Анна Данилова
Мне давно хотелось убить
Однако в ответ на слова Шубина (а ведь он только что прошептал ей на ухо, что любит ее, – это было неслыханно, если учитывать его робость и сдержанность, не позволявшую ему сказать ей об этом раньше!) ее природное чувство благодарности выразилось неожиданно для нее самой в нежнейшем поцелуе. И Игорь взволнованно и трепетно ответил на него, порабощая ее, уставшую от неопределенности своих чувств и мыслей и лишенную в этот поздний час способности к сопротивлению этому настойчивому желанию обладать ею. Он так сильно и дерзко прижал ее к себе, что вырвавшийся из его горла звук, напоминающий рычание, даже испугал ее…
– Поехали, – он почти силой усадил ее в машину.
– Поехали, – прошептала она, испытывая странное чувство страха, любопытства и возбуждения одновременно и отдаваясь движению машины, рвущейся вперед, навстречу ночи.
Он увозил ее к себе, молчаливую и покорную, понимая, что, быть может, завтра утром она оттолкнет его, бросив ему в лицо оскорбительные слова о том, что он воспользовался ее состоянием, тем, что она ночью была слишком утомлена и взволнованна, чтобы полностью отдавать себе отчет в своих действиях. Но все же, несмотря ни на что, он вез ее сейчас к себе и молил бога только об одном – чтобы она пребывала в этом своем безвольно-сомнамбулическом состоянии до того мгновения, когда он овладеет ею. Он, никогда прежде не позволявший разжигать в себе такую страсть к женщине, просто потерял рассудок, чувствуя, что та, о которой он мечтал так долго, теперь сидит рядом с ним в машине не просто как Юля Земцова – ТА Юля Земцова, которую он знал раньше лишь как своего друга и талантливого сыщика, для которого провести ночь на соломенном тюфяке на какой-нибудь даче, в засаде, прижавшись к своему напарнику всем телом и согреваясь его теплом, все равно что вместе поужинать или поговорить по телефону, – а как женщина, давшая молчаливое согласие на близость. Именно на близость, потому что о любви с ее стороны не могло быть и речи.
Разве мог он знать, что, всем своим видом демонстрируя готовность провести ночь в его объятиях, Юля тем самым собиралась открыть для себя новую страницу любви. Она не узнавала себя! Откуда вдруг граничащее с мазохизмом желание подчиниться? Ведь в этой ситуации ей уже не удастся, как это было в их отношениях с Крымовым, пококетничать или поводить провинившегося перед ней мужчину за нос, поиздеваться над ним.
Ветровое стекло залепило снегом, и прежде чем «дворники» успели расчистить его, Юля успела представить себе, что этим же снегом залепило и ее сознание. Она устала что-либо анализировать и усложнять. Ей было хорошо с Шубиным сейчас, сидя рядом с ним и чувствуя, как летят они навстречу неизвестности. «Что-то сейчас будет?» Да ради вот этих острых ощущений уже стоит попробовать на вкус ДРУГОГО МУЖЧИНУ… Тем более что это милый Шубин.
Глава 4
Когда Борис уснул, Жанна выскользнула из-под одеяла, накинула на плечи теплую кофту и перебралась в большую комнату, на диван. Но, посидев на нем с пару минут, поняла, что так она никогда не согреется, и отправилась на кухню, где включила чайник и достала из буфета печенье и мед. И снова вернулась в комнату. Лампу она не зажигала, чтобы Борис, проснувшись, не увидел полоску света под дверью спальни.
Она знала, что никто – ни Борис, ни Юля, ни тем более ее коллега Шубин – не воспринимают ее всерьез. Ей не верят, а если и верят в существование Марины, то не верят в реальную угрозу ее жизни. Оно и понятно: кругом так много психически нездоровых людей!..
