Антология
25 оттенков личного. Избранная проза и поэзия о многогранности человеческого опыта
Часть вторая
2.1
Мимо ристалищ, капищ, мимо храмов и баров,
Мимо шикарных кладбищ, мимо больших базаров,
Мира и горя мимо…
Иосиф Бродский
Слава всем, кто не дошёл до цели,
Шёл вперёд – и канул в никуда,
Всем, о ком не вспомнили, не спели,
Словно и не знали никогда.
Кто виденьем, страстью ли обманной
В глушь и бездорожье уведён,
Не открыл страны обетованной,
Жизнь не досмотрел, как странный сон.
Слава вам, стяжатели иллюзий!
Вам, искатели небес земных!
Вас не зная, вечно рвутся люди
В путь, которым вы
ведёте их.
2.2
Ах, базар,
Кружит пестрятина
По рытвинам,
По вмятинам
Избитой мостовой.
Шумно движется,
шатается,
толкается, сплетается
Толкучая толпа.
Телогреек пена серая,
капусты зелень серная
И красные платки,
Да степенные, всесильные
плывут мундиры синие
С морковками петлиц.
Над рядами-теремами
Валит пар,
валит пар.
Как в проулках, в них вскипает
Серотелая толпа.
– Ярки яблочки как солнушки!
– Лускатые подсолнушки!
Стаканчик на пятак.
Оттопырь карман, хорошая,
иди себе, задёшево,
И плюйся шелухой!
Вот бокастые молочницы
Ожившими матрёшками,
Как гвардия, прямы.
– На, хозяюшка, покушай!
Ты, хозяюшка, не слушай!
Хорошее молочко!
Мясники неторопливые,
как боги, терпеливые,
В крови, как палачи,
Вертят красные и сочные
куски с жирком и с косточкой,
Мусолят карандаш…
А здесь вот – тихая толпа,
Тихая, как в синагоге.
Здесь только медленно сопят
И ноги чистят на пороге.
– Вы думаете покупать
Или вы себе не думаете?
А на полке
и в витринке
И под стёклами
исцарапанными —
Бюстгальтеры и косынки,
Игрушки и колбасы штапеля…
– А если вам не нравится, так идите, где лучше!
Ах,
хвост,
хвост,
хвост —
Как у анаконды.
Привезли
воблы воз —
Всю Москву накормят!
Ах,
хвост,
хвост,
хвост —
Очередь,
очередь.
Посылают псу под хвост,
К матери,
к дочери.
Тут того гляди убьют!
И, только в хвост втиснувшись,
Спрашивают:
– Что дают? —
И потеют истово.
А в углу, раскрыв на толпы
Грустных стёкол синий лоск,
Современней изотопа
Пригорюнился киоск.
Он такой нелепый в мире
Потных лиц и пёстрых лент —
Как аквариум в сортире,
Как в пивной интеллигент.
И нутро его стеклянное журналами полно.
– Вон какие…
– Что там? Глянь-ка!
Там разборка в овощном!
Вора,
вора,
вора поймали!
Морда – топориком,
и лопухи торчат.
Вытащил у бабушки
у старой
из валенка
Вытащил последние —
скопила для внучат!
Лица перекошены – потные, красные,
Пальцы растопырены:
– Лови его, лови!
Палку ему под ноги – раз!
Вот так хряснулся!
Вскакивает —
Весь в грязи, а рожа – в крови!
Бабы как шарахнутся —
словно куры в стороны.
Помидоры покатились —
«По рублю брала!»
– Мать их, помидоры!
Соком помидоровым
Сапоги уляпали,
а жулик – драла!
Подскочили, сцапали,
с забора стянули.
Как заяц под собакой
заайкал.
– А ну!..
Ух его да ах его!
Как сверху саданули,
Как снизу наподдали!
– Сколько стянул?!
Старуха подскочила —
юбку за кончики —
Да старенькой
туфелькой
топ его! Топ!
– Дай ему, бабка!
Сделай упокойничка!
– Сделай с него клоуна,
бей ему в лоб!
– Чтобы его в милиции и мама не узнала… —
И кровью, как закатом,
застлало всё вокруг…
«Зверьё! Остановитесь!» —
а им ещё мало!
«Не смейте! —
и ворвался
в копошащийся круг. —
Ведь вы же её сами
обсчитали перед этим,
А вы ей подложили вместо яблок гнильё!
Ведь вас же не лупят, потому что не заметили!
И потому же самому
не лупят её!»
