Анна Зимова
Принц, его свита и Я
И я потрясла его кисть и ответила в тон:
– Рада познакомиться. Алекса. Кровоизлияние в стекловидном теле. Тоже учусь в девятом «Б».
– А школа?
– Четыреста двенадцать.
– А у меня четыреста восемнадцать, это рядом совсем.
К нам приближалась, позвякивая, каталка. Бодрый и строгий женский голос сказал:
– Стрепетов, шуруй в своё отделение!
– Ладно, меня гонят, – вздохнул он и добавил шёпотом: – Давай тут снова вечером затусим?
– Окей.
Он ушёл. Его зовут Максим Стрепетов, у него мелодичный голос. Он играет в футбол и прикосновением осушает слёзы. И он учится в соседней школе. О… мой… бог!..
Глава 3
Памятным в прошлой жизни был и день 22 декабря. Накануне в школе сделали объявление: в спортзале пройдёт новогодняя вечеринка для восьмых классов. Программа такая: 1) конкурс сказочных костюмов; 2) дискотека. Когда классная сказала об этом, по рядам сразу же покатился восхищённый девчачий шепоток.
– Вопросы? – спросила учитель.
– А музыку можно самим выбирать? А медленные танцы будут? – загалдели одноклассницы.
Я тоже подняла руку и спросила:
– Вечеринка тематическая. Но какая тема? Какие сказки?
– Да хоть русские, хоть зарубежные. Просто костюмы сказочных персонажей. Вы вольны в выборе нарядов, – сказала классная.
– А ты разве не в своём будешь, Мэри Поппинс? – Х. обернулась ко мне.
Многие захихикали. Всю алгебру я размышляла. Я спрашивала про костюмы не потому, что хотела вставить свои пять копеек. Родители, когда собирали мне сюда чемодан, не положили в него карнавальные наряды. Но я придумала, как выкрутиться. Я могу быть Красной Шапочкой. Это вполне достижимый костюм. Мама сошьёт мне элементарную пышную юбку из остатков её синего атласа: два шва, одна резинка. На белую блузку можно намотать шнурок, типа это корсаж. Ну, и у меня есть старый красный картузик1. Небольшая плетёная корзинка в руках, которая зря пылится на шкафу, – вот и Красная Шапочка.
На переменке девочки стали слетаться в стайки и шушукаться. Они никогда не собирались все вместе, всегда разбивались на несколько группок. Надо идти страху навстречу, в конце концов, за спрос денег не берут. Я сунулась в одну из компашек и спросила:
– Красной Шапочкой быть, случайно, никто не собирается?
– Что? – не поняли они.
– Я хочу костюм Красной Шапочки. Просто сказала, чтобы не получилось повторений.
Они как-то странно на меня посмотрели.
– Ой, да будь ты кем хочешь! – сказала одна и скривилась: не мешай, мол.
Я отошла ещё недостаточно далеко, поэтому услышала за спиной:
– Ей-то это вообще зачем? У неё даже парня нет.
Но они тут же позабыли про меня:
– Так. Значит, с М. танцую я, если что.
– Так сказали же, что медленных танцев не будет.
– Да будут!
– Я тогда с Щ. танцую.
Я вообще, пока сюда не приехала, не думала, что мальчики – это парни. Но в сосновоборской школе девочки произносили это слово беспрестанно. С какой-то нездоровой радостью. Со смаком раскатывая первую «а», делая на неё максимальный упор: «Мой пА-А-Арень подарил мне фломастер», «Мой пА-А-Арень живёт на улице Кутузова». У всех них поголовно есть парни! Или они только собираются обзавестись парнями. Или с ними расстаются. Парень мог быть вообще вымышленным; некоторые мальчики из класса, я клянусь, даже не знали, что они чьи-то парни. Девочки жонглировали этим словом очень ловко. И делили мальчишек, как призы. Главное, чтоб «парень» был. Хоть в каком-то контексте. Чтобы произносить это слово в разговорах.
У некоторых, кстати, был прямо вот «парень-парень». З. ходила гулять с нашим одноклассником Ю. в парк, а Л. провожал до дома другой одноклассник. Это делало их избранными.
Я сперва не очень во всё это врубалась, но полненькая Света В. (ей я сохранила имя) помогла мне кое-что понять. Однажды, ещё в сентябре, когда мы вместе сидели на задней парте, она шёпотом спросила:
– А ты как со своим парнем общаешься?
