Антон S.A
Эхо несуществующих ответов
«Мы – буквы в книге, которую пишет пустота. И каждая глава заканчивается тем, чего никогда не начиналось».
– Орфаэль, Хозяин Пробелов.
Эхо
«Мы – буквы в книге, которую пишет пустота. И каждая глава заканчивается тем, чего никогда не начиналось».
– Орфаэль, Хозяин Пробелов.
Они не хоронили своих мертвых здесь. Не смели. Земля Санктуария была ненасытным ртом, и кости, брошенные в ее чернозем, прорастали когтями, клыками, шипами—чем-то, что не принадлежало ни живому, ни мертвому. Но Еретица знала: под слоем грязи и пепла здесь лежали не кости. Здесь лежали слова. Первые слова, которые боги прошептали в пустоту, прежде чем та начала рожать миры. Она стояла на краю пропасти, где когда-то билось сердце Храма Первого Клина. Теперь от него остались лишь обломки, вросшие в скалы, как заноза в гниющей плоти. Камни храма дышали. Медленно, тяжело, словно легкие, наполненные жидким мраком. С каждым выдохом из трещин выползали насекомые—не жуки и не пауки, а нечто среднее между буквами и существами. Их хитиновые спины были покрыты письменами, которые жгли глаза.
«Ты опоздала», —прошипел ветер, обвивая ее шею.
Но она знала—это ложь. Время здесь было зверем с перебитыми лапами. Оно ползало по кругу, оставляя кровавый след на камнях. Она видела отголоски прошлого: тени жрецов, падающих на колени, их рты, разорванные в крике, когда божественный клин—первое оружие, выкованное из страха—рассек их души. Видела, как стены храма плакали смолой, а из слепых окон лилась музыка, от которой сходили с ума целые города. Ее руны загорелись. Боль была знакомой—как будто кто-то водил раскаленным шилом по костям, выцарапывая новые символы. Она не сопротивлялась. Ее тело давно перестало быть ее. Оно стало пергаментом, на котором писали те, кто старше демонов. Те, кого даже Праматерь Лилит боялась назвать по имени. Из пропасти поднялся запах—сладкий, как разлагающиеся фрукты, и резкий, как ржавое железо. Воздух заколебался, и она увидела ее. Лестницу. Не из камня или дерева—из спрессованных теней, скрученных в спираль. Ступени были зубами, вонзенными в плоть неба. Она знала, куда вела эта лестница: в Чрево, место, где спали боги до того, как им приснились миры. Но прежде чем сделать шаг, она обернулась. Твари уже окружали ее. Те самые—с вывернутыми суставами и ртами, полными тишины. Они не нападали. Они… кланялись. Их спины ломались с хрустом, головы ударялись о землю, а пальцы, длинные как шила, чертили в грязи те же руны, что горели на ее коже.
«-Пришло время», – сказала она, и голос ее был похож на скрип двери в заброшенной усыпальнице.
Потом шагнула в пропасть. А далеко внизу, в глубине, что-то зашевелилось. Что-то с зубами длиннее вечности. Лестница гнулась под ее весом, как хрящ под лезвием ножа. Каждая ступень оставляла на ее ступнях шрамы-символы, которые тут же начинали дымиться, впитываясь в плоть. Воздух густел, превращаясь в сироп из предсмертных стонов. Она спускалась вглубь, но чувствовала—это не падение, а перерождение. Как если бы ее тело разбирали на части, чтобы собрать заново, вставив между костей страницы запретных гимнов. Внизу тьма зашевелилась. Сначала она приняла это за иллюзию—глаза здесь лгали чаще, чем язык священника. Но нет: стены Чрева пульсировали, обнажая прожилки мерцающей синевы. Они бились в ритме, от которого зубы скрипели, пытаясь перемолоть собственные корни. А между ними—фигуры. Застывшие, как насекомые в янтаре, но живые. Очень живые. Один из них повернул голову. Человек? Нет. Чудовище? Тоже нет. Это было нечто вроде незаконченной иконы—очертания тела, лица, рук, но все расплывчатое, будто художник стер детали тряпкой, смоченной в желчи. Его рот открылся, и Еретица услышала… Не звук. Вкус. Медный привкус страха на языке, жжение гноя в ноздрях, чесотку под кожей, будто кто-то выводил иглой надпись: «ТЫ НЕ ДОЛЖНА ВИДЕТЬ».