– Чиво?!
– А ну, поди сюда! —
за шиворот стянули.
– Защитничек нашёлся?
– Сам такой, небось!
– А ну…
Как снизу наподдали, как сверху саданули —
Как будто в воду чёрную, сорвавшись, нырнул.
2.3
…Отчего это – в ручье голова?
Отчего это вокруг – не трава?
Отчего это – на грязной руке
Пятна крови
и в огне голова?
Ах, как
кружится, кружится, кружится
Мир…
Вспышками…
Магния…
Ах, как рушится, рушится, рушится
Боль
На спину
И на голову…
– Охнуть – не сдохнуть:
повой, повой! —
Окает голос над головой.
Окает чей-то чужой басок.
Больно глазам, словно в них – песок.
Надо бы вспомнить, зачем он здесь,
А в голове громыхает жесть.
Надо бы встать и идти, но ступни
Словно булыжники в летний зной…
– Ладно, кончай ночевать! Очнись!
Ну – выкладывай: кто такой?
Стены качнулись – и встали в рост.
Хлынул в затылок тяжёлый огонь.
Синяя форма и пара звёзд
На серебре потёртых погон,
А под фуражкой – бровей черта,
Палочка носа и прорезь рта,
Складки устало легли вдоль щёк
От водки, бессонницы и забот,
От тёмной тревоги ночных трущоб —
Да мало ли от чего ещё,
Чем жизнь, не спросясь,
в оборот берёт.
– Вспомнил, что ли?
– Я просто шёл…
Встретил шабашников… Повезло…
А на базар – чтоб поесть… И – с собой…
– Ну, и откуда тебя занесло?
– С Москвы…
– Москва – большая. А там?..
…Правильно, паспорт, похоже, твой.
Ну а сюда-то забрёл на черта?
Молча задержанный поднял глаза,
Пальцами прядь отодвинул с лица.
«Чем-то дежурный похож на отца.
Может быть, просто про всё рассказать?
Вряд ли поймёт. Ему не до чувств.
А рассказать почему-то хочу —
С отчаянья
или
вот просто так».
И, как больной на приёме врачу,
Начал
про изо дня в день,
Про солнце в огне,
Про чёрную тень
на белой стене,
Про важничающих менторов,
И про наивность и стыд,
И как за аплодисментами
Костяк жестокости скрыт.
И как старики уходят,
Не в силах осилить жизнь.
И как дороги разводят
Тех, кто всю жизнь дружил.
Как в суетне озабоченной
Радость уходит в запой,
И на карьеру заточенный
Друг твой – такой деловой.
Прежней мечте несказанной,
В сторону сдвинув наив,
Мы отвечаем: «Я занят»,
Клятвы свои позабыв.
Глушат казённые речи
Вслух, вранью не переча.
Живём – как смотрим картинки,
Мешая чужих и своих!
И, как вчера на рынке,
Лупим себя самих.
И шёл я – чтоб всё увидеть
Не в книжке, а наяву.
Я не хочу ненавидеть —
Хочу знать,
для чего живу.
А после – когда разберёмся,
Мы множество мирных лет
Тогда, провожая солнце,
Будем знать, что заутра – рассвет.
А сейчас перекроем
пару крыш —
В Петухово, в Жарках потом,
И пойду я опять
Посмотреть на жизнь,
Разбираться в житье простом.
А иначе – никак:
я понять хочу,
Я глядел – словно сквозь
стекло.
– Так, – поднялся хозяин. —
Щас чайник включу,
Чтобы – немножко тепло…
2.4
– Ты хочешь по полкам раскладывать
Всё, что случится за жизнь,
Но с вот такими раскладами
Тебе добра не нажить!
Пешком или автостопами,
Морозит или зноит,
А кто или что – но застопорит
Похожденья твои.
Ты же потом не удержишься,
Станешь учить, как жить.
А всем ли в листа твои дерзости?
Как это предположить?
Лес не видать за деревом,
Да и не в этом суть!
И от тебя не от первого
Слышат крамольную муть.
Как это «не крамольную»?
Кто вчера наболтал,
Мол, не воры затем, что не пойманы?
А это – статья: клевета!
А ежели за деревьями
Ты и найдёшь пробел —
Стрельнут, как Ленина стрельнули,
Как сам он стрелять велел.
Я тебя понимаю:
Каждый – в своей судьбе.
Но ты только жизнь поломаешь,
И не только себе.
Ладно. Держи свой паспорт.
