На пути – Антон Чехов

Снова, как и прочитанном накануне «На подводе», Чехов в небольшом рассказе повествует о судьбе человека. Другому писателю потребовалось бы пространство романа для того, чтобы рассказать об этом, а Антон Павлович силой своего таланта способен уместить в несколько страниц. Всё гениальное просто.

Сюжет рассказа незатейлив. В небольшой комнате трактира оказываются вместе трое проезжающих. Григорий Петрович Лихарев, сорока двух лет, с дочерью Сашей. И Марья Михайловна Иловайская, лет двадцати. Ночь и непогода застала их всех в пути, пришлось остановиться на ночлег. И, как это обычно происходит со случайными попутчиками, они познакомились и разговорились.

Лихарев, разорившийся помещик, брат предводителя одного из соседних уездов. Иловайская, дочь богатого помещика, направляющаяся к отцу и брату на хутор.

Проблема Лихарева в том, что он типичный пассионарий (человек, наделенный избыточной энергией, импульс которой превышает импульс инстинкта самосохранения, вследствие чего пассионарий способен пожертвовать своей жизнью ради идеи). Он рассказывает Иловайской про свою жизнь, которая сплошь состоит из увлечённости в новые идеи, полное следование ей, разочарование, затем устремление за новыми захватывающими идеями. И так бесконечно по кругу всю свою жизнь Лихарев увлекался различными верованиями. Перечислю только основные – стремление к истине в науках, нигилизм, славянофильство, отрицание собственности, непротивление злу насилием. И всему этому Лихарев отдавался со всей страстью – «веровал не как немецкий доктор философии, не цирлих-манирлих, не в пустыне я жил, а каждая моя вера гнула меня в дугу, рвала на части мое тело. Судите вы сами. Был я богат, как братья, но теперь я нищий. В чаду увлечений я ухлопал и свое состояние и женино – массу чужих денег. Мне теперь 42 года, старость на носу, а я бесприютен, как собака, которая отстала ночью от обоза. Во всю жизнь мою я не знал, что такое покой. Душа моя беспрерывно томилась, страдала даже надеждами…»

От страстей подобных людей страдают в первую очередь близкие к ним люди – «Для всех, кто любил меня, я был несчастьем… Моя мать вот уже 15 лет носит по мне траур, а мои гордые братья, которым приходилось из-за меня болеть душой, краснеть, гнуть свои спины, сорить деньгами, под конец возненавидели меня, как отраву». Видно, как тяжело дались Лихареву его увлечения. Он признаётся в своей жестокости, несправедливости, изменах. Особенно угнетает его осознание, что своей бесшабашностью он изнурил свою жену и она умерла.

В отношении женщин у Лихарева целая система взглядов выстроена – «у нас в общежитии преобладают теперь два отношения к женщинам. Одни измеряют женские черепа, чтоб доказать, что женщина ниже мужчины, ищут ее недостатков, чтоб глумиться над ней, оригинальничать в ее же глазах и оправдать свою животность. Другие же из всех сил стараются поднять женщину до себя, т. е. заставить ее зазубрить 35000 видов, говорить и писать те же глупости, какие они сами говорят и пишут…»

«А я вам скажу, что женщина всегда была и будет рабой мужчины, – заговорил он басом, стукнув кулаком по столу. – Она нежный, мягкий воск, из которого мужчина всегда лепил всё, что ему угодно. Господи боже мой, из-за грошового мужского увлечения она стригла себе волосы, бросала семью, умирала на чужбине… Между идеями, для которых она жертвовала собой, нет ни одной женской… Беззаветная, преданная раба! Черепов я не измерял, а говорю это по тяжкому, горькому опыту. Самые гордые самостоятельные женщины, если мне удавалось сообщать им свое вдохновение, шли за мной, не рассуждая, не спрашивая и делая всё, что я хотел; из монашенки я сделал нигилистку, которая, как потом я слышал, стреляла в жандарма; жена моя не оставляла меня в моих скитаниях ни на минуту и, как флюгер, меняла свою веру параллельно тому, как я менял свои увлечения».

И Иловайская поняла, что для Лихарева тема женщин стала новой верой. «Благородное, возвышенное рабство! – сказал он, всплескивая руками. – В нем-то именно и заключается высокий смысл женской жизни! Из страшного сумбура, накопившегося в моей голове за всё время моего общения с женщинами, в моей памяти, как в фильтре, уцелели не идеи, не умные слова, не философия, а эта необыкновенная покорность судьбе, это необычайное милосердие, всепрощение… Эта… эта великодушная выносливость, верность до могилы, поэзия сердца… Смысл жизни именно в этом безропотном мученичестве, в слезах, которые размягчают камень, в безграничной, всепрощающей любви, которая вносит в хаос жизни свет и теплоту…»