Я не поняла:
– В смысле?
– Ты же приехала из Кингисеппа?
– Ну да.
– Так, значит, твой парень там остался? Как ты с ним общаешься? По скайпу? В телеге?
– Никак не общаюсь.
– То есть вы расстались?
И тут я поняла, что Света не рассматривает такой вариант – парня у меня нет. Вообще. Я ей так и сказала:
– Не обзавелась я парнем в Кингисеппе.
Она пристально посмотрела на меня и спросила:
– Так а почему тут не заведёшь?
Я промолчала. Две девочки на парте перед нами многозначительно переглянулись. Потом новость разошлась по классу: «Шура эта, вы не поверите, – сидите? – она без парня». И вот результат: возник вопрос, зачем мне идти на танцы, если парня-то нет. Да и цели его заполучить.
Так вот, костюмированный вечер. Я всё равно решила пойти. Мама ловко скроила и сшила мне юбку в духе Красной Шапочки, и белая рубашка к ней подошла, и со шнурком всё получилось. В назначенное время я появилась в спортзале, где была густо «полита» серебряным дождиком ёлка. И не сильно даже выбивалась из массы. Да что там, мой костюм был лучше остальных. Некоторые девчонки вообще непонятно что на себя напялили. Если судить по паричку с синими волосами – Мальвина, но при этом в джинсах. У другой – ободок с кошачьими ушками и заячий хвост. Кто-то просто нацепил пёстрый картонный колпачок – вот и весь костюм.
Нам и Деда Мороза пригласили, на которого одноклассники реагировали вяло. Мы водили хоровод и отвечали на вопросы викторины. Наконец, Дед Мороз сказал:
– Пришло время, ребята, наградить участника нашей вечеринки в самом эффектном костюме! И думаю, что никто не будет спорить с тем, что им должна стать… Красная Шапочка! Александра!
Ну вот, я сделала солидный такой вклад в собственную популярность. Под жидкие аплодисменты я вышла к Морозу и получила от него маленького плюшевого зайчика с глазами-бусинками. Я поклонилась слегка одноклассникам. Я хотела сказать: «Спасибо, мне очень приятно…», но увидела, что на меня уже никто не смотрит, а девчонки опять о чём-то шушукаются. Так что я положила игрушку в корзинку (пригодилась всё-таки) и просто отошла от ёлки.
Но вот вышла классная и объявила:
– Ну а теперь начинаем дискотеку!
Свет сразу же приглушили, а по стенам заелозили разноцветные круги от прожектора, который установили на столе. И всех девочек из зала как сдуло. Они упорхнули стайкой за дверь, похватав свои пакеты и сумки, которые были свалены на скамейке у дверей.
Куда они? Они же хотели танцы.
Но вот одноклассницы вернулись. И это были уже совсем другие девочки. Ни колпачков на резинках, ни кошачьих ушек, ни хвостиков. Всё это они поменяли на кофточки с пайетками и блестящие короткие юбки. Яркие колготки и многочисленные браслеты. Туфли на каблуках и огромные серьги. Многие и запрещённой косметикой воспользовались: тут и там мелькали нарумяненные щёки, поблёскивали мерцающие яркие тени. Все девочки переоделись за каких-то пару минут. Заиграла музыка, и это была песня Красной Шапочки: «Если долго-долго-долго…»! Мне как раз в тему, но уже не хотелось.
Вот несколько одноклассниц, горделиво улыбаясь, уже встали в круг и стали танцевать. Другие оправляли платья и блузки и тоже готовы были влиться в дискотеку. А я стояла рядом. В своём красном картузе и синей юбке из двух швов, и с корзинкой.
Красную Шапочку уже сменили другие исполнители, а я всё не могла надивиться тому, как неожиданно изменились мои одноклассницы. И, главное, дружно.
– А ты почему до сих пор не переоделась? – прокричала мне Х., перекрывая певицу.
– Так я не знала, что нужно снова переодеваться. Сказали же, костюмированная дискотека!.. – крикнула я в ответ.
– Ну да. Сначала костюмы, а потом дискотека. Переодевайся, – пожала она плечами.
– Но мне не во что, – призналась я.