Не суй его в рваный карман!
Прощай! Да чтоб снова не «здравствуй».
Рюкзак не забудь, пацан!
Ступай в своё Петухово,
А то вон уже рассвет…
И поглядел
сурово
и сочувственно вслед.
………………………..
И так вот – то дело, то слово,
А прошло тому —
пять
лет…
2.5
В раскатах грома и в дождях косых
Тяжёлое откатывалось лето.
Точила осень золото косы
На жёлтые податливые ветви.
Сквозила чаще серебром лучей
Незримо холодеющая проседь.
На сотни вёрст кругом
землёй ничьей
Ты окружён —
с тебя никто не спросит.
Не спросит, если атомной войной
Расколется безудержное небо,
Не спросит, если чёрный вихрь степной
Оставит полстраны без крошки хлеба.
Не спросит, потому что ты ушёл
Тропой крутой и праведной как будто.
Не спросит, потому что хорошо,
Что не во зло и не в угоду труд твой.
А вечера…
Как вечера тихи
На брёвнах, золотых ещё и свежих!
И как легко ложатся в синь стихи
И пробуждают голубую нежность!
В лучах луны качается туман
На чёрных сучьях полуспящих елей.
И тёпел мир, и мир в награду дан
В преддверии морозов и метелей.
Но даже там, сквозь зверий вой пурги,
Пронизывающей сквозь хвою чащу,
Легки твои неспешные шаги,
И весь ты переполнен настоящим.
Так почему —
и снега ком с сосны,
И солнца луч сквозь золото осины
Как будто в чём-то упрекнуть должны,
Как будто промолчали,
не спросили.
Не виноват.
А кто же виноват?
А лучше ль быть ни в чём не виноватым,
Покоя на вершинах леса взгляд
И зная – зная! – много дней назад
Про города,
предательство,
про атом,
Про тех пижонов в куцых пиджаках
(Или опять уже сменилась мода?)
С перстнями на балованных руках,
С ухмылками на озверелых мордах?
Нет, не уйти —
ни в лес, ни в монастырь
От тусклых взглядов, загубивших душу.
И ты среди спокойной теплоты
Как рыба, вытащенная на сушу.
И ловит воздух судорога рта,
И от видений никуда не деться:
Кругом – толпа,
и вся она – не та,
Не та, которая мечталась в детстве!
А ведь мечталась —
синий океан,
Потоки солнца – и людские толпы.
И каждый взгляд любовью к людям пьян,
И каждый миг мелодией затоплен.
И каждый вздох един на миллион,
На миллиард, на всех людей на свете —
На тех, которые чисты, как дети,
Прекрасны и мудры, как Аполлон.
Опять ушёл неторопливый дождь
Будить грибы по непробудным чащам.
Ты настоящим только ли живёшь?
А может, это было настоящим?
А может, это прошлое теперь?
И взгляд твой сух, блуждающ и тревожен —
Не потому ли, что побег за дверь,
Мир отсекающую,
невозможен?
И невозможно мысли отогнать,
И нету сил о будущем не думать,
И оттого суровость и угрюмость
С закатом возвращаются опять.
– Скорее, утро!
Только никогда
Ни шорох листьев,
ни повадка зверя
Не станет для тебя твоим
«Я верю!»,
Не поведёт, как дальняя звезда.
И снова собран узелок тугой,
И вновь привычно оценила спешка,
Что надо человеку брать с собой
В далёкий путь, неведомый и пеший.
Закат. Опять закат. Опять гроза
Растёт в тебе, как ярость, как тревога.
Ты знаешь всё —
и путь, и имя Бога,
Которому не послужить – нельзя!
2.6
Минуты медленные
текут,
Как по стёклам
слёзы дождя,
И ни одну – ни одну! – из минут
На миг задержать нельзя.
Недаром клепсидрой меряли день
В давние времена:
Из всех моделей эта модель
Родства с натурой полна.
Усталые ноги ведут назад,
Времени поперёк.
В строгость разума втиснут азарт,
А под ногами – вода-егоза —
Вертится ручеёк.
С ним веселее, и он всё живей
Ищет куда-то сток.
Справа – деревья манят ручей,
Слева – небес простор.
Небо закатное шлёт на восход
Перистые облака.
А на закате – раздолье вод:
Как разлилась река.
А за разливом – туман или дым,
Тот берег видать едва,
А ближе – тянется из-под воды
Колокольни глава…
«Как там ещё проберёшься ты
Лесом сквозь темноту?