И все же… Что же могло заставить даже больной рассудок выйти именно на Жанну? Что послужило толчком для этого больного воображения? Юля правильно сказала – Жанна могла быть свидетельницей криминального события, которому не придала особого значения… Но ничего похожего в ее жизни не было! Ни драк, ни тем более убийства, ни кражи… Она никого не шантажировала, ее никто не шантажировал. И почему Юля придает такое большое значение смерти ее матери? Что ж, какой-то оттенок криминала в ее внезапной смерти, возможно, и существует, и почувствовать это может действительно только посторонний человек. Такой, к примеру, как Юля. Ведь Валентина и ее смерть воспринимаются ею иначе, чем Жанной, это понятно. Для Юли, равно как и для того следователя, который долгое время не мог угомониться и постоянно рыскал в поисках доказательств, что это было убийство, а не несчастный случай, смерть Валентины была рядовым явлением в их криминальной практике, а потому они могли отнестись к ней более объективно, чем Жанна. Но и это тоже слова… Какое, к черту, убийство, если причина смерти заключалась в большой потери крови от порезов осколками, а не в удушении или какой-либо травме, которая бы указывала на преступление… Но ничего такого не было!
Жанна обманывала самое себя. Как же ничего такого не было, если эксперт сказал, что при падении мама стукнулась головой об угол стола. Но он же, кстати, и заметил, что этот ушиб не мог быть смертельным…
Проводилась и экспертиза сломанного табурета. Он не был подпилен. Да и зачем его было подпиливать, если он держался на честном слове?! Это был так называемый «аварийный» табурет, на который мама никому не разрешала садиться, особенно гостям. Его бы выбросить, но как-то руки не доходили. Она все надеялась, что его починят… Но кто его мог починить? Того мужчину, с которым она встречалась – а у нее был любовник, в этом не могло быть никаких сомнений! – Жанна так никогда и не увидела. Он не пришел даже на похороны. Хотя, возможно, он и был, но она его не узнала. Ведь она считала, что этот мужчина должен был себя как-то особенно проявить, хотя бы подойти к телу бывшей возлюбленной или разрыдаться в толпе провожающих… Значит, либо этот человек просто не хотел себя выдавать подобным поведением, либо он не испытывал таких сильных чувств, которые заставили бы его поцеловать покойную… Или же его просто не было! Хотя на похоронах было много народу, и мужчин даже больше, чем женщин. Многих Жанна знала в лицо – это были мамины постоянные клиенты, которые одалживали у нее деньги.
Но непонятно другое: как могла мама, прекрасно понимающая, что вставать на шаткий табурет – дело опасное, забраться на него, чтобы помыть окно?! Вот это было самым абсурдным во всей трагедии. И только этот факт заставлял сейчас Жанну вспоминать последние дни маминой жизни во всех подробностях. Кто был у нее за день-два до ее смерти? С кем она разговаривала по телефону? Было ли что-то особенное в ее поведении? И – что не менее важно, чем сломанный табурет, – с какой стати она решила вымыть окно в декабре? Пусть даже лишь внутреннее стекло? И как это ее угораздило УПАСТЬ НА ОКНО? Сколько раз Жанна пыталась представить себе, как же это могло произойти реально, но так и не смогла. Если, к примеру, она действительно встала на табурет, который под ней окончательно сломался, и она рухнула с него, то навряд ли она упала бы на окно – по логике вещей, она должна была бы упасть ВНИЗ, НА ПОЛ… Она могла упасть в сторону окна лишь в том случае, если в тот момент она уже наклонилась с тряпкой в руке к стеклу и, не удержавшись, прямиком угодила в него головой (это какую же надо было иметь силу и разбег или размах, чтобы пробить головой стекло, заставив его ПОЛНОСТЬЮ разбиться на страшные острые осколки!). Но тогда непонятно, как же она могла удариться головой о стоящий на достаточном расстоянии от окна стол?