–Я уже видела, – прошептала она, и язык ее обуглился от слов.
Существо рассыпалось в прах, но его смех остался—вибрирующий гул в костях. Она шла дальше, а Чрево раскрывалось перед ней, как цветок из жил и слизи. Теперь она различала структуру—это был не тоннель, а горло. Миндалины из обсидиана дрожали по бокам, цепляясь за нее волосками-спорами. Где-то в глубине булькало, и с каждым звуком руны на ее коже меняли цвет. Алый. Фиолетовый. Цвет вороной крови под луной. И тогда она увидела. Оно висело в центре, огромное, как падшая звезда, но лишенное формы. То пульсирующий шар из щупалец, то клубок спиралей, режущих пространство как ножницы пергамент. Его поверхность была покрыта… нет, не глазами. Зеркалами. Миллиардами осколков, в каждом из которых отражалась она сама—но иная. В одном—скелет, обтянутый кожей из молитв. В другом—демон с крыльями из детских костей. В третьем—богиня с пустотой вместо лица.
–Дитя Прорыва, – прорычало(запело/заплакало) Оно, и Еретица упала на колени, потому что ее кости вдруг вспомнили, что когда-то были прахом. – Ты пришла оплатить долг плотью.
Она попыталась вдохнуть, но воздух стал плотным, как стекло.
–Я… – голос рассыпался, как трухлявое дерево.
Оно приблизилось. Не телом—само пространство сжималось, подталкивая кошмар к ней. Зеркала-осколки начали плавиться, стекая вниз серебристыми слезами. Там, где они касались пола, вырастали руки—сотни, тысячи—с пальцами из перьев и когтей.
–«Ты носишь письмена Распада», – сказало оно, и теперь голос звучал изнутри, выворачивая кишки. – Но, чтобы открыть Дверь, тебе не хватает…
Одна из рук рванулась вперед, пронзив ее живот.
…ключа.
Боль была иной—не огонь, не холод. Это было как вдеть нитку в иглу, когда нить—твоя собственная нервная система. Еретица взвыла, но звук утонул в слизи, хлюпающей под ногами. Рука выдернулась обратно, сжимая в кулаке что-то черное и пульсирующее. Ее воспоминание. Нет—то, что скрывали воспоминания.
Обрывок видения: она, маленькая, стоит на коленях в храме, где вместо алтаря—трещина в полу. Из нее доносится шепот. Мать (была ли это мать?) толкает ее вперед, плача кровавыми слезами. «Пей, дитя, пей свет тех, кто был до…»
Оно рассмотрело украденный кусок ее души и… засмеялось.
–Так вот откуда запах святости в твоей гнили, – прошелестели зеркала, и вдруг все осколки показали одно: девочку, пьющую из трещины черный дым. Дым обвивает ее, входит в уши, глаза, утробу.
Еретица затряслась. Теперь она помнила.
–Ты-сосуд, – продолжило оно, – но не для того, чтобы хранить. Чтобы разбиться.
Руны на ее коже вспыхнули одновременно, выжигая на полу круг из пепла и печатей. Воздух наполнился звоном—как будто кто-то ударил в колокол, спрятанный за гранью реальности. И Дверь открылась. Прореха, из которой хлынул… не свет. Не тьма. Нечто третье, от чего у Еретицы мгновенно лопнули капилляры в глазах. Она видела сквозь пелену крови: фигуры, движущиеся там, в ином. Существа, для которых демоны—всего лишь бледные тени.
Лилит была права.
Инариус был прав.
Все они были слепыми червями, ползающими по трупу истины.
–Войди, – сказало оно, и это не было предложением.
Еретица шагнула.
