Анна Ледова
Принцесса, подонки и город тысячи ветров
Глава 1
Ну и мерзкая же погодка.
Льёт весь день как из ведра, холодрыга, ветер всё юбку норовит задрать, словно наклюкавшийся клиент в заведении Малыша. Пожрал от души, залил щедро сверху кислым ячменным пивом, да глазки и замаслились – поозорничать бы, прежде чем завалиться на боковую. Да-да, я про тебя, ветрище, чем ты сейчас лучше? Чего присмирел? Понял, что не на ту позарился? То-то.
И угораздило же именно сегодня вырядиться фифой… Подол у коричневой шерстяной юбки вымок до самых колен и теперь лип к ногам тяжёлой мокрой тряпкой. Ботиночки на шатком низком каблучке сдались ещё в обед: подмётка у левого грозила вот-вот оторваться, а хлюпало в обоих уже давно. Ну так разве этакую дрянь за три койна приличный обувщик станет вощить да подошву клеить толком? В этой паре на все три монеты только и есть, что модный фасон, слизанный со столичных новинок. Горничные с камеристками ведь тоже пощеголять хотят.
Что там сверху творилось – даже думать не хотелось. За плащ не переживала, он у меня хороший, с особой пропиткой – единственное, что из привычных вещей напялила. Зато соломенная шляпка с бумажными цветами наверняка раскисла. Коса тяжёлая, аж голову назад тащит. Выжать бы, а то, боюсь, не сдюжит, отвалится. Не голова, нет.
И народ сегодня под стать погоде: хмурый, неразговорчивый. В овощной лавке всего парой слухов разжилась, и это у говорливой-то Ноймы, которая сама все сплетни словно магнитом притягивает! Вот и стоило ради того рядиться… И работу не сделала, и вымокла как псина подзаборная.
Ничего, вот доберусь до дома, а там и в сухое переодеться можно. А, главное, в привычное. Нет, мужики, конечно, те ещё… Умудрились же на заре времён разобрать всё самое удобное: штаны, сапоги да свободные рубахи. А женщинам только и осталось, что громоздкие юбки, корсеты да каблуки. Шляпки вот ещё. Вот сами и ходили бы в юбках! Тем более что каждому второму эти самые штаны время от времени настолько тесны становятся, что так и норовят поскорее расстегнуть. Будто я не знаю, что у них там между ног болтается и ходить в этих самых штанах мешает…
Ой, ладно. Ещё полчаса можно потерпеть дурацкий наряд. Вот и заведение Малыша рядом, а у него сегодня рыбный суп, даже дождь запах перебить не может. А вот дома ничего съедобного не жди, потому что мамка Трефа с утра до одури за потрошки торговалась на базаре, а требуху правильно готовить она отродясь не умела… А есть-то хочется.
К Малышу ввалилась, щедро залив порог потоками воды. Хозяин сам восседал за стойкой, и человек с ним незнакомый решил бы, что Малыша прозвали так в шутку. Голова у него была огромная, шея бычья, да и ручищи под стать. Умел он производить первое впечатление. Только вот пониже затёртой столешницы пряталось и остальное тулово – хлипкое, детское. Ходить-то Малыш ходил, да только недалеко и с неохотой. Болезнь с ним какая-то в детстве приключилась, нижняя часть тела так и осталась недоразвитой. Оттого и Малыш, что даже мне, невеликой птице, он и до пояса в полный рост не доставал.
– Привет, Малыш. Накормишь горяченьким? – Мне бояться или церемониться не нужно: своя.
Малыш окинул недоверчивым взглядом побитую дождём шляпку, толстую тёмную косу, юбку, облепившую бёдра, модные остроносые ботиночки.
– Ветерок, ты, что ль? Лопни мои глаза… Баба, ей-богу! Да ведь ладная какая баба! – вылупился он на меня во все свои бесцветные зенки.
– Работа, – коротко пояснила я. И добавила, чтобы не мешкал: – А глазки свои бездонные и бесстыжие всё-таки на место прибери. Не приведи Тот, Кто Ещё Ниже, действительно лопнут.
Малыш опомнился. Глаза у него были бледно-голубые, почти прозрачные. Бездонные, так и есть. Только смыслов в это слово я вложила два, и Малыш как раз понял нужный.