Безусловно, загадок было много. И следователь, говоря с Жанной на эту тему, пытался вот точно так же, как сейчас она, рассуждать логически, прикидывая буквально с сантиметром в руках, как это смогла женщина ростом сто шестьдесят пять сантиметров, после удара головой об оконное стекло развернуться и упасть навзничь, чтобы повторно удариться головой об угол стола… Да и где же тогда синяк, который должен был остаться от удара о стекло? А эти глубокие порезы на лице? Стекло тоже как будто бы не могло расколоться на такое большое количество осколков. Оно могло бы треснуть. В крайнем случае после удара мама могла бы выдавить его, но и тогда не было бы столько осколков…
Это сейчас Жанна в состоянии рассуждать об этом более спокойно и хладнокровно, а тогда она во всех действиях следователя видела лишь желание выслужиться перед начальством… Он раздражал ее своими приходами, потому что после каждого звонка в дверь она покрывалась липким потом и бледнела – ей постоянно казалось, что это ВЕРНУЛАСЬ МАМА… Но это был все тот же противный и дотошный следователь, который почему-то не верил в несчастный случай.
Спустя пару месяцев после случившегося он исчез. И даже перестал звонить.
Жанна сходила в прихожую, принесла оттуда свою сумочку, достала блокнот и пометила себе: «Для Юли. Попросить выяснить фамилию следователя и попытаться встретиться с ним, чтобы узнать, что он на самом деле думает обо всем этом…»
Она отложила блокнот и почувствовала, как приближаются предательские слезы, как закипают они, готовые прорваться рыданиями… Ну почему? За что им такие муки? Бедная мама!
Жанна замахала руками, словно прогоняя готовую разразиться истерику… Она научилась таким вот дурацким способом овладевать собой еще тогда, год назад… И это иногда срабатывало.
Она стала глубоко и медленно дышать, думая при этом о небе и звездах, которые видела сквозь большое окно, не задернутое шторами… Она внушала себе, что она – ничто по сравнению с космосом. Как маленькая. Как идиотка, цепляющаяся за свой слабый рассудок таким вот примитивным способом, она пыталась сдержать в себе поток горьких и обидных слез, свидетельствующих о ее все еще не зажившей ране… Она, как многие люди, плакала лишь тогда, когда ей становилось нестерпимо жалко себя ли, маму, кого-то из близких или просто знакомых… Слезы – высшая степень обиды на несправедливую судьбу.
Главное, чтобы не проснулся Борис. Он не должен расстраиваться из-за ее бессонницы. Он – творческая личность. Художник, для которого душевное спокойствие – залог вдохновения и хорошей работы. И вообще неизвестно, что было бы с Жанной, если бы не он. Легенда, которую она придумала для Юли, да и для других, была настолько убедительной, что впору было поверить в нее и самой Жанне. Больше того, порой ей казалось, что это вовсе и не легенда. И в такие минуты она боялась за собственный рассудок…
Борис бывал в их доме, еще когда была жива Валентина. Пару раз Жанна видела его в кабинете матери – они о чем-то разговаривали, из чего Жанна сделала вывод, что он приходил за деньгами. На следующий день после смерти мамы ничего не подозревающий Борис пришел к ним и, узнав о таком горе, долго не мог прийти в себя. Они стояли с Жанной в прихожей и молчали, пока Борис не заговорил первым. И о чем? О своей любви к ней, Жанне. Но ей в ту пору было не до любви, не до чего вообще… В квартире находились какие-то малознакомые люди, в основном женщины, которые занимались похоронами, заботились о Жанне, кормили ее, поили лекарствами и успокаивали как могли. Она плохо помнила, о чем говорил с ней в тот день Борис, но одно ей стало как-будто ясным: он принес долг. С процентами. Он несколько раз повторил это слово «проценты». И Жанна повела его в мамин кабинет, где, раскрыв книгу с записями, нашла имя «БОРИС» и проставленную напротив него сумму. Да, она чисто механически пересчитала возвращенные Борисом деньги и спрятала их в ящик письменного стола, после чего заперла его, а ключ на тонкой серебряной цепочке повесила себе на шею, как это делала раньше мама…
Следователь спрашивал ее и о ключе, и о том, где мама хранила деньги… И ключ был на месте в день смерти мамы, и ящик письменного стола просто-таки ломился от денег… Значит, не ограбление? Ведь вскрыть этот ящичек, который запирался на маленький, почти игрушечный замок, было бы минутным делом – вор и убийца обошелся бы шпилькой!
