Анне Якобс
Девушка с характером
14
Дорогой господин лейтенант!
Обращаясь к Вам с этим письмом, я искренне надеюсь, что Вы не истолкуете мои слова превратно. Жизнь посылает нам испытания и не уберегает от ошибок, никто – даже самые умные из нас – не гарантирован от этого. Вы не исключение, мой дорой лейтенант…
Она остановилась и пробежала глазами по строчкам. Решительно вычеркнула «искренне» и заменила его простым «очень». Кроме того, она решила по-другому начать последнее предложение. Не нужно повторно указывать лейтенанту на ошибки. Важнее сыграть на его самолюбии. Бедный парень, верно, будет в отчаянии, когда получит письмо. Глупости, которые написала Китти, Элизабет выбросила в камин, а вместо них сформулировала холодный и недвусмысленный отказ:
Сожалею, но я не могу ответить на Ваши чувства, поэтому прошу воздержаться от дальнейших притязаний.
С тех пор вестей от него не было. Если он и теперь соскочит с крючка, все ее усилия оказались напрасными.
Элизабет закрутила колпачок на перьевой ручке и задумчиво посмотрела в окно. С серого неба падали крупные хлопья, сквозь заснеженный парк, словно серая лента, вилась очищенная от снега дорожка. Элизабет увидела две темные фигуры: на маме была широкополая, с темной вуалью, шляпа, на папе – черное зимнее пальто и сапоги. К удивлению Элизабет, этим субботним утром папа целый лишний час посвятил семье. Прищурив глаза, Элизабет попыталась разглядеть лица родителей, но расстояние не позволяло. Однако судя по жестикуляции, они разговаривали на повышенных тонах.
… В последние недели я пережила немало тяжелых минут, много времени провела в раздумьях о путях Господних. Зато теперь я знаю, что темнота не может побороть свет, что ошибки прощаются Господом, если ты всерьез намерен пойти праведным путем…
Элизабет отодвинула от себя листок и вновь кое-что поменяла. «Пережила» исправила на «испытала», так звучит более внушительно. Затем изменила «праведный» на «иной». Интонация религиозной проповеди здесь неуместна. Лейтенант должен почувствовать, что ее благосклонность никуда не делась. Но и с лицом просительницы предстать перед ним негоже, нельзя было прощать все. Листок с письмом выглядел довольно неряшливо, придется все переписать начисто.
Снегопад не утихал. Как все-таки нелепо выглядели экзотические деревья под шапками снега! Острые кипарисы склонились под ним, словно старцы, пинии походили на огромные зонты. Под одним из таких зонтов сейчас стояли родители. Мама как будто в чем-то с жаром убеждала отца, он слушал молча, не вытаскивая рук из карманов пальто и низко натянув на лоб запорошенную шляпу. «Как же трудно быть хорошими супругами, – с тяжелым сердцем думала Элизабет. – Мама с отцом искренне привязаны друг к другу, а между тем постоянно ссорятся». – И все-таки ей часто казалось, что мама любит отца, а он лишь позволяет себя любить. Настоящей папиной любовью была – так частенько с иронией замечала мама – не супруга, а фабрика.
Элизабет стряхнула с себя нехорошие мысли. В ее собственной семье не будет споров, уж об этом она позаботится. Она придирчиво перечитала письмо и дописала концовку:
…Осознание этого и подвигло меня, дорогой лейтенант, написать Вам. На протяжении года с лишним я имела счастье снова и снова убеждаться в Вашей честности, поэтому верю, что, прочитав мои откровения, Вы не станете смотреть на меня свысока. Мама конечно же отправила Вам приглашение на бал в январе. Я была бы очень счастлива видеть Вас на этом вечере.
С сердечным дружеским приветом,
Элизабет Мельцер
Не слишком ли сильно звучит «очень счастлива»? Вообще-то в ее планы не входило бросаться ему на шею. Пожалуй, просто «счастлива» будет достаточно. Или вообще написать «рада»? Или «мне будет приятно»? А может, лучше подписаться… «Лиза»?