– Садись, Принцесса. Ваш стол всегда за вами. А Марта сию минуту метнётся.
Кивнув, я заранее положила ему монету в один койн на прилавок. Захочу я сверх рыбного супа ещё чего-то: пирога, настойки его фирменной, на черёмухе настоянной, да хоть остаться тут на ночь – всему цена будет один койн. Да даже на неделю с трёхразовой кормёжкой. Для наших у Малыша один тариф.
Наш стол был в самом дальнем углу, отгороженный бочками да связками духовитого чеснока и лука. Наверное, единственный в этом заведении, к поверхности которого не липли локти, а на скамейках были бараньи шкуры. Обычная питейная, но готовить Малыш горазд, так что наши часто тут околачиваются. Особенно когда мамка Трефа готовит совсем уж что-то неудобоваримое. Вот и сейчас я заметила там знакомые вихры, услышала привычные хрипы.
Но прежде, чем дошла до своего угла, в бедро больно вцепилась пятерня, а вторая уже потащила наверх юбку.
– Эй, девка! А ты чего тут одна? Компанию, небось, ищешь? Так вот он я, и идти никуда не надо! – сально хохотнул один из посетителей. Ровно такой, как виделся мне в нахальном ветре – сытый, подвыпивший, краёв не видит.
Дна не видит.
На меня пахнуло немытым потным телом, прокисшим запахом пива, а грубые руки быстро облапили талию и заднюю точку.
– Тощая какая… Ладно, я сегодня при деньгах, щедрый, и такую не прочь попробовать… А что, девка, хлебнёшь? Авось расслабишься, а там и самой в охотку покажется…
За нашим столом разом оборвались все звуки, но я сделала незаметный жест: не лезьте, сама. А нежданный кавалер уже обтёр грязным рукавом кружку, забытую другим посетителем, и вознамерился плеснуть мне того же пойла, что пил он сам.
Можно, конечно, и со скандалом. Наши до этого всегда охочие. Но я так вымоталась за этот неудачный день, что просто хмыкнула, не обращая внимания на жадные пальцы, ползущие уже к груди.
– Щедрый, говоришь? Ну, плесни, коли не жалко. Нет, мне полную кружку не надо. Ты мне так… на донышке, – со значением произнесла я, прищурившись.
– Во-от! И правильно, что не ерепенишься! – взбодрился клиент в предвкушении предстоящего соития. И уже занёс пивной кувшин над предложенной кружкой, как вдруг осознал последнее, сказанное мной, и застыл как вкопанный. Хмельные поросячьи глазки его вмиг протрезвели, и он дёрнулся назад, пролив на стол пиво.
– Проваливай, – боязливо пробормотал он. – Я тебя не трогал.
С этим, конечно, можно было поспорить. Синяки наверняка от этих мерзких пальцев останутся. Кожа у меня тонкая, белая. Не зря «Принцесса». Но погода и неудачный день меня утомили. Рыбная похлёбка, горячий чай с капелькой черёмуховой настойки и спать. Не хватало ещё на этих пьянчуг время и силы тратить.
Я с отвращением стряхнула замершую на моём бедре руку и продолжила путь в свой угол.
– Плоскодонка, – прошипел вслед несостоявшийся кавалер, думая, что я не услышу.
Марта уже поднесла ароматную глубокую миску и корзинку со свежим хлебом. Нет, готовить Малыш умел. Крепкий бульон на треске и тилапии, куски рыбы без костей, мелкие чищеные креветки и мидии, брошенные в самый последний момент, в меру соли, в меру красного острого перца и душистых травок – не суп, а песня! И две капли его рисовой самогонки напоследок, не больше: ровно для нужного тепла.
Пробирал супчик до самых костей, а в чай понятливая подавальщица Марта сама капнула «черёмухи» – знает, что в такую погоду нужно.
Согревшись, наконец встретилась взглядом с подельниками. Вихрастый красавчик О́льме с восторгом оглядывал мой женский наряд. Плащ я скинула, но блузка под ним всё же успела вымокнуть, и теперь все прелести напоказ.
Нет, с «плоскодонкой» портовый грузчик, нечаянно заработавший сегодня лишний койн и не сумевший потратить его на подходящую шлюху, погорячился. Обидеть хотел, да просчитался. С грудью у меня всё нормально, вот и У́львен-волк уже язык вывалил. Высокая, крепкая. Особенно в этом дурацком платье, которое будто специально так скроено: приподнять и подать в правильном свете нужное. Я его не выбирала, это мода сейчас такая повальная. Особенно у горничных и камеристок.