Быть может, поэтому он все же отступил, этот неугомонный следователь?
А Борис с тех самых пор так и приходил сюда, только уже не по денежным делам, а просто к Жанне. Он больше не говорил ей о своей любви, он просто был почти всегда рядом, заботился о ней, был с ней ласков… И ненавязчив. Он понимал, что прежде, чем она будет готова к близости, должно пройти какое-то время, и ждал. Они всего пару месяцев назад стали спать в одной постели, но только СПАТЬ. Более темпераментная и здоровая женщина, возможно, истолковала бы столь долгое воздержание мужчины не в его пользу, сочла бы его попросту импотентом, но у Жанны была возможность наблюдать вполне нормальную реакцию Бориса на присутствие рядом с ним полуобнаженной женщины… Да он и сам с помощью ее руки не раз доказывал ей свою мужскую состоятельность, пытаясь разжечь в ней желание. Но оно если у нее и появлялось, то Жанна боялась признаться в этом даже себе! Чего уж говорить тогда о Борисе? Возможно, подсознательно она ждала каких-то решительных действий с его стороны, но он продолжал сдерживать себя… Вот так они и мучились, словно демонстрируя друг другу сильную волю и исключительно платонического характера любовные переживания.
И все же она чувствовала себя любимой и была почти счастлива. И вдруг эта Марина… Откуда она явилась? Из какого измерения? Из чьей жизни, куда, возможно, по ошибке попала, как в паутину, Жанна или… ее мать?
ДЕНЬГИ! Может, это связано как-то с деньгами, которые Валентина могла ссудить кому-то, кто находился сейчас в тюрьме?
Ведь пропала же книга записей последних месяцев? А из других книг выходило, что она со всеми рассчиталась, вернее, все рассчитались с ней. А ведь были клиенты, которые занимали крупные суммы, в основном мужчины, которым не терпелось купить машину. Женщины занимали, как правило, понемногу. Кому-то хотелось купить золотую вещь, кому-то добавить на шубку, а кому-то необходимы были деньги на авиабилеты… Была у них одна знакомая молодая женщина, актриса, которая летала в перерывах между спектаклями в Москву на свидание к своему возлюбленному… Об этом Жанна знала от матери, которая хоть и хранила чужие тайны, но эту почему-то сочла смешной и даже забавной… А скорее – несерьезной! Может, поэтому и рассказала об этом Жанне.
…Она вздрогнула. Нет, ей показалось… Сердце застучало, забилось в груди, словно ища выход… Что это за звуки? Может, Борис пошел в туалет? Но нет, дверь спальни не скрипнула… Что это за звон? Так звенят ключи… Кто это?
Жанна от страха сползла с дивана на пол и забилась в угол, между креслом и портьерой…
Она отчетливо слышала, как открывали ЕЕ входную дверь! Характерный скрежет замка, звон ключей и… чьи-то тяжелые шаги…
Она хотела закричать, но горло ее словно затвердело, налилось чем-то ледяным… От ужаса ее затошнило, голова закружилась…
Она увидела черный силуэт на фоне дверного проема. Большой человек остановился, словно всматриваясь в темноту. Жанна даже слышала его шумное и взволнованное дыхание. Но он не зашел в комнату, она услышала, как он отправился в сторону спальни… Вот, теперь она услышала скрип – он открыл дверь и увидел Бориса на постели… Снова шаги, все тише и тише… затем громче; вот он свернул на кухню… Включил свет и через несколько минут снова выключил.
Откуда-то потянуло запахом табака и перегара! Шаги приблизились – должно быть, он стоял в коридоре и курил. Но кто? Грабитель? А что, если он уже убил Бориса, как раньше убил маму?
Звон ключей… И тишина. Жуткая, смертельная. Разве что тихие, но гулкие шаги, доносящиеся уже из подъезда? Человек спускался… Все, вот теперь она отчетливо услышала, как он идет по скрипучему снегу…
Она выпрямилась и выглянула в окно: он шел, должно быть, под самыми окнами, поскольку хоть и были слышны шаги, но самого человека не было видно.
