Антон Чехов
Mari d'elle
– Нет, merci… Ты и так уж меня достаточно пощипал… Будет с меня, наказана…
– Если по-бабьи рассуждать, то конечно… – вздыхает Никиткин, поднимаясь. – Конечно!
– Будет с меня… Ну, ступай, не мешай мне спать… Надоело твои бредни слушать.
– Гм… Тэк-с… Конечно! Пощипал… обобрал… мы что сами даем, то помним, а что берем, того не помним.
– Я у тебя никогда ничего не брала.
– Так ли? А когда мы еще не были известной артисткой, то на чей счет мы жили? А кто, позвольте вас спросить, вытянул вас из нищеты и осчастливил? Этого вы не помните?
– Ну, ступай, спи. Поди проспись.
– Ежели я кажусь вам пьян… ежели я для такой персоны низок, то я могу вовсе уйти.
– И уходи. Отлично сделаешь.
– И уйду. Довольно уж я унижался. И уйду.
– Ах, боже мой! Да уходи же! Я буду очень рада!
– Ладно. Увидим.
Никиткин что-то бормочет про себя и, натыкаясь на стулья, выходит из спальной. Засим доносится из передней шёпот, шарканье калош и звук запираемой двери. Mari d’elle всерьез обиделся и ушел.
«Слава богу, ушел… – думает певица. – Теперь спать можно». И, засыпая, она думает о своем mari d’elle: кто он и откуда взялось это наказание? Когда-то он жил в Чернигове и служил там бухгалтером. Как обыкновенный, серенький обыватель, а не mari d’elle, он был очень сносен: ходил на службу, получал жалованье, и все его проекты и затеи не шли дальше новой гитары, модных брюк и янтарного мундштука. Ставши же «мужем знаменитости», он совсем преобразился. Певица помнит, что когда впервые она объявила ему, что поступает на сцену, он долго ломался, возмущался, жаловался ее родителям, гнал ее из дому. Пришлось поступать на сцену без его позволения. Потом же, узнав по газетам и от людей, что она берет хорошие куши, он «простил» ее, бросил бухгалтерию и стал ее прихвостнем. Диву давалась артистка, глядя на прихвостня: когда и где успел он приобрести новые вкусы, лоск и замашки? Где он узнал вкус устриц и бургонских вин? Кто научил его одеваться по моде, причесываться, говорить Натали вместо Наташа?