А Санктуарий, далеко наверху, взвыл в родовых муках. Тьма за Дверью была живой. Она обволакивала Еретицу, как пуповина, питающаяся ее страхом. Но прежде чем существа из Иного смогли вцепиться в ее плоть, пространство вздрогнуло, и из трещин в реальности выползли они. Лилит явилась первой. Ее крылья, некогда белые как лунный свет, теперь напоминали сломанные мачты корабля-призрака—обугленные, покрытые язвами, из которых сочилась субстанция, похожая на стихи. Лицо Праматери было маской из совершенства, но за ним шевелилось нечто—сотни крошечных ртов, повторявших каждое ее слово на забытых языках.
–Дитя моего семени, но не моей крови, – ее голос был лаской, оставляющей шрамы. – Ты несёшь в себе искру Того, Кто Предшествовал. Отдай её мне, и я сделаю тебя…
–Богиней? – перебила Еретица, выплевывая клок черных волос – Или удобрением для твоего нового сада?
Лилит засмеялась, и звук этот заставил треснуть один из зеркальных осколков в Чреве.
Инариус возник из света—но это был свет прокаженного, желтый и вонючий. Его доспехи, некогда сиявшие божественной славой, теперь ржавели, впитывая грехи Святилища. Лицо ангела было скрыто за вуалью из живых цепей—каждое звено звенело проклятиями.
–Закрой Дверь, – прохрипел он, обращаясь к Еретице, но его взгляд буравил Лилит. -Или я вырву твое сердце и брошу его в бездну.
–Ты пытался сделать это и раньше, помнишь? – Лилит провела пальцем по воздуху, и между ними вспыхнула рана—разрез, из которого хлынули крики погибших в Вечной Битве. – Ты проиграл.
Еретица отступила, чувствуя, как руны на ее коже воспламеняются от близости двух древних врагов. Но тень—нет, тени—уже ждали своего часа.
Деккард Каин вышел из мрака, опираясь на посох, обмотанный пергаментами из человеческой кожи. Его глаза—вернее, пустые впадины, где когда-то были глаза—следили за ней через дымку времени.
–Ты читала «Книгу Адамаста», девочка? – кашлянул он, и из горла вырвался рой жуков с крыльями из пергамента. – Нет? Тогда слушай: то, что ты называешь Дверью—это не выход. Это пасть.
–Мудрец-червь, – Лилит повернулась к Каину, и ее крылья расправились, отбрасывая тени с когтями. – Ты все еще носишь в себе семя Тираэля?
Каин не ответил. Вместо этого он разорвал один из свитков на своем посохе. Бумага взорвалась пеплом, сложившимся в знак—глаз внутри треугольника.
–Они идут, – прошептал он, и Еретица поняла—он говорит не о демонах.
Андриэль, Созидательница Боли, просочилась сквозь Дверь первой. Ее тело—шедевр извращенной геометрии: конечности, сросшиеся под невозможными углами, лицо, утонувшее в паутине жил. За ней, волоча за собой цепи из спрессованных душ, возник Дюран, Палач Вечности, чье тело было гигантским гробом с сотней рук, держащих топоры из осколков времени. Лилит улыбнулась, и ее рот растянулся до ушей.
–Теперь начинается настоящая служба.
Инариус взревел, и его цепи ожили, превратившись в змей с головами ангелов. Каин отступил в тень, бормоча заклинание, которое заставляло его старую плоть отслаиваться, обнажая нечто… сияющее. Еретица стояла в эпицентре. Руны на ее коже теперь светились белым жаром, плавя плоть и высвобождая то, что спало внутри—сущность, старше Лилит, старше самого Санктуарий.
–En nephalem, – прошипела Лилит, и в ее голосе впервые прозвучал страх.
Но было поздно.
Еретица подняла руки, и Дверь… схлопнулась. Нет—она свернулась, как кожа вокруг раны, затягивая Андриэль, Дюрана, саму Лилит и Инариуса в клубок искаженной плоти. Каин, вернее, то, что им притворялось, рассыпался в прах, шепча: «Ложь… все ложь…» Когда все закончилось, Еретица упала на колени. Перед ней лежал только один предмет—кристалл, черный как пропущенное слово в молитве. Из глубины Чрева донесся смех Того, Кто Предшествовал.