В эту минуту вспыхнул свет в прихожей, и она увидела Бориса…
– Жанна! – крикнул он неестественно высоким и громким голосом. – Это ты сейчас курила и открывала дверь?..
Голос его дрожал, то и дело срываясь на нервный визг…
– Нет, – бросилась она к нему на грудь и замерла, чувствуя бешеное биение ЕГО сердца. – Здесь кто-то был… Я видела его. Это крупный, высокий мужчина… Борис, он спокойно открыл дверь… У него есть ключи, я слышала, как он ими звенел… Вызывай скорее милицию… Где Юлин телефон? В спальне? Кажется, я оставила его под подушкой…
– Милицию? Но что мы скажем, что видели привидение?
– Какое еще привидение, если в квартире пахнет дымом и перегаром… Он что-то делал на кухне… Пойдем, проводи меня, я боюсь…
Они, прижавшись друг к другу, медленно шли по коридору в сторону кухни. Борис протянул руку и зажег свет.
Все выглядело вроде бы так же, как до визита незнакомца: чайник, вазочка с медом на столе…
– Деньги!
Жанна увидела лежащую на краешке стола пачку денег, перехваченную розовой резинкой.
– Борис, это твои деньги?
Он посмотрел на нее, словно не расслышал ее слов, после чего зачем-то обернулся, словно за его спиной мог стоять кто-то невидимый, и молча покачал головой. Лицо его было напряженным, а на щеках выступили красные пятна.
– Нет, это не мои…
Жанна почувствовала, как волосы на ее голове зашевелились. Ей стало не по себе.
* * *
Она боялась открыть глаза. За какие-то доли секунды она успела вспомнить все, что произошло с ней ночью, и теперь не знала, что ей делать, как себя вести, о чем говорить и кем быть вообще… Той ли прежней Юлей Земцовой, которой довелось провести ночь в одной постели с Шубиным – своим напарником, либо новой Юлей Земцовой – женщиной, принадлежащей теперь и душой и телом этому достойному во всех отношениях мужчине.
Теперь она должна просто выйти за него замуж. Она родит Игорю сына и станет хорошей женой и матерью. А может быть, ей следует незаметно выскользнуть из постели, одеться и сбежать. Сбежать не только из этой постели и квартиры, а вообще из города, в Москву, к маме, к новой жизни… Ведь Игорь, каким бы хорошим он ни был, все равно не сможет простить ей Крымова. Пусть он даже никогда в жизни ее ни в чем не упрекнет, все равно – он из тех, настоящих мужчин, которые имеют право быть собственниками своих женщин.
Но ведь ОНА НЕ ТАКАЯ! Она никогда не сможет стать ничьей собственностью, даже самого достойного мужчины на земле!
И это были не пустые слова, которые она сказала сама себе в это утро. Нет. Просто она достаточно хорошо себя знает и не собирается совершать очередную глупость. Глупость, которая будет заключаться в том, что, выйдя замуж за Игоря, она обречет его на постоянную муку ревности к Крымову.
О любви она боялась и думать, и загадывать. Она любила Игоря: не так, как Крымова, но все же любила, иначе не позволила бы увезти себя сюда, не смогла бы испытать и подарить ему столько нежности…
– Игорь, – позвала она шепотом, не открывая глаз и вся обращаясь в слух. – Ты спишь?..
Прошла минута-другая, но он так ничего и не ответил. Тогда она открыла глаза и повернула голову. Подушка Игоря была пуста.
– Игорь! – крикнула она, вскакивая с постели и натягивая на голое тело свитер. – Где ты, черт бы тебя побрал?..
И вдруг она услышала голос. ЕГО голос. Она пошла за звук и обнаружила Игоря стоящим посреди кухни в чем мать родила. Он разговаривал с кем-то по сотовому. На столе стоял поднос, на котором благоухали две чашки, полные горячего кофе.
– …Мы подъедем минут через сорок, не раньше. Постарайтесь никому не открывать и, уж конечно, не выходить из дома. Все, ждите.
