Анна Рось
Единственная навсегда

Полная версия

1904 год. Дорога в Читу

Сидя в поезде, направлявшемся в Читу, молодой врач Валентин Ясенецкий-Войно читал недавно вышедшую книгу французского хирурга Лежара о методах неотложной хирургии. Книгу он уже прочитал от корки до корки, непременно возвращался к некоторым моментам, перечитывал их и делал выписки в блокнот. Через несколько суток пути поезд прибыл в Иркутск. Отсюда до Читы еще пару суток езды. Валентин решил немного размяться.

– Сколько стоянка? – спросил он у проводницы.

– Тридцать минут, не опаздывайте, барин, – ответила она, вытирая поручни.

Валентин вышел на перрон. Было морозно, начало вечереть. Подаренный сестрой Викторией шарф пришелся очень кстати, Валентин сильней укутал шею. Мужики выскакивали на платформу, чтобы покурить, хотя в вагоне они дымили достаточно.

– Горячие пельмени, пирожки с мясом, – бойкие торговки на перроне предлагали свой товар.

– Молоко, сыр, – перекрикивали они друг друга. – Осетры, вяленый омуль, окуньки копченые! Расстегаи с грибами, с рыбой, с мясом! Кулебяка с капустой, с рубленым яйцом и луком!

От разнообразия сибирских угощений перехватило дух. Валентин с товарищами уже съели почти все припасы, приготовленные матерью, Марией Дмитриевной.

– Дайте два расстегая с грибами, один с рыбой. Три пирожка с мясом, – выбирал Валентин.

Мимо пробежали сестры милосердия из их отряда Красного креста, следовавшего в место назначения – военный госпиталь в Чите.

– Берите пельмени, горячие, пахнут! – подсказали они мужчинам, торопясь спрятаться в теплый вагон.

Валентин со своим соседом по купе, главным врачом отряда, купили по порции пельменей и поднялись в вагон.

Из соседнего купе, которое занимали сестры милосердия, доносился девичий смех.

– А можно кипяточка? – кто-то в вагоне спросил у проводницы.

– Вот тронемся, будет кипяточек вам, – ответила она.

Через минут десять поезд тронулся. В купе хирургов, в котором ехал молодой врач, заглянула одна из сестер милосердия, Надежда:

– Съели пельмени? – спросила она. – Приходите к нам на чай, у нас целая банка варенья из смородины. И ребят из соседнего купе берите с собой.

– Спасибо, девчата, – сейчас кипяток принесут, и придем, – ответил начальник отряда, Иван Семенович. – Пойдешь, Валентин? Или опять читать будешь?

– Да я еще не все книги перечитал, – сказал Валентин.

– Да разве все перечитаешь, у тебя итак диплом с отличием. Пойдемте, Федор Васильевич, Виктор, пусть наш ученый занимается. Степан Кузьмич! – крикнул он в соседнее купе. – Девчата зовут чай со смородиной пить, бери хлопцев, пошли в гости.

– Пельмени доедим и придем, – отозвался Степан Кузьмич, – я как раз шанишек купил.

– Вы идите, а я останусь за вещами присмотреть, – сказал ему сорокапятилетний инфекционист Илья Абрамович.

– Я, пожалуй, тоже останусь, – поддержал его сорокалетний лор Василий Александрович.

– Ну, тогда мы с Николаем пойдем с девчатами погутарим, – Степан Кузьмич уплетал с аппетитом сибирские пельмени.

Он был терапевтом с немалым опытом работы, ему было под пятьдесят. С ним в одном купе ехал выпускник терапевтического отделения Николай, ровесник Валентина. Ему шел двадцать седьмой год.

Надежде, которая заглядывала в купе хирургов, шел тридцать второй год, она была вдова. Старше ее была сорокатрехлетняя сестра милосердия Мария Федоровна, у которой муж и сын были на фронте. Она не выдержала и записалась в отряд Красного креста. Среди сестер милосердия было еще три молоденьких девушки: Катенька, Анна и Ирина.

Валентин еще в Киеве на хирургических курсах в Мариинской общине сестер милосердия обратил внимание на одну симпатичную девушку по имени Анна. Ему бы и хотелось посидеть с коллегами в купе, но он не мог себе этого позволить, ведь шла Русско-японская война, ему, врачу без практики, предстояло оперировать, спасать человеческие жизни.

Проводница принесла кипяток, Валентин бросил в стакан чайного сбора, приготовленного ему отцом, Феликсом Станиславовичем Ясенецким-Войно, провизором по образованию. Молодой врач перемешал траву в стакане и решил написать несколько строк родителям. «Тайга не грандиозна, не величественна, – писал он, – но она глуха и мрачна, она какое-то лесное кладбище… Приходят на память те бродяги, что ходили по этой тайге тысячи верст, и не верится, что человек столько мог перенести».