Антон Шугалей
Апокалипсис всегда. Психология религии и духовности
Глава 3
Мк. 1:16–31
Призвание Петра, Андрея, Иакова и Иоанна – Исцеление тещи Петра
Мк. 1:16–18 «Проходя же близ моря Галилейского, увидел Симона и Андрея, брата его, закидывающих сети в море, ибо они были рыболовы. И сказал им Иисус: идите за Мною, и Я сделаю, что вы будете ловцами человеков. И они тотчас, оставив свои сети, последовали за Ним».
16-й стих этой главы был рассмотрен во Введении при анализе специфических рыбацких жаргонизмов в тексте Евангелия от Марка.
Далее весьма любопытны слова Иисуса: «Идите за Мною, и Я сделаю, что вы будете ловцами человеков». В словах «идите за Мною» перевод не отображает смысла оригинала. В синодальном переводе эти слова воспринимается читателями как приглашение. Марк употребляет здесь достаточно экспрессивное слово [13], свойственное даже не столько рыбацкой, сколько военной среде – нечто вроде «за мной», что означает «в атаку!», «вперед!». Это уже не деликатное приглашение, а приказ, который Иисус отдает знакомым ему людям. И хотя Евангелие от Марка не содержит сцены предшествующего знакомства Христа с Симоном и Андреем, очевидно, что оно уже все-таки состоялось.
Специфика каждого из евангельских текстов зависит от личностных особенностей авторов. Евангелие от Луки, например, можно отнести к жанру исторической драмы, от Иоанна – к чему-то наподобие экзистенциально-трансцендентальной философии, Евангелие же от Марка – своего рода экшен, Евангелие постоянных действий и движений. Плавных переходов и комментариев к действиям может не быть в его тексте, потому что для Марка важнее подчеркнуть нарастающий характер событий. И если в других Евангелиях встречаются паузы в виде длинных речей и проповедей, то здесь одно действие быстро сменяет другое, и каждое последующее буквально превосходит предыдущее.
Призыв «за мной!» даже не предполагает отказа, значит, подразумевается, что для апостолов Христос уже является авторитетной и статусной личностью, поэтому они готовы беспрекословно его слушаться.
В словах Христа «и Я сделаю, что вы будете ловцами человеков» лейтмотивом становится попытка улавливать людей в сети. Почему никого не смущает выбранный глагол? Зачем людей ловить в сети, и в чьи? Ведь говоря о Дьяволе, мы используем тот же образ сетей. Иисус мог бы просто рассказывать, а люди могли бы свободно выбирать, однако здесь говорится о ловле. Миром правят идеи, в которые верят люди, поэтому в том, чтобы «ловить» людей, никто на тот момент не видел ничего плохого. Эта фраза означала только то, что идеи конкретной личности побеждают.
Мк. 1:19–20 «И, пройдя оттуда немного, Он увидел Иакова Зеведеева и Иоанна, брата его, также в лодке починивающих сети; и тотчас призвал их. И они, оставив отца своего Зеведея в лодке с работниками, последовали за Ним».
Симону и Андрею было проще оставить свое хозяйство. Сыновьям покинуть своего отца и работников не так-то просто, особенно учитывая почтение и уважение, проявляемое в древней культуре к родителям. В этот момент они совершают концептуальный выбор. Традиционно это место всегда толкуется следующим образом: ученики сразу проникаются призывом Иисуса и готовы следовать за ним, оставив все свое имущество.
Не допускающий отказа призыв «за мной!», «в атаку!» сам по себе крайне любопытен. В связи с этим стоит вспомнить пример с Царством – Царством Небесным, Царством мессии, восстановленным Царством царя Давида – вся эта история воспринимается каждым человеком по-своему. Современники Иисуса и даже его ближайшие ученики видели ее как совершающееся прямо сейчас реальное политическое устройство, где во главе мира непременно должно стоять еврейское государство, а все остальные народы, соответственно, ему подчинены. Государственность такого уровня начинается с восстановления политической самобытности и суверенитета, следовательно, первым шагом должно стать свержение римского владычества (тетрарх Ирод не считался полноправным членом царской династии, и евреи воспринимали его как узурпатора). Рим допускал существование местных этнических правителей, и на тот момент вся Палестина была разделена на тетрархии, где регенты правили народом от собственного лица, но были подчинены императору. Это было необходимо, чтобы снизить накал народного недовольства, естественным образом возникавший в ответ на то, что им владеют иноземцы. Если углубиться в историю – когда начинались войны Маккавеев, евреи оказались между Птоломеями со стороны Египта и Селевкидами со стороны Сирии. Их буквально разрывали. И действующая на момент евангельских событий власть, с одной стороны, всех более-менее устраивала, однако с другой было очевидно, что эта власть временная. Люди ожидали прихода настоящего царя, а значит, должно было начаться какое-то крупномасштабное народное выступление, и, естественно, народ готов был пойти за своим лидером.
