Анна Данилова
Пожиратели таланта. Серебряная пуля в сердце (сборник)
© Дубчак А.В., 2014
© Оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2014
Все права защищены. Никакая часть электронной версии этой книги не может быть воспроизведена в какой бы то ни было форме и какими бы то ни было средствами, включая размещение в сети Интернет и в корпоративных сетях, для частного и публичного использования без письменного разрешения владельца авторских прав.
Пожиратели таланта
1
– Ты садист, Сережа: вытащить меня так рано из теплой постели. Оторвать от мужа… Привезти в этот подвал только для того, чтобы что-то там показать… Куда мы едем?
– На Аткарскую.
Лиза, худенькая русоволосая молодая женщина, одетая в джинсы и свитер, сидя в машине, спросонья разговаривала с Мирошкиным, следователем прокуратуры, таким расслабленно-капризным тоном, который могла позволить себе исключительно в присутствии трех человек на всем белом свете – Глаши, своей помощницы, мужа Дмитрия Гурьева и верного друга и тоже помощника Сергея Мирошкина. Правда, с недавних пор в ее адвокатской конторе, которой она заправляла вот уже несколько лет, завоевав авторитет талантливого адвоката и «тайного» следователя, работал еще один человек, почти мальчишка, – Денис Васильев. Вот по отношению к нему она с самого начала взяла чуть ли не материнский тон, о чем потом пожалела: пусть он и мальчишка, ему всего-то двадцать восемь, но уж в сыновья-то он ей точно не годится. Она рядом с ним смотрится как его сестра или подружка. Может, когда-нибудь, когда она привыкнет к нему настолько, что будет воспринимать его как близкого человека, как Глафиру, например, возможно, она и расслабится в его присутствии, позволит себе просто его не замечать…
И вообще, при чем здесь Васильев, когда сейчас, ранним прохладным весенним утром, она спускается в подвал девятиэтажного дома, уже трагически «помеченного» присутствием черной прокурорской машины и обшарпанного микробуса экспертов, а из темного зияющего прямоугольника дверного проема несет сыростью и запахом смерти…
…Они спустились по бетонной, в три ступени, лестнице и оказались в узком коридоре, заваленном мусором. Слева кто-то, очень нагловато-хозяйственный, лет десять-пятнадцать тому назад, если судить по состоянию прогнивших досок и отсутствию двери, отгородил для себя сарайчик, который сейчас был залит неприятным светом прожектора, высветившим, как на сцене, центральную фигуру недавней трагедии – привязанную к старому венскому стулу девушку. Мертвую, с кляпом во рту. Она была изуродована чьей-то жестокой и сильной рукой – сломан нос, разбиты губы, лицо раздулось, посинело и было залито кровью. Ярко-рыжие волосы локонами свисали на грудь и плечи. На девушке было пестрое зеленовато-оранжевое вязаное платье, порванное на груди. Кожа, видневшаяся сквозь изорванное, превращенное на груди в редкую сетку из толстых шерстяных ниток полотно, была белой, словно припудренной. Лиза подумала, что такой невероятной белизны кожа может быть лишь у натуральных шатенок и что этот красивый медно-красный цвет волос наверняка когда-то давно давал повод злым и жестоким сверстникам дразнить обладательницу этой роскошной гривы не иначе как «рыжая-рыжая, конопатая»… И не факт, что это она, рыжая, убила дедушку лопатой. Убили как раз ее. И Мирошкин позвал Лизу, чтобы она помогла ему разобраться с очередным делом.
– Кто ее нашел? – спросила она Сережу вполголоса, осторожно разглядывая мрачноватые фигуры приехавших сюда прокурора города и полицейских.
– Бомж, кто же еще может оказаться в такой дыре ночью… Он поссорился, как он говорит, с дружбаном из соседнего подвала, тот избил его и выгнал, что-то они там не поделили. Вот этот гном…
Лиза только что заметила сидевшее прямо на цементном полу, в самом углу подвала, существо в серых обносках и тускло-красной шапке, надвинутой на самый лоб.
