Анна Кутковская
Менгир на Верхних Волхвах
Дома Вовка первым делом кинулся к отрывному календарю, висевшему на стене. Там, на этих маленьких листочках, заполненных советами по стирке, уборке и пасынкованию помидоров, он нашел короткую строчку, написанную мелким курсивом: «Фазы Луны». Сегодняшняя ночь значилась как «Новолуние».
День для Вовки тянулся бесконечно долго. На ужин были любимые котлеты, но ни одна из них не лезла ему в горло. Он хотел было почитать «Детей капитана Гранта», но понял, что это бесполезно, когда раз пять перечитал один и тот же абзац, но так и не понял его смысла.
Отказался он и идти с ребятами в клуб на танцы. И уже в девять часов вечера лежал в постели. Мама, решившая, что он заболел, суетилась вокруг него с чаем, горчичниками и медом. Через 15 минут Вовке надоели эти пляски, поэтому он притворился, что спит.
Когда дверь комнаты закрылась за матерью, он вздохнул вроде как с облегчением. Но потом задумался: а что если они не лягут спать до полуночи? Ему же надо не просто выскользнуть из квартиры, а и успеть добраться до менгира. Менгир… Вовчик покатал это слово на языке, прошептал его вслух. Было оно какое-то тяжелое и потустороннее.
Еще час он валялся просто так. Хотел было задремать, но испугался, что проспит, а будильник ставить не захотел, зная, что мама может проснуться, и тогда весь его план пойдет псу под хвост.
Когда из родительской комнаты донесся мерный храп отца, Вовчик тихонько вылез из кровати, натянул брюки и рубашку, сунул подмышку фонарик и на цыпочках выскользнул в прихожую. Бесшумно натянул кеды и куртку, открыл дверь и только оказавшись на лестнице пустился бегом, перепрыгивая по две-три ступени за один раз. До полуночи времени оставалось очень мало.
Всю дорогу до пустыря он бежал как оглашенный – то ли боясь передумать и вернуться домой, то ли из страха наткнуться на нехороших людей. По пути спугнул несколько целующихся в подворотне парочек, ловко обогнул медленно бредущего по тротуару пьяного мужика, на одном дыхании проскочил компанию подростков, которые хотели остановить его словами «Слышь, прикурить не найдется».
Когда он остановился у пустыря, его командирские часы со светящимися фосфорным светом стрелками показывали без трех минут полночь. Вовка достал фонарик и, освещая себе дорогу между булыжниками, стал пробираться к центру пустыря. Ноги снова налились тяжестью, мурашки вернулись, как будто поджидали его тут с самого утра. И только сейчас Вовка понял, что не знает, какие слова нужно говорить. Светка же упоминала какое-то заклинание… Вовчик уже жалел о том, что поддался порыву и пришел сюда совершенно один, без помощи и товарища.
Остановившись, как ему показалось, в центре, он поднял глаза к небу, кашлянул и негромко произнес:
– Ну, я не знаю, какое заклинание надо произносить, поэтому…. Блин, какая глупость, ну и дурак же я…. Ладно. Поэтому…. – и тут Вовка застрял. Он совершенно не знал, как сформулировать свое желание. Чтобы Катька влюбилась в него? Нет, как влюбится, так и разлюбит. Чтобы она любила его всю жизнь? Вот уж увольте. Он предполагал (весьма здраво и цинично), что рано или поздно он встретит более красивую девушку. К тому же жениться на Катьке он тоже не планировал. Не зная, как сформулировать свое желание, он вздохнул и тихо прошептал:
– Вот бы все мои желание сбывались. Хочу – влюбится, захочу – разлюбит….
И только он это проговорил, как вокруг поднялся сильный ветер. Он нес пыль, свистел в ушах, не давал открыть глаза. Щурясь, испуганный Вовка стал пробираться к краю пустыря. Удивительно, но за кругом высокая трава стояла без единого движения. И чем ближе Вовка подходил к ней, тем сильнее выл ветер. Его встречные порывы едва не сбивали его с ног. Один из них, наиболее сильный, добился этого – Вовка упал на четвереньки и поранил руку обо что-то острое – мгновением позже фонарик выхватил из темноты осколки костей, торчавших из земли как бритвы. В центре ладони зияла глубокая царапина, почти порез. Вовка махнул рукой, рубиново-красные капли полетели в стороны как зерна спелого граната. И он мог поклясться, что летели они будто в замедленной съемке.