В дверь постучали, это была Китти. Досадуя, что ей помешали, Элизабет быстро положила неоконченное письмо в папку для писем.
– Тебе чего? Я занята.
– Лиза, спаси меня. Пожалуйста!
Китти не дождалась приглашения войти, открыла дверь и вошла просто так. Элизабет быстро убрала папку с письмом в ящик стола.
– О, – с любопытством произнесла Китти. – Секреты?
– Скоро Рождество, сестренка.
Кажется, это объяснение устроило Китти. Но Элизабет сомневалась. Раньше они тайно искали по всему дому рождественские подарки, не забывали и посмотреть в комнатах друг у друга. Но с тех пор прошли годы…
– Представляешь, пришел этот Альфонс Бройер. Засвидетельствовать свое почтение…
– Он не предупреждал о своем визите?
Китти тихо простонала. Конечно же, молодой предупредил о визите, еще за неделю. Мама наказала Китти принять «симпатичного молодого человека» и выпить с ним чаю. Разумеется, мама тоже собиралась присутствовать. Но сейчас она еще не вернулась с прогулки.
– Я никак не могу принимать его в одиночку, Лиза.
– Почему не можешь? – сердито спросила Элизабет. – Такой красавец. Мускулистый, как Геркулес. Пиджак чуть на плечах не лопается. А уж бедра…
– Не смешно, Лиза. Пожалуйста, пойдем со мной. Если ты меня бросишь, я все маме скажу.
Вне всякого сомнения, младшая сестренка именно так и поступит. С тех пор, как она стала ездить на балы и вечера, молодые люди постоянно просили с ней встречи. Одни хотели покатать на автомобиле или в коляске, другие приглашали совершить конную прогулку. Приглашения, которые присылали на вечеринки, мама тщательно изучала и на некоторые отвечала положительно. Элизабет тоже всегда звали. В качестве старшей подруги-компаньонки. Как же она это ненавидела!
– Я не одета, – буркнула она.
На Элизабет было светло-зеленое платье, которое было в моде три года назад, а сейчас Йордан расставила на нем талию, весьма искусно замаскировав швы кружевом.
– Лиза, ты очень хорошенькая. Правда, этот зеленый цвет тебе очень идет. Пойдем же. Мы не можем заставлять его так долго ждать.
– Пусть спокойно выпьет чаю, с мороза ему будет приятно.
Элизабет против своей воли встала, быстро глянула в зеркало, вздохнула и пошла за Катариной. С тех пор, как ее младшая сестра появилась на свет, весь мир вращался вокруг нее. Еще ребенком она очаровывала всех своими большими глазами. А Элизабет порой чувствовала себя не более чем гувернанткой при своей младшей сестре. «Лиза, смотри, чтобы Китти не упала с лестницы». «Лиза, не толкай Китти». «Ты щипаешься, Лиза? Фу, какая ты гадкая. Иди в свою комнату, мы не хотим тебя больше видеть». Да, она больно ущипнула маленькую хулиганку за руку. Но прежде Китти укусила ее за палец, но этого никто не заметил.
Пока они спускались по лестнице в красную гостиную, Элизабет с каждым шагом жалела себя все сильнее. За это время она бы успела переписать набело письмо и отправить его на почту. Теперь ей придется целый час играть роль компаньонки, и письмо уйдет только завтра. А адресат получит его после Рождества, хотя по замыслу Элизабет Клаус должен получить его заранее, чтобы в день проведения бала быть свободным от других обязательств.
Августа открыла перед девушками дверь в гостиную. Бросалась в глаза непривычная бледность горничной, наверное, у прислуги в преддверии торжеств было много работы.
Увидев сестер, Альфонс вскочил с кресла. Он был так высок, что по неосторожности мог задеть головой хрустальные ромбики, украшавшие люстру. Однако своим ростом он не кичился, наоборот – стеснялся его.