– Вот этот гном и спал рядом с ней… А когда проснулся – может, от запаха, – посветил спичками, увидел и – ходу… Во дворе он столкнулся с мужчиной, который выгуливал свою собаку, и сказал, что в подвале труп. Тот быстро среагировал, позвонил… Вот и все, собственно.
– Понятно. Кто она?
– Ни сумки, ни документов… Личность пока не установлена.
– А от меня ты чего хочешь?
– Лиза! – выдохнул ей Мирошкин прямо в ухо. – Мне кажется, что это дело как раз для твоей Глафиры. Она обожает такие истории. Таинственная незнакомка и все такое… Личная бурная жизнь, ревность… Кажется, она собирается записывать все ваши дела? Так сказать, мемуары, ну, как Ватсон…
– Мирошкин, замолчи. Ничего такого она записывать не собирается. Все это твои выдумки…
– Она сама со мной своими планами делилась.
– И вообще, что это ты так развеселился?
– Я? Нет, просто это нервное. Как ты думаешь, за что ее так?
Между тем тело уже отвязали от стула. Пришли санитары и уложили его на носилки. Лиза не сводила глаз с золотых кудрей девушки. Успела отметить про себя, что при жизни она была невысокого роста, с круглым полным лицом и маленьким курносым носом. Что-то знакомое проступило на фоне всего этого зрительного кошмара.
– Хорошо. Тогда скажи мне, почему ты привез сюда не Глашу, а меня? – заныла она на ухо Мирошкину.
– Потому что она без твоего ведома и шагу не ступит.
– Знаешь, Сережа, по-моему, ты действительно прав и дело обещает быть интересным. Вот только мы с Гурьевым собрались в отпуск. На острова. Подальше от всех этих трупов и разборок…
– Ну, тогда извини… – Неожиданно Мирошкин отстранился от нее и с деловым видом подошел к эксперту. Лиза видела, как он шепотом переговаривается с ним.
Обиделся. Как пить дать обиделся. И он прав. Сколько раз они расследовали дела параллельно, и всегда все, что касалось официальной стороны работы (в особенности экспертизы или оперативных данных), ей поставлял верный друг Сережа Мирошкин. И вот теперь, когда он, вероятно, почувствовал, что дело, которое ему поручили, обещает быть сложным и, быть может, даже громким, потому что журналисты уже к утру пронюхают про золотоволосую мученицу, он обратился за помощью к Лизе – а она отказывает ему…
Когда он вернулся к ней, она со вздохом произнесла:
– А что, если удастся быстро установить личность жертвы и ты сам вычислишь убийцу?
– Острова от тебя не уплывут, – пожал плечами Сережа. – Так как?
– Пришли мне на почту снимки, потом подождем результатов экспертизы.
– Послушай, они сейчас уедут. Уверен, что здесь, в подвале, останется что-то, на что они не обратили внимания. Ты знаешь, о чем я.
– Хорошо. Я подожду на улице, позвоню Глаше и попрошу ее приехать сюда. Мы попробуем что-нибудь найти. Жаль, конечно, что нет личных вещей…
– А тебе ее лицо не кажется знакомым?
– Кажется. Но, когда я думаю о ней, представляется почему-то кухня, какие-то большие кастрюли…
– Может, она работала в «Ностальжи», в ресторане, где обитает бывший Глашин муж, бармен Адам?
– Не знаю… Я попытаюсь вспомнить. Ты же знаешь, у меня неплохая память на лица. Ну, теперь все? Я могу выбраться из этого подвала?
– Я помогу тебе. Вот только с шефом поговорю. Он и так бросает на меня страшные взгляды. Он же знает тебя, и Гурьева твоего тоже.
– Думаешь, ревнует? Ему не нравится, что мы с тобой нередко работаем вместе?
– Нравится не нравится, но ему ли не знать, что наша раскрываемость без твоей помощи выражалась бы совершенно другими цифрами!
– Вот именно! – улыбнулась Лиза. – А то, что благодаря нашим совместным усилиям многие дела разваливались прямо на его глазах, так это, извини меня… Нечего шить тюремные штаны для невиновных. Но все равно, подойди к нему, послушай, как он начнет произносить свои умные наставления и отдавать приказы… Господи, как же хорошо, что я сама себе хозяйка! Никогда не смогла бы работать под руководством таких вот серьезных дядек, честное слово.
