Гусев – Антон Чехов

Этот странный и дивный рассказ, сверкающей спиралью символов напоминает круги Дантова Ада, а по своей мрачной поэтике абсурда и надежды, сближается с лучшими творениями Андрея Платонова.

Рассказ символично начинается с ночи. Корабль, словно пьяный, темно покачивается на пасмурных волнах.

В его душном трюме находятся 4 больных человека, двое из которых играют в карты. Что наша жизнь? Игра? Да, но как же жутко, когда эти люди, словно в гоголевском кошмаре, играют в полубреду, говорят что-то страшное, странное,порою путая слова и масти карт!

Другой человек, солдатик Гусев, словно герой Достоевского, чуть приподнявшись на локте на постели, говорит горячим шёпотом некоему Павлу Иванычу о том, как корабль налетел на спину огромной рыбины и проломил себе днище… он говорит о сорвавшемся с цепей ветре.

Возможно, он бредит, а возможно, он является носителем поэтичного, древнего исчезающего мира, которому противостоит неумолимая проза эпохи материализма, бунта.

Павел Иваныч усмехается с закрытыми глазами, и говорит о том, какой Гусев – да и не только Гусев – тёмный, слепой человек, верящий в весь этот бред.Работа А. ЧебохаДальше…Ведь их, больных солдатиков, словно скот загнали на корабль, дабы избавиться, а они не замечают этого, не видят подлинной жизни и мирового зла, постепенно сращиваясь с ним, дичая подобно заблудившемуся в лабиринте Тесею.

Павел Иваныч замечает, что на корабле почему-то нет 2-го класса. Есть 1-й, и сразу 3-й. Среди ложного, райского блеска 1-го класса, он, носитель духовного звания, не желал ехать. Подобно богам древности, он переоделся в «нищего странника», и сошёл в честный ад 3-го класса, к страдающим людям.

Гусев бредит на постели ( страшен его бред! Ибо когда он бредит, словно бредит сама жизнь, и вокруг умирают люди).

Душно, скучно..ему снится родной дом, заснеженная река, кони и сани, и в санях его пьяный брат, сын Ванька и дочка Акулька. За рекой – чёрный, змеящийся дым завода, цивилизации, медленно подступающей к дому, природе.

Акулька зачем-то приоткрыла шубку, и с гордой, инфернальной улыбкой показала свои ножки, новенькие валенки…

"Простудишься, глупенькая!" – мысленно восклицает Гусев в бреду.

Вдруг, ни с того ни с сего, в чёрном дыму появляются кони, бычья голова без глаз…

Внимательный читатель понимает, что зыбкие декорации бреда сложились из синего шума волны, гудка корабля и его дыма, снежной пены волны за окном… оголённые ноги Акульки появились тогда, когда мимо бредящего в духоте Гусева прошёл тот, кто должен скоро умереть, овеяв его ноги тёмным, ласковым холодком, да и кто-то с кровати рядом что-то пробредил о «портках».

Так, в бредящую душу Гусева, в лучших традициях Толстого и Набокова, словно зерно, проник и зловеще пророс бред чужой души. Кроме того, на палубе кони и быки, словно бы увидев перед собой то, о чём бредил Гусев : белую, снежную метель пены над карими волнами, желанную, родную свободу, родные поля… дали о себе знать. Кони и быки тоже забредили, и их бред, контрабандой, тоже проник в бредящую душу несчастного Гусева.Здесь нужно нажать на «паузу» нашу рецензию, и спуститься по спиралям символики на нижние круги Ада повествования.

Посмотрите, на этих кругах нас встречают грустные тени Исиды, Немезиды, Зевса, Я̶н̶ ̶Г̶у̶с̶а̶.

То, что Гусеву привиделась безглазая бычья голова – логично, ибо это символ жертвенности, сближающий «тёмный народ» со скотом, которого приносят в жертву «богам».

Но почему бычья голова – без глаз? Может, пьяный корабль, заблудившийся в лабиринтах отражённого в волнах звёздного неба, вместе с быками и людьми, символизирует ослепшего, несчастного Минотавра? Слияние человеческого и животного?

В Гусеве борются два начала : тёмный хаос океана и тихое небо. Может, бунт и любовь к жизни и людям – это и есть тот самый утраченный 2-й класс? Совестливый лимб искупления абсурда жизни.

В древних мифах именно гусь был причастен к миру хаоса, а в Египте был причастен и к сотворению мира, снеся золотое яйцо солнца.