Он повернулся и, увидев Юлю, застывшую в дверях в одном свитере, виновато пожал плечами и состроил смешную мину:
– Я разбудил тебя? – Он подошел, обнял ее и поцеловал. – Звонила твоя портниха Жанна. К ней ночью пришел какой-то «здоровый», как она выразилась, мужик и оставил на столе деньги.
– Как это ПРИШЕЛ? Что, сам?
– Да, представь себе. Открыл дверь своими ключами и вошел. Глубокой ночью. Стараясь не шуметь, проник на кухню и положил на стол пачку денег, после чего так же спокойно ушел. Кажется, он еще курил…
Она посмотрела на Шубина и по тому взгляду, которым он сопровождал свой рассказ, она поняла, что он принимает Жанну за сумасшедшую.
– Ты зря так о ней… – сказала она, чувствуя, что происходит что-то очень интересное и необычное. – У нее с головой все в порядке…
– А я ничего такого и не говорил… Только больно уж все странно. И почему тогда она не позвонила раньше?
– Да потому, глупая твоя голова, что не хотела нас будить. Ведь все равно до утра ничего бы не изменилось.
– Это почему же ты так думаешь? Если этот мужчина пришел ночью, причем воспользовавшись своими ключами, то что помешало бы ему повторить свой визит в любое удобное для него время?
– Она ничего не говорила о милиции?
– Говорила. Она не вызывала милицию. Она все еще находится под впечатлением визита той сумасшедшей…
– Тогда внеси в свой списочек еще одну идиотку – то есть меня. Считаю необходимым срочно выехать к Жанне, снять отпечатки пальцев с денег, с двери, замков… Вот черт…
– Что это ты расчертыхалась?
Шубин изо всех сил старался сочетать в себе нежность и иронию, но это у него не очень хорошо получалось: ему надо было спешить в агентство, где у него была назначена встреча с родителями пропавших девушек из М., а идти не хотелось – в кои-то веки он был так счастлив! Поэтому он нервничал, говорил все, что придет в голову, и больше всего боялся, что Юля воспримет эту ночь как что-то само собой разумеющееся. Что их близость в ее жизни, в череде дней, заполненных событиями и переживаниями совершенно другого рода, займет не подобающее ей место, отведенное для отдыха, поправки здоровья или вообще – развлечения! Он настолько боялся в это утро Юлиной реакции на все, что произошло между ними, что такая реакция его просто убила бы. Хотя и к этому он был внутренне готов: в конце концов, он любил ее именно такую, какой она была, и не собирался лепить специально под себя ДРУГУЮ Юлю Земцову.
Она легкомысленна? Да. Она слаба характером? Пожалуй. Она слишком молода, чтобы по-настоящему оценить его чувство? Вполне вероятно.
Но ведь все это было связано в первую очередь с Крымовым. И только. Она была легкомысленна, только когда соглашалась идти к нему на свидание, зная, что у него еще с десяток любовниц.
Она проявляла слабость характера исключительно по той же причине…
А что касается ее молодости и неопытности, то это уж Шубин придумал сам. И только для себя. Так ему было удобнее оправдывать все ее поступки, а заодно и свои…
Он смотрел на нее, присевшую на низкий табурет – маленькую, хрупкую, закутанную в непомерно длинный свитер, который она натянула на колени почти до полу, скрывая свою наготу, и наслаждался этим роскошным зрелищем… Длинные светлые волосы ее, струящиеся по левой стороне груди и доходящие почти до пояса, скрывали часть розового от сна, нежного лица… Она пила кофе маленькими глотками, словно боясь обжечься.
Юля, увидев, что с ним начинает происходить в физическом смысле (а он был все еще обнажен и пил кофе, стоя в шаге от нее), быстро поставила свою чашку на стол и почти бегом выбежала из кухни.
