намекая на то, что девственность нынче в цене?.. Что тогда? Не насиловать же ее! Но и отказаться от нее, запретить ей мучить себя он тоже не мог, это вносило в его однообразную и унылую личную жизнь свежую кровь, свежий воздух, любовь! Да, он любил эту девочку и начал понимать это только тогда, когда перестал откровенно жадничать, когда, тратя на нее деньги, причем немалые, сам начал получать от этого удовольствие. С женой, Сашкой, у него такого никогда не было. Конечно, он не особенно-то прижимал жену, покупал ей все необходимое, но чтобы потратить на нее несколько тысяч долларов за один вечер – такого с ним не случалось никогда. Да уже и не случится.
…Пригласив Женечку на снятую им квартиру в свой обеденный перерыв, Гарашин снова на что-то надеялся, и вот теперь, выслушивая ее бредни о высокой любви и серьезных отношениях, он даже забавлялся, понимая, насколько же корыстна его возлюбленная, насколько самоуверенна и, конечно же, наивна. Однако она ведет себя так, как не должна вести себя девушка, надеющаяся заполучить его себе в мужья. И вот этот факт несколько настораживал его. Почему она ни разу не заговорила с ним о браке, как это делали все его бывшие любовницы? У него до Женечки не было еще ни одной женщины, которая не мечтала бы развести его с Сашей и занять ее место. Как бы ни вела себя женщина, как бы ни пыталась скрыть свои истинные желания (смысл которых сводился к одному – обеспечить себе спокойную и сытую жизнь), все уловки и ухищрения, к которым она прибегала, все равно рано или поздно заканчивались разговором начистоту, то есть о возможности брака. С Женей же беседы велись исключительно о любви, преданности, высоких материях и больших деньгах. Создавалось впечатление, что ей брак был ни к чему, что она поставила перед собой вполне определенную цель – квартиру, и больше ей словно ничего и не было нужно. В сущности, получив желаемое, она может бросить его, Гарашина, мужчину много старше ее, годящегося ей в отцы, и зажить в этой самой квартире с каким-нибудь молодым человеком. Но это ей так кажется. На самом деле если он даже и подарит ей эту квартиру, причем оформит все на нее, поскольку другой вариант даже не обсуждается, то все равно у нее не получится избавиться от него. Просто она еще этого не знает, как не знает, по сути, и самого Гарашина, его твердый и настойчивый характер, его упертость, степень его привязанности к ней. Он никогда не отступится от нее. Да и как он может выпустить из рук эту красоту?
Он продолжал смотреть на нее, любоваться ее нежным лицом, стройными ногами, густыми волосами, струящимися по худеньким плечам, и понимал, что в своем вынужденном воздержании также можно найти особое, может, и не совсем здоровое удовольствие. Какое-то щемящее удовольствие, попахивающее мазохизмом. Если бы она, к примеру, подошла к нему и дала ему пощечину, обозвала его как-то грубо и непристойно, он возбудился бы еще больше… У него от представленного даже закружилась голова.
Потом с ним случилось то, что бывает с каждым человеком, который, подумав о чем-то неприятном, начинает испытывать внутренний душевный дискомфорт. Как перед визитом к стоматологу. Причем, подумав об этом, он словно забывает об истинной причине такого неприятного ощущения. Эта мысль становится ускользающей, как шарик ртути, и, наконец, поймав его, понимаешь, что да, это нечто существует, и от него никуда не денешься… Саша. Вот причина его плохого настроения. И как ему выбраться из этой ситуации, из этого брака – он пока не знал, хотя и понимал, что их отношения давно уже изжили себя, что он не любит эту женщину, что он раздражается всякий раз, когда видит ее. Ему неприятен ее запах, какими бы дорогими духами она ни душилась, сколько бы раз на день ни мылась. Это неистребимый запах нелюбви, и никуда-то от него не денешься, если ты вынужден спать с этой женщиной под одним одеялом. Вот как сладко, ярко, ягодно пахнет Женечка, так же кисло и уныло пахнет его жена. Даже само ее имя – Саша – наводит на него уныние. И хотя она просит всех своих близких знакомых и друзей называть ее Алекс, сути это не меняет.