Я была уверена, что мы станем танцевать в костюмах мальвин, пиноккио и котов в сапогах. Х. прикрыла глаза, сверкнув при этом золотистыми тенями:
– У тебя нормальная одежда-то вообще есть? – и уплыла в танце.
Я смотрела на этих див и всё не могла осознать. Это же костюмированный вечер сказочных персонажей. А они вот так резко сменили курс. Я вот решила, что раз сказали… Раз тема мероприятия заявлена… А они переоделись. Абсолютно все. Как нечто естественное. Об этом просто нужно было знать? Для них вот это – вещи, о которых и не спрашивают, это подразумевается. Чего мне не хватает, чтобы их понять? Это какой-то ген, которого нет у меня одной? Со мной что-то не так?
Я не стала сдаваться сразу. И вошла в круг танцующих. Плевать. Я никаких законов не нарушила, всё сделала как надо. Имею право веселиться.
Но вот Х. зацепилась трикотажной юбкой за мою корзинку.
– Ты совсем, что ли? – возмутилась она. – Ещё корзину притащила.
Тут музыка сменилась, заиграл медленный танец. И сразу двух девочек пригласили танцевать: топталась, положив руки на плечи своему парню, З., то же самое делала со своим Л.
Х. впилась напряжённым взглядом в толпу мальчиков. Пацаны всю дорогу держались отдельно, и, кажется, больше никто покидать свой круг не собирался. Но вот от их группы отделился один мальчик из храбрых. И Х. сразу же сделала стойку. Потом она в сердцах оттолкнула меня. Мальчик замялся немного поодаль.
– Он ко мне шёл. А ты заслонила меня своей корзиной! – зашипела Х. коброй. – Свали уже в лес со своими пирожками. Не позорь, а?
Я не выдержала, побежала оттуда. Вот так. Я победила в конкурсе, но я всё равно позорище. Я была тут единственным сказочным персонажем, но именно я лишняя. Мне каким-то образом надо было знать, что на сказочной вечеринке сказочным персонажам не место. Что надо было переодеться тайком. Накраситься. Все же знали. А я нет.
Уже в гардеробе меня нагнал одноклассник, насчёт которого эта кобра решила, что он по её душу. Он отдал мне корзинку, которую я забыла. Я даже не поблагодарила. Сорвала с крючка свою куртку и надела её, лишь когда отбежала уже далеко от школы.
Глава 4
– Шура, ты как? Мне сказали, ты тут сидишь.
– Ма, ты чего вернулась? Я думала, ты дома переночуешь.
– Не смогла.
– Может, тогда голову мне помоем?
– Нельзя. Ни греть голову, ни наклонять – ничего.
– Но она грязная!
– Ничего не грязная.
– Я же чувствую. Дай хоть шарф или платок.
– Хорошо, пошли в палату.
– Футболку нормальную привезла, зелёную?
– Ты про зелёную не говорила.
– Да как так-то? А какую привезла?
– Ты чего как на шарнирах?
– Ничего я не на шарнирах. Ковид вообще-то бьёт по нервной системе, слышала?
Когда мы пришли в палату, нас уже ждали.
– Давай ложись, гулёна, – сказал внушающий уважение густой голос, – будем ставить капельницу.
– Я потом смогу сходить ещё погулять? В коридор. – Я распласталась на кровати и дрыгала ногой, чтобы стряхнуть шлёпанец.
– Уже не сможешь.
– Почему?
– Это новая капельница, на два часа. Её уже после отбоя снимать будут.
– Что-о-о? Два? Может, поставим завтра?
– Мадемуазель, с вами всё в порядке? Вы же так торопились вылечиться! Если передумали, дайте знать. То говоришь, что тебя мало лечат, то – «завтра».
– Ладно-ладно. Колите.
– Премного благодарен.
* * *
– Мам, давай пройдёмся по коридору, – попросила я на следующий день.
Я ощупала косынку, которую попросила повязать мне, как бандану, убедилась, что волосы не торчат, и мы пошли черепашьим шагом по больнице. Я держалась за мамину руку, но курс задавала сама. И курс этот был на приятно пахнущий цветок, точнее на скамейку, возле которой он рос. Всё-таки совсем чуток я стала видеть; по крайней мере, растение казалось мне уже более густым тёмным облачком, чем вчера. Мы прошлись по отделению пару раз туда-сюда, когда, поравнявшись с нужным местом, я сказала:
– Давай присядем здесь?