А тут – и водица есть, и кусты,
И – поклониться Кресту…»
И в наползающей полутьме
Свой узелок развязал,
Кружкой черпнул – показалось мне:
Булькает рядом вода-егоза —
Вертится ручеёк.
С ним веселее, он входит в азарт,
Ищет куда-то сток.
Всё устремлённей его напор,
И прибывает вода.
И скоро по ней поплывут на простор
С людьми и с грузом суда.
И, если сроки стройки – в обрез,
Оставят
на самом дне
И корпуса, и затопленный лес,
И кое-что
Поважней…
2.7
…А на опушке
не видно щитов,
Крашенных в яркий тон:
Все здесь и так
знают про то,
Что
«К городу спуск запрещён!»
И только, за корень зацепленный,
Мокнет в воде узелок…
И снова спрашивать некому,
Выплыл – или в свой срок
Под затопленной церковью
В ил отсыпаться лёг?
Или – сидел до последнего,
Взятый водой в кольцо,
И было из мрамора слеплено
Молодое лицо?..
Но к этому всё
не сводится:
Сплетеньем дорог пыля,
Как безымянным воинством,
Вытоптана Земля.
И, открывая истины,
В Путь сливая пути,
Вплоть до последней пристани
Путники будут идти.
А там, где прошёл он,
волне всё равно,
И купол в воде исчез,
И только высится над волной
Осьмиконечный крест.
Денис Васильев
Родился во Владивостоке, вырос в древлеправославной семье поморского согласия. Будучи уже взрослым, принял крещение в православной церкви. В свободное время занимается рисованием и «письмом». В 12 лет, находясь под впечатлением «Звёздных дневников Йона Тихого» Станислава Лема, стал писать фантастические рассказы. Позже сочинял мистические сказки и юмористические рассказы и стихи. В 16 лет стал писать духовные строфы.
Стихи Денис пишет лишь в моменты вдохновения; иногда они приходят по ночам, что заставляет прокручивать строки у себя в голове, дабы не забыть.
Увлекается канонической православной литературой.
Участник литературных проектов издательства «Четыре»: «Наполненные смыслом», «География современной литературы», «Слово» и др.
Заветная тропка
В далёкой и никому не известной стране на краю мира жил бедный рыбак по имени Сальгуст. И всего-то было у него богатства, что три сына: старший Руспул, средний Свейё и младший Абдулдомок.
Целые дни Сальгуст проводил на реке. Порой улов был настолько скуден, что едва хватало, чтобы обменять его у пекаря на хлеб, а порой сети так изобиловали, что хватало на новую одежду, которую можно было купить у портного. Сыновья помогали Сальгусту по хозяйству: и дров наколют, и печь истопят, и приготовят наваристый рыбный суп.
От незваных гостей дом сторожила собака, и вот однажды, когда сыновья Сальгуста были во дворе и каждый занимался своим делом, она громко залаяла. Руспул поднял вверх голову, воткнул в колодку топор, которым колол дрова, и увидел за изгородью странного человека, одетого во всё чёрное.
– Не ждали мы гостей! Что вам нужно у нас? – молвил Руспул.
Незнакомец, не ответив ни слова, прошёл сквозь калитку и направился к дому. Братья попытались было его остановить, но их руки проходили сквозь незнакомца.
– Это злой дух! – выкрикнул Свейё и схватился за талисман, висящий на шее. По местным поверьям, талисман помогал от нечистых духов.
Незнакомец, однако, и не думал исчезать. Наоборот, подойдя к испуганному юноше, он сорвал с него талисман, подбросил в воздух и испепелил взглядом. Амулет пропал, словно не было. После этого странный прохожий вошёл в дом. Когда Руспул, Свейё и Абдулдомок вбежали вслед за ним, то увидели, что незнакомец в чёрном разлёгся на ложе главы семейства – Сальгуста. Но в ту же секунду вдруг вспыхнул огнём и захохотал, глядя на изумлённых братьев. Он хохотал, пока не сгорел, а затем отразился в зеркале прихожей, улыбнулся, снял головной убор, напоминающий узбекскую тюбетейку, в мгновенье ока обернулся чёрным лебедем, выпорхнул из зеркала, залетел в горящую печь и, загудев вместе с пламенем, через дымоход вылетел прочь.
