Анна Стюарт
Акушерка Аушвица. Основано на реальных событиях
Глава пятая. 30 апреля 1940 года
АНА
Ана помахала на прощание измученной матери и новому члену ее и без того большой семьи, вышла из дома на Гартен-штрассе и ускорилась, заметив розоватые закатные лучи на весеннем небе. Скоро стемнеет, а в такое время лучше не находиться на улице после наступления темноты, кем бы ты ни работал. Сегодня была Вальпургиева ночь, когда злые духи носятся по небесам до самого рассвета, так что лучше добраться домой побыстрее. Ана не разделяла старинных суеверий, но молодые немцы давали для этого все основания. Они жили в чужой стране и в этот день надевали запятнанные кровью костюмы, прицепляли к поясу ножи и маленькие автоматы, копии тех, что носили их отцы-нацисты. И им не нужны были оправдания для насилия. Бартек будет беспокоиться о ней, но зато она помогла еще одному ребенку появиться на свет. Ана вспомнила, как засияло лицо матери, когда она положила ей на руки новорожденного сына. Это воспоминание согрело ее. Нацисты многое забрали у них, но забрать материнскую любовь они не в силах.
Она вспомнила собственных сыновей. Они уже выросли, но остались так же близки ее сердцу, как были новорожденными. Ана зашагала быстрее. Удивительно, но ее семья почти ничего не потеряла от этой странной смены жилья. В новом доме были очень высокие потолки и большие окна, выходившие на восток и позволявшие любоваться рассветом. В доме имелась большая кладовка, отлично оборудованная кухня и даже третья спальня, чему очень обрадовался Бронислав. Но это был не их дом. Ана каждый день чувствовала, что вторгается в воспоминания другой семьи. И все же в доме было тепло, спокойно, и жили они там своей семьей – в переполненном еврейском гетто все было по-другому.
Ана бросила взгляд на гетто. Вдоль Гартен-штрассе тянулся небольшой парк с ручьем Лодка. Но с другой стороны стояла уродливая изгородь – высокие деревянные столбы, поверх которых тянулась скрученная колючая проволока. Через каждые двадцать метров стояли смотровые вышки с вооруженными эсэсовцами. В юго-западной части гетто, возле ручья, было темновато, и башни стояли пореже, поэтому Ана смогла незамеченной подойти ближе. Она увидела, как в конце улицы устанавливают огромные ворота. Ана ахнула. Проходившая мимо полька с двумя детьми в коляске остановилась и посмотрела на нее.
– Они заперли этих бедолаг…
– Совсем?
Женщина кивнула.
– Евреям запрещено входить и выходить. Перегородили даже главные улицы, которые пересекали гетто. Евреи могут переходить их только в установленное время. На днях я слышала, что нацисты заставляют их строить мосты, чтобы они не «пачкали» дороги.
– Безумие… – пробормотала Ана.
– Безумие и жестокость, – согласилась женщина.
Бросив испуганный взгляд на смотровые башни, она поспешила прочь.
Ана стояла, пока не стемнело. Сквозь ограду она смотрела на людей в гетто. Она думала, кто живет в ее доме, и ноги сами понесли ее к ручью. Вода стояла довольно низко – апрель выдался необычно сухим. Ана без труда перешагнула ручей и подошла прямо к ограде, прячась за густыми кустами. Протянув руку, она коснулась шершавой поверхности дешевых столбов – страшный забор, непреодолимый для запертых внутри душ.
За ее спиной, весело подпрыгивая, пробежали двое немецких детей в ведьминских шляпах. Ана вздрогнула, но осталась на месте, завороженная зрелищем абсолютного зла.
– Ана?
Голос был тихим и мягким, но от этого звука Ана буквально подпрыгнула на месте – выше, чем немецкие дети. Она со страхом огляделась и увидела, что от суетливой толпы обитателей гетто отделилась хрупкая фигурка.
– Эстер? Эстер, это ты?
