bannerbannerbanner
Сердце демона. Книга 1. Преданное наследие

Анна Сешт
Сердце демона. Книга 1. Преданное наследие

Полная версия

Глава девятая
Хиннан

Отец постарался, чтобы Аштирра не чувствовала, будто её совершенно исключают из этого путешествия. Все последующие дни жрица была полноправной участницей их общих маленьких советов – вместе с Раштау копалась в библиотеке Обители в поисках каких-либо упоминаний в древних источниках, сопоставляла карты и составляла новые на основе всех их прошлых миссий. Нера в свитках рыться не любила – ей куда лучше удавались поиски на месте, – зато детали всех вылазок помнила отлично и внесла свой вклад в обсуждения. Что-то должна была добыть Эймер в архивах гильдии чародеев, на пересечении истории рэмейской и людской. В итоге Раштау рассчитывал получить более-менее целостную картину, как и всегда, когда возглавлял такого рода экспедиции.

Аштирра убеждала отца взять её хотя бы в Сияющий – очень уж хотелось узнать, что такого разведала тётушка. Но отец был непреклонен, а заодно дал ей несколько свитков на расшифровку и переписывание, чтоб не скучала в его отсутствие.

Нера прогостила в Обители около двух декад, а потом они с Раштау отправились в город. Прощание получилось скомканным – обида всё-таки не унялась до конца, хоть и сгладилась. Аштирра всё думала, насколько же интереснее было бы отправиться в гробницу, а не переводить очередное напутствие потомкам или список яств и подношений на ритуальный пир. Хрупкая надежда начала крепнуть, и сердце нашёптывало: да, они на пару шагов ближе к грандиозному открытию. Кому, как не им с отцом, повезёт обнаружить гробницу легендарной Владычицы! Если, конечно, эта самая гробница и правда не провалилась к хайту, как выразилась тётушка. После Катастрофы к хайту провалилось уже очень и очень многое, что-то – навсегда. И восстановить утерянное не удалось ни целым поколениям Таэху, ни легендарной Кадмейре и её последователям. Знания возвращались и сохранялись по крупицам. Вот в чём заключалась теперь основная задача рода Аштирры, хранителей памяти.

Утро не предвещало ничего нового. Совершив каждодневные ритуалы, Аштирра прибралась в спальнях, протёрла новое зеркало, с теплотой подумав об отце. Она собиралась спуститься в библиотеку за очередным свитком, потом перебраться на стену, в тень статуи стража. Там ей работалось лучше и приятнее, особенно если перед этим сварить и охладить бодрящий травяной отвар и запастись вялеными фруктами. Можно было захватить и медовых сладостей, но их жрица берегла до возвращения отца. А то чем же потом закусывать его увлекательные истории?

Но не успела она спуститься в нижние коридоры, ведущие к Архиву, как кто-то словно дёрнул внутри невидимую ниточку. Одна из пограничных стел, на которых держалась сеть защитных заклинаний Обители, отозвалась на приход гостей. Опасности эти гости, судя по ощущениям, не несли, и всё же мало кто знал дорогу к храму Аусетаар, Владычицы Таинств, Госпожи Очищающей Боли. Да и соваться сюда решились бы немногие. Мысль о том, что отец передумал и вернулся, девушка отбросила сразу – Обитель совсем иначе реагировала на присутствие Таэху, вступая с ними в совершенный резонанс.

Аштирра поспешила наверх, подхватила в комнате лук и колчан, вышла на каменную тропу. Полдень миновал, но было всё ещё жарко, и солнце слепило, отражаясь в светлых камнях. Девушка прищурилась, откинула с лица мелкие рыжие косы, которые горячий ветер так и норовил дёрнуть. Тропа, выложенная потёртыми потрескавшимися плитами, пролегала через небольшой храмовый сад в рощу, а через неё – к скалам, к невидимой, но осязаемой границе владений Таэху.

Издалека она услышала утробное урчание верблюда, с сожалением вспомнила своего, недавно погибшего в песках. Через некоторое время показался человек, облачённый в светлые шаровары и рубаху, – он вёл зверя под уздцы. Голова и лицо гостя были закрыты свёрнутым складками полотном, как носили кочевники, защищаясь от песка и зноя. При виде Аштирры человек почтительно опустил лёгкую ткань шемага[11], открывая смуглое лицо. Орлиный нос, аккуратная короткая борода, точно солью, припорошённая намечающейся сединой, внимательные агатовые глаза. Этого человека девушка знала – старший охотник Ришнис из хиннан, частый спутник отца в вылазках в руины.