Мирошкин подошел к прокурору. Лиза краем уха слышала их разговор. Разыскать убийцу… в кратчайшие сроки… журналисты уже на хвосте… начальство… раскрываемость… тщательно проработать… экспертиза…
Лиза не стала ждать окончания этого пустого разговора, поднялась наверх, вдохнула свежего воздуха и огляделась.
Унылый двор обычной девятиэтажки в самом центре города. Девушке предварительно засунули кляп в рот, чтобы она не кричала. Но какие-то звуки она все равно же издавала. Мычала, стонала, хрипела. И никто ее не услышал. Никто. Все жители этого дома в тот час, когда ее мучили, убивали, занимались своими повседневными делами: ужинали, пылесосили, смотрели телевизор, разговаривали, слушали музыку, болтали по телефону…
Лиза позвонила Глафире:
– Глаша, привет. Извини, что так рано разбудила. Меня Мирошкин привез на место преступления…
Глафира, не так давно кардинально изменившая свою личную жизнь, выйдя замуж за Дмитрия Родионова, крупного бизнесмена, отца двоих сыновей, но продолжавшая работать вместе с Лизой в адвокатском бюро, внимательно выслушала Лизу.
– Будем работать? – спросила она, и по ее тону Лиза поняла, что Глаша заинтересовалась этим убийством.
– Да я и сама не знаю. Представляешь, в кои-то веки собрались с Димой отдохнуть, а тут вдруг и у него какое-то очень важное дело образовалось, он мне вчера вечером сказал, и теперь вот Серега просит меня помочь. Знаешь, у него нюх на такие, казалось бы, безнадежные дела. Словно чувствует он, что в одиночку не потянет. Ты знаешь, я всегда рада ему помочь, тем более что и он нам оказывает прямо-таки неоценимые услуги. Но когда-то ведь надо и отдыхать! Словом, накрылся мой отдых, Глашенька. А у тебя-то как дома? Все нормально?
Глаша в двух словах рассказала о том, что сейчас в их доме гостит двоюродная сестра мужа, Надя, бездетная, одинокая и очень славная женщина, которая с радостью присмотрит за детьми, покормит их, отвезет в школу и в детский сад. Что она, возможно, некоторое время поживет вместе с ними, осмотрится, может, подыщет себе работу, а если нет, то останется у них вместо няни.
– Главное, – сказала напоследок Глафира, – чтобы ей у нас понравилось, чтобы она не заскучала. А так, характер у нее прекрасный, она уживчивая, спокойная, доброжелательная. Если все сложится, я смогу спокойно работать, понимаешь?
– Понимаю, Глаша, я все понимаю. Сейчас официальная часть в подвале закончится, все разъедутся, и вот тогда мы поработаем, попробуем отыскать, как бы это помягче выразиться, незамеченные «профессионалами» улики…
Вылезли на свет божий из подвала, отряхиваясь и жмурясь от бледного утреннего солнца, и прокурор с Мирошкиным. Сергей подошел к Лизе. У него был вид человека, которого только что незаслуженно оскорбили.
– Ну что там еще? Что Герман говорит?
Герман Туров, судмедэксперт и друг Мирошкина, в это утро выглядел лишь чуть получше жертвы, которую осматривал.
– Махмурлук?
– Махмурлук, – ответил Мирошкин.
Лиза рассмеялась. Это смешное слово она выудила из Интернета, в переводе с турецкого оно означало глубокое похмелье.
– Только бы он не запил, как известный Чайкин… – вздохнула Лиза, имея в виду талантливейшего Геру Турова.
– Он осмотрел ее, изнасилования не было, это точно. Ее просто избивали. Но не просто для того, чтобы убить, а именно, чтобы причинить боль. Возможно, этот мерзавец и не предполагал, что она не выдержит побоев. То есть если бы он хотел ее убить, то сделал бы это как-то иначе.