– Мое почтение, леди. Надеюсь, мой визит не помешал вашим планам…
– Ну что за глупости вы говорите, – смеясь, Китти протянула для поцелуя руку. – Мы бесконечно рады вашему приходу. К сожалению, мама еще не вернулась. Только представьте себе, они с папой гуляют в парке…
Гость поцеловал руку и Элизабет, они сели, и Китти начала болтать без умолку. Разумеется, бедный Альфонс не отрывал взгляда от своей принцессы, ловил каждый ее жест, каждый миг, ее смех отражался в его мимике. Элизабет ограничилась тем, что налила чай и подала чашки.
– Вам один или два кусочка сахара, господин Бройер? Как вы хотите?
Ей пришлось повторить вопрос, после чего выяснилось, что сахар вовсе не нужен. Чашку он так и продержал в руке, а чай остался нетронутым. Китти болтала как сорока, стала обсуждать французских художников прошлого века, объяснила, что Ренуар, Сезанн и Моне давно устарели. Спросила, слышал ли молодой человек о Жорже Браке или Пабло Пикассо. Оба три года назад выставлялись в Мюнхене, в галерее Таннхаузера. Спросила, не был ли случайно на той выставке. Не был? Ах, она тоже, к сожалению, не ездила, ей тогда было пятнадцать, и страсть к искусству еще только пробуждалась. А знает ли Альфонс, что лучшие и самые знаменитые художники живут во Франции?
Элизабет пила свой чай, положив в него два кусочка сахара, отведала она и рождественской выпечки. Миндальный спекуляциус[4] и марципановая картошка, ароматные медовые пряники, ванильные кипферли[5] – пекла Брунненмайер отменно. Чего только стоил ее рождественский торт, который подали в первую пятницу адвента: со сливочным кремом и терпким вкусом медовых пряников, начиненный карамелизованными грецкими орехами, миндалем и посыпанный тонким слоем шоколада. К сожалению, Элизабет не могла себе позволить больше одного куска: она боялась не влезть в новое бальное платье. Ей было важно хорошо выглядеть на балу, куда приедет Клаус фон Хагеман. Если приедет…
– К сожалению, я не способен провести даже прямой черты, – услышала она голос молодого Альфонса. – Но я большой поклонник изящных искусств. Тем более, когда вы так живо обо всем рассказываете, дорогая фрейлейн Мельцер, вы словно зажигаете внутри меня огонь.
– Я зажгу в вашем сердце факел! – воскликнула, смеясь, Китти. – Вечное пламя на алтаре искусств.
«Боже мой, – думала Элизабет. – Китти и раньше болтала всякие глупости, но сегодня превзошла себя. Алтарь искусств. Как бы ее не услышал отец Лейтвин. И откуда взялось это внезапное восхищение французскими художниками? Уж не молодой ли француз всему виной? Как бишь его? Жерар дю Дютру? Нет, Дюфор. Нет, не так. Жерар Дюшан – вот как его зовут». Он из Лиона – столицы шелка, сын делового партнера отца. У этого Жерара были темные глаза, игравшие золотыми искорками, и черные густые волосы. Нос чуть островат, но он его не портил. Молодой Дюшан завоевывал сердца и умы всех дам, вне зависимости от возраста. С Катариной Мельцер, королевой балов этого сезона, он познакомился на вилле Ридингеров в День святого Николая. Девушка произвела на него сильное впечатление, и они много танцевали в тот вечер.
– В январе в Мюнхене пройдут разные интересные выставки, – сообщил Альфонс.
– Охотно верю. Ах, мы, жители Аугсбурга, так консервативны, существуем в полном отрыве от происходящего. Мюнхенцы – те куда более открыты. Но всех нас опередил Париж с его художниками, писателями, музыкантами – в первую очередь искусство рождается там…
Бройер наконец поставил свою чашку на низкий резной столик. Бедный парень! Похоже, был сильно взволнован. Уши горели, и Элизабет почувствовала крепкий запах мужского тела. Эльза недавно повторно истопила печь, и в своем зимнем шерстяном костюме он явно вспотел.