Хиннан, представители одного из самых многочисленных племён Каэмит, были искусными охотниками и следопытами. Их основным промыслом была добыча самородков, золотого песка и самоцветов, вымытых на поверхность из бывших рэмейских рудников, когда лик Континента изменился и жилы земли надорвались. Им почти не было равных в исследованиях древних развалин и обходах искажений, и отец всегда отмечал их как ценных союзников. Каэмит они поклонялись как матери, суровой, но родной, почитая её как дарящую и отнимающую жизни. Почитали они также Супруга Пустыни, который и вовсе не бывал щедр на дары, а взывать к нему следовало разве что на грани смерти, когда оказываешься лицом к лицу с искажениями. В детстве Аштирра удивлялась, что у людей уцелели древние верования, пусть и видоизменились. Сатех и Аусетаар нашли место рядом с племенами пустыни, да и другие рэмейские Боги тоже остались подле людей.

В отличие от многих жителей Ожерелья Городов, хиннан не боялись демонических проклятий. Уже давно они заключили с родом Таэху договор, построенный на обоюдном уважении и общей выгоде. Целительское искусство Раштау кочевники ценили даже больше, чем его щедрую плату охотникам и воинам за помощь в экспедициях. И раз уж рогатые умели заговаривать раны, от которых, казалось бы, и вовсе нет спасения, – то какая разница, кто там у них в предках? Дело прошлое, а чудодейственное исцеление – вот оно, рядом. Злых духов, дремлющих в гробницах, хиннан, конечно, опасались, притом куда больше, чем вполне осязаемых тварей песков и искажений. Но когда отряд вёл Раштау, страх таял сам собой. Хиннан наделили его каким-то поистине героическим ореолом, чествуя наряду со старейшинами племени, а это дорогого стоило.

– Мир тебе, юная госпожа Аштирра, и да обойдёт тебя гнев песков, – Ришнис, сложив руки, чуть поклонился, но не улыбнулся. Охотника явно что-то тревожило, и он, похоже, очень спешил сюда.

– Пусть мать Каэмит глядит на твои следы с милосердием, старший охотник Ришнис, – учтиво отозвалась девушка, используя традиционное благословение хиннан. – Проходи в дом.

– Прости, что оскорбляю твоё гостеприимство. Песчинки времени – на вес золота. Могу я увидеться с твоим отцом?

Жрица покачала головой.

– Боюсь, нет. Он отбыл несколько дней назад, и, полагаю, надолго.

Кочевник побледнел и стиснул повод верблюда.

– Возможно, я сумею помочь? – предложила Аштирра.

В племени её хорошо знали – Раштау часто брал дочь с собой, сначала просто погостить, пока врачевал раны и недуги хиннан, а потом – помогать ему исцелять.

– Ты можешь отправиться со мной немедленно? – тихо спросил Ришнис. – До ближайшего нашего становища недолго. Мой сын…

– Альяз?

Аштирра поспешила внутрь, поманив кочевника за собой. Быстро она начала собирать походную сумку со снадобьями и инструментами. Как и в бою, в исцелении никто не полагался только на Всплески.

– Расскажи, что за беда у вас случилась. Тогда я пойму, что лучше взять с собой, – сказала она, не отрываясь от сборов.

– Кхайтани оазиса Уадж, – коротко сказал Ришнис.

Аштирра вздрогнула и чуть не выронила один из фиалов. Кхайтани. Серебряные нити…

Оазис Уадж славился своей бурной растительностью – остров в песках Каэмит, похожий на клочок джунглей. Там добывались и редкие лекарственные травы, и листья дхау, особо ценимые кочевниками за галлюциногенные свойства. Но искажения не обошли стороной и этот оазис. Иная растительность словно обретала собственный разум и становилась опаснее хищников.

Кхайтани, похожие на белёсый мох, мерцающий на свету серебром, были самым распространённым хищным растением. Они паразитировали на деревьях, понемногу вытягивая все соки, но охотно перебирались и на живых существ. Незащищённую кожу они обжигали, разъедали до самой кости, если не принять меры быстро. Но опаснее были семена, мелкие, как песок, выбрасываемые потревоженными растениями. Вдохнёшь – и кхайтани пустят корни внутри тебя, вырастут, оплетут твой скелет, сожрут твою плоть.