– Пытался, вероятно, что-то у нее узнать?
– Возможно. Но это и не садист, точно… Скорее всего, какой-то пьяный идиот, который от нее чего-то хотел. Вот где-то я ее уже видел, честное слово! Но если у тебя она ассоциируется с кастрюлями, то у меня – с мороженым.
– Что нашли?
– Следы обуви на полу. Но ты сама видела, какой там пол – труха какая-то, грязь… Там мог ходить кто угодно. Рядом со стулом тоже полно следов. Но там же этот гном ночью топтался, пока не угомонился и не пристроился в углу на каких-то картонках. Ни пуговиц тебе, ни окурков. Разве что отпечатки пальцев на стуле.
– Посмотрим. Знаешь, у меня есть предложение. Пока Глафира сюда доберется, мы могли бы, к примеру, попросить полицейского покараулить подвал, а сами бы в это время сходили куда-нибудь выпить по чашке кофе, а? Ты как?
2
То, что она затеяла, ей и самой казалось бредом, чем-то ненормальным, патологическим. Но, с другой стороны, существовали знаки судьбы, которые словно подсказывали ей, что надо делать, как себя вести. Как если бы на великой чаше весов справедливости стрелка качнулась в сторону счастья и покоя.
Слишком уж много ей пришлось пережить за всю свою не такую уж и длинную жизнь. Тридцать пять лет – не такой возраст, чтобы замуровывать себя на работе или дома. Надо жить, наслаждаться всем тем, что прежде было ей недоступно по разным причинам.
Что-то произошло в ее сознании, не сломалось, а словно бы наоборот: в душе расцвел пышный розовый куст. Он сладко благоухал и предлагал ей оглядеться по сторонам и увидеть мир другими глазами. Все вокруг – и весенний ветер с запахом утреннего дождя и пробуждающейся листвы, и чистые бледно-голубые облака, которые она рассматривала теперь с каким-то особым чувством, словно причащаясь к самой Вселенной, – шептало ей о любви, толкало в спину: мол, иди, распахни свое сердце тому, кого ты любишь, и никого не бойся! И когда же, как не теперь, воспользоваться сложившимися обстоятельствами и тем состоянием души, чтобы соединиться с мужчиной, который вот уже несколько лет снится тебе, который лишь во сне целует твои холодные, ставшие почти бесчувственными губы, обнимает тебя за талию и привлекает к себе, чтобы утопить тебя в своей нежности…
…Валентина очнулась.
Она сидела в ресторане «Кабанья голова», ковыряла вилкой какой-то сложный салат из перепелов с черешней и смотрела на пылавший в камине огонь.
Припозднившаяся весна еще не принесла тепла, и по вечерам было прохладно. Поэтому в каминном зале ресторана, словно по зимней, уютной привычке растопили камин, и теплые блики огня сверкали на хрустальном графине, фужерах с вином. Оранжевые огненные фигуры танцевали и на стенах, украшенных охотничьими ружьями, старинными пистолетами, чудовищно страшными, выполненными доморощенными таксидермистами чучелами животных и птиц. Было и тепло, и холодно одновременно. Почему-то стыла спина, как если бы за ней, зацепившись за зародыши крыльев, тянулись заледеневшие кадры из ее прошлой невеселой жизни, полной стыда, унижений и одиночества.
И, хотя оглядываться не хотелось, она всегда помнила о том, что ее прошлое – это такая же часть жизни, как и та, что привела ее в этот дорогой ресторан, в теплых декорациях которого она собиралась разобраться со своим счастьем. И прошлое свое она должна любить, потому что это – пусть и умершие, но ее чувства, ее мысли и надежды.
Казалось, не так давно она подобрала с улицы красивого парня с красивым именем Максим. В нем все было максимально прекрасно. И непонятно было, почему же его выгнала жена.
Он стоял на обочине дороги, в самом центре города, одетый не по погоде (была осень, лил холодный дождь) в джинсы и тенниску, и пытался поймать машину. Валя, возвращавшаяся в это время с работы, притормозила, пожалела парня да и привезла к себе. В душу не лезла, отпаивая его горячим бульоном и коньяком. Одела его в свой свободный бесполый свитер, домашние фланелевые штаны, дала пуховые носки. Грейся, бедолага.