Сейчас закончится обеденный перерыв, и ему потребуется вернуться в офис, где у него назначены две важные встречи. А потом – пойти домой. Он любил свой дом, свою квартиру, свой огромный удобный диван, где можно устроиться после ужина перед телевизором. Свою спальню, с не менее удобной кроватью и стопкой любимых книг на ночном столике. Все это составляло часть его жизни, и иногда ему казалось, что он тратит столько сил только лишь для того, чтобы после тяжелого дня вернуться домой и расслабиться, получить максимум простых, доступных удовольствий, таких, как вкусная еда и мягкая постель, телевизор, опять же, и тело жены. Не жену, а именно ее тело, как инструмент, при помощи которого он сумеет разрядиться и получить то, чего не может добиться от Женечки. Чисто гигиенические сношения занимали не последнее место в его мужской жизни, но он был бы предельно счастлив, если бы вместо Сашки под ним постанывала все же так желаемая им Женечка.
Развод.
Развод лишил бы его ощущения дома. Он понимал это, так же, как понимал и всю сложность и необратимость последствий. С разводом он потеряет квартиру, которую так любит, со всеми этими привычными удобствами и удовольствиями. Потеряет мирные ужины и ту особую домашнюю тишину, которую он так ценит и без которой не представляет себе иного способа восстановления сил. Потеряет покой, который с появлением в его жизни Женечки, с ее непонятными, смутными еще желаниями и представлениями о совместном проживании, сменится нервным – и тоже непонятным – существованием, зависшим между полной неопределенностью и ощущением обманутости своих надежд. Да и кто сказал, что она захочет жить вместе с ним под одной крышей, что она будет варить ему какао по утрам и взбивать подушки по вечерам? Что изменит в ее-то жизни его развод? Да ничего хорошего из этого не получится. Разве что принесет ему лишнюю головную боль. Она наверняка захочет жить отдельно, и это будет счастье, если она вообще согласится продолжать с ним хотя бы какие-то отношения. А скорее всего, Женя расстанется с ним сразу после того, как влюбится в кого-нибудь по-настоящему. Причем она постарается обставить все очень красиво: не обойдется без высокопарных слов и убийственных упреков в его адрес: мол, если ты любишь меня, то не будешь мешать моему счастью…
Готов ли он к таким переменам? Или же им все-таки остаться любовниками (?) и жить раздельно? Но любовниками свободными. Но Женя-то свободна, она вольна делать все, что пожелает, и никто ей не указ. Она давно уже живет отдельно от родителей и навещает их исключительно для того, чтобы получить от них очередную порцию денег. Родители настолько сильно любят дочь, что позволяют ей все. Разве что кроме наркотиков.
А что Гарашин? Где его свобода? Ведь все его окружение (вернее, окружение их семьи) знает, что он хороший муж, что у них с Сашкой прекрасные отношения, что они – идеальная пара. Он и сам не знал, зачем они на людях играли в эту любовную игру, зачем вводили в заблуждение даже самых близких людей. Но так уж случилось, им было приятно демонстрировать свою «любовь», и в этой игре с самими собой они зашли слишком далеко, чтобы вот так сразу взять – и развестись. «Хотя, – рассуждал Гарашин, продолжая разглядывать Женечку, которая, казалось, задремала в кресле, пригрелась возле электрического камина, – какое мне, предположим, дело до того, что подумают обо мне мои знакомые?»
Ему вдруг захотелось подойти к притихшей и утомленной собственными глубокомысленными высказываниями Женечке, схватить ее, поднять, прижать к себе и унести в спальню, бросить на кровать и разорвать на ней одежду… В клочья – юбку, свитер!..