– Это я…
Девушка подошла к ограде и протянула руку. Ана с радостью сжала девичьи пальцы, не опасаясь занозить руку.
– У тебя все хорошо?
– Насколько это возможно. Мы с Филиппом живем вместе с нашими родителями и Лией, но у нас есть комнатка на чердаке, и это очень… романтично…
На последнем слове голос ее дрогнул, и у Аны упало сердце.
– Звучит не слишком романтично…
– Пока Филипп со мной, все хорошо, – на сей раз уже твердо ответила Эстер.
Ана перевела взгляд на прочную темную ограду.
– Вас здесь заперли?
– Да, они «запечатали гетто». Евреи не должны пачкать улицы Литцманштадта.
При этих словах обе вздрогнули. Немцы переименовали Лодзь в честь собственного героя. Польский язык медленно, но верно исчезал из города. Это было неприятно, но не так ужасно, как полное исчезновение еврейских жителей.
– Вы… в безопасности?
Пальцы Эстер вздрогнули, но она отважно кивнула.
– У нас есть свои больницы, и я стала медсестрой. Филипп вернулся к швейной машинке, так что все не так плохо. Румковский говорит, что мы должны работать, чтобы выжить. Немцам мы нужны лишь до тех пор, пока приносим хоть какую-то пользу.
– А потом?..
Эстер задрожала. Ана прокляла свой длинный язык и быстро добавила:
– Я уверена, что работы будет много. Нацисты любят свою форму, да и их жены любят красиво одеваться.
– Пока мы делаем их жизнь комфортной, они позволят нам жить? Они очень добры, наши правители…
– О, Эстер…
Сарказм, прозвучавший в голосе юной девушки, причинил Ане боль. Эстер всегда была такой нежной и доброй, но такое место, как гетто, ожесточит даже самую добрую душу.
– Чем я могу помочь?
– Не знаю, Ана. Нам нужно…
– Эй, еврейка! Прочь от ограды!
Эстер мгновенно отпрыгнула, словно прячась от выстрела.
– Я должна идти. Береги себя, Ана.
И Эстер скрылась, спрятавшись среди толпы.
– Ты тоже, – рявкнул немец. – Пошла прочь от ограды, если не хочешь расстаться с жизнью!
Пуля отрикошетила от земли всего в метре от нее. Ана вздрогнула и побежала вниз, к ручью. Она споткнулась и упала в грязь. Эсэсовец расхохотался и выпустил еще одну очередь прямо за ее спиной. Ана с трудом поднялась из грязи и поспешила прочь. Щиколотка у нее ныла, но сердце болело сильнее. Оно разрывалось от боли по людям, оказавшимся в руках этих чудовищ.
Глава шестая. Июнь 1940 года
ЭСТЕР
– Доброй ночи, сестра Пастернак…
– Но…
– Доброй ночи. Идите домой, к семье. Ложитесь спать.
Эстер вздохнула. Она и не заметила, что задерживала дыхание. Она с благодарностью улыбнулась доктору. Смена выдалась долгой и тяжелой, одна из множества. Эстер так устала, что в глазах все расплывалось. И все же уйти из больницы было трудно. Доктор Штерн был немолод. Из-под кипы выбивались седые пряди. Ему давно пора было уйти на пенсию, но медиков в гетто было немного, и его привлекли к работе. Надевая пальто и отправляясь домой, Эстер чувствовала себя предательницей, но доктор Штерн тепло пожал ей руку.
– Отнеситесь к этому по-другому: если вы будете заботиться о себе, то сможете лучше заботиться о них…
Он обвел рукой людей, столпившихся в приемном отделении, и Эстер печально кивнула. Поначалу весеннее тепло казалось обитателям гетто благословением – наконец-то можно было выбраться из переполненных людьми домов. Но вместе с теплом пришли болезни – и тиф. Болезнь свирепствовала на улицах. Каждый второй страдал от мучительных болей в животе и лихорадки – в июне 1940 года бороться с температурой было нечем.