Неделю в постель свою его не пускала. Заботилась – ненавязчиво, вопросов не задавала, чувствовала, что он сам все расскажет. Выяснилось, что он потерял работу, в доме был скандал, и жена выгнала его, сказала, что с таким характером, как у него (имелись в виду его мягкотелость, уступчивость и еще куча прекрасных немужских качеств), он не имеет права считать себя семьянином, что ему нельзя доверить детей, которые, того и гляди, с голоду умрут. Накрутила себя девочка, подумала Валентина, с тоской разглядывая чужого мужа и едва сдерживаясь, чтобы не дотронуться до него, понять, что он ей не приснился, что этот мужчина, безжалостно выброшенный на улицу женой, теперь живет в ее квартире и спит всего лишь в нескольких метрах от ее кровати.
Он называл себя, живя у нее, домашним животным, ни на что не способным, слабым и никому не нужным. Лениво так занимался самобичеванием. Валентина же, сгоравшая вот уже несколько лет от любви к другому мужчине, и тоже женатому, который был одним из ее строгих начальников и которым она любовалась в течение всего рабочего дня и даже больше (в те дни, когда она тайно следила за ним после работы), начала спрашивать себя: может, ей стоит воспринять Максима как знак? Такой породистый, роскошный знак судьбы: мол, съешь его, Валя, возьми его, сделай из него мужа, нарожай ему детей?..
Искать работу Максим не торопился. Все сидел дома, чистил картошку, пылесосил, читал книги, валялся на диване перед телевизором, бегал за продуктами в соседний супермаркет, выносил мусор. Проснувшаяся в Валентине женщина посмеивалась над этим набиравшим мужскую силу самцом. Пусть, думалось ей, он сначала выберется из депрессии, позволит пробудиться своим здоровым желаниям, а там видно будет. Или вернется к жене, или…
Она ни на минуту не забывала о том, что старше его, что совсем некрасива (время от времени сама жизнь, в лице жестоких подруг или даже мужчин, напоминала ей об этом), что у нее мало шансов…
А красота женщины играет в жизни любого мужчины чуть ли не самую важную роль…
…От воспоминаний ее отвлекла молоденькая официантка, подошедшая к ней с вопросительным выражением лица.
– Девушка, мне пятьдесят грамм коньяку и лимон. Остальное, как я и говорила, после того, как подойдет мой гость, – сказала Валентина тоном, которому удивилась сама. Еще не так давно она была другим человеком и просто не посмела бы так разговаривать с официантами. Возможно, она и произнесла бы те же слова, но совершенно другим тоном. Как же она изменилась – внешне и внутренне.
Она вновь погрузилась в свое прошлое, и остальную часть воспоминаний, связанных с Максимом, память пронесла перед ее мысленным взором вихрем отвратительных сцен: начиная от постельной, первой и последней, когда все прошло пошловато-неуклюже, как это бывает, когда мужчина вдруг превращается в животное, и заканчивая еще более мерзкой картиной появления на арене действий жены Макса. Худенькая маленькая женщина взорвала тишину ночной квартиры наглыми пронзительными звонками и, когда Валентина открыла ей дверь, спросонья не поняв, кто потревожил их в столь поздний час, ворвалась в дом и с криком: «Где эта скотина?!» – прямиком, словно уже много раз бывала здесь, направилась в спальню. И там, выудив из теплой постели муженька, взашей погнала его к двери, бросая ему в спину комки по-хозяйски ловко собранной в спальне одежды. Максим, спросонья вращая глазами и еще не успев решить, радоваться ли ему возвращению в семью или нет, выглядел жалко: полуголый, растрепанный, с идиотской улыбкой на лице.