Мама помогла мне опуститься на скамью, и мы просто сидели молча. Не знаю, в капельнице ли было дело, ковид ли ослабил хватку, но когда я проснулась, то, ещё не открыв глаза, поняла, что чувствую себя лучше. Появилась словно лёгкость какая-то. Будто в меня по капле влилось что-то хорошее. И что-то теперь было во мне – что-то очень сложное, но и совершенно очевидное. И настолько всеобъемлющее, что меня аж распирало от самых разных чувств. Это было воспоминание о том, как Макс прикоснулся к моей щеке.
Я стала придумывать речь: «Мам, я хотела бы побыть немного одна, если ты не против, послушать музыку», – но за меня всё сделал врач.
– Вот вы где, – сказал он вдруг. – Мамочка, можете сходить со мной и подписать оставшиеся документы?
Я поняла, что мама вскочила при его появлении, потому что наушники упали с шорохом на пол.
– Саша, давай я отведу тебя в палату, – засуетилась она.
– Не надо! Я прекрасно тут посижу. Под цветком. Никто меня не украдёт.
– А откуда ты знаешь про цветок? – ахнула мама. – Ты видишь его?
– К сожалению, нет. Просто он пахнет.
И вот мама с доктором ушли. Я сижу одна, в наушниках, но музыка не играет. Прикрыла глаза. Если он подойдёт сейчас, то подумает, что я умиротворённая и задумчивая, хотя я как натянутая тетива. Но придёт ли он – вот в чём вопрос. Мы договорились встретиться вчера. Я не спросила, как часто он бывает в нашем отделении. А если он сейчас на процедурах? Мне остаётся только ждать. И чем дольше я ждала, тем неприятнее становились вопросы, которые я себе задавала.
Наконец, я спросила себя: а почему ты вообще решила, Алекса, что он придёт? «Давай затусим» – это вообще-то ни к чему не обязывающее выражение. Мама с папой, бывало, шутили: «В нашем возрасте, когда говоришь кому-то, что надо бы встретиться, это означает вроде как до свидания». Ну вот, может, и «давай затусим» – это, по мнению Макса, «пока-пока». И вот я опять будто не новая уверенная Алекса, а скудоумная Шура, которая не врубается в то, во что врубаются все остальные. Опять эта паршивая растерянность и беспомощность. Я же начала новую жизнь, я изменилась. А в голове бухало: «Да он вообще забыл уже, что он тебе говорил», «Он и тебя уже забыл».
– Алекса? – услышала я.
Точнее, нет, не так. Я ощутила его присутствие за секунду до того, как он произнёс моё имя. Какие-то вибрации в воздухе. Он пришёл. Я дёрнула наушники.
– Привет незрячим, – сказал он.
– Привет хромым, – в тон отозвалась я.
– Я вчера приходил, но тебя не было.
Не забыл! Он приходил! Он искал меня!
– Да капельницы эти…
– Кино тут смотришь? – А с чувством юмора-то у него всё в порядке.
– А ты в футбол пришёл поиграть? – Я снова становилась собой, Алексой.
– До футбола ещё как до Луны пешком.
– Ну, ничего. Подлатают тебя, и будешь снова гонять. Отдыхай пока, релаксируй.
– Да в том-то и вопрос. Отдыхать нельзя.
– Не поняла.
И снова он примолк. Я исправилась:
– Ты извини, я просто в футболе не шарю. Почему нельзя отдыхать?
Он повозился на скамье.
– Меня приглашают на просмотр в футбольную академию «Зенита». Их тренер в наш клуб приезжал, всех отсмотрел, я ему понравился. Будет отбор, но он сказал, что, судя по тому, какой у меня уровень, вопрос решённый, возьмут.
– А когда это?..
– Сборы-то? Тридцатого октября. Так что мне ускоряться надо, а не релаксировать.
А-а, вон оно что! Вот почему он переживает. Но пока я думала, что сказать, женский голос прокричал:
– Молодёжь, обед! Не рассиживаемся. Александра, тебе мама пошла еды набрать в столовую, сейчас придёт. А ты, Стрепетов, сам доковыляешь.
Мама, когда вернулась, спросила:
– Ты чего такая?
– Какая?
– Сияющая.
– Так ты ж вернулась! Не бросила меня, калеку.
– Смешно. Цепляйся за пояс, у меня в руках тарелки.