– Если ваша мама и сестра позволят, я бы хотел после праздников пригласить вас троих в Мюнхен. Мы могли…
Громкий крик из холла заставил его замолчать.
– Августа! Господи! Августа!
Это был голос Пауля. Элизабет оставила надкушенный пряник, а Катарина вскочила с кресла.
– Наш Поль приехал!
– Но что там у него с Августой?
Катарина распахнула дверь, и перед ними предстала ужасная картина. Горничная, распластавшись, лежала на ковре в холле, рядом на коленях стоял Пауль и держал ее левую руку, нащупывая пульс.
– Жива. – Он и посмотрел на Китти остекленевшим взглядом. – Я было подумал, что она умерла.
– Господи! В лице ни кровинки. А щеки ледяные.
Китти тоже присела рядом с Августой и погладила ей лоб. Альфонс с беспомощным видом стоял возле двери.
– У нее обморок, – произнесла Элизабет. – Такое случается.
Она единственная сохранила спокойствие и кнопкой вызвала снизу прислугу. Тут же на лестнице появилась Эльза, всплеснула руками и убежала звать повариху и Роберта.
– Пойдем в гостиную, Пауль. Добрый самаритянин выполнил свою миссию, – проговорила Элизабет. – И что вы все так забегали? Фрейлейн Шмальцлер обо всем позаботится. Да и мама вернется с минуты на минуту.
И действительно, появился камердинер, за ним пришли Эльза, Мария Йордан и повариха.
– Это должно было случиться, – пробормотала повариха. – Бедняга. Только бы она ничего с собой не сделала!
Между тем Августа пришла в себя, моргнула и, в замешательстве оглядываясь по сторонам, попыталась сесть.
– Что случилось? Почему я на полу?
– Спокойно, – сказала повариха. – Вот, выпей воды. Не подавись…
– Так-то лучше, – выдохнул Пауль. – Ну и нагнала ты страху, Августа!
Понемногу стали расходиться. Роберт помог Августе встать на ноги, Йордан собрала с пола свежевыглаженные салфетки, разбросанные теперь по полу, повариха уже спешила в кухню и причитала по поводу свиного жаркого. Господа вернулись в красную гостиную, оставив прислуге дальнейшие хлопоты вокруг Августы.
– В этом весь наш Поль, – смеялась Китти. – Стоит ему вернуться на виллу, как девушки штабелями валятся у его ног.
Она повисла у брата на шее и нежно расцеловала, он смеялся и не противился. Элизабет такое приветствие в присутствии гостя показалось слегка чрезмерным, но такова уж была Китти. Альфонс смущенно посмотрел на свои начищенные лакированные сапоги – очевидно, он хотел быть на месте Пауля. Наконец тот мягко отодвинул Китти в сторону, обнял Элизабет и протянул руку Бройеру:
– Долго не виделись, дружище. Не собираешься ко мне в Мюнхен?
Простой дружеский тон Пауля помог Бройеру справиться с волнением. Да, он хотел поехать в Мюнхен еще в октябре, но дела в банке, к сожалению, не позволили.
– Ты, наверное, уже младший управляющий? – поинтересовался Пауль с легкой завистью. – Пара годков и возглавишь банк?
Пауль пригласил всех сесть. Теперь беседа велась легко и непринужденно, Альфонс даже пару раз удачно пошутил.
– Ты, верно, плохо знаешь моего старика, – усмехнулся он. – Чтобы он кому-то доверил руководство? Думаю, даже сидя в окружении ангелов – надеюсь, еще не скоро, – он каждое утро лично будет изучать курс акций.
Теперь и Элизабет развеселилась. Когда этот Бройер вел себя как нормальный человек, а не как влюбленный осел, он был вполне забавным.
– Если и дальше будут стоять морозы, можно покататься на коньках, – предложил Пауль, который не упускал случая попробовать себя в любом виде спорта.
Китти отозвалась с готовностью, Альфонс отреагировал сдержанно, Элизабет пожала плечами. Коньки она не любила.