Последней каплей послужили суетливые поиски кед. Эта маленькая злая женщина, вывалив из обувной тумбочки в прихожей всю обувь, с каким-то наглым остервенением принялась искать мужнины кеды, в которых он был, когда она выгнала его из дому. Бормоча про себя: «Господи боже мой, и к какой же уродине прилепился, сучий потрох!» – она выволокла зимние сапоги соперницы и «воровки» из самого угла тумбочки, отшвырнула их в сторону, сильно ударив при этом стоявшую поодаль Валентину, одетую в ночную сорочку.
Через мгновение этот же роковой сапог кремового цвета с острым тонким каблуком обрушился на голову официальной владелицы Максима, после чего та, взвизгнув, принялась орать, обзывая потерявшую контроль над собой Валентину самыми последними словами, наиболее мягкими из которых были выражения «наглая стерва» и «старая корова».
В подъезде между тем содрогались перила – это Максим, перескакивая через ступени, словно напрочь забыв о существовании лифта, бежал, летел прочь – то ли от оскорбленной в своих самых лучших чувствах Валентины, то ли от рассвирепевшей супруги, но, скорее всего, от самого себя – безвольного, никчемного мужичонки, единственным достоянием которого была смазливая физиономия да еще кое-что, данное ему природой, но чем он к своим тридцати с небольшим годам так и не научился правильно пользоваться.
Поглядывая на малиновую портьеру, закрывавшую густыми складками арку, откуда появлялись посетители ресторана, Валентина уже несколько раз внутренним взором видела знакомый силуэт и даже вздрагивала, словно это был реальный человек, а не продукт ее разыгравшейся фантазии. Но он, мужчина ее мечты, обитатель ее волшебных снов, был пунктуален (это она знала, поскольку каждый день сталкивалась с ним по работе), стало быть, должен прийти через пятнадцать минут, не раньше. И эти пятнадцать минут ей надо как-то прожить, нет – пережить, чтобы встретить его достойно, с гордо поднятой головой, а не в виде раскисшей от собственной растерянности и неуверенности женщины.
Предложение, которое она собиралась ему озвучить, представляло собою продукт деятельности больного мозга. Так, во всяком случае, он наверняка подумает, едва услышит его. А может, и скажет ей это вслух. И, не притронувшись к вину, а тем более – к закускам, встанет, вертя головой, чертыхаясь про себя и разводя руками – мол, что же это такое творится, меня окружают одни психопаты, – быстрым шагом покинет ресторан. На самом же деле то, что она собиралась ему предложить, было не что иное, как тщательно обдуманное, с горьким привкусом отчаяния, желание быть счастливой. И если он умен, каким он ей представляется, и добросердечен, то непременно поймет ее, и пусть не согласится принять ее предложение, но хотя бы проведет с ней этот вечер. Единственный вечер. Что же касается того, что, поджидая его и нервничая, она вспоминала свою постыдную связь с Максимом, так одно не вышло бы без другого… И если бы в ту жуткую ночь, когда она, не помня себя от злости и унижения после того, как ее обозвали старой коровой, не выбежала из дома и не приняла бы решение – все бросить и уехать, – разве сидела бы она сейчас здесь, смотрела бы с надеждой на эту малиновую портьеру?..
Она достала из сумочки пудреницу, открыла ее, звонко щелкнув. Ей нравилось, что в этом круглом увеличительном зеркале она видит что-то одно – свои глаза, например, или губы. По отдельности. Красивые длинные глаза изумрудного цвета и полные, красивой формы губы. Все остальное, чем она владела, Господь явно сделал впопыхах. Или наоборот – засыпая на ходу. Думая так, она всегда представляла себе смешного, с добродушной миной, Создателя с рисунков Бидструпа, который лепит из божественного материала женщину. Засмотревшись на пролетавшего мимо ангелочка, он чрезмерно удлинил ее лицо. В особенности из-за его рассеянности пострадал и крупный, словно недоделанный, забытый Создателем нос и оставленный Им в созерцательной задумчивости высокий лоб. А вот уши получились, наоборот, слишком маленькими, изящными, красивой формы, как если бы над ними потрудились с особым, божественным вдохновением. О теле можно было и вовсе забыть, как забывают детей-уродцев в родильном доме или подбрасывают их в приют. Нескладная фигура, широкие плечи, плоская грудь, узкие бедра, худые ноги – Господь явно спешил, лепил как мог, забывая, вероятно, время от времени, кого именно он творит – женщину или мужчину.