Пусть не сильно большая, ведь таким грузчикам, как этот бедолага, нравятся телеса исключительно как у подавальщицы Марты. Чтобы рвалось наружу и четыре пивные кружки спокойно стояли. Даже странно, что на меня позарился. А всё равно, как он это ладно придумал: «плоскодонка». Я аж хмыкнула от удовольствия, отогревшись окончательно чаем. Нет, как же смачно сказал! Такого я ещё не слышала. И ведь ёмко так! И самое главное: корень слова как раз про нас.
Отличное слово, подарю его Агне́шке – она в восторг придёт. Может, и псевдоним свой сменит на более звучный.
Кто она там сейчас? Донья А́гния? «Донью» нам Скрыза привёз из дальних стран. У него язык, что речная мельница: ни на секунду не умолкает, пока где-то вода течёт. Но болтает так, что заслушаешься! И везде-то он был, по его словам, и все-то народы видел! На югах, сказывал, живут такие люди: лица смуглые, зубы белые, лопочут непонятное «тыр-быр, тыр-быр», руками для убедительности размахивают. А вот самые уважаемые дамочки у них зовутся «донья». И так красиво и тягуче это звучало в его исполнении – «до-оння-я» – что женская часть тут же себе это прозвище и присвоила. А что, по звучанию нам в самую масть. Но не прижилось чужеродное непонятное слово, у которого и смысла-то нет. Только за Агнешкой и осталось.
А когда смысл в тайном словечке присутствует, то оно посильнее магических заклятий действует. Потому и «плоскодонка» всяко лучше заморских «доний» будет. Агнешке точно понравится. Тем более как про неё сказано. Грудь у неё красивая, пышная. Но одна. Вторую муж отрезал двадцать лет назад в приступе ревности. Сам муж после такого подышал ещё пару минут, а больше не жил – Агнешка-то получше с собственными ножами управляться умела. Своё увечье она охотно выставляла напоказ за немалую денежку, отвратив тем самым многих сомневающихся девиц от брака. Но когда играла главную роль в своём театре, то неизменно набивала ватой пустующее место, срывая не меньшие аплодисменты. Нет, «плоскодонка» ей точно понравится. Подарю. А мне и привычных слов хватит.
– Да не провалиться тебе к Тому, Кто Ещё Ниже, Принцесса, – наконец поздоровался Ольме, дождавшись, пока я доем суп и сделаю первый глоток чая. – Как твой фарт?
– Все по Дну ходим, – устало отмахнулась я.
И всё же не помогла «черёмуха». Куда ей было тягаться с размокшими картонными ботиночками, что я без сожаления выбросила потом в мусорную кучу. Для верности стоило, конечно, перед сном Скрызовой сивухи с перцем и чесноком принять – она в такую сырость наипервейшее средство, это все знают. Да только сам Скрыза, если к нему сунуться, на уши присядет так, что пожалеешь. Да и не люблю я хмельное, разве что пару капель настойки в чай для вкуса. Уж насмотрелась за восемь лет на пьяные рожи.
Так что наутро я осипла не хуже Хомса-Жирдяя, но тот от постоянной одышки вечно без голоса. А к обеду что-то с бульканьем разошлось, прорезалось через колючки, сковавшие горло, прорвалось надсадным кашлем, и хрипели мы уже на пару с Ульвеном-волком. Только он этой своей бархатной хрипотцой мог любую девицу до дрожи в коленках довести – хоть служанку, хоть её чопорную госпожу, а мне достался мерзкий лай: как у подростка, что перепил накануне, отмечая свой первый волос в причинном месте.
Жар с лихорадкой мимо прошли, и то счастье. Болеть сейчас совсем не с руки – работа не сделана. А подонка, как известно, ноги кормят, руки поят.
– Ветерок, вот не знай, что ты девка, умом бы тронулся, ей-богу! – хохотнул Ульвен. – А давай в Сером квартале сегодня позабавимся! У этих чистокровок же бошки поломаются: ты ж по виду и на голос – малец как есть, а пахнет-то совсем другим! Вот я посмеюсь, как они клыками скрипеть будут в непонятках… И ведь первого, у кого на пацана хвост дёрнется, сами же на нож и поставят…
– Хыр-р, – бросила я на него взгляд исподлобья.