Мысли помчались быстрее песчаного вихря. Как далеко зашло заражение? Отец бы, конечно, сумел помочь, удержал бы тело от распада, а потом отделил кхайтани от человека, но она?.. Аштирре доводилось видеть обезумевших несчастных носителей, и зрелище показалось ей даже более жутким, чем восставшие мертвецы. Растение управляло чужим телом, как ярмарочный артист – марионеткой.

Лучше было бы отказаться, не давать обещаний, объяснить, что она никогда не исцеляла таких недугов и не сумеет… но, когда девушка обернулась, слова умерли на губах. В тёмных глазах Ришниса застыла мольба пополам с безумной надеждой. Аштирра вспомнила, что Каэмит забрала у него супругу и старшего сына.

– Я не смогу исцелить Альяза до Всплеска, – тихо предупредила жрица.

– На Всплеске кхайтани станут сильнее, – кочевник с тревогой нахмурился.

– Но сильнее стану и я.


Ближайшее становище хиннан в самом деле лежало недалеко от Обители, да и Ришнис подгонял верблюда, едва оставляя время на передышку. По пути кочевник рассказал Аштирре, что не все вернулись из оазиса Уадж, но из выживших больше всех пострадал молодой Альяз. Знахари племени остановили недуг, как умели и как учила их ещё Иферра, мать Раштау. Носителя заставляли вдыхать ядовитые пары, ослабляющие тело, но и замедляющие рост кхайтани внутри. Риск смерти был велик, но иначе можно и не дождаться Всплеска. Оставив сына на попечение знахарей, Ришнис поспешил к Таэху, надеясь застать Раштау. В его голосе жрица услышала нотки разочарования, но не обиделась – куда ей было до отца? Она даже не знала, удастся ли вылечить Альяза. Оставалось лишь молиться Владычице Таинств, что всего её обучения хватит и что следующий Всплеск не заставит ждать себя слишком долго.

 

Когда Раштау с Аштиррой приходили к кочевникам, их обычно встречали на подступах к становищу. Так и теперь – едва жрица и охотник ступили на охотничьи тропы хиннан, девушка услышала череду протяжных звуков, похожих на тонкие подвывания какого-нибудь хищника на разные лады. Но она знала, что эти звуки не были голосами тварей пустыни. Воины хиннан носили при себе особой формы глиняные трубки, с помощью которых передавали сообщения на расстоянии. В какой-то мере это и правда походило на общение чудовищ Каэмит, вышедших на охоту, загоняющих свою добычу.

Ришнис уже успел извлечь из-за пазухи такую же трубку, похожую на раковину, и издал ответный клич. Ему отозвались издалека. Охотник не стал дожидаться, когда кто-то встретит их, – направил верблюда к становищу. Аштирра успела увидеть тени, скользившие среди барханов, ловкие и быстрые. Следопыты сопровождали их к жилищам.

Жизнь в становище текла своим чередом. Женщины в длинных светлых одеждах, с чёрными косами, спрятанными под красиво задрапированными платками, пели и переговаривались, готовя у костров утреннюю пищу. Кто-то из мужчин вернулся с ночной вылазки и разделывал добычу. Дети шныряли между разноцветными шатрами, смеясь и играя, и спутниками их неизменно были поджарые жёлтые псы с узкими мордами – охотники и стражи. Хиннан называли этих псов сау и ценили даже больше, чем верблюдов и овец, без шерсти, молока и мяса которых не сумели бы выжить. Дело в том, что сау чуяли искажения и не раз отводили беду от своих хозяев. Кочевники верили, что псов подарила людям сама Каэмит, чтобы её дети оберегали друг друга от других, более опасных порождений её песков. Говорили даже, что сам Супруг Пустыни иногда принимает облик рыжего пса и обходит свои владения.

Раньше, во время самых первых посещений племени, Аштирра тоже с удовольствием присоединялась к детским и собачьим забавам, пока отец беседовал со старейшинами о каких-нибудь серьёзных вещах. А после, уже все вместе, они слушали удивительные легенды сказителей за горячим ужином – плошкой вкуснейшего плова на зверином жире, сдобренного сухими фруктами и ягодами.