– Я, скорее, за санки вчетвером! – предложил Бройер.
– Чудесно! – воскликнула Китти и захлопала в ладоши.
– Прогулка по утреннему снегу, – пробормотал Пауль. – А, кстати, не хочешь купить у меня седло? Я присматриваю себе новое и хотел бы продать мое старое. Ты знаешь, оно изготовлено на заказ, но для твоей кобылы, думаю, подойдет.
– Твое седло? Конечно. Почему нет. – Альфонс неплохо держался в седле, навыком верховой езды он более или менее владел.
– Здорово! – воодушевился Пауль. – Оно мне дорого, я бы не стал его предлагать кому попало – только хорошим друзьям.
Альфонс покраснел, до этого он не считал себя близким другом Пауля да и не стремился: легкомысленные забавы молодых людей из компании младшего Мельцера были не для него. Но теперь, находясь во власти чар Катарины, он почел за честь оказаться среди «хороших друзей» ее брата:
– Спасибо!
– У меня есть отличная идея!
Пауль был в ударе, глаза восторженно горели, и Элизабет стало любопытно, что за этим стоит.
– Давайте не будем тянуть и прямо завтра выедем прогуляться по чудесному морозцу. Дамы на санках, а мы вдвоем верхом. Заодно и седло опробуешь…
Ни Китти, ни Элизабет не были в восторге от этой идеи, поскольку у обеих были другие планы. Да и Альфонс медлил, он не любил спонтанных решений. С другой стороны, так он видел для себя шанс несколько часов провести рядом с возлюбленной.
– Утром я занят в банке, – произнес он, размышляя. – Но после обеда, думаю, мог бы освободиться.
– Часа в два? – поймал его на слове Пауль. – Жду тебя на конюшне.
15
В кухне витал едкий запах нашатыря, лимона, уксуса и чего-то металлического. Длинный стол, накрытый газетами, был заставлен флакончиками с чистящим средством и мельцеровским серебром. Пузатые кофейники и сливочники, изящные ажурные фруктовницы и хлебницы, тарелки, солонки, сахарницы, куча серебряных подносов и канделябров из имения Мейдорнов. В преддверии Рождества все эти прекрасные сосуды нужно было начистить до блеска; кроме перечисленного, были также столовые приборы и сервировочные ложки, ножи для жареного мяса и ножницы для птицы, украшенные тонкой чеканкой, – несуразная, но довольно изящная вещица, которой, однако, никто никогда не пользовался.
Кроме Марии Йордан и Августы в кухне никого не было. Они сели спиной к большой плите, в которой еще тлел огонь, так было теплее. На плите стояли эмалированный голубой кофейник и чайник, вечерами хозяйка часто требовала чай.
– Куда подевались все остальные? – ворчала Йордан. – Нам одним все оттирать? Мне каждый раз плохо от этой вони.
Августа скривила лицо и стала энергично натирать сахарницу мягкой шерстяной тряпкой. Раньше она не была восприимчива к запахам, но сейчас ее воротило даже от запаха теплого молока.
– Все этот отвратительный нашатырный спирт, – сказала она, шмыгая носом. – Белая штуковина из Англии намного лучше.
– Но и дороже. Госпожа выделила всего три бутылочки, придется обходиться.
Фрейлейн Шмальцлер велела экономно смачивать тряпку чистящей жидкостью и тереть до тех пор, пока есть эффект. И только после этого смачивать повторно.
– Где Брунненмайер? Спит, что ли? – гнула свое Мария Йордан.
– В кладовке, составляет списки покупок.
– О, господи! Священнодейство перед Рождеством.
Мария Йордан поднесла к свету маленькую солонку. Та аж сверкала. Надо сказать, что во время чистки на посуде проступали все имеющиеся изъяны.
– Посмотри, Августа, тут кто-то нацарапал вилкой. И здесь. И на дне.