У насосов стояли постоянные очереди. Некоторые начали рыть собственные колодцы. Мучительнее всего была диарея. Канализации в гетто не было. Отходы на повозках вывозили бедняки, не сумевшие найти другой работы. Раньше, когда в этом районе жило вдвое меньше людей, все было нормально. Но теперь население удвоилось, начался тиф и диарея – и начался хаос. Все воняли, грязь была невообразимой, инфекции распространялись со страшной скоростью. Эстер заставляла домашних мыться, стирать и дезинфицировать свой маленький домик всеми силами, и пока что у них никто не заболел. Но дезинфицирующих средств было мало, поставки в гетто контролировали власти, и получить что-то было невозможно. Недавно запретили переписку с внешним миром. В гетто появилась внутренняя валюта, «марки гетто», которые стали называть «румками» по фамилии их создателя, Румковского. Курс обмена, впрочем, был весьма шатким. Положение в гетто ухудшалось с каждым днем, но никого это не заботило.
Эстер надела шляпу и, борясь с желанием зажать нос, вышла на улицу. Было около девяти вечера, и на улицах было пусто. Еврейская полиция, организованная Румковским, строго следила за соблюдением комендантского часа. Местная полиция вела себя мягче, чем немецкая, но половина новых офицеров гордилась своим положением и пользовалась властью так же безжалостно, как и эсэсовцы. Оружия у них не было, но дубинками они орудовали отменно. А поскольку в гетто у них были друзья и родственники, то коррупция расцвела махровым цветом. Сразу стало ясно, что лучшее из того, что поставляли в гетто, перепадало узкому кругу избранных. Обида нарастала.
Эстер нервно огляделась. Форма медсестры служила пропуском после наступления комендантского часа. Солнце почти село, и улицы были залиты теплым золотым светом, делавшим их обманчиво красивыми. Настроение у Эстер улучшилось, она подняла глаза к небу, пытаясь увидеть там Бога. В эти дни о Боге вспоминалось редко. Все синагоги сожгли. Хотя Румковский сумел получить разрешение на открытие молитвенных домов, регулярно посещали их немногие – там было тесно и грязно, и люди больше боялись болезней, чем Бога. И разве можно их в этом упрекнуть, если они уже оказались в аду?
Эстер встряхнулась и решительно свернула за угол, чтобы добраться до дома, прежде чем ее снова вызовут. Буквально на днях из дома выскочил молодой человек и вцепился ей в руку, умоляя о помощи. Его жена рожала, но единственную акушерку гетто застрелили в драке из-за картошки несколькими днями ранее. Молодой человек умолял Эстер помочь его жене.
– Я не училась акушерству, – пробормотала Эстер.
– Но вы же медсестра, – убежденно ответил он и посмотрел на нее с такой надеждой, что отказать она не сумела.
К счастью, роды оказались легкими. Мать той женщины умерла от тифа неделей ранее, и главной проблемой бедняжки был страх. Как только Эстер ее утешила, роды пошли спокойно. Супруги осыпали ее благодарностями – и вручили свежий батон, чему она обрадовалась гораздо больше. Молодой отец работал в пекарне и мог выносить маленькие хлебцы – с тех пор они периодически появлялись в доме Эстер. Она была благодарна, но с тех пор прошел слух о ее акушерском мастерстве, и Эстер боялась, что ее могут вызвать на более сложные роды. Через молодых поляков, которые, рискуя быть застреленными, осмеливались приближаться к изгороди и оказывать услуги евреям за деньги (настоящие деньги, а не бессмысленные румки), она передала записку Ане с просьбой передать ей медицинские книги и дать какие-то советы, но та еще не ответила.
Войдя в дом, она на мгновение остановилась, собираясь с мыслями. Она слышала, как Рут и Сара спорят на кухне, как лучше сделать говядину мягкой, – словно сегодня это имело какой-то смысл! Эстер прислонилась к стене и немного постояла, переводя дух.
– Эстер! – по узкой лестнице сбежал Филипп и обнял жену. – Ты вернулась!