Но те времена прошли. После Аштирра и сама приходила с отцом в шатёр старейшин и участвовала в обсуждениях очередной вылазки, а теперь вот впервые пришла к хиннан одна, как полноправная целительница.

Кочевники приветствовали их с Ришнисом. Тот поручил верблюда заботам одного из младших охотников и потянул Аштирру в свой шатёр. Девушке уже доводилось бывать здесь. Внутри, кроме шкур, циновок, утвари из разноцветного стекла и мозаичной керамики, которую так любили хиннан, была даже пара ярких драгоценных ковров. Такие могли себе позволить немногие, и это свидетельствовало о высоком положении Ришниса в племени. Сейчас в шатре было не продохнуть от густого дыма бахура[12], к которому примешивался запах целебных бальзамов и трав, изгоняющих злых духов.

Аштирра оставила обувь у порога. Ришнис уже скинул мягкие сапоги, устремился вперёд, откинул полог, ведущий в отведённую для сна половину шатра.

– Жив, жив, – заверила его молодая знахарка, сидевшая у ложа. – Спит.

Ришнис присел на циновки рядом, заслоняя спиной человека, лежавшего под полотняными покрывалами. Знахарка поднялась, приветливо кивнула Аштирре, узнавая её, и тихо заговорила:

– Мы всё сделали, как господин Таэху наказывал, – она загибала пальцы, перечисляя жрице окуривания и снадобья. – Кхайтани затаились, но надолго ли… А где же Пламенный Хлыст?

Аштирра коротко покачала головой, подошла к ложу и села рядом, с другой стороны от Ришниса.

Альяз был её ровесником – по годам – и старым товарищем по играм. Но люди взрослели быстрее, чем рэмеи, и большинство товарищей Аштирры уже заняли место среди охотников и следопытов племени. Кто-то даже успел обзавестись своими семьями. Женились хиннан рано – век людей в пустыне был недолог, да и многих слишком скоро забирала Каэмит.

– Он талантливый. Перенял моё ремесло, – глухо сказал Ришнис. – Твой достойный отец предлагал его чуть позже с собой взять, в руины. Да где уж теперь… Не уберёг я…

Аштирра вгляделась в пепельное лицо Альяза. Молодой охотник спал, но лоб покрывала испарина, а глаза под веками беспокойно вращались. Его переодели в тонкую льняную тунику, но та вся пропиталась потом – хоть выжимай. Тело отчаянно пыталось переработать яд и чужеродную жизнь внутри.

Жрица тщательно осмотрела юношу, тихо с облегчением вздохнула, не обнаружив самых опасных признаков. По мере созревания кхайтани внутри тонкие нити щупалец протягивались изо рта и других отверстий, струились из глаз. Со временем носитель становился похож на оплетённое густой паутиной дерево, но к тому моменту уже был съеден изнутри. Тело какое-то время двигалось по инерции, а потом рассыпа́лось, оседало пустым мешком. Пока Серебряные Нити не выпростали свои щупальца, жертва была не заразна для других – новые семена ещё не вызрели.

Чья-то рука крепко сжала её запястье – точно оковы сомкнулись, запечатывая негласный нерушимый договор.

– Помоги ему, госпожа, – хрипло прошептал Ришнис, и его глаза увлажнились. – У меня только он и остался. Слово даю, я всё для тебя сделаю.

Сглотнув подступивший к горлу комок, Аштирра кивнула.

Глава десятая
Целительница

Альяз почти не приходил в себя – его намеренно вводили в неестественный сон, чтобы кхайтани не успели развиться. Аштирра сделала всё, что смогла, но без Всплеска в её силах было лишь отсрочить неизбежное на неопределённый срок. С этим справлялись и местные знахари, но, кажется, Ришнису было спокойнее, что кто-то из Таэху теперь рядом с его сыном.

Сау Альяза в основном лежал в ногах у хозяина или ходил за жрицей, когда она отлучалась. Совал нос в баночки со снадобьями, обнюхивал инструменты, словно хотел убедиться, что с его человеком всё делают правильно. Мало было Аштирре полных надежд взглядов, которые украдкой бросал Ришнис, так ещё и пёс безмолвно просил, чтобы жрица вернула ему хозяина. Сердце обрывалось при мысли о том, что хрупкая нить человеческой жизни лопнет прямо в её руке.