Я чухала за ней вагончиком по коридору.
– А что ты не спрашиваешь, что врачи говорят?
– Что они говорят?
– Анализы гораздо лучше. Реакция на лечение хорошая. Через неделю, наверное, будут говорить о выписке.
Да я и дольше готова это терпеть, мамуль. Даже ноги будто ватные. Он не взял меня за руку, и говорили мы про футбол. Но он пришёл! Ко мне пришёл, не просто так.
* * *
После того как я выскочила на улицу в костюме Красной Шапочки, я простыла. Так что каникулы я провела дома. И не было чувства, что я что-то упускаю, наоборот, я готова была болеть ещё долго, только чтобы не видеть никого.
Проблема, как я понимала, была не только в том, что я не прихватила нормальной одежды на дискотеку. У меня вообще не было нормальных, по их мнению, вещей. Войти в это сообщество в моих одёжках – нереально. Почему, интересно, у них такой ажиотаж насчёт шмоток? Атомная станция так, что ли, на них влияет?
Так я готова была на эту уступку, на этот их дресс-код. Я спросила родителей:
– Может, купим мне новой одежды?
– А с твоей что? – спросил папа.
– Да она какая-то детская.
– Ну а ты кто, взрослая? Рано о тряпках печься, – буркнул он.
Я попыталась объяснить, что просто хочу быть модной, но получила лишь все эти бла-бла-бла: не надо следовать стадному инстинкту, не по одёжке судят человека. Ну и коронный вопрос: «А ты вообще знаешь, как тяжело деньги достаются?» С папой разговор всегда короткий.
Мама сказала:
– Саша, давай вернёмся к этому разговору, когда я начну получать дивиденды.
– Какие дивиденды? – спросил папа. – Ты хотела сказать, убытки?
Это он припомнил маме её магазин. Мама со своей подругой ещё год назад решили, что будут торговать через интернет одеждой для младенцев.
– И что в результате? – спрашивал папа и сам себе отвечал: – Только потратились, а ничего не продали.
Они с мамой стали чаще в этом Сосновом Бору срываться друг на друга. Всё-таки есть в этом городе что-то губительное.
Вещи, которыми затарились мама с подругой, уже какое-то время лежали в бабушкиной квартире в Питере. Подруга, которая «взяла на себя маркетинг и продажи», к магазину быстро охладела, сказала: «Не до того мне». Ещё и потребовала, чтобы мама освободила её жилплощадь от своих вещей. Так что мама вдобавок потратилась на то, чтобы перевезти всё это барахло из Кингисеппа к бабушке.
– Вообще отлично, – съязвил папа, – теперь мы эту квартиру даже сдать не можем!
– Да если бы я была в Питере, я бы всё продала! – отрезала мама. – Да только я-то – здесь!..
– Ну да, ну да. Конечно, виноват я.
Каникулы были долгие. Никто из одноклассников не поинтересовался, почему я сбежала. Да ни у кого из них и телефона моего не было: зачем он им? Время сгустилось, текло медленнее, чем обычно. Я жила как в киселе. Родители почти всегда сидели по разным комнатам. Когда папа приходил со службы, то припадал к телевизору. Мама читала или раскладывала карты Таро, а когда звала всех есть, то выяснялось обычно, что отец уже перекусил и не хочет. «Вообще-то я могла бы женой профессора быть», – однажды тихо сказала мама, после чего родители двое суток вообще не разговаривали.
Негатив подпёр меня со всех сторон. С одной стороны – школа, в которой просто мрак; с другой – чужая холодная квартира, где вечно кислые предки. Я так и буду всегда одна в этом Сосновом Бору, так и буду всегда носить детскую одежду, пока не вырасту из неё. К одиннадцатому классу она, может, задушит меня, и я хоть перестану мучиться.
После каникул я пришла в класс, ни на что уже не надеясь; даже мысли больше не было понравиться кому-то. Я даже не буду пытаться понять их. Пошло оно всё к чёрту! Проживу без их драгоценного внимания. В своей одежде, в своём вакууме. Но тут-то меня вниманием и одарили.
Одну парту у нас во время каникул забрали, поэтому учительница уплотнила нас – снова подсадила ко мне (а я давно-о-о уже сидела одна) волоокую толстушку Свету К.