Разразилась гроза, и хлынул ливень. Пришёл продрогший отец, еле неся богатый на сей раз улов, который тут же спустили в погреб, чтобы чуть позже засолить. Вскоре всё семейство сидело за обеденным столом, но прежде чем приступить к трапезе, Руспул поведал отцу о приходе чужака и всех тех жутких обстоятельствах, свидетелями которых они невольно стали.
– Что ж, – промолвил отец, – видно, пришло моё время. Именно этого человека я видел во сне две ночи назад.
– Будет тебе, отец! – небрежно отмахнулся средний сын, спокойно принялся за суп и, отправляя в рот ложку за ложкой, добавил: – Злые духи шутят над нами, я не думаю, что это предвещает беду.
Сразу после его слов дом сотрясло, как от раската грома, и далее хозяева дома ели уже молча. Лишь собака на кого-то залаяла за окном.
Ночь прошла спокойно, только наутро Руспул был чем-то весьма озадачен и не сказал ни слова ни братьям, ни отцу. Лишь под вечер он поведал, что собирается в город Вирфацистел – искать счастье, потому что именно так ему было сказано в ночном видении. Кем сказано, Руспул никому так и не признался, а на следующее утро попрощался с отцом и братьями и отправился в путь.
Через некоторое время то же самое произошло и со средним сыном, а после и с младшим. И остался Сальгуст совсем один. Однажды, закинув сеть в реку, он почувствовал, что улов его слишком тяжёл. Превозмогая себя, Сальгуст всё же затащил сеть в лодку.
Сегодня он промышлял на середине реки, и то, что Сальгуст обнаружил в своих снастях, заставило его резво грести к берегу. Рыбак с трудом вытянул свою находку из лодки. Находка оказалась большим ящиком. Сальгуст изрядно попотел, прежде чем сумел открыть его. Внутри оказался человеческий скелет и вырезанная корявыми буквами на внутренней стороне крышки надпись: «О рыбак Сальгуст, это твой старший сын».
Опечалился старик такой утрате и похоронил кости на местном кладбище.
Хоронили в этой стране (называлась она Визория) лицом вниз, считая, что так в тело не войдёт злой дух и не заставит покойника выйти ночью из могилы. Погоревал старый рыбак, да делать нечего – дальше надо жить.
Он вновь принялся за своё ремесло, но через некоторое время снова выловил ящик, который побоялся открыть, предполагая, что там окажется ещё один из его сыновей. Однако любопытство взяло своё, и чего он боялся, то и произошло. Во втором ящике тоже оказался скелет, а внутри надпись: «О рыбак Сальгуст, это твой средний сын».
Ещё больше опечалился рыбак, а наутро совершил погребальный обряд над костями своего второго сына, захоронив их подле старшего.
Визорийцы были язычниками, и страна их нахРодилась в бескрайней тайге Сибири, но никто из русского люда не знал об этой стране, потому что не было туда дороги. Жители Визории, в свою очередь, не могли отыскать другие земли, потому что их отгораживала неведомая преграда, заставлявшая искателей и первопроходцев бродить вокруг да около. Старцы утверждали, что заветная тропка есть, да никто ещё из нашедших её домой не возвращался.
Сальгуст совсем забросил рыболовство и питался старыми запасами, опасаясь выловить останки младшего сына, но чему быть, того не миновать, и вот он снова в лодке, закидывает сеть… И вновь страшная находка, которую несчастный рыбак открыл лишь для того, чтобы перевернуть кости сына лицом вниз и похоронить.
На следующее утро чуть свет Сальгуст уже сидел в лодке и грёб на середину реки, но не для ловли рыбы, а для того, чтобы свести счёты с жизнью. Для этого он приготовил верёвку и привязал к ней камень, другой конец верёвки привязал к своей шее и, наклонившись через корму, бросил камень в реку.
Каково же было горе его сыновей, вернувшихся через некоторое время разбогатевшими и в полном здравии, когда они узнали, что их отец утопился!
Об этом братьям поведал сосед-мельник и шёпотом рассказал о том, что привело бедного рыбака к такой ужасной кончине.
Опечалились братья. А вечером, ужиная за столом, Руспул увидел отца в зеркале, висящем на стене. Сальгуста держал обеими руками за горло злой дух, прежде являвшийся всему семейству воочию. Руспул окликнул братьев, но видение тут же исчезло. После рассказа Руспула братья примолкли. А наутро средний брат поведал остальным о своём ночном видении, в котором прежний злой дух спросил его: «Хочешь вернуть отца?» На что тот ответил: «Конечно хочу». И дух, злорадно усмехаясь, сказал: «Я могу повернуть время вспять, но тогда вы не отправитесь искать счастья и не разбогатеете, а будете продолжать жить с отцом как прежде, но в нищете. Подумай, посоветуйся с братьями, а ночью, когда уснёшь, дашь мне ответ».