–Ты думала, это конец?
А далеко наверху, в Санктуирии, первый камень Кафедрального Собора Лилит начал кровоточить. Черный кристалл лежал у ее ног, холодный и бездыханный, но Еретица чувствовала его пульс—глухой, как удары сердца подземного исполина. Он не отражал свет. Он пожирал его, оставляя вокруг себя ореол искаженного пространства. Казалось, сам воздух стыдился соприкосновения с ним, обтекая кристалл волнами, будто жидкость вокруг раскаленного железа.
–Ты не можешь не взять его, – прошептало Чрево. Стены сомкнулись, выталкивая ее к артефакту. – Он твой. Как ты—его.
Она протянула руку, и в тот миг кристалл ожил. Боль. Не в пальцах—в душе. Воспоминания, которые не принадлежали ей, хлынули, как гной из вскрытого нарыва. Она видела:
Древний храм, построенный из костей драконов. Жрецы в масках из человеческих лиц, склонившиеся над алтарем, где вместо святыни лежал осколок—точно такой же кристалл. Они пели, и их голоса сплавлялись в единый стон. Кристалл треснул, и из щели выползло… нечто. Не демон. Не бог. Существо, состоящее из вопросительных знаков и сломанных обещаний. Еретица отдернула руку, но было поздно. Кристалл прилип к ладони, впиваясь в кожу щупальцами черного дыма. Руны на ее теле засветились в ответ—не враждебно, а как давние союзники.
–Добро пожаловать домой, – прозвучало у нее в голове голосом, который она слышала лишь в детских кошмарах.
И тогда явился Малтаэль. Не ангел, каким его помнили хроники—в доспехах, окрашенных кровью грешников. Нет. Это был скелет, обтянутый пергаментной кожей, испещренной картами несуществующих миров. Его крылья, некогда сиявшие праведным гневом, теперь были голыми костями, скрепленными жилами. В руках он держал серп, но лезвие было изломано, а рукоять покрыта грибком.
–«Ты разбудила Спящего в Камне», – сказал он, и каждое слово оставляло на губах язву. – Теперь он будет расти. Пока не поглотит Санктуирий. Пока не станет новой библией.
–Ты—призрак, – Еретица сжала кристалл, чувствуя, как его острые грани режут плоть, но кровь не текла. Она испарялась, становясь паром с лицом. –Призраки не могут остановить меня.
Малтаэль рассмеялся, и его челюсть отвалилась, превратившись в рой моли.
–Я здесь, не чтобы останавливать. Я здесь чтобы предупредить. Тот, кто спит в кристалле, старше Лилит. Старше самого Ану. Он—тот, кого даже Баал и Диабло боялись называть.
Он исчез, оставив после себя запах гниющих свитков. Кристалл замерцал. Еретица повернулась—и увидела Дону, жрицу из болот Хаковиза. Но не ту, что бродила по легендам с луком из жил и нервов. Эту Дону кто-то разобрал и собрал заново, вкривь и вкось. Ее тело было сшито из лоскутов кожи разных рас, а глаза—две черные дыры, из которых свисали кишки, обмотанные вокруг шеи.
–Он зовет тебя, – прохрипела Дона, указывая на кристалл пальцем, который заканчивался жалом скорпиона. – Хозяин Пробелов. Он хочет…
–Знаю, чего он хочет, – перебила Еретица.
Она ударила кристаллом о землю. Пространство взорвалось.
Кул-Закад, забытый город под песками Кеждестана, восстал из небытия. Башни из сплавленных черепов, мосты из спинных хребтов, фонтаны, бьющие кровью с примесью золота. Здесь, среди руин, властвовал Золтан Кул, некромант, чье имя стерли из истории. Его тело было мумией, но вместо пелен—живые змеи, впивающиеся в плоть.
–Ты принесла ключ, – прошипел он, и змеи на его лице замерли, уставившись на кристалл. – Открой Врата Незримого.
–Ты служишь ему? – Еретица сжала кристалл так, что тот начал звонко вибрировать.