Конечно, встреча с подобным человеком для Иловайской не могло не быть потрясением – «Первый раз в жизни Иловайская видела перед собой человека увлеченного, горячо верующего. Жестикулируя, сверкая глазами, он казался ей безумным, исступленным, но в огне его глаз, в речи, в движениях всего большого тела чувствовалось столько красоты, что она, сама того не замечая, стояла перед ним, как вкопанная, и восторженно глядела ему в лицо». И на вопрос Лихарева – «Да вот хоть бы вас взять! На дворе вьюга, ночь, а вы едете к брату и отцу, чтобы в праздник согреть их лаской, хотя они, быть может, не думают, забыли о вас. А погодите, полюбите человека, так вы за ним на северный полюс пойдете. Ведь пойдете?» Она отвечает – «Да, если… полюблю». «Потемки, колокольный звон, рев метели, хромой мальчик, ропщущая Саша, несчастный Лихарев и его речи – всё это мешалось, вырастало в одно громадное впечатление, и мир божий казался ей фантастичным, полным чудес и чарующих сил. Всё только что слышанное звучало в ее ушах, и жизнь человеческая представлялась ей прекрасной, поэтической сказкой, в которой нет конца.Громадное впечатление росло и росло, заволокло собой сознание и обратилось в сладкий сон».

Наутро их разговор, столь потрясший Иловайскую ночью, конечно, мог бы иметь продолжение, но, когда она узнаёт, что Лихарев едет работать управляющим на шахты своего дяди Шашковского, то остаётся в недоумении – «Это невозможно и… и неразумно! Вы поймите, что это… это хуже ссылки, это могила для живого человека! Ах, господи, – горячо сказала она, подходя к Лихареву и шевеля пальцами перед его улыбающимся лицом; верхняя губа ее дрожала и колючее лицо побледнело. – Ну, представьте вы голую степь, одиночество. Там не с кем слова сказать, а вы… увлечены женщинами! Шахты и женщины!» Более того, Иловайская даже хочет дать ему денег, но в последний момент понимает, что это может унизить его.

Расставание их происходит почти как в мелодраме – «Ну, дай бог вам, – бормотал Лихарев, усаживая Иловайскую в сани. – Не поминайте лихом…

Иловайская молчала. Когда сани тронулись и стали объезжать большой сугроб, она оглянулась на Лихарева с таким выражением, как будто что-то хотела сказать ему. Тот подбежал к ней, но она не сказала ему ни слова, а только взглянула на него сквозь длинные ресницы, на которых висли снежинки…

Сумела ли в самом деле его чуткая душа прочитать этот взгляд или, быть может, его обмануло воображение, но ему вдруг стало казаться, что еще бы два-три хороших, сильных штриха, и эта девушка простила бы ему его неудачи, старость, бездолье и пошла бы за ним, не спрашивая, не рассуждая. Долго стоял он, как вкопанный, и глядел на след, оставленный полозьями».

Удивительно сильный по описанию характеров рассказ. Такое чувство, что за ночь у девушки зарождается любовь к придуманному ею человеку, но утренняя морозная погода и свежий взгляд прогоняют этот морок. Замечательно Чехов написал роман на нескольких страницах. В «Золотую копилку».

«Покидала тучка золотая

Ночью грудь утёса великана.

И всплакнула, к небу уплывая,

Одного оставив Истукана». (Лермонтов М.Ю.)

Фраза – «А на дворе всё еще, бог знает чего ради, злилась зима. Целые облака мягкого крупного снега беспокойно кружились над землей и не находили себе места. Лошади, сани, деревья, бык, привязанный к столбу, – всё было бело и казалось мягким, пушистым».

Прочитано в рамках марафона «Все рассказы Чехова» # 299

А вы знали , что у Чехова не то что много экранизаций, их очень много. Не знаю , кто может с ним посоревноваться в этом, разве Шекспир. Прочитав этот рассказ, который так и просится на экран, начал искать , есть ли экранизация, и таки да, нашел ее. Правда снят фильм по нескольким рассказам, ну да ладно. Скажу сразу , я его не досмотрел. Резали глаза чистенькая изба, вылизанные декорации, новая , с иголочки одежда на всех. Главного героя сыграл невозмутимый , флегматичный, бесстрастный одетый по последней моде Джигарханян. Нет, не то . Совсем не то, что называется, в молоко. Я подумал , что экранизировать Чехова может лишь человек с талантом и гением не меньше , чем у Чехова. А может и больше.

Господь упас проезжую женщину от болтливого беспутного идиота. Не иначе как ради праздника, молитвами её покойной матери!

Бывают такие несчастные люди, портящие жизнь ладно бы только себе… Нет, они – такие «друзья», рядом с которыми и врагов не надо, они – такие отцы, которые уморят детей голодом ради очередной блажи, пришедшей в голову.

Кто бы научил их не дружить и не размножаться…