Этим лидером должен был быть настоящий, подлинный мессия. Для людей той эпохи «мессия» – это, в первую очередь, титул человека, который будет осуществлять реальные политические изменения. Он должен, согласно чаяниям народа, провозгласить себя царем, свергнуть римское господство и установить израильское всемирное владычество, насколько это будет возможно. Это должно быть сделано исключительно ради того, чтобы принести всем остальным народам власть единого Бога, подобные мотивы имели под собой вполне фундаментальное основание во всех пророческих книгах Библии. В книгах Пророков мы находим упоминание, что все народы рано или поздно покорятся единственно верной религии, в данном случае – иудаизму, и единственному Богу. Значит, если люди почитают единого Бога, то и избранный им народ занимает главенствующее место в этой иерархии. Позже эта картина мира была усвоена разными народами, в том числе и русским. Поэтому, когда Иисус говорит «за мной», ученики воспринимают этот призыв очень конкретно: вождь дал сигнал, значит, все началось. Именно в этом ключе понятны действия сыновей Зеведея Иакова и Иоанна: если все действительно «началось», то, само собой, они идут. Иисус призывает совершеннолетних мужчин в полном расцвете сил, которые потенциально способны к бою. Здесь делается акцент не на их интеллектуальных способностях, их зовут не для того, чтобы толковать какие-то высокие проповеди, а вполне конкретно – призыв Христа воспринимают как побуждение к сражению. Тем более наконец-то, как надеялись апостолы, у евреев появится возможность свергнуть Ирода и господство Рима в целом. Это понятное переживание, ведь очень многим, в том числе нашим соотечественникам, знакомо чувство политического унижения и надежды на то, что есть хотя бы допустимая возможность построить светлое будущее.
Мк. 1:21 «И приходят в Капернаум; и вскоре в субботу вошел Он в синагогу и учил».
Капернаум – рыбацкая деревня, где проживала на тот момент максимум тысяча человек. На это стоит обратить внимание, потому что, когда в тексте употребляется слово «город», зачастую имеется в виду маленькое поселение, которое никак не может считаться городом. Так что это, скорее, поэтическое преувеличение, то же самое, как если мы называем Байкал морем – «славное море, священный Байкал».
Далее остановимся на синагоге, потому что в то время это был не храм или культовое сооружение, а просто место для собраний евреев. В Ветхом Завете синагог еще не было, они появились после вавилонского плена для традиционных встреч по субботам, чтобы читать Библию, Священное Писание и толковать их. Иными словами, это кружки изучения Библии, куда могут прийти все, за исключением женщин и детей. Синагогальная традиция была на тот момент достаточно молодой, она возникла буквально перед появлением Иисуса. В ее контексте главенствующее место занимали не священники, первосвященники или левиты, а книжники или законники. То есть существовал Иерусалимский храм, и он был только один. Там совершались службы единому Богу. В этом храме была преемственность первосвященников, левитов, это особая этническая группа или каста, в которую нельзя войти – в ней можно только родиться. В синагогальной культуре, которая появилась параллельно храмовой, дело обстояло иначе. В этой касте не обязательно было родиться, в нее можно было вступить, если, конечно, человек начинал углубленно изучать тексты, читать Тору [14], Пророков, Танах [15]. В этом и заключалось отличие двух культур – сакральной храмовой и несакральной синагогальной.
Первые христианские собрания, устроенные по образцу еврейских общин, перенесли эту традицию на свои храмы. Это были также места для собраний, а ни в коем случае не культовые строения, в которых совершались особо священные действия. Был важен лишь факт, что в каком-то конкретном месте и в определенное время собрались люди. Но и место, и время могли варьировать. Не случайно, что, когда после гонений первые христианские храмы стали строиться подчеркнуто открыто, они взяли в качестве образца не сакральную языческую архитектуру, а светскую (базилика).