Радость в его голосе была настолько неподдельной, что Эстер не сумела сдержать слез. Филипп потянулся и осторожно вытер ее щеки.
– Не плачь, моя чудесная девочка! Все хорошо, мы вместе… Ведь правда?
Он так крепко ее обнял, что они стали почти единым целым. Она почувствовала, что расслабляется, и обвила мужа руками, стараясь притянуть его еще ближе. Стесненные обстоятельства не ослабляли их желания. Напротив, любовь их стала еще слаще и острее. Единственное, чего она боялась, это беременности. Как бы ни хотелось ей родить Филиппу ребенка, но грязное гетто – не место для детей. Филипп был с ней согласен. На прошлой неделе он вернулся домой из своей швейной мастерской с «защитой». Не самое удобное приспособление, но Эстер было приятно, что он позаботился о ней, и ее любовь к мужу возросла безмерно.
– Может быть, пойдем прямо на чердак? – шепнула она.
Филипп страстно поцеловал ее.
– Хорошо бы, но наши мамы ждали твоего возвращения весь вечер. У нас сегодня мясо!
– Мясо?!
Рот Эстер мгновенно наполнился слюной. Теперь она поняла, в чем было дело. Она игриво посмотрела на мужа.
– Что ж, тогда…
– Кусок говядины тебе дороже меня?
– Даже самый крохотный кусочек дороже!
Филипп схватился за сердце.
– Какой удар!
Эстер хихикнула, на мгновение позабыв об ужасах гетто.
– Тебе повезло: я – медсестра и смогу тебя вылечить.
– Правда?
– Но только после мяса!
Филипп заворчал, но все же поцеловал жену, взял ее за руку и повел на кухню.
– Эстер!
Все радовались ей как никогда. Раз она пришла, можно раскладывать по тарелкам то, что кипело в кастрюле на плите. Все расселись за столом – в доме было так тесно, что сидели они, практически прижавшись друг к другу. Но сегодня всем было все равно. Все, не отрываясь, смотрели, как Рут осторожно раскладывает по тарелкам жаркое – сегодня рядом с обычной картошкой и брюквой лежали сочные куски мяса. Сара нарезала хлеб – похоже, счастливый молодой отец снова отблагодарил Эстер. Глаза ее наполнились слезами при виде такого пиршества.
– Откуда у нас мясо? – спросила она, наполняя ложку бульоном и жмурясь от божественного вкуса.
– У твоей сестры хорошо идут дела на новой работе, – ответила Рут.
Эстер повернулась к Лие. Той исполнилось пятнадцать, и недавно она получила работу в администрации на рынке Балуты. Все немного нервничали, потому что в администрации постоянно бывали немцы, но пока что все было в порядке. По крайней мере, Лия работала в чистом, нормальном здании, а не в грязных мастерских, которые Румковский организовал по всему гетто.
– Тебе платят… мясом?
– Не платят, глупая! – звонко рассмеялась Лия. – Мне платят этими чертовыми румками, как и всем.
– Лия, следи за языком! – возмутилась Рут.
– Прости, мама, – покраснела Лия. – На работе все постоянно чертыхаются.
– Это не значит, что ты тоже должна. Нужно помнить о манерах.
Лия искоса взглянула на Эстер, и та с трудом сдержала смех. Она вспомнила, как они с сестрой как-то спрятались в шкафу для стирки (по размеру этот чулан был почти таким же, как спальня, где теперь ютились их бедные родители) и принялись перечислять все известные им ругательства. Слов было немного, но им было безумно приятно шепотом сквернословить в двух шагах от строгой матери.
– Так если тебе не платят мясом, где же ты его взяла? – настаивала Эстер.
Тарелка ее пустела с ужасающей скоростью, и она с трудом заставила себя притормозить. Отец уже все доел и смотрел на свою тарелку так, словно готов был бы ее вылизать, если бы не «манеры». Филипп смаковал каждый кусочек. Его родители вытирали остатки подливы хлебом и с надеждой смотрели на кастрюлю – увы, пустую. Лия отправила в рот последний кусочек и улыбнулась.