Хорошо, что женщина получилась хотя бы высокая, с горькой усмешкой думала о себе Валентина, покупая обувь на высоком каблуке, понимая, что именно каблук обладает каким-то волшебным свойством преображать фигуру, делать ее более женственной. При этом меняется осанка, да и грудь как будто увеличивается, а бедра, наоборот, немного раздаются и покачиваются при ходьбе…
– Валентина? Добрый вечер.
Она вздрогнула, словно ее коснулись электрошокером. Медленно поворачивая голову, она молила бога о том, чтобы этот голос принадлежал уже реальному Игорю Абросимову, а не призраку.
– Добрый вечер, Игорь Николаевич, – она с трудом заставила себя не вскочить, а сдержанно поздороваться со своим начальником. Предложить ему руку для поцелуя она не решилась, понимая, что этим театральным жестом может лишь только все испортить. Зато он, словно оценив ее, роскошную и нарядную в этот вечер, сам склонился и поцеловал ее руку.
Строгий костюм, белоснежная сорочка, грустная улыбка.
– Валентина, вы сегодня очень хорошо выглядите, – сказал он, улыбаясь одними губами. Серые глаза его были печальны.
– Спасибо.
– Скажу сразу, чтобы все прояснить, – неожиданно начал он, лишая ее возможности первой объяснить истинную причину этой опасной затеи, – я пришел сюда не потому, что вы заинтриговали меня желанием рассказать мне о том, что вытворяет за моей спиной наш уважаемый шеф – это его игры, и я хотел бы остаться в стороне. Просто в последнее время у меня нет ни одной свободной минутки, я вообще забыл, когда отдыхал. Да и обедаю я в нашем кафе, ну, вы знаете, за углом, где отвратительно кормят, и не завтракаю совсем, мне моя секретарша варит кофе, и хорошо, если она купит рогалик… На ужин же у меня в последнее время одни замороженные пельмени, а пообедать в ресторане в одиночестве мне как-то не приходило в голову. А тут… ваше предложение.
Валентина, нервно щурясь, молча слушала его объяснения.
– Словом, я просто решил провести этот вечер в спокойной обстановке, с дамой, поужинать, расслабиться… Я приехал на такси, поэтому могу и выпить. Или вообще напиться, – и снова эта странная, пробирающая до слез, убийственная улыбка.
Его густые каштановые волосы блестели от обилия ярко горевших электрических факелов, которыми были украшены стены ресторана. Валентина мысленно провела рукой по его волосам, задержалась на бледных щеках. Кожа была гладкой, теплой.
– Давайте сначала выпьем, а потом я расскажу вам, зачем я вас сюда пригласила, хорошо? – Ее голос тоже звучал как-то неестественно. – Через минуту нам принесут салат, потом горячее… Я не знаю ваших вкусов, поэтому рискнула и заказала то, что люблю сама. Думаю, вам понравится…
– Все равно… Честно говоря, я ужасно голоден.
Подошла официантка, разлила вино и отошла, пробормотав: «Через пару минут все будет готово». Игорь Николаевич поднял свой бокал:
– Ну что ж, Валентина, выпьем за вас.
– За меня?
– Ну не за меня же… Оставайтесь всегда такой же немного странной, задумчивой, красивой…
Он прикрыл глаза, и Валентина подумала, что он ее явно с кем-то спутал или же проговорил все это по инерции, обращаясь к Женщине вообще. Подумала, но промолчала, не стала комментировать. Зазвенели бокалы, они выпили.
– Хорошее вино… что это у нас?
– Не знаю, я сказала, чтобы принесли самое хорошее красное вино.
– Знаете, я тоже не особый знаток вин, но, по-моему, это вино превосходное.
– Игорь, можно я буду вас так сегодня звать? Только сегодня? – Она замерла, опустив голову, словно готовясь к казни. Ей вдруг стало невероятно стыдно и страшно. А что, если, вдруг подумалось ей, взять и сбежать, ничего не объясняя? А утром написать заявление об увольнении. И все!