Иногда гости вели себя весьма бесцеремонно, а ведь уважаемые господа. Августа рассказывала, как однажды какой-то фон Виттенштайн повертел в руках хлебный мякиш да и выбросил его за спину. А еще было – один русский дипломат так же поступил со своим стаканом. Якобы из-за того, что в стакане оказалась вода, а не шнапс. Еще одна дама из высшего общества – Йордан не хотела называть имени, потому что та часто бывала на вилле, – развлекалась тем, что во время раздачи горячего супа тростью подставляла прислуге подножки.
– Настоящая ведьма. Я бы на месте Роберта вылила ей половничек супа за шиворот, – сказала Мария Йордан. – А кстати, где Роберт? Он должен полировать серебро.
Августа хихикнула и глотнула кофе с молоком.
– Он в каретном сарае. Молодежь планирует завтра конно-санную прогулку, а для этого нужно все привести в порядок.
– Вот беда. Год, как ничего не трогали. Полозья наверняка заржавели.
Августа кивнула и добавила, что и седла нужно смазать жиром. Они там втроем – старый садовник Блиферт, его внук Густав и Роберт.
– В промерзшем сарае небось не сладко. – Йордан взяла следующую солонку. Такой мелочевки у Мельцеров было двадцать четыре штуки, к ним прилагались крошечные ложечки для соли в виде миниатюрных суповых половничков. Во время застолий слева от каждого куверта стояла такая солонка, и каждый мог досолить еду по своему вкусу, не отвлекая прислугу.
– Бедные родственники пожалуют в первый день Рождества, – заметила Августа, у которой вокруг носа проступила заметная бледность. – Как обычно, всем скопом. Вот будет госпоже радость.
Мария Йордан вздохнула. Прислуга не жаловала братьев и сестер господина Мельцера, их приглашали на праздничный обед из христианской любви и по старой семейной традиции. Они не скрывали свою зависть, при этом ужасно вели себя за столом, не умели пить вино, командовали прислугой, будто у себя дома. Гостей, которых приглашали на второй день – День святого Стефана, напротив, принимали охотно. Родственники госпожи происходили из благородного дома, знали, как обращаться с персоналом, никому из них не пришло бы в голову просить камеристку истопить в комнате печь.
– И правда все разбежались, – сердилась Августа, разглядывая свои черные пальцы. Вообще-то она любила чистить серебро: сидишь на кухне с остальными, болтаешь, смеешься, на плите шипит кофейник.
– Хотя бы Эльза помогла!
Эльза была в гладильной. На прошлой неделе устраивали большую стирку, после которой образовалась гора белья. Госпожа Мельцер каждый год следила за тем, чтобы перед Рождеством все было перестирано и разложено по шкафам. По ее мнению, стирать между Рождеством и Новым годом означало накликать беду.
– А где сейчас Мари, думаю, спрашивать не стоит, – проворчала Йордан.
– Нет, – язвительно поддакнула Августа.
Некоторое время на кухне было тихо, каждая думала о своем. Немного погодя Мария Йордан встала и подлила им с Августой кофе из голубого кофейника.
– Я так и знала, – мрачно произнесла она и сняла с крючка прихватку, чтобы взять горячий жестяной кофейник. – Я все видела во сне, еще до того как она сюда пришла.
Августа поставила очередную отполированную сахарницу на стол и с довольным видом оглядела сияющую серебряную вещицу. Как жаль, что это сияние продержится лишь несколько недель, а затем вновь поблекнет, покроется серыми пятнами и в конце концов почернеет.
– Да ну вас с вашими снами!
– Смейся-смейся. Мои сны всегда сбываются.
– Чушь!
Рассердившись, Йордан нечаянно выплеснула каплю дорого чистящего средства на стол и тут же подобрала его тряпкой.
– Не я ли предсказывала, что Герти надолго здесь не задержится? Так и вышло!
Августа пренебрежительно фыркнула носом, мол, это и без всякой магии было понятно.
– Не вы ли в прошлом году пророчили Эльзе большую любовь? Вы гадали ей на кофейной гуще. И где та большая любовь? Ни намека.