Только мы уселись с ней за парту, в класс вошли Х., та самая девочка-кобра, и её подруга Y. Увидев меня, Х. стала что-то шептать Y. и показывать на меня пальцем. А потом закатила глаза на публику и громко сказала, ни к кому не обращаясь: «О госсспд…». Это было чересчур даже для неё. Чтобы докопаться, они обычно использовали хоть какой-то повод, а тут сразу с места в карьер. Проходя мимо меня, Х. нарочно смахнула мои учебники на пол.
– Осторожней! – сказала я.
Но она сощурилась:
– Сама осторожней!
Я аж обомлела. И тут она произнесла странное:
– Ну что, довольна теперь?
У меня вообще мозг погнулся. Чем я должна быть довольна? Красная и злая от бессилия, я поднимала свои учебники, пока она усаживалась через парту от меня.
– Что это с ней? – пробормотала я.
Света К. сказала на зевке:
– Из-за Комарова злится.
Комаров – этот тот мальчик, который вроде как хотел пригласить Х. на танец, а потом принёс мне в гардероб корзинку. Раз уж он, сам того не желая, сыграл такую важную роль в моей судьбе, я и его буду называть по фамилии.
Я сказала:
– Это что же, Х. все каникулы бесилась, что я толкнула её корзинкой и помешала Комарову пригласить её на танец? – и стала чертить ось координат карандашом по линейке.
– Да нет. Она же хотела с ним встречаться. А потом Комаров сказал, что ты ему нравишься. Понятно, что он хочет встречаться с тобой.
Уже позже я поняла: возможно, Света была мне послана в той школе кем-то вроде ленивого ангела-хранителя. Или оракула. Опять глаза на истинное положение вещей раскрыла мне она. Опять я обо всём узнала от неё. Света была как бы промежуточным звеном между мною и одноклассницами. Одевалась она не лучше меня, была медлительной, какой-то тягучей, но парень при этом у неё был. Держалась всегда как-то особняком – но при этом её девочки привечали. Света могла, если хотела, запросто влиться в их компанию. Просто она не всегда хотела. Этакая толстая кошка, которая гуляет сама по себе. Я так и не разгадала секрет этой её независимости.
Грифель хрустнул. И мой мозг тоже. С чего Света так подумала? Я так и спросила.
– Ну, он же на дискотеке хотел тебя пригласить. И побежал потом за тобой.
– Ты что-то путаешь. – Я посмотрела на Свету, не издевается ли. Вроде не шутит.
– Не-не, инфа – сто процентов. Он потом говорил, – тут Света назвала имя ещё одного нашего одноклассника, – что будет твоим парнем. Девчонки это слышали. Х. разозлилась.
Толика истины в Светиных словах была: Х. действительно разозлилась.
Я посмотрела на Комарова, который сидел через проход. Шатен. Слегка волнистые волосы. Черты лица, которые, наверное, называют тонкими; всё скорее укладывается в треугольник, чем в овал. Всё такое… аккуратное. Нос, рот, глаза заострённые. Он поймал мой взгляд и сразу же отвёл глаза.
Я попыталась посмотреть на него как бы в другой оси координат. Как на парня. И ничего не изменилось. Вот, сидит всё тот же одноклассник Комаров. Чертит в тетради. Просто стало жутко неловко. Так что теперь? Он позовёт меня гулять? Как-то обозначит свои чувства? Записку напишет?
Урок закончился, но записки он мне не прислал. Да и не смотрел на меня больше.
Зато потом, во время обеда, когда я, как всегда, села одна, три одноклассницы подошли ко мне и сказали: «Так ты теперь, значит, с Комаровым?» Я не знала, что ответить. Думала, они начнут издеваться, но они остались пить компот за моим столом. И вели себя вполне дружелюбно! Фантастика, но факт.
За день ко мне подходили ещё несколько раз девчонки на перемене, говорили, что знают, что я теперь «с Комаровым». Не уточняли. Не задавали наводящие вопросы. Не интересовались моим мнением. Они просто ставили меня перед фактом, что знают: «Слышала, ты с Комаровым…» Я говорила: «Э-э-э, ну вообще-то…», «Я, если честно, и не в курсе». Но им мой ответ и не требовался. Это была дичь какая-то. Паломничество непонятно зачем и почему. Будто поздравляют с именинами, а они в другой день или не у тебя. Но знаете что? Мне было приятно. Ко мне в кои-то веки обращались не с вопросами: «А ты когда собираешься выкинуть эту рубашку?», «А сумку новую тебе купить не хотят?» Вместо презрения был интерес, пусть и странный. Это что же, чтоб к тебе относились нормально, достаточно просто сказать: «Да, у меня есть парень»? Нет, не может такого быть.