Свободы! Он так захотел свободы – до скрежета зубовного! Чтобы все оставалось на своих местах, чтобы он по-прежнему возвращался после работы домой, в свою квартиру, да только чтобы его никто там не встречал. Он и сам сможет приготовить себе ужин. Или, что гораздо удобнее, он наймет домработницу, которая будет поддерживать чистоту в доме и готовить еду. И которая к его приходу будет исчезать. Вот если бы Сашка исчезала перед его приходом! Он открывает дверь, входит в дом – а ее нет! Это было бы настоящим счастьем! Но как это сделать? Поговорить с ней начистоту? Предложить ей денег, откупиться от нее? Сколько раз он мысленно представлял себе этот разговор… Вот он приходит домой, они садятся за стол, и он говорит ей о своем решении развестись. Говорит о том, что не любит ее… Вот! Вот этого-то женщины и не прощают! Это самое больное – сказать, что не любишь ее. Но что тогда? Сказать, что ему просто хочется пожить одному. И ничего не говорить о любви… Словно к ним это вообще не относится. Сказать: «Саша, ты хорошая, ты замечательная, но у меня сейчас такой возраст…» Вот-вот! Сказать что-нибудь про свой возраст, прикинуться старым, придурковатым мужиком, у которого крышу сносит… Поверит? А что, если она станет его жалеть? Скажет, что ему надо бы показаться психиатру? Что он еще молод и полон сил! Как, как лучше построить этот разговор, чтобы и ее не обидеть, и сделать так, чтобы она исчезла? Чтобы взяла деньги, купила другую квартиру – и ушла из его жизни?
Гарашин перебирал в голове сотни вариантов разговора, но всегда получалось, что его жена так просто от него не отстанет. Что она будет бороться за него, как и положено бороться близкому человеку, жене. Что если он примется наговаривать на себя и представлять ей себя в невыгодном свете, то Сашка начнет его в этом разубеждать. Если же он скажет что-то обидное про нее, то она тем более никогда ему не уступит.
Может, устроить все так, чтобы она сама захотела уйти? Но что для этого нужно сделать? Застать ее с любовником, вот что! Нанять человека, который станет за ней ухаживать, который затащит ее в постель… И вот в эту самую минуту Гарашин и увидит ее неверность, и тогда у него появится козырь! И он просто потребует, чтобы она ушла. Он сделает вид, будто бы (так и быть!) он прощает ее, но они расстаются. Навсегда. Идеальный вариант! Да вот только не сможет он найти такого мужика, чтобы тот сыграл свою роль. У него нет таких, авантюрного плана, знакомых. Это только в кино и книжках все можно, а в реальной жизни пойди поищи такого артиста. Потом же все равно все всплывет, как всплывают утопленники…
К тому же все это довольно хлопотно. Кого-то нанимать, организовывать ее «неверность» – в этом кроется столько унижения и пошлости! Гарашина даже передернуло, когда он представил себе, как все это грубо инсценируется, как он застает свою жену в объятиях подставного любовника. Сашка далеко не дура, она все поймет. Она будет драться, она так просто не сдастся.
Вот если бы у нее на самом деле был любовник… Но разве у такой дуры может быть кто-то на стороне? Она же верная до тошноты… Алекс… Придумала себе новый образ, играет какую-то роль, развлекается, как может… Идиотка.
И почему она до сих пор не поняла, что он не любит ее, что она надоела ему, что у него есть другая? Она что, ослепла? Другие женщины чувствуют неверность мужа.
А может, то, что он в последнее время, пытаясь утолить свой сексуальный зуд, вызванный другой женщиной, обращается с ней, как со шлюхой, причиняя ей боль, унижая ее, она принимает за страсть, любовь? Вероятно, Сашка вообразила, что это она своим видом так распаляет его? Тогда, может, это он сам виноват в том, что она думает, будто бы он по-прежнему в нее влюблен? Тогда дурак – он сам.