– Ну, она ждет своего часа, – стала защищаться Йордан. – Но если Эльза ничего не предпримет, то ждать будет долго. До скончания века можно ждать.
– Да, так и я могу предсказывать будущее, – ехидно засмеялась Августа. – Каждый сам кузнец своего счастья и все такое. Не смешите меня!
Йордан молчала и зло втирала чистящее вещество в канделябр. Что ж, Августа в чем-то была права. Гадание было ни к чему. Мария только потому и согласилась, что получила за него от Эльзы две марки. Ей были нужны деньги, зачем – никого не касалось. Но ее сны, это было другое, неприкосновенное.
– Я точно знаю, что Мари принесет нам несчастье, – упрямо продолжала она. – Я видела во сне, будто она бежит по парку и тянет за собой черную собаку. Черная собака не сулит ничего хорошего.
Августа пожала плечами. Они с Мари больше не враждовали открыто, но и не дружили. К ней была привязана Эльза: бесхребетное создание, она, верно, на что-то рассчитывала. Брунненмайер тоже никому не позволяла говорить о Мари плохо. Роберт в любом случае подальше держался от «бабских дел», Шмальцлер отмалчивалась.
– Такого не бывало, – ворчала Йордан. – Я не слыхала, чтобы кухаркина помощница сидела наверху у госпожи и пила с ней чай.
Йордан лила воду на мельницу Августы. Та уже раз сто перемыла Мари кости, но всегда радовалась лишней возможности потешить свою обиду. Мари ежедневно, даже по воскресеньям, проводила наверху целый час. Нередко ее вызывали и вечерами. Не затем, чтобы прислуживать, ей как кухарке это и не полагалось. Нет. Там происходил какой-то маскарад. Мари примеряла платья, которые приготовила для нее госпожа, повязывала на голову платки, распускала волосы. Порой приходилось надевать ужасные серые тряпки и деревянные колодки, а потом рядиться в разноцветные ткани и блестящие шелковые кушаки. То она выглядела как попрошайка, то как цыганка.
– Ты что, подглядывала в замочную скважину? – с кривой усмешкой спросила Йордан у Августы.
– Достаточно просто посмотреть на рисунки. Ведь молодая госпожа ее рисует. То черным углем, то карандашом, а то опять красками…
Так все и было. Мария Йордан видела рисунки. Хотя чаще всего Катарина убирала их в папку, а мольберт занавешивала тканью.
– Недавно Мари появилась в платье госпожи. Замарашка с кухни носит шелковые платья, госпожа делает ей прически. Скоро я, чего доброго, буду прислуживать нашей всемилостивейшей принцессе Мари из «Святых мучениц».
– Из кого? – не поняла Августа.
– Вроде бы так называется сиротский приют, она жила там.
– У нее нет родителей? Поди, незаконнорожденная?
– Ну, разумеется!
– А вам откуда известно? – подозрительно спросила Августа.
Йордан подняла плечи и сделала загадочное лицо. Выглядело так, что это знание она обрела каким-то магическим образом. Но, возможно, просто тайно пошуровала в комнате Шмальцлер: там на полках лежали папки с бумагами и документы прислуги.
– Да что мы так волнуемся? – пожала плечами Августа. – Мы же знаем нашу госпожу Катарину. Из огня да в полымя. Сегодня нашла для себя красивую игрушку, завтра заскучает и снова спишет Мари в кухарки. Вообще-то Мари можно пожалеть. Ведь она не знает, какая капризная наша молодая госпожа.
Мария Йордан молча возилась с ножкой серебряного подсвечника, богато украшенной гравировкой. Эти завитушки было трудно очистить, иногда приходилось использовать иглу и осторожно, очень осторожно, работать ею в углублениях. Однако черноту все равно не удавалось извлечь до конца.
– Ни капельки мне ее не жаль, – обратилась Йордан к Августе. – Тот, кто высоко взлетел, больно упадет. Так уж устроено. Да и пусть бы там наверху ее проучили. Кто делает за нее работу, пока она позирует и распивает чаи? Мы – не так ли?