Мк. 1:22 «И дивились Его учению, ибо Он учил их, как власть имеющий, а не как книжники».
Что отличало Христа от других книжников, многочисленных раввинов, учителей закона? Так как вся синагогальная культура была сосредоточена вокруг изучения текстов и их толкования, речи, которые могли звучать в этом контексте, должны были подкрепляться ссылками на авторитетные источники. То есть никакой раввин не мог просто так выйти и что-то сказать от себя. Он должен был всегда опираться на текст, на букву законов, на Тору, на Пророков, каждое слово должен был подкреплять цитатой. По сути, главная задача законника состояла в том, что он плел полотно единой мысли, соединяя одни цитаты с другими. И от того, насколько успешно он их соединял, зависел его авторитет и польза его труда. Но чтобы что-то соединять, ему необходимо было опираться на тексты и хорошо знать всю толковательную традицию. Поэтому из уст любого проповедника или раввина звучало следующее: «в книге такого-то пророка сказано… а во “Второзаконии” написано… поэтому…». От Иисуса люди услышали совсем другое. Он использовал формулу, которая у Марка не приводится, но встречается у Матфея: «а Я говорю вам» (Мф. 5:22–44). Причем во всех случаях она звучала в противовес словам Священного Писания [16] и, соответственно, воспринималась раввинами как крайняя дерзость, потому что в ней не было апелляции к авторитетам.
Отметим, что в настоящее время в Русской православной церкви тоже нельзя просто высказывать мнение от себя, это возможно делать только с опорой на святых отцов и Священное Писание. Степень зрелости общества подчиняется все тем же закономерностям, поэтому то, что происходило во времена Христа, случается и сейчас. Парадокс заключается в том, что как раз то религиозное течение, которое в свое время смогло победить прошлую ригидность, само породило такую же. Те, кто боролся с ханжеством, сами в конце концов оказались способны создать таких же ханжей. Конечно, все это не значит, что у Иисуса была такая цель. Но люди всегда тяготеют к определенным степеням развития. Поэтому, когда они слушали Христа, который говорил «а Я говорю вам», то воспринимали это как неслыханную самонадеянность. И лишь поначалу книжников удивляло такое высказывание, а потом стало вызывать вместо изумления негодование.
Мк. 1:23–28 «В синагоге их был человек, одержимый духом нечистым, и вскричал: оставь! что Тебе до нас, Иисус Назарянин? Ты при-шел погубить нас! знаю Тебя, кто Ты, Святой Божий. Но Иисус запретил ему, говоря: замолчи и выйди из него. Тогда дух нечистый, сотрясши его и вскричав громким голосом, вышел из него. И все ужаснулись, так что друг друга спрашивали: что это? что это за новое учение, что Он и духам нечистым повелевает со властью, и они повинуются Ему? И скоро разошлась о Нем молва по всей окрестности в Галилее».
Мало того, что Христос говорит со властью от самого себя, он совершает конкретные действия, касающиеся мира духов, и тоже самостоятельно. Это воспринималось книжниками как нечто немыслимое. И в этой истории очень любопытна сама формула изгнания духа. Экзорцизм как определенное психосоматическое воздействие на человека, одержимого духом, был хорошо известен еще до христианско-иудейской культуры. Изгнание духа складывается по одному устойчивому стандарту: бесконечное чтение определенных молитв, заклинание духа, произнесение имен духа, но, самое главное, никакой экзорцист никогда не дерзнет приказывать духу что-либо от своего лица. Сначала происходит длительная вербальная обработка психики слушающего, потом прибегание к авторитетам. Это может быть авторитет более высокого духа, Бога или природных стихий. В любом случае, изгнать духа возможно только силой другого духа, на авторитет которого можно сослаться, и человек, производящий отчитку, действует не сам по себе, а силой своего хозяина. Здесь же, в синагоге, Христос не произносит длительной экзорцистской формулы, также нет прибегания к авторитетам и заклинаний именем Бога. Есть только фраза в повелительном наклонении: «замолчи и выйди из него». Однако перевод слов «замолчи и выйди из него» неточен. В оригинале не было слов «замолчи и выйди», там звучит конкретный императив в прошедшем времени, который дословно можно перевести довольно грубо: «заткнись и выйди» [17], без высокопарных слов. Это абсолютно нормально, ведь Христос не всегда был вежлив, он общался с людьми из довольно грубой среды – с рыбаками и плотниками – и тоже использовал жесткие выражения. (Между прочим, «лидером» по библейскому сквернословию является апостол Павел, который использовал в своих выражениях иронию, сарказм и даже фривольные шутки.) Итак, «заткнись и выйди» – это та самая динамика, которая не подразумевает длинных разговоров. И этот быстрый приказ вызывает у слушателей ужас, удивление и изумление, потому что Христос все делает от собственного лица, включая даже сверхъестественное изгнание духов. Он повелевает ими властью, которой обладает сам. Здесь власть – главная характеристика происходящего. Это породило мысли о том, что, если он приказывает духам от своего лица, значит, он сам – Дух. Однако, поскольку Христос многим уже на тот момент, мягко говоря, не нравился, появилось обоснование, что дух этот – бесовский.