И что же делать? Оставить все, как есть, он не способен. Он слишком дорожит своими, пусть и нелепыми и пока еще неопределенными отношениями с Женечкой. К тому же он дорожит и своим хорошо налаженным бытом. Он привык к нему, как к старой, затертой до дыр, но мягкой и удобной рубашке. У него найдутся силы для того, чтобы начать новый роман и даже продолжить его. Но вот на новое обустройство, с риском потерять все, что было им нажито, сил не было – душевных. Он не готов был расстаться со своими привычками.
Выход напрашивался радикальный. Как удар топором. Раз – и нет головы. Она покатилась в корзину…
…Гарашин перебрался с кресла на пол, уселся на толстом ковре, обнял ноги своей возлюбленной, положил голову ей на колени. Он был счастлив в эту минуту. Невероятно счастлив, как если бы по-настоящему обладал этой девочкой. Правда, он не понимал, почему она так холодна с ним, почему она не хочет, чтобы он касался ее, целовал, обнимал. Он видел разных женщин, но все любили его, им нравилось все, что он делал с ними. Вероятно, она еще чиста, подумал Гарашин с особым, каким-то тайным удовольствием. Она просто не может пока еще перешагнуть эту грань, что отделяет ее, целомудренную девушку, от настоящей женщины, со всеми ее желаниями и чувствами. Но он сумеет ей помочь понять эти чувства, он будет с ней необычайно нежен…
И вот ради этого обладания он готов, по сути, на все. Даже на убийство жены.
Убийство жены. Как страшно это звучит! Но он и с Сашей будет нежен. Он нежно протянет ей стакан с ядом. Она выпьет, и он нежно положит ее на кровать. Потом он будет с нежностью смотреть на ее последние конвульсии…
Он вдруг очнулся и замотал головой. Ему стало дурно. «Господи, прости!» – прошептал он и перекрестился.
7
13 декабря 20.. г.
Рита
Рита вернулась к Наташе, стараясь не показывать вида, что она нервничает. Действительно, все как-то очень уж странно. Девушка, на снегу, танцует…
Наташу она застала снова спящей. Что ж, и это естественно. Девушка после перенесенного стресса, да еще и продрогшая, именно таким образом должна набираться сил – спать, спать и спать. Главное, чтобы у нее не поднялась температура.
– Может, ты ляжешь и хорошенько выспишься? – спросила Рита, когда Наташа открыла глаза и уставилась на нее в полном недоумении, словно не понимая, где и у кого она находится.
– Нет. Глупо, конечно, но мне лучше сидеть здесь, с вами, чем оставаться одной в комнате. Мне кажется, что если я лягу в постель, то снова вернутся мои кошмары.
– Хорошо, поступай, как хочешь. Мне-то лучше, если я поработаю над портретом. Знаешь, у тебя такое интересное лицо… Ты не будешь возражать, если я сделаю несколько снимков? Ведь может такое случиться, что ты вернешься домой, а портрет еще не будет закончен. И вот тогда мне пригодятся эти снимки. – Она лгала неумело, грубо и старалась при этом не смотреть Наташе в глаза.
– Можно сфотографировать хорошим фотоаппаратом, – вдруг ледяным тоном проговорила Наташа и взглянула на Риту совершенно другим, новым, обжигающим взглядом. – Вы хотите сделать мои снимки, чтобы показать их своим близким или соседям и навести обо мне справки? Не местная ли я сумасшедшая? Но лучше этого не делать, а просто дать мне возможность покинуть ваш дом. Я и так слишком задержалась здесь.
Рита смотрела на нее и видела теперь в ней не слабую, измученную страданиями женщину, а затравленного и агрессивного зверька, способного больно укусить в запальчивости – даже того, кто пытается оказать ему помощь. Удивительно! Несмотря на перенесенный стресс, она проявила самообладание и проницательность. Как ни странно, но на Риту это произвело неожиданно хорошее впечатление – ее опасения хотя бы насчет того, что ее невольная натурщица психически нездорова, не подтвердились. В остальном они разберутся между собой.
– У тебя есть дети? – спросила Рита холодноватым тоном, стараясь не допустить в разговоре извиняющейся ноты.
– Нет… А при чем здесь дети? – пожала плечами Наташа.