Но главная странность была в том, что Комаров ко мне не подошёл ни разу за весь день! Он поставил мне три отметки «нравится» в социальной сети, и на этом всё. Я переживала, что делать, если он заговорит со мной, ведь я даже не знаю, нравится ли он мне. И как вообще это происходит? Он должен спросить: «Так ты согласна?»
На литературе я ещё раз осторожно покосилась на него. Надо же, был просто одноклассник, а тут встречаться хочет.
На биологии З. спросила, не хочу ли я вместе с ней препарировать прожилки на листе традесканции (ради чего нам велели разбиться на пары), а после уроков Ю. и Н. предложили пойти домой вместе.
А вот девчонки, которые ходили вместе с Х. (Y. например), конечно же, меня не поздравляли. Когда я оказывалась рядом, из их стайки доносилось: «убожество», «чмо», – произнесённое как бы между собой, но так, чтобы я расслышала.
Виновник всего этого, Комаров, провожать меня не увязался, ушёл домой в компании мальчишек. Да даже и хорошо. Мне надо было как-то переварить эту мысль, иначе я бы умерла от смущения. Но вечером он поставил лайк ещё одной моей фотографии. В ту ночь я почти не спала. Не из-за того, что я нравлюсь мальчику. Мне было лестно, что я весь день была в центре внимания. Не само внимание меня радовало (внимания-то мне ой как хватало!), а то, что оно было хоть немного положительным. Я прикидывала: у меня может быть парень. Самую малость я стала своей. Будто приобщилась к какому-то другому миру, в котором существуют мои одноклассники.
Поделиться новостью с родителями мне и в голову не пришло. Зачем? Мама станет кудахтать, предлагать мне погадать, давать прогорклые советы, вспоминая свою юность. А папа разозлится на обеих: вот ещё удумали, пусть делает уроки и не забивает себе голову всякой ерундой!
Факт: одна-единственная новая клёвая шмотка в те дни решила бы гораздо больше моих проблем, чем все папины советы, вместе взятые.
* * *
– Ужи-и-и-и-ин! – донеслось из коридора.
– Мам, а возьмёшь мне два компотика?
Мама ушла в столовую, а я растянулась на кровати и настроилась на частоту «болтовня соседок-шестилеток».
И вдруг я снова почувствовала его рядом. И опять ещё до того, как он подал голос! Это был Макс. Он здесь! Он нашёл меня. Я аж поперхнулась, вся кровь бросилась в голову. Ой, а косынку-то я не повязала. Я ж как чудище, наверное.
– Хай, – тихо сказал он. – Я попрощаться. Меня выписывают.
Я приподнялась на кровати.
Как – попрощаться? Разве ему не нужно ещё долго лечиться? Но вслух я сказала:
– Ого! Вот это тебе повезло! Поздравляю. А меня только через неделю.
– Ты давай, это, поправляйся скорей. Всё будет хорошо.
– А тебе хорошо… вернуться.
Ну вот, только он появился в моей жизни, как его забирают.
Но это было ещё не всё.
– Я тебе вот принёс. – Он сунул мне в руку что-то круглое. Я попыталась ощупать это и услышала: «пи-и-и-ип!».
– Что это?
– Котёнок-антистресс. Типа, сжимаешь его, и становится веселее. Мне подарили, когда я сюда загремел. Талисман. Глупость, конечно, но…
Так. Из минусов – его выписывают. Я с непокрытой грязной головой и всё в той же кофте, в которой он видел меня в последний раз. Из плюсов – мамы рядом нет. Да о чём я? Главное, что он пришёл! Да ещё с подарком. Это же… Это… Надеюсь, у меня не слишком ошалелый вид?
– Совсем не глупость. Тебя же выписывают. Значит, и мне поможет.
– Врачи мне тоже немного помогли, – засмеялся он.
– Так что? Значит, скоро снова в школу? – как можно небрежнее спросила я.
– В неё, родимую. Пока тренировок не будет, только учиться и придётся.
Мы немного помолчали.