–Все служат, – Золтан Кул поднял руку, и из-под земли полезли мертвецы. Не обычные—их тела были пустыми оболочками, заполненными черными жуками.
Она бросила кристалл в толпу. Артефакт взорвался тишиной. Волна тьмы поглотила мертвецов, превратив их в прах, а затем ударила в Золтана. Его змеи взвыли, сливаясь в единую массу, а сам некромант рухнул, рассыпавшись на песок и когти. Кристалл вернулся в ее руку, теперь теплый, почти живой.
–Ты учишься, – сказал голос.
Еретица вышла из руин Кул-Закада, но город не исчез. Он расползался за ней, как пятно чернил на карте. Вдали, на горизонте, показалась фигура. Человек в плаще из теней, с посохом, увенчанным черепом козла. Тираэль. Но не Падший —тот, что когда-то пожертвовал своей сущностью. Это был призрак его былой силы. Его доспехи ржавели, а лицо, скрытое капюшоном, было лишь намеком на черты.
–«Ты несёшь семя Апокалипсиса», – сказал он, и его голос был похож на звон разбитого колокола. – Уничтожь кристалл, пока он не уничтожил тебя.
–Как? – спросила Еретица, зная ответ заранее.
–В Чащобе Когтей, – прошелестел Тираэль, растворяясь. – Там, где спит Первое Лезвие.
Кристалл дрогнул. Он боялся. Еретица двинулась на север, оставляя за собой след из камней, которые плакали смолой. А внутри кристалла что-то зашевелилось. Что-то с глазами, как у ребенка, и ртом, как у пасти.
Чащоба встретила ее дыханием гниющего зверя. Деревья здесь не были деревьями—их стволы состояли из костей, ветви—из сухожилий, листья—из обрывков проклятых молитв. Воздух гудел, словно наполненный крыльями насекомых, которых нельзя было увидеть. Но Еретица знала: они были внутри. В каждом вдохе, в каждой капле пота, стекавшем по ее спине. Кристалл на ее груди пульсировал, как второе сердце. Черный свет лился из его граней, оставляя на земле следы, похожие на руны. Они вели ее глубже, в самое сердце Чащобы—туда, где, по словам призрака Тираэля, спало Первое Лезвие. Но Чащоба не хотела отпускать. Из тени выползли Древохвосты—демоны, рожденные из корней, пропитанных грехом. Их тела напоминали гибрид человека и растения: кожа—кора, глаза—созревшие плоды с зрачками-семенами. Они зашипели, разевая рты, полные шипов.
–Мя-я-ясо…– застонали они хором, и из их глоток повалил дым, пахнущий горелыми волосами.
Еретица коснулась кристалла. Боль. Но вместе с ней—сила. Руны на ее коже вспыхнули, и шипы, выросшие из земли, пронзили Древохвостов. Не убивая—превращая. Кора треснула, и из тел демонов полезли белые ростки. Они цвели за секунды, рождая цветы с лепестками из человеческих языков.
–Спасибо, – прошептала Еретица кристаллу, чувствуя, как его сущность плетет новые узлы в ее венах.
Он появился у ручья, воды которого были густы, как кровь. Его плащ теперь казался сотканным из пепла, а в руке он держал не посох, а обломок меча.
–«Ты позволяешь ему говорить через тебя», – сказал Тираэль. Его голос был слабее, словно кто-то стирал его из реальности. – Каждое использование кристалла приближает его пробуждение.
–А ты думаешь, я не знаю? – Еретица показала на свою грудь, где под кожей шевелились черные жилки. – Он уже здесь. В моих снах. В моих костях.
Тираэль приблизился. Его лицо, обычно скрытое, теперь было видно—пустота, в которой мерцали крошечные звезды.
–Первое Лезвие—не оружие. Это—зеркало. Оно покажет тебе истинную суть кристалла. И твою собственную.