– Вот если бы были, то и инстинкт самосохранения, поверь мне, у тебя был бы более развит. У меня дочь, понимаешь, и я должна быть уверена, что у меня в доме – нормальный человек, что моей дочери ничто не грозит! Ты же хотела правду, вот и получай! Ты танцуешь под моими окнами в мороз, в каком-то невероятном цветочном платье, под снегом, обдуваемая ветром, в твои волосы забивается снег, а я должна воспринимать это как норму?
– Ну, нашло на человека… Со всеми бывает… Вот если бы вас бросил муж, что бы вы стали делать? Как бы вы себя вели?
– Не знаю, как-то не задумывалась над этим.
– Это больно, поверьте мне. Вероятно, это был мой болевой порог, пик… И я не выдержала, сорвалась. Но благодаря вам пришла в себя, согрелась не только телом, но и душой. Да, наверное, вы правы и должны хотя бы немного узнать обо мне… Но я не солгала вам, ни капли. Все, что я рассказала, – чистая правда. Я могу дать вам адрес, где живет мой парень с этой балериной. К тому же, Рита, это вы сами предложили мне побыть у вас, не так ли? А теперь вдруг разговариваете со мной так грубо. Я могу уйти прямо сейчас.
Рите стало стыдно за свое поведение. Она почувствовала себя ужасно, ей захотелось извиниться перед Наташей, даже обнять ее, прижать к себе, давая тем самым понять, как она раскаивается в случившемся. Но, с другой стороны, после разговоров с Мирой и мамой ей показалось, что она на самом деле поступила неосмотрительно, позволив незнакомой полусумасшедшей девушке пожить у нее. Подумаешь, портрет… Можно встретиться с ней позже, когда Наташа выкарабкается из своей депрессии, и договориться о сеансах.
Но что с ней делать теперь? Как правильно поступить? Отправить ее домой, вызвав такси? Или отвезти на своей машине? Или же вообще попросить Марка, когда он вернется, отвезти ее домой… Так. Стоп. Он же не приедет сегодня в Пристанное. Как жаль! Она бы рассказала ему о Наташе, посоветовалась. Хотя… Разве она не знает, что он ей скажет? Он, так же, как и Мира, и мама, станет упрекать ее в том, что она ведет себя, как ребенок, доверяясь всем подряд, что она, взрослая женщина, впускает в свой дом, набитый ценными вещами и своими работами, посторонних людей. И самое ужасное, что это – чистая правда. Но, с другой стороны, если во всех видеть преступников, так недолго и сойти с ума… Что же это получается? Теперь ей придется просить Марка проверять всех ее натурщиков? Или же забыть про портреты и вернуться к натюрмортам?
– Пойми меня правильно, Наташа. Сейчас, когда я понимаю, что тебе стало значительно лучше и что ты вполне владеешь своими чувствами и находишься в здравом рассудке, я могу признаться в том, что меня насторожило в тебе… Слишком много совпадений. К примеру. Как могло такое случиться, что ты оказалась рядом с моим домом, да к тому же еще и в таком вызывающем виде, что я, художница до мозга костей, просто не могла бы не обратить на тебя внимания? Ты до сих пор не можешь объяснить, как здесь оказалась. Еще: откуда тебе известно о древней римлянке, занимающейся благотворительностью, – Фабиоле? Моя дочь носит это имя, причем имя чрезвычайно редкое. И я назвала ее так не в честь этой вполне достойной уважения женщины, а скорее из-за его оригинального звучания. Мне показалось, что у девушки с таким именем будет интересная жизнь, судьба… Я уверена, что мало кто во всей России знает хотя бы что-нибудь о Фабиоле. Создается впечатление, будто бы ты хорошо подготовилась к тому, чтобы появиться в моем доме, понимаешь? Или же кто-то, на кого ты работаешь, подбирается ко мне, к моему дому, к моим картинам. Что скажешь?
– Мне нечего сказать… Самое лучшее в создавшейся ситуации – это отправить меня домой. К тому же я действительно уже чувствую себя хорошо.