Закат следующего дня Аштирра встречала на границе селения и песков. После бахура и целительных благовоний даже горячий сухой ветер освежал разум. Девушку никто не тревожил и ни о чём не спрашивал, когда она покинула шатёр охотника и вышла к границе становища. Полтора суток она спала урывками и теперь едва держалась на ногах. В голове плыл туман, в основном из-за ароматного дыма, но ещё от усталости и от непомерной тяжести чужой жизни на плечах.

Жрица села прямо на песок, потянулась к сумке, чтобы достать ритуальные принадлежности, но устало уронила руки. Сау тихо сел рядом, и Аштирра не глядя потрепала его за ушами. Ещё несколько щенков из нового помёта, смешных и нелепых, увязались за ними. Их лапы казались слишком длинными, словно были пока не впору, но со временем щенки станут быстрыми и ловкими, как все сау, – стремительнее песчаной бури, хитрее искажений.

У Раштау с Аштиррой тоже был такой пёс – отец принёс его из становища, когда жрица была ещё совсем маленькой. Увы, собачий век ещё короче людского – Маджа они схоронили в песках в прошлом Сезоне Жары[13]. Пёс прожил долгую жизнь бок о бок с рэмеи и однажды просто не проснулся. Потерю верного пса Аштирра пока так и не пережила и не хотела даже думать о том, чтоб завести Маджа замену, хотя отец предлагал. Но сейчас, когда она смотрела, как резвятся в песке жёлтые щенки, что-то внутри шевельнулось.

– Не о том, не о том я думаю, – прошептала Аштирра, качая головой, и виновато посмотрела на пса Альяза. – Я не могу вернуть его без Всплеска, понимаешь…

Сау, склонив голову набок, заскулил. Щенки подбежали совсем близко, но пёс не хотел играть – рыкнул на них для острастки, и те бросились врассыпную. От Аштирры он так и не отошёл.

Убедившись, что их никто не потревожит – кочевники были заняты своими делами, а воины, патрулировавшие окрестности, отошли дальше, – девушка достала бронзовую статуэтку Аусетаар, Владычицы Таинств. Изящная, миниатюрная, она удобно ложилась в ладонь. Черты её чуть стёрлись от времени и многочисленных прикосновений. Рогатую голову богини венчал диск луны, а руки-крылья были вскинуты над головой в жесте Силы и благословения. Именно эти крылья, перекрещённые на груди, гравировались на доспехах воинов рода Эмхет – защищающие крылья Богини. Никто, кроме Эмхет, не имел права носить такой нагрудник, даже сами Таэху, главные служители Аусетаар, матери божественного Ваэссира и всех его потомков. Вот уже много веков никто их не надевал – золотая кровь ушла в небытие.

Погладив статуэтку, Аштирра извлекла из сумки небольшую, с ладонь, бирюзовую фаянсовую чашу для подношений и свой ритуальный нож. Воззвание к Богине жрица пропела вполголоса, но и этого было достаточно, когда обращаешься от сердца. А затем привычным отточенным движением, не поморщившись, Аштирра рассекла себе руку. Кровь заструилась в чашу, окрашивая бирюзу в закатный багрянец. Последние солнечные лучи играли на лезвии. Боги не требовали таких жертв, но именно голос крови иногда звучал громче, прорезаясь сквозь вязкое марево разделённых слоёв реальности.

– Прими мою жертву, Госпожа Очищающей Боли, – прошептала жрица. – Помоги мне успеть… помоги спасти.

Присутствие своей Богини Аштирра ощущала всегда – далёкое тёплое пламя, тлевшее глубоко внутри, разгоравшееся на Всплеске пожаром. Дом, очаг. Иногда это было не пламя, а целительная ночь, отражение вод Великой Реки в бескрайнем самоцветном пространстве небес. Особый привкус Силы Богини не покидал верных жрецов вне зависимости от Всплеска. И Аштирра знала совершенно точно: Боги слышали их даже теперь, когда мир раскололся.

Долго она силилась расслышать голос своей Богини внутри себя, уже успев остановить кровь и обработать рану, но Владычица Таинств молчала.

Догорал закат. Магия впиталась в песок, как скудная влага в вади.