Мк. 1:29–31 «Выйдя вскоре из синагоги, пришли в дом Симона и Андрея, с Иаковом и Иоанном. Теща же Симонова лежала в горячке; и тотчас говорят Ему о ней. Подойдя, Он поднял ее, взяв ее за руку; и горячка тотчас оставила ее, и она стала служить им».
Болезни в древности зачастую тоже рассматривали как действия духов. Чтобы исцелить человека, необходимо было исполнить некие ритуальные действия: совершить пассы руками, прочитать молитвы или окурить травами. Ничего этого Христос не делает, даже не говорит слов, его действия быстрые, он не отвлекается на длинные ритуалы. Он подходит к теще Петра, берет ее за руку и буквально поднимает с постели. Стоит обратить внимание на то, что у апостолов были жены, которых они, в отличие от общепринятого толкования, не оставляли. В частности, апостол Павел говорит: «Или не имеем власти иметь спутницею сестру жену, как и прочие Апостолы, и братья Господни, и Кифа» (1Кор. 9:5). Однако в позднейшей традиции об этом уже не говорили и не писали. К тому же вклад женщин подтверждается цитатой о теще Петра: «и она стала служить им».
Отдельно необходимо сказать о многочисленных бесноватых, которые окружают Иисуса. В Ветхом Завете они тоже были, но подобное состояние называлось «одержимость духом». Такой пример приведен в случае одержимости духом царя Саула, который в порыве неуравновешенности даже пытался убить Давида. Последний снимал действие этого духа, играя на гуслях, что говорит о психической, а не сверхъестественной природе этого состояния. К тому же в Ветхом Завете встречаются примеры одержимости духом ревности или духом Божиим.
В Новом Завете далеко не везде рассказывается про бесноватых. В Евангелии от Марка эта тема развивается наиболее полно, Матфей стремился сгруппировать историю про бесноватых в отдельную главу, в Евангелии от Луки упоминание об одержимых тоже встречается, а вот у Иоанна вообще нет упоминаний об экзорцизме. Однако именно текст от Иоанна наиболее важен с точки зрения богословской ценности. Примеров с бесноватыми у Иоанна нет, Иисус совершает чудеса другого рода, их акцент радикально меняется – они становятся олицетворением слов, которые произносит Христос. Однако для нас евангельские иллюстрации исцеления одержимых – повод задуматься, есть ли такие люди в настоящее время. Сегодня эта тема достаточно хорошо исследована, и с точки зрения современной психологии вся история с одержимостями укладывается в рамки коллективного бессознательного, архетипов и реактивной шизофрении, когда человек может быть просто одержим каким-то архетипом и проявлять это во внешнем мире. Архетипы бывают разные, и одержимость ими может быть не только отрицательной, но и положительной (скажем, героическим архетипом). Охваченность каждым из них трактуется, в зависимости от архетипа, по-разному: это будет восприниматься окружающими или как восхитительное событие, или как крайне возмутительное. Поэтому разумно будет признать, что захваченные каким-то архетипом личности были и есть. В эпоху евангельских событий их называли бесноватыми, так как люди воспринимали информацию согласно степени своей психологической зрелости – в основном на языке мифа, как материализованный миф.