У Риты зазвонил телефон.
– Рита? – услышала она голос Марка и обрадовалась.
– Ты приедешь?
– Рита, мне только что позвонила Ксения Илларионовна и рассказала мне, что ты снова впустила в дом какую-то сумасшедшую… – Чувствовалось, что Марк сильно нервничает. – Она сидит и ждет, когда ты принесешь ей телефон со снимком этой девицы, а ты все не идешь и не идешь. Она не знает, как себя вести, переживает за тебя, а ты, моя дорогая, как всегда, в своем духе – всем веришь, всех собираешься облагодетельствовать. Лучше бы ты больше времени уделяла нашей дочери, вот!
Рите, чтобы голоса Марка не услышала Наташа, пришлось выйти из комнаты.
– Послушай, я отправлю ее домой. Отвезу сама…
– Нет, ни в коем случае. Вызови такси, и все. То, что мне рассказала Ксения Илларионовна, полный бред! К тому же эта девица так и не объяснила тебе, каким образом она оказалась в Пристанном. Да это же чистой воды подстава! Тебя разводят, как девочку! Смотри, чтобы она не обокрала тебя, не унесла какой-нибудь твой натюрморт. Может, ты забыла, что на прошлой неделе несколько газет писало о том, что твои работы будут выставлены на аукционе Доротеу в Зальцбурге? И что? Тебя не смутило, что буквально через несколько дней после этих публикаций в нашем доме появляется эта странная особа, имитирующая душевное заболевание…
– Хватит тебе, Марк, отчитывать меня, как девочку! Хорошо, я сделаю так, как ты говоришь, отправлю ее домой. Вот прямо сейчас и вызову такси… А ты? Когда ты приедешь? Мы же договаривались, что ты будешь возвращаться в Пристанное. Я переживаю за тебя…
Она хотела сказать: а вдруг и у тебя появилась на стороне какая-нибудь балерина? Но сдержалась. Побоялась оскорбить Марка своим недоверием.
– Вообще-то я собирался позвонить тебе по другому поводу, – сказал Марк и, как показалось Рите, вздохнул.
– Что-нибудь случилось? Очередное убийство?
– Это-то да… – как-то странно проговорил Марк. – У нас новое дело… Убили женщину. Но я хотел рассказать тебе о другом. Ты же знаешь Мишку Семенова…
По голосу мужа Рита определила, что случилось нечто непоправимое.
– Марк, что с ним? – Она знала, что это его друг, и, хоть они виделись редко, все равно Марк всегда говорил, что Мишка – его лучший друг, самый преданный. Знала Рита и его жену, милую, с чудесной улыбкой – Машу.
– Его больше нет. Ты вот говоришь, Рита, что я чрезмерно подозрителен, что я веду себя порой как идиот, которому повсюду мерещатся преступники, но ведь я и вижу их каждый день, понимаешь? И моего друга, Мишку, тоже убили! Кто-то пришел с букетом, в котором был скрыт шприц, ему сделали инъекцию – и все, Мишки больше нет… А ведь он был самым миролюбивым существом на свете! Он никогда и ни с кем не конфликтовал… Может, он порой и не знал, как себя вести в том или ином случае…
Марк вдруг замолчал. Рите показалось, что он плачет.
– Марк! Что с тобой?
– Будь осторожна, Рита. Вы с Фабиолой для меня – самые дорогие люди… Я постоянно думаю о вас, о тебе, Рита. Будь внимательна, все это серьезно!
– Но что – серьезно?!
– Все, я не могу больше говорить…
Она вернулась в мастерскую. Наташа сидела прямо, готовая в любую минуту встать. В ней чувствовалась какая-то собранность, настороженность.
– Знаете, Рита, мне тоже надо позвонить… Одной своей знакомой. Вы не одолжите мне свой телефон?