– Хорошо. Валентина, так что случилось?
– Значит, вас все-таки интересуют делишки вашего шефа? – нервно хохотнула она.
– Говорю же – к ним я не имею никакого отношения. Разве что он собирается меня за это самое и уволить? Вам что-нибудь известно об этом?
– Нет. Я вас обманула. Просто заманила сюда. Недолго думала, как именно сделать так, чтобы вы оказались заинтригованы и не отказались встретиться со мной… И вот – выдумала. На самом деле мне абсолютно ничего о нашем шефе не известно. Вы очень нравитесь мне, Игорь Николаевич. Я понимаю, что шансов на взаимность у меня нет и не будет…
Она вдруг увидела себя со стороны и как будто даже услышала свой голос, доносившийся откуда-то издалека. Грустный и отчаянный. С элементом предчувствия смерти. Так, как она, ведут себя люди, знающие наверняка, что скоро умрут. Вот они и пытаются перед смертью насладиться призрачным счастьем.
– Я знаю, что полгода тому назад вы развелись со своей женой, – вот теперь ее голос зазвучал даже как-то деловито, решительно, – что она ушла от вас. Вернее, никуда-то она как раз и не ушла и продолжает жить с вами под одной крышей. И что тот мужчина, на которого она вас променяла, – простой врач-офтальмолог, которому негде жить. Он поселился в вашей квартире, и теперь они вам оба треплют нервы… А вы ничего не предпринимаете, потому что вам попросту некогда. Да и дома вы бываете только ночью… Так?
– Да вы, оказывается, хорошо обо всем этом осведомлены.
– Все об этом знают. Вероятно, вы уже давно присмотрели квартиру, чтобы снять или купить ее, я не знаю… Но пока что еще никуда не переехали. Я следила за вами. Знаю приблизительно все ваши маршруты – с работы домой или в ближайший супермаркет, аптеку…
– Валя, чего вы хотите?
– У меня дом большой, – вот теперь она говорила очень быстро, глотая слова. – В Зоналке. На берегу реки. Очень большой дом. Красивый. Я понимаю, что скажу сейчас глупость и что вы, услышав это, подумаете, что я не в себе… Но я в полном порядке. Вернее, нет, не так. Я не в порядке. Даже совсем… Мне очень страшно там одной жить. У меня к вам деловое предложение. Вы не могли бы переехать ко мне? На год? Понимаю, это не так близко от нашей работы, но у нас же есть машины… Там чудесное место… очень красивое, а из спальни открывается вид на Волгу… На заливы, острова… Я готова заплатить вам, чтобы вы только переехали ко мне…
– Валентина, что вы такое говорите?! – Абросимов опустил бокал. Откинулся на спинку стула и посмотрел на нее, нахмурив брови. – Может, я чего-то не понял? Вы предлагаете мне пожить у вас – или с вами?
– У меня. И… со мной…
– Как квартирант?
– Не совсем… Я заплачу вам сто тысяч евро за то, чтобы вы жили со мной…
– Сколько-сколько?.. – Он тихо, но не зло, засмеялся.
– …чтобы вы жили со мной как если бы мы были муж и жена! – выпалила она.
Брови его взлетели вверх.
– Ну, то есть… – Она растерялась, и все слова, которые она копила, готовясь к этой встрече, разлетелись, растворились в ресторанных музыкально-шелестящих звуках.
– Вы хотите мне, еще не остывшему от брака человеку, объяснить, что это такое – жить как муж и жена? – продолжая улыбаться, сияя какими-то уже невероятно веселыми глазами, переспросил Абросимов, и Валентине стало еще страшнее. Ее даже затошнило. Мысленно она уже писала заявление об уходе и собирала вещи, чтобы уехать к маме, подальше от этого проклятого города…
– Все, кроме интима, – выдала она самое важное, что приберегла напоследок, густо при этом краснея. – Мы будем вместе завтракать, разговаривать, ездить на работу и с работы, обедать, ужинать, устраивать пикники, гулять, совершать какие-то поездки – словом, жить… вместе…