Он исчез, а на земле остался след—пепел, сложившийся в стрелу. Глубина Чащобы оказалась храмом. Не из камня—из плоти. Стены дышали, пол был покрыт слизью, в которой плавали зубы. В центре, на алтаре из спинных хребтов, лежало Первое Лезвие. Оно не было впечатляющим—простой обсидиановый клинок, покрытый трещинами. Но когда Еретица протянула руку, пространство завибрировало.
–Нет, – зарычал голос кристалла. – Ты не смеешь!
Из тени за алтарем поднялась фигура. Азмат, демон-хранитель, последний из рода Тёмных Архивариусов. Его тело напоминало свиток—кожа испещрена письменами, голова отсутствовала, вместо нее—вращающийся циферблат с символами древних эпох.
–Знание—защита, – прогудел Азмат, и его «голова» щелкнула, останавливаясь на символе, похожем на спираль. – Но ты не готова увидеть.
Еретица ударила кристаллом в пол. Черная волна прокатилась по храму, сдирая плоть со стен. Азмат взревел, его циферблат закрутился бешено, но кристалл уже парил в воздухе, направляя силу на Лезвие. Обсидиан треснул—и внутри него открылся глаз. Зрачок расширился, и Еретица увидела. Кристалл—не ключ. Он—клетка. Внутри него спал Орфаэль, Хозяин Пробелов—существо, рожденное из разрыва между «есть» и «нет». Его тело—парадокс, его голос—забытый вопрос, на который нет ответа. Лилит и Инариус пытались использовать его силу, но стали марионетками. Первое Лезвие—не для уничтожения. Оно—для освобождения. Ты поняла, – прошептал Тираэль, чей призрак теперь стоял рядом, прозрачный как слеза. – Убей кристалл—и освободишь его. Сломай Лезвие—и он останется связанным. Санктуарий захлебнулся. Небеса, некогда багряные, как рана, теперь сверкали дырами. Черные, зияющие, они открывали виды на иные миры: одни – пустыни из стекла, где ветер вырезал на поверхности крики; другие – океаны слизи, в которых плавали тени с глазами на ладонях. Воздух гудел гимном распада. Еретица стояла в эпицентре, ее тело – проводник для Орфаэля. Кристалл раскололся, выпустив сущность Хозяина Пробелов, и теперь он жил в ее венах, переписывая саму ее суть на языке парадоксов. Руны на ее коже стали подвижными.
Орфаэль говорил через нее:
–Смотрите, как ваши «боги» ползают на брюхе. Они – дети, испуганные темнотой под кроватью. Я – сама кровать.
Лилит явилась снова. Ее крылья, некогда гордые, теперь волочились по земле, оставляя борозды из огня и пепла.
–Ты обменяла вечность на роль футляра, – засмеялась Праматерь, но в смехе слышался треск ломающихся ребер. – Он сожрет тебя, как я когда-то сожрала надежду.
–Надежда – это запекшаяся кровь на губах умирающего, – ответил Орфаэль голосом Еретицы. – Я дам им нечто чище. Отсутствие.
Из трещин выползли Примархи.
– Ксарот’тул – демон с телом из сломанных часов, чьи шестеренки перемалывали кости в пыль воспоминаний.
– Йиргаза – существо с сотней ртов на ладонях, каждый из которых пел колыбельную на языке мертвых цивилизаций. Они пали ниц перед Еретицей, их спины трещали под грузом нового порядка. Тень ангела возникла у подножия горы из сплющенных черепов, где Еретица возвела трон из собственных ребер. Тираэль был почти невидим, как пятно на сетчатке глаза.
–«Ты разрушаешь баланс», – сказал он, но слова рассыпались, не долетев.
–Баланс – это гниль на весах трупного червя, – ответил Орфаэль, поглаживая череп Малтаэля, превращенный в чашу. Из нее сочилась жидкость, которая кричала голосами не рожденных детей. – Я принесу истинный покой – конец всем вопросам.
Тираэль протянул руку, и на мгновение Еретица увидела его истинную форму – сияющую нить, спутанную с черной дырой.
–Он соврал тебе. Ты не сосуд. Ты – пробка. И когда он вырвется полностью…
Орфаэль сжал кулак, и ангел рассыпался в пыль.
–Шуты любят поговорить. Убогие.