Вообще, в описании чудес видна прямая корреляция со временем создания текста. Чем более ранний текст, тем менее акцентированы в нем «чудесные истории», тем менее небывалыми они подаются. В более поздних текстах, напротив, такие эпизоды могут быть охарактеризованы как подчеркнуто чудесные, что хорошо заметно в агиографических текстах. К примеру, в житии Дмитрия Ростовского описывается нарочито много чудес, хотя в более древних источниках упоминаний о них не встречалось. Для того есть конкретная причина: Дмитрию Ростовскому нужно было произвести впечатление на умы диких славян, оказать воздействие на психику – таковы прикладные задачи проповеди.
Глава 4
Мк. 1:32–2:12
Исцеление больных и изгнание бесов – Проповедь в Галилее – Очищение прокаженного – Исцеление и прощение расслабленного
Мк. 1:32–33 «При наступлении же вечера, когда заходило солнце, приносили к Нему всех больных и бесноватых. И весь город собрался к дверям».
Читая про город, не стоит представлять его в современном смысле этого слова. У нас непроизвольно возникает визуальный образ площади или широкой улицы, заполненной народом. Но здесь все несколько иначе. В древних восточных городах до сих пор сохранились узкие улочки – никаких широких проспектов там не было. Открытые городские пространства были возможны только в греческом или римском полисе, и то не везде. Это была либо центральная площадь – агора, либо квартал для богатых. Все остальное – достаточно узкое пространство. Здесь речь идет о рыбацкой деревне, поэтому, когда мы читаем «весь город собрался к дверям», мы должны понимать, что возле дверей места явно немного. Причем, если бы мы увидели это воочию, очень бы удивились: 20–30 человек, собравшихся на узкой улочке, уже создают иллюзию большого числа людей, но это все-таки не толпа.
Мк. 1:34 «И Он исцелил многих, страдавших различными болезнями; изгнал многих бесов, и не позволял бесам говорить, что они знают, что Он Христос».
Дело в том, что на протяжении больше чем половины книги нас будет преследовать один и тот же мотив: никто не знает, кто такой Христос, – ни ученики, ни противники. Знают только бесы и всячески пытаются об этом рассказать, но он им запрещает. Из этого возникла целая гипотеза о так называемой «мессианской тайне». Все Евангелие от Марка действительно построено по такой схеме: кто такой Иисус – неизвестно. Нам об этом рассказывают в самом начале Евангелия, когда представляют сцену крещения. Голос с неба говорит: «Ты – Сын Мой возлюбленный» (Мк. 1:11). Но дальше, как ни странно, никто об этом не вспоминает, никто эту истину никак не исповедует, кроме переломного момента в восьмой главе. Все попытки бесов как-то просветить окружающих пресекаются Иисусом на корню. Более того, мы можем вспомнить и увидеть по тексту, что в тех случаях, когда он совершает какие-то исцеления (подчеркнуто важные), настаивает на том, что исцеленный не должен никому ничего рассказывать. Как бы сам сужает свои охваты вместо того, чтобы их расширять. Что именно он пытается скрыть? В современной библеистике возникла гипотеза, что вся история с мессианской тайной – не что иное, как попытка уже поздней церкви совместить разные традиции, одна из которых не мессианская. Иисус, несомненно, Великий Учитель. Восприятие его как мессии было присуще далеко не всем, разные устные традиции могли существовать одновременно, и в их числе могла быть не мессианская устная традиция. А главное – не мессианское восприятие. И, чтобы их согласовать, ввели прием с мессианской тайной. Никто просто не знал, кто именно Христос, поэтому так себя и вели. И, кстати, в Евангелии от Марка это заметно: действительно никто не знает, кто он на самом деле.