Немезида по мифам превратилась в Гуся и тоже разродилась «солнцем». Но в том же Египте Гуся приносили в жертву Исиде, богине мореплавания, тёмных вод, матери-богине, с солнечным сыном на руках. Любопытно, что именно этот образ стал предвестием образа Марии с младенцем Христом на руках. Да во многих средневековых храмах Европы крестьяне молились «чёрным Мадоннам», т.е. Исиде с сыном, смешивая её образ с Марией и Христом, смешивая волшебный мир чудес и поэзии прошлого с новым миром, где умерли чудеса и бог.Отжимаем паузу… Умирает разуверившийся носитель идеи бога и бунта – Павел Иваныч. ( хм.. что-то темно и резко накренилось повествование… никто не отжимал «паузу»?).

Умирает и солдат Степан. Умирает в экзистенциальных и жутких тонах прозрачности смерти : играя в карты, он начинает путать масти. Говорит : «я сейчас, братцы..». Отходит от стола, ложится на пол и умирает ( совершенно платоновская эстетика абсурда смешения градуса жизни и смерти, точнее, понижения градуса жизни до «нуля»)

"Дыхания у него нет" – констатирует пробудившийся Гусев.

Трудно дышать в этом аду трюма уже не только персонажам рассказа, но и читателю, держащего в руках раскрытую грустным карточным веерком книгу Чехова.

И лишь «мягкий ветерок» просачивается в голубой кружок окошка, словно луч в тёмное царство жизни, на миг связуя и миря небо, землю и ад.

Гусев ощущает свою душу – этот яркий ветерок жизни, скованный ржавыми цепями. Но почему он их не видит?

Хочется освободиться, но как? Вот он подходит к окну, вот он пьёт противную тёплую воду… нет, всё не то!

Хочется чего-то невозможного, светлого, как это голубое солнце окна!!

Гусева выводят на палубу ночью, и это похоже на вознесение души на небо. Над человеком – ласковый покой звёзд, под человеком – кипящий хаос океана, жизни, с жутким бычьим рогом месяца, вспарывающего чернозём волн.

Боже, как страшно видеть приближение смерти!

Любопытно отметить, что четверо человек в этом тёмном трюме и присутствие в нём чёрной, невидимой смерти, жутко перекликается с рассказом «Каштанка» : в тёмной комнате находятся четыре животных с человеческими именами. Умирает гусь, умирает бессмысленно и страшно, перед этим что-то горячо говоря коту и собаке.. но они его не понимают!

Гусь умирает в совершенном одиночестве и бреду, мысленно видя чудовищные образы быков, чудовище со змеёй вместо носа и обглоданными костями торчащими изо рта – слон.

И если в «Каштанке» звери лишь чувствуют смерть, остановившуюся на гусе, то в «Гусеве», смерть, словно насильник, продолжает во тьме своё тёмное дело, прозрачно и страшно приближаясь к каждому.

Гусев тоже умирает, и его смерть описана так страшно, в таком пароксизме невыносимо изогнувшейся тишины ровного течения жизни, что на ум, зеркально и жутко отбрасывается концовка «Палаты № 6».

Сравните сами. «Гусев»…Спит он два дня, а на третий в полдень приходят сверху два матроса и выносят его из лазарета"

"Палата № 6"."Пришли мужики, взяли его за руки и за ноги и отнесли в часовню"

В древних мифах говорится о гусе ( наряду с голубем и вороном), как о священной птице, парящей в начале мира над тёмными водами. Но в контексте данного рассказа лучше всего подходит миф о конях, несущих солнце в упряжке дня.. когда солнце заходит, умирает, его влекут в своей упряжке гуси, влекут в океане ночи.

Гусева зашивают в белоснежную парусину и сбрасывают в отражённое в волнах звёздное небо, и это таинство похоже то ли на древнее жертвоприношение, то ли на венчание с морем а-ля Венецианские Дожи и древние боги, ибо его сразу же ласково окружила кружевная пена.

Океан словно бы не принимает былые «жертвы», но после Гусева он словно бы раздумывает, хмуро смотрит на зелёный луч, на радужный веер зари, пробившийся из за облаков, и успокаивается.

Пурпурный, зелёный, золотой шёлк лучей прописан Чеховым в яркой тональности одежд Мадонны Рафаэля : кроткий свет над облаками, несущий в руках грустное, испуганное солнце для новой жертвы…

Но самое поразительное свершается с Гусевым в тёмной бездне океана, словно бы он упал не с корабля в океан, а в свою память, в меркнущих воспоминаниях припоминающую дочку Акульку… К Гусеву в бездне океана подплывает акула, робко касается его…

Ах, весь бред Гусева про огромную рыбу и порвавшиеся цепи ветра, души – трагически сбылся!

Неужели, жизнь бессмысленна словно бред последнего из умерших богов?

Душа освободилась… душа видит мир, радуется божьему свету, но чем, скажите же, чем теперь жить? Чем вернуться к дочери милой, если жизнь умерла?Антонина Ржевская – девочка у окна.