Нет, Ульвен совсем отбитый: с такими шутками в Серый квартал соваться. Но его тоже понять можно – обида гложет. Не принимают там полукровку за своего. Это у нас он Ульвен-волк, а там – презренный собачий выкормыш. И ладно бы человеческая баба от волка понесла – такое редко, но случается. Позабавиться с девицами волки завсегда охочи, да только потомство им намеренно не оставляют. А в случае Ульвена всё ещё хуже вышло: волчица от человека родила. А та волчица сама через пару месяцев свой позор осознала, сбросила нежеланного щенка под кустом да и вернулась к своим.
Так что ни оборачиваться Ульвен не умел, ни какой-то физической силой сверх человеческой наделён не был. Так, осколками досталось: запахи чуять умел да своей пленительной хрипотцой девиц очаровывать.
А вот подонки подобрали, выходили. Так что у нас он самый настоящий Ульвен-волк. Ну, и до баб охочий – тут уж от чистокровок не отличить. Я-то, как пришла, ему не интересна была – слишком мелкая. А вот через пару лет пришлось руки укоротить. А ещё чуть позже и клыки пообломать, пока не понял – не по зубам Принцесса.
С тех пор и сработались. Занятия-то схожи: разнюхивать, что другим не под силу. Он мне пару раз помог, я тоже в долгу не оставалась. Но нет-нет, да поглядывал нагло своими бордовыми глазищами, подпуская чарующего бархата в хриплый голос. Я только отмахивалась. Эти поползновения давно уже угрозы не несли.
Но вот работу всё равно сделать надо. Бесплатно на Дне не живут. И койны сами собой с неба не падают. Нет, есть заначка: уж который год откладываю, чтобы выкупиться честь по чести да не с пустым карманом уйти. Есть у меня мечта одна. Уйти хоть сейчас могу, накопленного хватит. Но ведь хочется эту самую мечту сразу, чтобы раз – и новая страница… А вот на неё ещё работать и работать. Провалялась сегодня полдня в постели, а могла бы и новую буковку на этой самой странице накарябать.
И дельце ведь совсем лёгкое: на десять минут да на два десятка койнов. Оттого и не жалко было потратить четверть будущего заработка на легкомысленные ботинки и шляпку. Всего-то нужно было вычислить из всех служанок госпожи Рибо́тты ту, что подворовывает. Только вчера всё один к одному сошлось – и непогода, и нагрянувший отряд следаков из столицы. Да и сама госпожа Риботта с утра своей прислуге такую выволочку устроила, что все они как одна языки поджали. Поди разузнай нужное под проливным дождём, когда весь город скуксился!
Это в погожий день куда как просто надеть модные картонные ботиночки и сойти за свою. Пусть лицо незнакомое на рынке, но у прислуги своё сестринство: достаточно бросить восхищённый взгляд на очередную дешёвую обновку, прошептать в нужный момент: «А моя-то госпожа, представляете…» – и всё, ты уже в тайном обществе. Никаких секретов тебе, понятно, сразу не выдадут, но достаточно заронить словечком нужное зерно, как тебе, незнакомке, в ответ только недоверчиво хмыкнут, зато за углом уже с подружкой поделятся новостью. А я только стой и жди – ветер сам всё донесёт.
Сколько по таким случаям работала – нет порядочной прислуги в Да́нсвике. Все как одна хоть раз да были нечисты на руку. Но заказчицам этого ни в коем случае говорить нельзя, у них через это нервическая истерика приключается. Да и мне девчонок жалко. Так что обычно выдаю пару-тройку особо наглых и беспринципных, а другим как раз на это время урок выходит.
А вот погляди ж ты – вчера весь день протопталась на рынке, а указать не на кого.
Что, доносчицей назовёте?
Раз сказала, что девчонок жалко, а сама на их мелких грехах зарабатываю? Тех, что с пары украденных койнов сразу бегут себе модную обувку покупать и тут же ею хвастаются, не жалко. Глупых вообще не жалко. На Дне жалости ни к кому не знают. Не в ходу там сочувствие, и тепла тоже в долг не отпускают.