– А стоит ли ему верить? – усомнился старший брат Руспул. – Ведь, по-моему, именно он так пошутил с отцом, убедив его в том, что мы мертвы.
– И то верно, – согласился младший брат, и все трое решили ни о чём не договариваться со злым духом, а оставить всё как есть.
На следующее утро средний брат Свейё выглядел понуро и ни с кем из братьев не разговаривал. Лишь ближе к обеду, поддавшись уговорам встревоженных братьев, поведал, что злой дух опять явился к нему ночью и сказал, что не оставит семью в покое, пока всех братьев не постигнет участь Сальгуста.
Не успел Свейё договорить, как дом затрясся, а в оконное стекло ударилась птица.
Посоветовавшись, братья решили взять из дома самое ценное и отправиться искать заветную тропку из Визории, о которой вещали старцы.
– Кто знает, – сказал Руспул, – может, там дух оставит нас в покое.
Братья оседлали коней и покинули отчий дом. Путь их лежал через густой лес, где, согласно поверьям, должна была отыскаться заветная тропинка, ведущая во внешний мир. Весь день они ехали, тревожно поглядывая по сторонам. Лес был тёмный, солнце почти не проглядывало сквозь переплетение крон.
Стало вечереть. Свейё и Руспул решили было остановиться на ночлег, но Абдулдомок продолжал ехать дальше и отмахнулся от братьев, когда они окликнули его. Он не захотел говорить им, что его увлекла за собой красивая девушка на коне, которую он увидел вдалеке, в сумрачной чаще. Девушка то и дело поглядывала на Абдулдомока и призывно махала ему рукой. Долго ли, коротко ли следовал он за ней, только набрёл на болото. В эту же минуту девушка на коне превратилась в уже знакомого чужака в чёрном, конь юноши заржал и вместе с седоком стал погружаться в трясину. Когда же на поверхности осталась лишь голова человека, чужак спешился, шагнул к бедняге в трясину и, обняв его за плечи, погрузился в болотную жижу, из которой всплыл большой пузырь. Громкое клокотание – и вскоре всё стихло.
Оставшиеся в живых братья, не дождавшись младшего, спешились, натаскали хвороста и развели костёр. По очереди спали, поддерживая огонь до утра, чтобы не погас. Лишь только рассвело, братья позавтракали тем, что припасли из дома, и, вскочив на коней, отправились далее.
И вдруг перед ними возник тигр. Вернее, видел его один лишь Свейё, конь под ним фыркнул и попятился, а тигр совершил прыжок. Потеряв равновесие, скакун рухнул наземь. Руспул, глядя на происходящее, не знал, что и думать. Тигр не был виден ему, и конь под ним оставался спокоен. Но младший брат Свейё почему-то испуганно закричал и бросился наутёк, пока не свалился в огромный овраг.
Хотя Руспул и не видел этого, но в овраг вслед за Свейё прыгнул и тигр, в полёте приняв облик человека в чёрном. Он вырвал из гибнущего тела душу и ринулся с нею подобно молнии в преисподнюю. Когда Руспул подскакал к оврагу и увидел на дне окровавленное тело брата, он не решился спускаться за ним – слишком верной казалась смерть.
Погоревав на краю пропасти, он развернул коня и двинулся дальше в надежде отыскать всё-таки заветную тропку.
Злой дух, избавившись от двух братьев, был полон решимости расправиться и с третьим, всячески пугая его по дороге и то и дело пытаясь погубить. Кем только он ни прикидывался на пути Руспула, но тот превозмогал свой страх и ехал дальше, пока не наткнулся на поселение незнакомого ему народа. Путника приютили, накормили и дали отдохнуть с дороги. Руспул не мог рассказать этим славным людям, что с ним приключилось, потому что говорили они на неизвестном ему языке. И всё же по улыбкам и гостеприимным жестам он понял, что произвёл на людей хорошее впечатление, что ему предлагают остаться в посёлке и стать членом этой большой семьи. Юноша кивнул в знак согласия и в последний раз взглянул в сторону тёмной чащи, погубившей его братьев.
Несколько лет Руспул прожил в селении, выучил язык местных, принял крещение с именем Никита и узнал, что заветная тропка из его мира выводит к поселению старообрядцев.