– Шубин, я все понимаю, я очень люблю тебя, но у нас куча дел… Вечером все наверстаем…
Он, с красным лицом – кровь так и пульсировала в щеках, казалось, ее можно ощутить, прикоснувшись к ним ладонями! – и сковывающей его тяжестью внизу живота, усмехнулся ее словам. Ему не верилось, что такая простая фраза, как «вечером все наверстаем», относится к нему, к Шубину. Ведь это говорит о чем? О том, что они и следующую ночь проведут вместе…
– Послушай, Земцова, – постарался и он ответить ей ЗАПРОСТО, – одной чашки кофе на завтрак после такой ночи явно маловато… Я разогрею курицу, одевайся и приходи… Слышишь?
– Да иду уже…
Он почувствовал, как его тело покрылось мурашками удовольствия. Ему до сих пор не верилось, что все это происходит с ним!
* * *
– Собирайся! – Юля почти ворвалась в квартиру Жанны. – Собери все необходимое, кинь в дорожную сумку и поехали ко мне. Это обсуждению не подлежит. Слишком уж много всего происходит в этой квартире… Скажу сразу – Игорь считает, что все это несерьезно, просто он тебя не знает, поэтому не вздумай на него обижаться… А я тебе верю, больше того – опасаюсь, что не сегодня-завтра я могу тебя вообще потерять… А потому – повторяю – собирайся и поехали ко мне… Где твой приятель?
Жанна, словно заразившись энергией от раскрасневшейся – от мороза ли, от волнения – Юли, забегала по квартире в поисках сумки. Она говорила на бегу, волнуясь, но в душе радуясь такому повороту дела:
– Я ведь и сама хотела напроситься к тебе… Знаешь, как все это неприятно и страшно… Главное, что и Борис видел этого мужчину, точнее… – Здесь она притормозила как раз напротив Юли и, тяжело дыша, прошептала: – Не мужчину, а именно МУЖИКА! Думаю, что он много старше меня и очень высокий, здоровый, как такие большие обезьяны… И двигался он по квартире уверенно, словно знал расположение комнат… По-видимому, он искал меня, но так и не нашел…
– С чего ты взяла?
– Да ведь я спряталась от него за диван! Я точно знаю, что он вошел в спальню, но, увидев лежащего на кровати Бориса, ничего ему не сделал, не сказал, а пошел дальше… На кухне покурил…
– Пепел оставил?
– Думаю, что он стряхивал его на пол, если за то время, что он был здесь, вообще успел образоваться пепел… Скорее всего он закурил, но сигарета или папироса погасла… Думаю, что это дешевый табак, так пахнет обычно от стариков, которые привыкли курить «Беломор» или что-нибудь в этом роде…
– Поторопись. Внизу машина, я тебя сейчас отвезу, а сама поеду в агентство, там приехали люди из другого города, боюсь, что не успею услышать самое главное…
– Что-нибудь случилось?
– Конечно. У нас работа такая – у кого-то что-то случается, а мы ищем виноватого…
– Господи, как хорошо, что ты приехала… Борис только что ушел – у него дела.
– А он… кто?
– Художник. Разве я тебе не говорила?
– Не помню… Кажется, нет.
Если бы Жанна могла сейчас прочитать ее мысли, то она бы узнала, что, кроме внешности красавца славянина, Юля ничего не заметила. Больше того – она бы удивилась той силе самовнушения, которая сделала Юлю почти равнодушной к Борису, хотя при первой встрече он, безусловно, произвел на нее совершенно неизгладимое впечатление.
– А чего это ты улыбаешься? – Улыбка осветила и Жаннино лицо. – Признайся, ведь он понравился тебе?
– Да ты и сама все знаешь… Ну ладно, хватит разговоров. Пора. Разные мелочи – шампунь там, мыло – не бери, у меня этого навалом… Не забудь записную книжку – мало ли что… Деньги прихвати на всякий случай, документы – возможно, придется уехать из города.
– Я и сама понимаю…
– Да, чуть не забыла, прихвати все мамины гроссбухи.
– Не поняла…
– Что же тут непонятного? КНИГИ ее возьми, куда она все записывала. Те, которые остались.
– Зачем?
– Слушайся старших…
В дверь позвонили. И Юля, позабыв о всякой осторожности, открыла, даже не заглянув в глазок.
Зрелище, которое предстало перед ней, заставило ее содрогнуться.