Раз не сумела служанка своровать и не спалиться, то сама виновата; впредь умнее будет. У неопытных ведь не язык, а помело: сами слова на мой ветер бросают. Держи язык за зубами – вот и вся премудрость, но нет же…
Сегодня наконец распогодилось, но с такой голосиной, конечно, во вчерашнем виде на рынок уже не сунешься. Им же обязательно поговорить надо, а как этим простуженным хриплым голосом вбросить доверительную спусковую фразу? Да и тьфу на этот наряд служанки, одно неудобство. Каждый встречный посыльный или мелкий приказчик так и норовит за что-нибудь ущипнуть.
Куда как лучше в привычном виде: мягкие бесшумные и непромокаемые сапожки (вот они-то далеко не три койна, а все пятьдесят, несмотря на невзрачный вид!), особой выделки прочные штаны – сносу им нет, рубаха и мой особый плащ. Сама в него вплетала по нитке разные ветра, что удавалось поймать.
Ну а повыше всего этого имелась на плечах коротко и озорно стриженая головка в масть вчерашней накладной косе, серые пронзительные глаза, чётко очерченные брови вразлёт и чересчур тонкий нос. Рот маленький, но губы пухлые, так что их я давно привыкла прятать, поджимать в узкую полоску.
Ну и хевл с ним, и в обычном виде разнюхаю, что нужно. Ростом я не вышла, зато мальчишки-посыльные за своего принимают, а с ними работать куда проще. У них ведь в этом возрасте всё вокруг одного вертится.
Я этого до сих пор понять не могла. Что десять лет мальцу, что почтенный полтинник уважаемому деду, а всё одно: промеж своих только и бахвалятся – кто, когда, кого и в какой позе.
Пробовала я. Специально из весёлого дома госпожи Фарлье́ выбрала красавчика из тех, кого даже знатные одинокие дамы не гнушаются приглашать под покровом ночи за немалую денежку. Они-то это дело, поди, по всей науке знают. И… тьфу. Быстро, слюняво и неприятно. Было бы по чему такому с ума сходить… Зато с последним форпостом и остатние иллюзии развеялись. Нет уж, Ульвен, на других свою недоволчью суть отрабатывай, на меня теперь уж точно не подействует…
– Ветерок, прикрой, а? – скользнул мимо меня с наглой довольной рожей Хве́нсиг-лягушонок. Глаза горят, явно жирного «хумрика» заприметил.
– Крышка на погосте прикроет, – привычно хмуро пообещала ему я, не собираясь ввязываться в его делишки.
Но юркий щипач уже тянул свои тонкие пальчики к заднему карману добротно одетого господина, у которого плащ так не вовремя взметнулся от порыва ветра. Нет, ну что за наглец! Два месяца учу его уму-разуму, а всё не впрок! Ишь, возомнил меня своей защитницей, стоило только один раз вступиться за воришку перед своими же. Сколько ему говорила, чтобы не смел фарт перебивать, когда другие работают.
Господин оказался тоже не промах: вмиг перехватил узкую мальчишечью руку, уже почти выудившую увесистый мешочек. Вот же дурак, а! Но дурак дураком, а свой, хоть и работает не по правилам. С «хумриком»-то нежно надо, а не нахрапом брать! Высекут, как пить дать.
А я его как раз после порки и уберегла от новой: вздумал же блаженный сразу после того, как на Дне очутился, свои пальчики ласковые на самом Локте испробовать…
Я чуть зубами не заскрипела: вот поймает его сейчас господинчик – так ведь снова три шкуры сдерут. Бессмертный этот лягушонок, что ли, раз постоянно выше головы норовит прыгнуть?! Нет, неправильный я донник. Жалко стало. И ведь не отплатит Хвенсиг, как должное эту мою благотворительность примет… А, к хевлам горным!
Поймала утихший ветерок, всколыхнувший полы плаща, уговорила, раззадорила – и тот пошёл с новой силой: кидая горсти песка в глаза чересчур прыткому господину, оглушительно хлопая ставнями и отвлекая его внимание пронзительным свистом. Давай уж, Хвенсиг, не зевай! Мальчонка уж было вывернулся, да не тут-то было: господин перехватил крепче прежнего.