В шатёр Ришниса Аштирра вернулась уже затемно, когда Аусетаар распахнула над пустыней своё искристое покрывало. Пёс следовал за жрицей по пятам. Омыв лицо и руки в узорном медном тазу – вода здесь была роскошью, но дорогой гостье всегда предоставлялась свежая, – девушка вернулась к ложу Альяза. Осмотрела юношу и лишь потом устроилась в углу, завернувшись в тканое одеяло. Сау обнюхал лицо хозяина, тяжело вздохнул и лёг между ними.

Сны Аштирры были тяжёлыми, смутными, обрывочными. Тёмная мастерская бальзамировщиков, готовивших тела к вечности. Звон и перестук инструментов, извлекающих внутренности. Запах бальзамирующих составов, впитывающийся в плоть, пока сам не начинаешь пахнуть как мёртвый. Фрагменты какого-то боя и острая тревога, от которой девушка даже проснулась. Сразу же она подумала о своих близких, об отце, о неведомом враге, которого упоминала тётушка Нера.

В шатре ещё было темно. Жрица зажгла масляный светильник – убедиться, что её подопечному не стало хуже. Альяз всё так же спал, пребывая в беспамятстве. Сау придвинулся ближе к нему, устроив морду на плече хозяина.

Голова гудела от усталости, духоты и дыма бахура. Помедлив, Аштирра всё же извлекла из сумки фиал с успокаивающим снадобьем и выпила, чтобы уснуть. Если она не сумеет сосредоточиться, толку от неё не будет даже на долгожданном Всплеске.

Утром заглядывал Ришнис, сидел некоторое время рядом с сыном, что-то шептал. В ответ на его безмолвный вопросительный взгляд Аштирра коротко покачала головой – новостей у неё не было, как бы ей ни хотелось обнадёжить кочевника.

 

Следующая пара дней растянулась в единую однообразную ленту, сотканную из болезненных тревоги и напряжения. Жрица почти не покидала шатёр, а когда выходила, старалась делать это незаметно – чужие ожидания были невыносимы. Хиннан ждали от неё чуда из тех, которые не раз являл им её отец, и шептались за спиной. Хорошо хоть вопросов никто не задавал, по крайней мере напрямую. И не раз уже подумала Аштирра, что лучше бы осталась дома, в Обители, а не пыталась браться за дело, в котором, скорее всего, потерпит трагическую неудачу.



На четвёртую ночь её пребывания в становище пришёлся Всплеск. Жрица проснулась от характерного чувства, что кровь внутри словно потекла быстрее, жарче, обжигая вены, а присутствие Богини стало совсем близким, ощутимым почти физически. Сила требовала выхода нестерпимым болезненным зудом, выкручивающим кости, – Владычица Таинств ответила на её молитвы.

Снаружи лаяли с подвыванием сау, встревоженно переговаривались и кричали люди. Пёс Альяза зашёлся хриплым воем в ответ, но так и остался сидеть в изголовье.

Каэмит на Всплеске оживала, выплёвывая осмелевших тварей. Следопыты вдалеке уже посылали тревожные сигналы, и воины спешили на охотничьи тропы защищать становище.

Аштирре не было дела до того, что творилось за границами шатра. Скинув покрывало, она поспешно затушила благовония, бросилась к Альязу. Несколько нажатий на нужные точки, как учил отец, и энергии плоти потекли быстрее. Ещё не пробуждение, но уже выход из наркотического морока.

Полог, отделявший спальню от остального шатра, взметнулся. Из темноты вырос Ришнис, сжимавший в опущенной руке копьё.

– Тебе что-то понадобится? – коротко спросил он.

– Нет, – хрипло ответила Аштирра, не отрываясь от своего занятия.

Ришнис разрывался между долгом перед племенем и семьёй. Сейчас он должен был вести отряд, но и оставить сына не мог. Сау заскулил, разделяя те же чувства.

– Возвращайтесь быстрее, – сказала жрица и жестом велела им уйти, погружаясь в ритуальный транс, настраиваясь на человека, лежавшего перед ней.

Отстроить разум, защитить, отделить себя от другого, чтобы слияние с его недугом было достаточным, но не абсолютным. Оставить сомнения. Голос отца внутри звучал так отчётливо, словно сам он стоял прямо за плечом: «Ты можешь сомневаться, прежде чем дашь своё согласие. Но никогда не сомневайся в миг, когда уже вскрываешь секреты чужой плоти, – это непозволительная роскошь».