– Да, конечно, – Рита протянула ей свой телефон. – Если хотите, я выйду…
И, не дожидаясь ответа, Рита покинула мастерскую, дошла до кухни, там налила себе воды, выпила. Из головы у нее не выходил этот разговор с Марком. Мишку Семенова убили! Марк прав, он действительно был на редкость неконфликтным человеком, и непонятно – кому он помешал? Кто и за что убил Мишу? Два самых трудных вопроса.
Его могли убить только по одной-единственной причине – он оказался случайным свидетелем преступления. Кто-то побоялся, что Мишка, возможно, что-то увидел или услышал, и убил его. Как жалко парня! Совсем молодой. Что же теперь будет с Машей?
С мыслью о том, что ей надо бы позвонить Марии и выразить ей свои соболезнования, Рита вернулась и постучала в дверь своей мастерской. Еще подумалось ей тогда, что как-то это странно – она стучит перед тем, как войти к себе же в мастерскую, в свою святая святых! А вдруг эта Наташа на самом деле, пока ее там не было, украла что-нибудь? Мастерская просто забита работами. Пухлые папки с эскизами, пачки пастельных набросков, полки с коробками, в которых хранятся работы маслом, ожидающие своих рамок. Все это стоит немалых денег.
Однако, войдя в мастерскую, Рита подумала, что Наташа за это время даже с места не сдвинулась. Да и взгляд у нее был какой-то потухший, усталый.
– Я позвонила подруге, она дождется меня возле моего дома и переночует у меня, чтобы мне не было так страшно… Так что можете вызывать такси. А деньги я вам потом верну. И одежду тоже.
– Хорошо, Наташа. Я приготовлю твое платье, уложу его в пакет.
Рита чувствовала себя ужасно. Обстоятельства ее жизни складывались таким образом, что, вместо того чтобы вести себя естественно, идти по жизни с распахнутым сердцем и открытой улыбкой на лице, ей приходилось постоянно чего-то опасаться и быть грубой с людьми, которым, кстати говоря, возможно, требуется ее помощь. С одной стороны, Марк прав, конечно, но с другой…
Она вздохнула. На что Наташа моментально отреагировала:
– Не берите в голову, Рита! Я понимаю вас. Вы – увлекающаяся натура. И на самом деле – все это выглядело более чем странно. Это мое появление перед вашими окнами… И то, что я каким-то невообразимым образом, случайно, запомнила историю этой древней римлянки, носящей такое же имя, как и у вашей дочери… Цепь случайностей. Я не обижаюсь. Больше того, я вам очень благодарна за то, что вы приютили меня, когда я находилась на грани. Может, это только благодаря вам я не сошла с ума. Ладно, давайте уже, вызывайте такси. Тем более что подруга меня ждет.
Рита, вконец расстроенная, позвонила и вызвала машину. И, как ей показалось, незаметно для Наташи, которая тем временем приводила в порядок свои волосы перед зеркалом, сфотографировала ее телефоном, причем несколько раз. Звук щелчка она заглушала покашливаниями.
– Да вы не бойтесь, щелкайте… – вдруг, обернувшись, с насмешливой улыбкой проговорила Наташа. – Говорю же, возьмите хороший фотоаппарат!
– Вы серьезно?
– Вполне.
– Хорошо. Вы уж извините, что так все по-дурацки получается… Но я надеюсь, что мы еще увидимся. У вас очень необычное лицо, оно так и просится на портрет. Подождите минуточку, я сейчас принесу свою «лейку».
«Чтобы подняться в спальню за фотоаппаратом, мне понадобится еще несколько минут», – подумала, сгорая от стыда за собственные мысли, Рита. Но все равно пошла, потом побежала, взяла фотоаппарат, схватила по пути свою дубленку, сапоги, вернулась, запыхавшаяся. С какой-то мертвой улыбкой на губах она принялась щелкать фотоаппаратом, представляя себе, как позже будет делать зарисовки для портрета. Кружилась вокруг своей несостоявшейся натурщицы, испытывая нестерпимый душевный дискомфорт, с одной стороны, и тихий эстетический восторг – с другой.