На возмущённые крики толстой торговки, что житья никакого нет в этом городе и средь бела дня теперь грабят, и сам квартальный не замедлил явиться, разгоняя зевак свистком. Ну уж нет, лягушонок, дальше сам выпутывайся, а мне перед надсмотрщиком светиться нельзя. Сметёт и меня заодно, а дёшево у Хвата не откупишься, не так уж глубоко я пока на Дне окопалась.
– Вот уж благодарствую, вашбродь! – рассыпался в мелких поклонах Хват. – Примем как должно, не сумлевайтесь! На своих двоих точно не уйдёт! У меня тут вообще порядок, ни одна шишига…
«Вашбродь» лишь поморщился, сдавая на руки блюстителю порядка извивающегося Хвенсига. Как они друг друга считали-то быстро. Хват сразу оценил и дорогую одёжку, и выправку господина, и равнодушный взгляд «его благородия». А господину и пары слов хватило, чтобы вычислить явно продажного «сикерку» и понять, какой он тут «порядок» держит.
А интересный какой господин. Явно из непростых: вон какие глаза цепкие, так льдинками и режут. И чего в Кустарном квартале забыл? Справедливого наказания господин дожидаться не стал, махнул рукой и ушёл прочь торопливым шагом. И я пойду от греха подальше. А Хвенсигу плети не впервой, авось чему научится…
– Подельника не забудьте, – раздалось у меня за спиной, а кисти перехватило железной хваткой.
– Пустите, – прохрипела я, сдерживая накативший кашель.
Вот я тебя сейчас, кто бы ты ни был, ледяным мистралем… Дёрнулась, но неведомый доброхот держал крепко, обдав незнакомым запахом. А следом и чужую магию почуяла.
Маг!
Я замерла, пока не натворила непоправимого.
– Чего-о? – обиженно заорал лягушонок, перестав дёргаться. – Какой ещё подельник? Один я работаю! По чести воровской топтаться вздумали?..
А, нет, чему-то всё же научился. Нет у воров никакой чести, выдумки это всё. А оскорбился так, что и я чуть не поверила. Хват уставился на моего поимщика, определив в нём ещё одного «вашбродь», и снова подобострастно изменился в лице. Затем впился в меня жадным взглядом – выслужиться, видать, захотел.
Узнал…
И даже знака нужного ему не подать: руки то за спиной горят в обжигающих ладонях. Только вот квартальный неожиданно замялся.
– Так то ж Ветерок, вашбродь, – неуверенно протянул Хват, резко поумерив пыл. – Мелкий шельмец не брешет: Ветерок у нас по другой части – ни в связке, ни по карманам не работает.
Меня вот тоже очень удивило это внезапное заступничество. Это от Хвата то? Не того я размера рыба, чтобы надсмотрщик от лишней денежки отказывался… Или шепнул за меня словечко кто-то из тех, что глубже плавают, а я и знать не знаю?
– И по какой же?
Разглядеть внезапного поборника правопорядка не удалось, как ни вертелась. И мой капюшон, накинутый по самые глаза, мешал; и сам поимщик двигался ловко и неуловимо, оставаясь вне поля зрения. Наконец ему надоели мои увёртки – тряхнул руки, сжав до боли: мол, стой смирно.
– Так ищейка же, вашбродь… По сплетням в основном – и на такой товар спрос есть… Вы уж отпустите, Ветерок законы знает, я ручаюсь.
Это Хват за меня сейчас ручается и просительно лебезит?! Дно донное, неведома глубина твоя…
– Свободен, – повелительно кивнул надсмотрщику маг: я уловила движение головы позади себя.
И Хват поволок свою невеликую добычу в участок, к приставам. Хвенсиг опомнился и заверещал пуще прежнего, но до них уже никому не было дела.
– Ищейка, значит, – недобро процедили мне в затылок. – Нюхач.
Стальная хватка разжалась, но лишь затем, чтобы перехватить крепкой ладонью мою шею сзади. Теперь уже голова оказалась крепко зафиксирована, заставляя смотреть только вперёд, а из груди к горлу поднимался новый приступ кашля. Понесла меня нелёгкая сегодня работать, нет бы ещё денёк отлежаться…
– За кем следил? За мной? За Ле́йсденом? Смотри: солжёшь – застенок уютной спаленкой покажется.
Да кому ж ума хватит врать магу?