Страх отступил, и в разуме воцарилась хрустальная тишина. Никаких «если» и «попытаюсь» – осталось лишь действие, направляемое знанием. Аштирра нырнула в чужое восприятие, удерживая осознание себя и вместе с тем чувствуя каждую мельчайшую ссадину, каждый ушиб, каждое несоответствие… и эту странную иную жизнь внутри, разворачивавшуюся ей навстречу по мере того, как отступало воздействие дурманящих снадобий. Ростки робко расправлялись, жадно вбирали в себя соки плоти, их единственной целью было не убивать, нет, – жить, расти, питаться. Любой ценой – просто жить.

Внутренним взором целителя Аштирра видела и всей собой ощущала, как понемногу разрушаются ткани, становясь пищей, как песчинка за песчинкой крошатся кости, хотя это ещё и не было по-настоящему заметно. Урон пока был небольшим, но инородная жизнь не собиралась останавливаться, потому что ей нужно было питать себя. Кхайтани спешили расти, наверстать бесценное упущенное время, расправиться, протянуться до самых дальних пределов, захватить каждую частичку, обращая чужое тело в свой храм и свои охотничьи угодья. Организм сопротивлялся, старался вытеснить их. Сила и молодость, все скрытые ресурсы были на его стороне, и к ним сейчас обратилась Аштирра. Яд горел в крови, растекаясь по ажурному узору сосудов, проходящему по всему телу. И жрица понемногу ускоряла её бег – осторожно, шаг за шагом, заставляя токи плоти нести отраву быстрее, растворять, выводить. Она разжала сведённые судорогой струны мышц и связок, разгладила каждую тончайшую нить, побуждая тело сделать то, что оно и так пыталось, – вытолкнуть, отторгнуть. Вдох, выдох. Стук сердца, толчок за толчком. Соединяя свою Силу с Силой человека, Аштирра осторожно разделяла, расплетала две неестественно слившиеся жизни – ту, что пыталась расти и зреть отчаянно и жадно, и ту, что пыталась не угаснуть. Корни упрямо цеплялись за кости и органы, силясь прорасти глубже, но были пока слишком малы. Змеящиеся нити пытались соткаться воедино с мышцами, укрепляясь крохотными шипами, но целительница уверенно отсекала их, разделяя естественное и чужеродное.

Дурман благовоний окончательно испарился со следующим вдохом – растворение яда протекало быстрее, подстёгнутое целительницей. И пришла боль, раскрылась пламенным цветком, окатила ужасом осознания. Где-то далеко прозвенел, захлебнулся чужой крик, и тело содрогнулось, скрученное спазмом. Аштирра на несколько мгновений вернулась к себе, упёрлась ладонями в плечи человека, оседлала, удерживая его на месте.

– Кричи, – с трудом находя слова, прошептала она. – Больно, знаю. Вдох, выдох. Дыши. Вот так. Помоги мне изгнать это.

Шаманы сравнивали недуги со злыми духами. Что ж, кхайтани и правда были духом если не злым, то враждебным изначальной природе этой плоти. Осторожно Аштирра выдёргивала нить за нитью, стараясь не порвать, не оставить ни фрагмента, и выжигала, растворяла в токах тела. Как в тумане она ощущала, что человек бьётся под ней, беснуется, силясь сбросить её. Чувствовала: вбежал кто-то другой, помог жрице удержать его. Её собственное тело молило прекратить, заходилось в приступах чужой боли, но она должна была закончить. И инородная жизнь, сопротивляясь, постепенно угасала, скручивалась чёрной пожухшей травой, рассыпалась.

Сколько прошло времени, Аштирра не знала. Вдох, выдох. Стук сердца. В какой-то миг она просто поняла, что достаточно, и отпустила связь, вернулась к себе. От облегчения закружилась голова, а мышцы, до этого натянутые словно тетива, стали слабыми и мягкими, как податливая глина. Оттолкнув чьи-то руки, ничего не видя перед собой, жрица выбежала из шатра, согнулась в приступе тошноты. Боль откатилась, вспыхнула далёким заревом и наконец померкла окончательно. Дрожа, девушка оперлась на ладони, приподнялась, сосредотачивая взгляд.