– Вообще-то вы правы.
Их разговор прервала повариха, которая, тяжело дыша, вошла в кухню и стала отодвигать маленькие ящики кухонных шкафов. Было похоже, что она проверяла запасы приправ.
– Целый пучок лука сгнил в кладовке, – посетовала она. – Стало влажно, и никто не заметил. А в амбаре мышиный помет. Воруют у нас муку, серые твари. Кот нужен. На одну ночь посадить, и ни одной мыши не останется.
– Тут вам никто не поможет, – сказала Йордан. – Госпожа не выносит кошек, она их боится.
Повариха что-то записывала на листке бумаги, медленно и тщательно, двигая губами.
– Ко… ри… андр. Мус… кат. И гвоздика.
– Нам нужен помощник для чистки серебра! – заявила Августа.
– А я тут причем? – рассеянно проворчала Брунненмайер. – Пошлите за Мари. Кориандр, гвоздика, мускат, корица… тмин! Его-то я чуть не забыла!
Она составила список приправ, трижды моргнула на верхний свет, было видно, что ее мысли витают где-то среди таких важных материй, как тмин, шафран и разрыхлитель для теста.
– «Пошлите за Мари», – передразнила Йордан повариху, когда та вышла. – Да, постучитесь в дверь молодой госпожи и скажите, что Мари нужна нам чистить серебро.
Она издевательски засмеялась и посмотрела на Августу. Та отложила тряпку и встала открыть окно.
– Тебе опять плохо?
Девушка обеими руками облокотилась на подоконник и глубоко дышала. Несколько снежных хлопьев занесло ветром в теплую кухню, где они сейчас же растаяли.
– Ты беременна, верно?
Августа не проронила ни слова. Уже две недели ее мучила эта адская тошнота, сначала только по утрам, теперь и днем. Иногда было так плохо, что она падала и в глазах темнело. Да и месячных у нее не было уже давно.
– Можешь спокойно сказать. Мы все давно уже заметили.
На свежем воздухе Августе стало полегче. Она закрыла окно и медленно прошла по кухне к плите погреть спину.
– Шмальцлер уже что-то сказала? – спросила она у Марии Йордан.
Мария помотала головой. Нет, домоправительница в таких вопросах была немногословной, она никогда не обсуждала одних работников с другими. Но глаз у нее был наметанный. Рано или поздно она вызовет Августу к себе. Беременность станет поводом для увольнения.
– Если ты с ней ладишь, можешь договориться, что отдашь ребенка родителям. Все-таки ты служишь на вилле уже несколько лет, и до сих пор тобой были довольны.
Августа грела руки над плитой и потирала ладони.
– Моим родителям? – пробормотала она. – Да они меня убьют, если я приду с ребенком.
Йордан отставила серебряный подсвечник. Она помолчала, подумала, говорить ли, но потом все-таки сказала:
– Я знаю средство. Могу достать для тебя. Вечером выпьешь, наутро будешь избавлена от всех забот…
– Спасибо, – ответила Августа. – Но я не хочу.
Йордан рассердилась, потому что за снадобье она потребовала бы двадцать марок. И получила бы их. В таких делах мужчины демонстрировали великодушие, девушке нужно было лишь поторопиться.
– Что ты хочешь? Потерять свое место и скитаться с незаконнорожденным?
Августа села и отпила кофе. Он уже остыл и на вкус был горьким, но это ее не смущало.
– Замуж хочу.
Смех Йордан напоминал блеяние.
– Замуж хочешь? За Роберта? Так он ведь уже отец или как?
– Ну да. И не надо так кудахтать.
– Смотри-ка. Замуж. За Роберта. Настоящая семья…
– Смейтесь-смейтесь! – гневно сказала Августа. – Еще посмотрим.
– Ты думаешь, он такой глупец, что женится на тебе?
Августа прикусила язык, потому что от злости чуть не выдала тайну. У Роберта не будет выбора. Ей известно кое-что такое, что будет стоить ему места.