Город-крепость пал за ночь. Стены, пропитанные защитными рунами, теперь текли как воск. Донайн, капитан стражи, встретил Еретицу у ворот. Его доспехи слились с телом, превратившись в хитиновый панцирь, а копье дрожало, как испуганный зверь.
–Во имя Света… – начал он.
Орфаэль щелкнул пальцами Еретицы. Капитан взорвался. Не в кровавый дождь – в вопросительные знаки, которые впились в землю, прорастая каменными изваяниями его собственных страхов.
–Свет – это заикание тьмы, – провозгласил Хозяин Пробелов, поднимаясь на центральную площадь.
Толпа беженцев замерла. Их глаза стали черными, рты – швами. Орфаэль даровал им «дар» – свободу от мыслей. Они падали на колени, а их черепа наполнялись тишиной, пока не лопались, как перезревшие плоды. В зеркале из застывших слез Еретицы явилась Праматерь. Ее крылья теперь были покрыты глазами, каждый – портал в искаженную реальность.
–Он использует тебя, дитя, – шептала Лилит, и из ее губ выползали личинки с лицами ангелов. – Разбей трон. Верни Первое Лезвие, и я научу тебя…
– Замолчи, – оборвал ее Орфаэль, и зеркало треснуло. Осколки впились в лицо Лилит, оставляя раны, из которых полезли пауки с человечьими головами. – Ты – вчерашний кошмар. Я – завтрашняя пустота.
Но Еретица, где-то глубоко внутри, запомнила эти слова. Когда последний камень Кафедрального Собора Лилит испарился, Орфаэль начал Преображение. Тело Еретицы раздулось, кожа лопнула, выпуская щупальца из чёрного света. Санктуарий сворачивался в трубку, временные линии сплетались в петлю. Ангелы Небесного Совета, явившиеся остановить её, застыли в позах абсурдного танца – их крылья стали ногами, мечи – детскими погремушками.
–Смотрите! – голос Орфаэля гремел из всех щелей мироздания. – Я – вопрос, на который вы боитесь ответить!
Но в самый миг триумфа Еретица нашла осколок Первого Лезвия, вонзившийся ей в бедро. Рука сама потянулась к нему… Еретица стоит на краю новорожденного Пробела – дыры в реальности, где правит Орфаэль. В руке – осколок Лезвия, способный уничтожить симбиоз. Но за спиной – армии Примархов, а в ушах – шепот Хозяина:
–Ты действительно веришь, что у тебя есть выбор? Ты – буква в моем имени. Точка в моем вопросе.
Санктуарий умер. Его труп, раздутый альтернативными реальностями, разлагался под взглядом несуществующих звёзд. Орфаэль праздновал победу: горы превращались в вопросительные знаки, реки текли в обратном направлении, неся в своих водах обрывки забытых ответов. Еретица, вернее, то, что от неё осталось, сидела на троне из собственных рёбер. Её глаза—два чёрных кристалла—отражали пустоту, которой не нужны были зрачки. Но в груди, там, где раньше билось сердце, лежал осколок Первого Лезвия. Крошечный, как зерно песка в вселенной абсурда. Он жёг. Напоминал. Лилит явилась в последний раз. Её тело было коллажем из обрывков миров: рука из пепла, нога из детских кошмаров, лицо—пустая страница.
–Ты могла быть богиней, – прошипела она.
–Я стала чем-то лучше, – ответил Орфаэль, но это была ложь. Голос Еретицы прорвался сквозь щель в сознании:
–Я стала концом вопроса.
Она вонзила осколок в кристалл на своей груди. Мир вздрогнул. Орфаэль закричал—не от боли, а от ярости. Его сущность, бесконечная как голод, начала схлопываться. Санктуарий, миры, само время—всё стягивалось к осколку. Еретица смеялась, и её смех был последним звуком умирающей реальности.
А потом—тишина.
…в руинах Храма Первого Клина копошилось создание— гибрид насекомого и младенца. Оно поднимает голову и произносит хрипло:
–Мать…
Глаза существа горят знаком Лилит….