– Мне его дал Ганс.
Эстер замерла.
– Ганс?!
– Он работает вместе со мной. Ну то есть он мой начальник. Он немец, но очень милый. Я хочу сказать, что он не такой гадкий, как остальные.
Эстер посмотрела на мать, но Рут отвела глаза.
– Сколько же ему лет?
– Он старый. Ему не меньше тридцати.
Сара подавилась последним кусочком хлеба.
– Не бойтесь, ничего такого. Просто он сказал, что я очень много работаю и заслуживаю премии.
– Ты много работаешь?
– Да! – оскорбленно воскликнула Лия. – Ты же знаешь, Эстер, я все могу. Не ты одна у нас такая способная!
– Знаю, знаю… Это замечательно, Лия, правда…
– Спасибо.
Лия поправила волосы, и Эстер впервые заметила, какой красавицей выросла сестра. У нее были тонкие, нежные черты лица, а волосы еще светлее, чем у Эстер. Мама говорила, что этим они обязаны деду-датчанину, но если у Эстер волосы были цвета грязной соломы, у Лии они сияли чистым золотом. Она поняла, почему этот Ганс решил осыпать сестру подарками.
– И что же ты такого сделала, что Ганс так впечатлился?
Эстер чувствовала, что за столом все напряглись, но Лия ответила совершенно простодушно.
– Он говорит, что я прекрасно печатаю, и ему нравится смотреть, как я работаю.
– Правда?
– А еще он говорит, что я лучше всех одеваюсь – полная чушь, потому что многие женщины одеты очень хорошо, а я постоянно хожу в одном и том же. Но это же все равно мило с его стороны, правда?
Эстер снова взглянула на мать. Рут откашлялась.
– Мило, дорогая, но помни, что он немец. Держись от него подальше.
– Почему? – возмутилась Лия. – Это же глупо! Если он может давать нам мясо, я должна вести себя с ним мило. Посмотрите на себя – вам же всем понравился сегодняшний ужин. Почему бы это не повторить?
Рут сжала руки, но не нашлась, что ответить.
– Все дело в цене, – осторожно произнесла Эстер.
– Он ничего от меня не требовал.
– Пока что, – начала было Эстер, но Лия уже завелась.
К счастью, в этот момент кто-то забарабанил в дверь. Но облегчение тут же сменилось страхом.
– Кто это может быть? – поднимаясь, спросил Мордехай.
Беньямин тоже поднялся, но у двери первым оказался Филипп. Все нервно переглядывались, и тут Филипп вернулся с молодым парнем, который держал в руках маленький сверток.
– Это для тебя, Эстер, – сказал Филипп. – От Аны.
Эстер вскочила, схватила сверток и вручила парню в благодарность последний кусок. Тот сразу же впился в него зубами, спеша съесть подарок до возвращения к своим приятелям в гетто. В свертке обнаружился небольшой томик «Практическое акушерство» и записка. Прочитав ее, Эстер взглянула на часы.
– Ана пишет, что будет у ограды в десять часов. Мне нужно идти.
– Но уже комендантский час, – ахнула Рут. Эстер указала на свою форму (она еще не переоделась), но мама покачала головой: – Это небезопасно.
– Рожать без акушерки тоже, – ответила Эстер. – Мне нужны советы, если я хочу помогать матерям в гетто.
– Это не твое дело.
– Это чье-то дело, так почему бы и не мое? Кроме того, если у нас будут благодарные отцы, то, может быть, нам не понадобятся благодарные немцы.
Рут явно расстроилась, но, взглянув на Лию, кивнула.
– Я пойду с ней, – предложил Филипп.
– У тебя нет пропуска, – запротестовала Эстер.
– А у тебя нет сопровождения. Я пойду с тобой.
Эстер с благодарностью улыбнулась мужу. За окнами стемнело, а в гетто появилось немало весьма неприятных личностей. Она поблагодарила за вкусный ужин, взяла Филиппа под руку, и они вышли из дома.