Как только капли крови упали на землю, громыхнул гром, сверкнула молния и землю под ногами Вовки основательно тряхнуло. Ветер стих. Стало очень тихо – настолько тихо, что он услышал шепот травы. Ужас накатил на Вовчика липкой волной. Спотыкаясь, он побрел вперед, и как только почувствовал, что ноги снова слушаются его, рванул к дому. Бежал он так, будто сама Смерть гналась за ним.
Исполнение желания
Отдышался Вовка лишь тогда, когда стоял под своей дверью. Мягкий свет на лестничной площадке освещал знакомый пролет. И здесь, в этом свете, все те страхи, что терзали его, пока он бежал до дома, казались совершенно детскими, почти игрушечными. Сам этот полночный поход казался уже слишком реалистичным сном, хотя раненная ладонь напоминала ему об обратном. Края раны покраснели и припухли, а в сам порез набились крошки земли и сухих листьев.
Вовка тихонько открыл дверь, разделся, промыл рану и лег в кровать. Натянув одеяло до подбородка, он только успел подумать: «Мама обязательно заметит порез. Хоть бы он затянулся» и через пару минут уже спал. Во сне он тяжело дышал, глаза под закрытыми веками бегали из стороны в сторону, руки и ноги беспокойно подрагивали. Может, он снова переживал свой побег с пустыря, а может быть, играл в футбол с друзьями.
Утро для Вовчика началось почти в одиннадцать часов. Ноги нещадно болели – забег через весь город туда и обратно не дается просто так. Мышцы стонали и плакали, но он все равно свесил ноги с кровати, сунул их в тапочки и прошлепал на кухню. Мама жарила блины, отец читал «Известия», на плите вскипал чайник.
– Ну и горазд же ты спать! Хотел уже будить тебя. Забыл, что сегодня надо с дачи картошку привезти?
– Да нет, помню. Просто устал жутко, за всю неделю наконец отоспался.
Чайник на плите протестующе засвистел. Мама разлила по кружкам чай и поставила на стол стопку блинов.
– Ешьте и марш из дома! У меня сегодня генеральная уборка!
Ни Вовку, ни отца не пришлось просить дважды – они накинулись на блины так, будто не ели уже двое суток.
Взяв кружку с чаем в руки, Вовчик украдкой посмотрел на свою ладонь и обомлел: раны как не бывало. На ее месте виднелся тонкий, толщиной с нитку, белый шрам с неровными краями. Он не поверил своим глазам. Может, весь этот поход ему просто приснился? Но нет, грязь под ногтями совершенно точно уверяла его, что сегодня ночью он и правда был там, на пустыре: чувствовал эти мурашки, передвигал тяжелые ноги, боролся с ветром и в конце концов поранил руку. Из раздумий вырвал его отец:
– Давай, сын, некогда мечтать. Спускайся вниз, заводи мотор. Я пока на балконе место приготовлю, возьму мешки и поедем уже. Может, еще к дядь Коле завернем – цилиндры барахлят, проверить надо.
Вовка быстро умылся, оделся и пошел вниз, раздумывая о том, куда же все-таки делся порез. Не мог ведь он зажить за одну ночь! Но этот шрам и легкий, почти незаметный зуд в нем…
Задумавшись, он не заметил бабу Машу – скандальную бабульку с первого этажа. Она вечно была недовольна всеми и вся: молодежь слишком наглая, дети слишком шумные, солнце слишком яркое, а дворовые кошки слишком полосатые. Наверное, думал Вовка, если бы бабе Маше довелось встретиться со Сталиным, она бы и ему сказала, что усы его слишком усатые.
И вот теперь он столкнулся с ней лоб в лоб, при этом у старухи из рук выпала авоська с хлебом, тремя бутылками молока и картонкой с яйцами.
