Клочков читал и искоса поглядывал: смеются ли? К его удовольствию, гости то и дело зажимали кулаками рты и переглядывались.
– Ну? Что скажете? – поднял глаза на публику Клочков, окончив чтение. – Как?
В ответ на это самый старший из гостей, Митрофан Николаевич Замазурин, седой и лысый, как луна, поднялся и со слезами на глазах обнял Клочкова.
– Спасибо, голубчик, – сказал он. – Утешил… Так хорошо ты это самое написал, что даже в слезы ударило… Дай я тебя еще раз… в объятия…
– Отлично! Замечательно! – вскочил Полумраков. – Талант, совсем талант! Знаешь что, брат? Бросай ты службу и изволь писать! Писать и писать! Подло зарывать талант в землю!
Начались поздравления, восторги, объятия… Послали за русским шампанским.
Клочков растерялся, раскраснелся и от избытка чувств заходил вокруг стола.
– Я в себе этот талант давно уже чувствую! – заговорил он, кашляя и махая руками. – Почти с самого детства… Излагаю я литературно, остроумие есть… сцену знаю, потому – в любителях лет десять терся… Что же еще нужно? Поработать бы только на этом поприще, поучиться, … и чем я хуже других?
– Действительно, поучиться… – сказал Замазурин. – Это ты верно… Только вот что, голубчик… Ты меня извини, но я правду… Правда прежде всего… У тебя выведен Клещев, действительный статский советник… Это, друг, нехорошо… Оно-то, в сущности, ничего, но как-то, знаешь, неловко… Генерал, то да се… Брось, брат! Еще наш рассердится, подумает, что ты это на него… Обидно старику станет… А от него мы акроме благодеяний… Наплюй!