Рассказ из серии – «такое мог написать только Антон Павлович». Ни одной фразы лишней. Картины лазарета корабля, идущего южными морями от Сахалина, Индийским океаном в Одессу, завораживают обыденностью и страшной духотой. «И опять наступает тишина… Ветер гуляет по снастям, стучит винт, хлещут волны, скрипят койки, но ко всему этому давно уже привыкло ухо, и кажется, что всё кругом спит и безмолвствует. Скучно».

Мысли больного рядового Гусева о родной сторонке заставляют сердце чаще биться от изматывающей тоски по дому. Это смесь сна, полудрёмы и горячечного бреда. «Он начинает думать о родной стороне, куда теперь возвращается он после пятилетней службы на Дальнем Востоке. Рисуется ему громадный пруд, занесенный снегом… На одной стороне пруда фарфоровый завод кирпичного цвета, с высокой трубой и с облаками черного дыма; на другой стороне – деревня…» Представьте сюрреалистическую картину бреда Гусева, когда он в дрёме видит своих родных – «Из двора, пятого с краю, едет в санях брат Алексей; позади него сидят сынишка Ванька, в больших валенках, и девчонка Акулька, тоже в валенках. Алексей выпивши, Ванька смеется, а Акулькина лица не видать – закуталась», но радостью захватывает «у него дыхание, бегает мурашками по телу, дрожит в пальцах. – Привел господь повидаться!»

А как удивительно борется сознание больного с жуткой духотой с помощью воспоминаний о снеге и холоде – «Пусть резкий, холодный ветер бьет в лицо и кусает руки, пусть комья снега, подброшенные копытами, падают на шапку, за воротник, на шею, на грудь…»

Необратимость смертельного исхода для героев рассказа ужасает. Они умирают один за другим. «В нем дыхания нет, помер!» «Помер. Сейчас наверх унесли».

Но Гусеву нельзя помирать – «Страшно. Мне хозяйства жалко. Брат у меня дома, знаешь, не степенный: пьяница, бабу зря бьет, родителей не почитает. Без меня всё пропадет и отец со старухой, гляди, по миру пойдут».

Кажущаяся безыкусность повествования на самом деле очень многослойна и существует как бы в нескольких измерениях. История Павла Иваныча, лица «духовного звания», удивительна. Чтобы попасть на пароход, он вынужден был «прибегнуть к надувательству». «Если же ты в пиджаке и хоть издали похож на барина или на буржуа, то изволь ехать в первом классе. Хоть тресни, а выкладывай пятьсот рублей» – чтобы не платить таких денег, вынужден был переодеться попроще и состроить «пьяную хамскую рожу». В нём живёт гордыня, простых людей считает «тёмными, слепыми, забитыми». Сам же он – «воплощенный протест. Вижу произвол – протестую, вижу ханжу и лицемера – протестую, вижу торжествующую свинью – протестую. И я непобедим, никакая испанская инквизиция не может заставить меня замолчать».

Так и проходит их совместное лазаретное удушливое существование – Гусев витает в бредовом состоянии, когда память и игры мозга забрасывают его постоянно в родную деревню, а Павел Иванович возмущается глупостью рядового солдата и бесправностью его службы.

Страшная догадка приходит в голову Павлу Иванычу о том, почему несколько больных солдат оказались на борту парохода. Он понимает, что доктора специально направили их в дальний поход, чтобы избавиться от обречённых умереть.

Но перед смертью все оказываются равны. Умирает Павел Иванович. Безысходность.

Следом уходит и Гусев.

По морской традиции тело зашивают в парусину и сбрасывают за борт.

Картина вспарывания парусинового мешка в море акулой совсем уже жутковата и сюрреалистична…

Фраза – «Невыносимейший вы человек, Павел Иваныч!» Горжусь такой репутацией. Прослужил на Дальнем Востоке три года, а оставил после себя память на сто лет: со всеми разругался. Приятели пишут из России: «Не приезжай». А я вот возьму, да на зло и приеду…»

Прочитано в рамках марафона «Все рассказы Чехова» # 103

Смерти абсолютно плевать на планы человека на эту жизнь: хочет ли он просто вернуться домой к семье спустя пять лет после службы или же планирует вывести на чистую воду недобросовестных врачей, отправляющих тяжело больных на верную гибель. Ничто не способно убедить смерть повременить и зайти как-нибудь в другой раз, если она уже здесь. Ей не важно, кто перед ней – необразованный крестьянин или представитель интеллигенции, перед ней все равны. Её можно отрицать и верить, что в этот раз всё обойдется, что удастся достичь берега. Или с ней можно безмятежно смириться, немного погрустив о том, что теперь хозяйство не на кого оставить. Всё это также не имеет значения, когда смерть уже на пороге.

Смерть войдет и заберет свое. И самое главное – ничего не изменится: солнце, как обычно, встанет на востоке, облака будут нестись по небу, а под ними океан пролжит жить своей жизнью.