Я бы и ответила, да только от грубых пальцев горло свело, зашлась в хриплом раздирающем кашле. Маг чуть ослабил хватку. Лишь мотнула головой отрицательно, не в силах совладать с голосом. Но и того хватило. А сильна у мага эмпатия – не стал на слова размениваться, сразу понял.
– Да, впрочем, какой из тебя нюхач… Любую чушь заказчику наплетёшь, тот и рад поверить, – голос вдруг наполнился раздражением. – Тьфу, только время из-за тебя потерял. Ушёл, гад…
Шею мою наконец отпустили, и я потёрла её, отступив на шаг. Осторожно, вполоборота, покосилась на мужчину. Тот кого-то высматривал поверх голов снующих горожан. И самое бы время тебе, Принцесса, раствориться в толпе, убежать подальше от мага, да гордость и обида взыграли прежде. Это я-то «свистелка»? И прежде, чем осознать свою ошибку, прохрипела:
– Того господина, что Хвенсига-лягушонка схватил, ищете? Ушёл прямо, после по развилке налево. А вы идите под арку направо и уже через две минуты перехватите: там улица такая, что иного хода нет, всё на одну дорогу выведет…
Ой, зря ты, Принцесса… Жёсткие пальцы теперь впились в плечи – будто мало мне наливающихся синяков на шее и запястьях! – разворачивая лицом к лицу с господином. Мелькнули сурово поджатые губы, чёрная прядь, небрежно выбритая впалая щека. А следом, кроме глаз, ничего не осталось. И каких! Тёмно-карие, почти чёрные, а у самого зрачка еле заметные изумрудные сполохи плещутся. В самую душу такие глаза глядят, насквозь видят.
– Почём знаешь?
– Нюх хороший, – буркнула я.
– Если обманул – шкуру спущу, – сверкнули злостью глаза.
А в следующую секунду мою многострадальную руку уже перехватила жаркая ладонь, только и оставалось, как со всех ног броситься следом, чтобы не растянуться на мостовой.
От бега вновь заклокотало в горле, так что в ответ на вопрошающий взгляд лишь указывала нужное направление свободной рукой. Так и вышло – двух минут не прошло, как я сделала знак остановиться в подворотне. Маг спрятался в тени переулка, подмяв меня за спину, а по освещённой солнцем улице Башмачников прошёл быстрым шагом давешний господин с льдистыми глазами. Маг проводил его быстрым взглядом, и его интерес к объекту слежки сразу иссяк.
– Заработать хочешь? – внезапно повернулся он ко мне.
Вот уж нет, спасибо! На Дне с такими предпочитают не связываться. У этих господ свой мир, а у нас совсем другой. И пересекаться этим мирам не нужно. А у меня ещё собственное правило есть – от магов держаться подальше. Этот хоть не учуял мой ветер, когда я лягушонка пыталась из лап льдистого господина вытащить, и то хорошо. Ну что, Принцесса, потешила своё самолюбие? Теперь самое время улизнуть. Ишь, как зыркает! Всё лицо взглядом, словно пальцами, ощупал! Поджала губы, нахохлилась. И только прокашлялась, чтобы отказаться от такой милости…
– Две сотни койнов, – продолжил он.
Прочитал же, сволочь, мои сомнения. Не умею я лицом владеть. Да хоть тысячу, вскинула я голову. Да только с такими я всё равно не работаю.
– И отдел магнадзора не узнает о незарегистрированном стихийнике, – ровно добавил он. – Придёшь в восемь вечера.
Сердце гулко ухнуло. Всё-таки заметил мои делишки? Нет, Хвенсиг, лично выпорю за такую подставу…
Магнадзор. Восемь лет я от него бегала и уже даже почти поверила, что со Дна выдачи нет, а за пять минут вот так – по собственной дурости… Я с трудом подавила желание схватиться за медальон на груди, скрывавший мою магию. Выдохся артефакт? Или блефует маг? Почём ему знать, мои ли то ветра были? Или настолько силён, что насквозь меня видит?
– Вы меня с кем-то спутали, – окончательно севшим голосом ответила я и попыталась добавить в него безразличия. – Но раз такие деньги… Куда приходить?
– Не найдёшь, куда – медяк тебе цена, ищейка. Тогда за тобой сами придут, – процедил маг и исчез во вспыхнувшем портале.