На кафельном полу лестничной площадки, привалившись друг к другу, торчали, засунутые в обрезанные короткие мужские резиновые сапоги, окровавленные обрубки человеческих ног. Как в фильме ужасов. Как отлично сработанные муляжи – настолько неестественно для реальной жизни они смотрелись на фоне уютной и мирной тишины утреннего подъезда.
– Кто там? – попыталась заглянуть через плечо Юли Жанна.
Юля, пятясь, вернулась в прихожую, прикрыв за собой дверь.
– Жанна, – произнесла она как можно тверже, хотя одним своим дрожащим голосом вызвала подозрение, не говоря уже о страхе, который прямо-таки витал в воздухе вместе с запахом крови. Так, во всяком случае, показалось тогда Юле. – Жанна, обещай мне, что ты в ближайшие полчаса не подойдешь к глазку и не выглянешь в подъезд. То, что там находится, не имеет никакого отношения к тебе… Это имеет прямое отношение КО МНЕ, – врала она напропалую. – Дело в том, что мы с Игорем ведем одно параллельное расследование, поэтому тебе не стоит так волноваться… Сядь вот сюда, – привела она ее на кухню и усадила на табурет, – и сиди тихо, как мышка… Скорее всего и эта Марина, и все то, что с тобой в последнее время происходит, связано именно со мной…
– С тобой? В смысле?
– Ведь ты моя портниха, верно? А это означает, что я бываю в твоей квартире… Так что охота началась на меня, и ты просто обязана выбросить все свои страхи напрочь… Сейчас я позвоню Корнилову…
– А это еще кто такой?
– Это старший следователь прокуратуры, он в курсе моих дел… А я сейчас выйду из квартиры и постараюсь сделать так, чтобы в подъезде, на твоей лестничной площадке никто не появился… Где твои ключи? Я тебя запру.
Она плела всю эту чушь в надежде успокоить Жанну, поскольку понимала: стоит той увидеть весь этот кошмар перед своей дверью, как придется вызывать не только милицию, но и «неотложку». Кроме того, для молодой девушки, которая едва оправилась после потери матери, такое зрелище грозило шоком, а то и серьезным психическим расстройством.
Конечно, никакого отношения эти отрубленные ноги к Юле не имели. Но главное сейчас состояло в том, чтобы запереть Жанну и попытаться как можно скорее связаться не только с Крымовым, но и с Сазоновым – инспектором уголовного розыска, с которым они тоже иногда работали параллельно и который имел свои проценты от гонораров клиентов, чьи дела они расследовали вместе.
Юля действовала решительно. Заперев Жанну в ее квартире, она достала из кармана куртки пачку «Дирола», достала одну пластинку жевательной резинки, за какие-то секунды разжевала ее, стараясь не смотреть на то, что находилось всего в нескольких сантиметрах от нее, и залепила этим мягким белым и душистым шариком дверной глазок, чтобы Жанна ничего не увидела. Затем бросилась вниз, чтобы попытаться заблокировать входную дверь. Хотя бы на время… Она надеялась на чудо – на то, чтобы до приезда опергруппы никто из посторонних не смог наследить вокруг РЕЗИНОВЫХ МУЖСКИХ САПОГ…
На крыльце, страшно волнуясь, она набрала номер сначала Крымова, затем Сазонова и Корнилова. Она назвала лишь адрес и сказала, что «ЭТО СРОЧНО». Все. Она знала, что этого достаточно, чтобы эти люди прибыли сюда в течение десяти-пятнадцати минут.
Судя по тому, что из подъезда никто не выходил, с каждой минутой прибавлялся шанс, что прибывший эксперт сумеет снять с кафельного пола лестничной площадки следы обуви именно того человека, который и принес туда эти САПОГИ.
И вдруг она увидела приближающуюся быстрым шагом по направлению именно к тому крыльцу, на котором она стояла, худую высокую женщину во всем черном. Чем ближе она подходила, тем отчетливее проступали все детали ее внешнего облика, свидетельствующие о том, что это МАРИНА, та самая зечка, которая собиралась убить Жанну.