– Ладно, мне пора, – сказал он. – Давай тут… прозревай. Береги себя. Ещё увидимся.
Я напрягла руку, представив, что он сейчас похлопает меня по ней. И он похлопал! Легонько и осторожно.
«Пи-и-и-ип!» – это я непроизвольно стиснула свой антистресс.
Он ушёл. Я откинулась на кровати. Я как оглушённая рыба. Оглушённая и слепая глупая рыба. Мысли метались в голове, натыкаясь друг на друга.
Расспросить соседок, как он выглядит? Нет уж, на показания малышни опираться нельзя.
Господи, когда уже я буду видеть нормально?!
Какая же глупость была так надрываться ради Вовы К.!
Макс сказал, «увидимся». Это чудесно.
Надо намутить себе какой-нибудь прикольный джемпер. Может, и джинсы новые.
Когда вернулась мама, я усердно жамкала своего котёнка, пытаясь представить себе, как выглядит Макс Стрепетов. Мне всё же кажется, у него светлые волосы. И ещё человек, который так спокойно и доброжелательно разговаривает, конечно же, не будет уродом. В нём есть какая-то уверенность; это, наверное, и потому, что он красивый. Опять же, он футболист. Уроды же не играют в футбол, или нет?
Об тумбочку звякнула посуда.
– Ой, игрушка. Откуда? – спросила родительница. – К тебе опять одноклассники приходили?
– Ага. – Я не сильно-то и соврала.
И вдруг я поняла.
– Мам. Я тебя вижу.
– Как, как видишь? Хорошо?
– Немножко, но хоть вижу.
Не во всех подробностях, конечно, но я, по крайней мере, могу её узнать. Длинные тёмные волосы, тонкая фигура. Выражение лица пока не разглядеть. Зрение до этого возвращалось по крохотной капле, а тут прямо прорыв. Я поднесла котёнка к лицу. Это круглый шарик с двумя выступами; наверное, это ушки.
– Обход! – раздался густой, внушающий уважение голос.
– Доктор, она видит!
Он в ладоши не захлопал, не заахал. Спокойно сказал:
– Ну, вообще-то так и планировалось.
Потом присел на кровать:
– На фонарик смотрим. Глаза вправо. Влево.
– А когда меня выписывать будут?
– Я же говорил. Через неделю, не раньше.
– Но я вижу уже.
– Что я тебе сейчас показываю? – Передо мной маячило что-то продолговатое.
– Градусник.
– Почти. Ручку.
– А сейчас? – Теперь это было что-то округлое.
– Э-э-э…
– Фигу я тебе показываю. Неделю, не меньше.
После его ухода я снова пошла на ту скамейку. С помощью мамы, но почти сама. Сказала, что хочу посидеть одна, буду слушать музыку.
Мне хотелось побыть на нашем месте, посмаковать некоторые моменты и детали нашего общения. Слишком много как-то обрушилось всего: и котёнок, и «увидимся», и прикосновение к щеке. Надо всё это вспомнить, прочувствовать, осознать. Почему одно мимолётное прикосновение так меня ошеломило? Не волшебный же у него палец! Нет, тут дело не в прикосновении, а в человеке, в том, что от него исходит. А что исходит-то? Ну, во-первых, участие. Доброта. Он не просто пожалел, он поддержал меня, причём так, что тепло стало, и было совсем не стыдно принимать его помощь. Ну, доброта, ну и что? Мне вытерли слёзы – и я прямо в себя прийти не могу? Нет, тут не только это. При том, что он такой спокойный, заботливый и вежливый, он совсем не лошок, это точно. Он явно из крутых. Лохи в футбол не играют. Но Вова К. тоже из крутых, однако как быстро его сдуло на задний план после того, как я пообщалась с Максом… Чувство юмора? Пфф… Не смешите меня, на этом вообще далеко не уедешь.
Чем дольше я сидела на этой скамейке, тем чётче осознавала: есть некий компонент, который невозможно вычленить и который перевешивает все остальные положительные качества. Он не определяется глазами, обонянием и разумом, но это явно что-то серьёзное.
Вот к какой мысли я пришла на лавочке: это что-то серьёзное. Звучит банально, но это так. Отношения с Комаровым были придуманы даже не от любопытства, а от безысходности. Это я типа мимикрировала под своих одноклассниц, чтобы сойти за свою. Чтобы не нападали.