Молодая знахарка протягивала ей вымоченную в воде ткань и таз, с тревогой вглядываясь в лицо жрицы. Аштирра попыталась улыбнуться, но губы скривились в болезненной гримасе, а пересохшее горло не способно было издать ни звука. Отголоски Силы плескались в ней мерцающим потоком, но она потратила слишком много. Едва осознавая себя, девушка обтёрла лицо и руки.

Даже этого небольшого усилия оказалось достаточно. Перед глазами потемнело. Аштирра потеряла равновесие, но чьи-то крепкие руки подхватили её, понесли в шатёр. Сквозь туманную пелену жрица разглядела Ришниса. Охотник улыбался и плакал.

Первой же мыслью было:

«Он, наверное, обезумел… Не успею исцелить… Мало сил…»

Жрица попыталась привстать, понять, удалось ли ей, но Ришнис бережно уложил её где-то в полумраке шатра, удерживая на месте.

– Да благословят тебя Боги, госпожа Таэху, – шептал он. – Да благословит тебя Мать Каэмит… Мы в долгу перед тобой.

Аштирра улыбнулась.

– Владычица Таинств… послала Всплеск… – хотела сказать жрица, но так и не осознала, успела ли, когда уже провалилась в полузабытье.



Чужие голоса, как далёкая песчаная буря, бились о границы восприятия, шелестели песком. Слов она не разбирала – улавливала лишь, что кто-то приходил и уходил, обсуждал что-то, шептал рядом. Сон был глубоким и тягучим, без сновидений – как и всегда, когда тратишь слишком много Силы, требующей восполнения. Мышцы не слушались, а руки и ноги казались тяжёлыми, точно были отлиты из бронзы.

Проснулась Аштирра оттого, что кто-то старательно целовал её в нос. Точнее, вылизывал его. Охнув, девушка распахнула глаза, оказываясь лицом к лицу… в смысле, к мордочке жёлтого щенка. Бежевый нос затрепетал, принюхиваясь, а тёплый влажный язычок снова прошёлся по её лицу.

Жрица рывком села… и сразу же пожалела, что не сделала это осторожнее. К горлу подкатила тошнота. Щенок, склонив голову набок, посмотрел на неё, неуверенно вильнул хвостом раз, другой.

– Ты тут откуда? – хрипло спросила девушка, потянулась за кувшином, очень кстати оказавшимся у изголовья, и сделала несколько жадных глотков.

Оглядевшись, она поняла, что лежит в покрывалах, как в гнезде, которое для неё кто-то бережно свил. Тонкий полог отделял её «спальню» от остальной части шатра, а вокруг лежало множество самых разных предметов. Тканые циновки и покрывала из верблюжьей шерсти, бусы и браслеты из стекла и полудрагоценных камней, яркая разноцветная керамика, пара ножей. На стопке одежды как раз и расположился щенок.

Сколько Аштирра проспала, она не знала, но, судя по всему, снаружи всё ещё царила ночь. Тихо поднявшись, она чуть не потеряла равновесие, но устояла, потянулась, разминая затёкшие во сне мышцы. Очень хотелось есть, но почему-то ничего съестного среди всеобщего изобилия не оказалось.

Во рту стоял привкус желчи. Волосы слиплись от пота. Умывшись водой из кувшина, жалея, что нет возможности искупаться целиком, жрица переоделась в чистую сменную тунику. Потом порылась в своей сумке со снадобьями, извлекла корень мисвы, защищающий зубы и дёсны от недугов, а заодно убирающий и отвратительный привкус. Жизнь стала более сносной.

11Шемаг или куфия – плат, защищающий голову и лицо.
12Бахур (араб.) – восточные благовония для окуривания жилища.
13Как и древние египтяне, жители Таур-Дуат начинали отсчёт лет с начала правления каждого нового правителя. Год включал три сезона: сезон Половодья, сезон Всходов, сезон Жары. В каждом сезоне по четыре месяца, в каждом месяце по три декады, итого 360 дней. Последние пять дней и несколько часов года не относились ни к одному из сезонов и были посвящены Богам.
1  2  3  4  5  6  7  8  9  10  11  12  13  14  15  16  17  18  19  20  21  22  23  24  25  26  27  28 
Рейтинг@Mail.ru