– Доберемся ли мы сегодня до нашего чердака? – печально спросила Эстер.
Ноги у нее ныли от усталости, глаза буквально слипались, но она хотя бы была сыта. Собрав всю свою решимость, она направилась на юг, к тому месту, где уже встречалась с Аной. Сестринская форма ярко белела в лунном свете, и Эстер с благодарностью накинула пальто, предусмотрительно захваченное Филиппом, чтобы она не привлекала внимания на улице.
Подойдя к назначенному месту, Эстер огляделась. На ближайшей башне она увидела нескольких эсэсовцев, которые сидели вокруг тусклого фонаря с бутылкой водки и картами. К счастью, они были более увлечены выпивкой и игрой, чем двумя медсестрами, решившими встретиться в темноте у ограды.
– Ана? – прошептала Эстер.
– Эстер? – От куста отделилась женская фигура и протянула руку к ограде. Пальцы женщин соприкоснулись. – Ты получила книгу?
– Да, спасибо большое.
– Основы ты узнаешь, но в акушерстве многое делается интуитивно. Нужно понять мать, успокоить ее и аккуратно переводить с этапа на этап.
– Этап? – непонимающе переспросила Эстер.
Филипп стоял рядом. Он внимательно вглядывался в темноту. Впрочем, разговор не затянулся. Как в нескольких словах объяснить искусство, которому профессиональные акушерки учатся два года?
– Матери сильно возбуждаются, и их боль сильнее всего перед родоразрешением. В этот момент ты должна смотреть, появилась ли головка ребенка. Если да, роженица может тужиться. Но не позволяй ей тужиться, пока она не почувствует схватки. В перерывах она должна отдыхать. Роды могут пройти за пять минут или пять часов – обычно где-то посередине. Главное – не паниковать.
– Кому – матери или мне?
– Обеим, – усмехнулась Ана. – Если ребенок не спешит появиться на свет, можешь помочь ему руками, но будь очень осторожна и следи за пуповиной – она не должна обвиться вокруг шеи младенца.
– Или…?
– Или она его задушит.
Эстер сглотнула.
– Ана, я не уверена, что смогу это сделать. Если уж придется, как бы мне хотелось работать с тобой. Я не акушерка. А вдруг я наврежу?
Теплая, крепкая рука пожилой женщины сжала ее ладонь.
– Ты не навредишь, Эстер. Если возникнут проблемы, значит, они все равно возникли бы. А ты сможешь их решить. Дети хотят родиться. Каждый раз это истинное чудо.
– Если младенец – это чудо, то его смерть – это величайшая трагедия, – вздохнула Эстер.
Ана улыбнулась ей в темноте.
– Пусть это тебя не останавливает, дитя. Ты отважно берешься за очень важное дело, и Бог благословит тебя.
– Ваш бог или мой?
Ана снова усмехнулась.
– Оба. Бог един, просто мы слышим его по-разному.
С вышки донесся громкий хохот эсэсовцев. Похоже, кто-то выиграл. Женщины съежились.
– Вам пора идти, – сказала Эстер. – Быть рядом с нами опасно.
– Неправда, – ответила подруга. – Опасно быть рядом с ними.
Ана взглянула на вышку и быстро скрылась в кустах. Эстер стало грустно. Ей нужно было столько сказать, столько узнать. Она стояла и смотрела туда, где только что стояла акушерка. Филипп обнял ее и потянул за собой. Они еле успели спрятаться за углом от патруля. Сердце Эстер отчаянно колотилось. Она с благодарностью прижалась к мужу и стояла так, пока патруль не ушел.
– Я люблю тебя, – шепнула она, всматриваясь в дорогое лицо.
– Я тоже люблю тебя. Как насчет чердака?
Эстер энергично закивала, и они вместе пошагали к дому. Эстер думала о младенцах. Как бы ей хотелось подарить Филиппу себя – и ребенка! Но сейчас не время для детей. Хорошо, что они с мужем есть друг у друга.