Евангелие от Марка построено по принципу узнавания. Происходит некое театрализованное действие, в котором главный герой неизвестен – мы узнаем его «по ходу пьесы». Персонаж выходит на сцену, но кто он – до конца никто не знает. По тому же принципу, что и сюжет пьесы «Ревизор»: показывают человека, который на протяжении всей истории выдает себя за кого-то, и только в конце выясняется, кто же он на самом деле. Только здесь все немного иначе: по ходу действия персонажи догадываются и сами для себя раскрывают эту тайну. Поэтому сцена крещения играет здесь роль именно некоторого вступления для слушателей и читателей. Создается впечатление, что на Иордане все же никто ничего не слышал, и похоже, что это правда так, иначе зачем нужна вся эта история с узнаванием и непониманием, кто такой Иисус. Идея в том, что каждый должен узнать сам. Вот это открытие истины внутри себя по сути дела – главный прием Евангелия от Марка. Тебе ее не преподносят, тебя побуждают раскрыть ее в самом себе и используют для этого определенные литературные приемы. Сегодня мы эти приемы уже не видим, более того, возможно, они для нас уже не эффективны, потому что мы все-таки живем в эпоху после Достоевского, Шекспира и Гете. Тем не менее в Евангелии используется один драматический прием: нам представляют героя и показывают, что до конца его никто не понимает и не узнает. В процессе действия происходит узнавание героя – кто же он такой на самом деле. Но это узнавание каждый должен совершить самостоятельно.
Мк. 1:35–36 «А утром, встав весьма рано, вышел и удалился в пустынное место, и там молился. Симон и бывшие с ним пошли за Ним».
Здесь есть существенная неточность перевода. В предлагаемой версии вся эта сцена в тексте выглядит несколько странно: утром, рано встав, Иисус вышел, удалился в пустынное место, там молился, а потом Симон и бывшие с ним пошли за ним. Но куда? Откуда они знали, куда идти? Почему не пошли сразу, или он всех предупредил? (Это, кстати, единственное место, где «Симон и бывшие с ним» называются именно так, а не «ученики».) Дело все в том, что в оригинале в этом стихе вместо слов «пошли за ним» гораздо более яркое, живое и выразительное описание их действий – они за ним «погнались» [18]. И тогда ситуация выглядит иначе: Иисус действительно раньше всех просыпается и куда-то уходит из города, где вчера исцелил бесноватых и снискал уже некоторую славу, Симон и бывшие с ним просыпаются и обнаруживают, что Иисуса нет. И решают бежать за ним. Почему?
Для понимания их действий нужно снова вернуться к контексту: для иудеев того периода фигура мессии – это фигура в первую очередь военного и политического вождя, а потом уже религиозного. И даже его собственные ученики видят его через эту призму.
Вот ученики просыпаются и видят, что вождя нет. Кто-то говорит, что он ушел рано утром. Это значит, что они проспали, а должны были следить за ситуацией: возможно, он уже войско где-то собирает. Поэтому они немедленно бегут за ним, находят его.
Мк. 1:37 «И, найдя Его, говорят Ему: все ищут Тебя».
Смысл фразы таков: «мы тебя потеряли». Здесь мы впервые встречаемся с некоторым противоречием: есть ожидания учеников и несоответствие этим ожиданиям. Для учеников было бы логично основать штаб в Капернауме и стягивать туда народ, а затем двинуться в военный поход. Но этого не происходит.
Мк. 1:38 «Он говорит им: пойдем в ближние селения и города, чтобы Мне и там проповедовать, ибо Я для того пришел».
Это подчеркнуто – пришел для того, чтобы проповедовать. Любопытно, что на протяжении всего дальнейшего действия книги Иисус будет постоянно подчеркивать, что ученики ошибаются, что они думают вообще не о том. Но они все равно не будут этого видеть. Постоянный лейтмотив – они думают одно, а на самом деле происходит что-то другое. Вот эта история про «одно и другое» для новозаветного жанра очень характерна. Забегая вперед, могу сказать, что «Книга Откровения» Иоанна Богослова построена на этом же приеме: слышу одно, вижу другое. Именно поэтому ее нужно толковать из этой позиции. Многие пытаются читать Апокалипсис буквально, выискивая там знаки и знамения, но на самом деле там все завязано на этом важном приеме – слышу одно, вижу другое. И если не знать и не применять его к книге Откровения, получается вообще страшная вещь. А вот если знать и применять, получается совсем другая история.
Здесь, в первой главе Евангелия от Марка, этот прием мы тоже видим: вы смотрите, но не видите, ждете одного, а на самом деле здесь совсем другое. И то, как это звучало где-то у пророков, вовсе не значит, что исполнится именно так, как вы этого ожидаете. Пророчество исполняется, но исполняется на новом уровне восприятия. А звучало оно так, как звучало, только потому, что по-другому его тогда воспринять не могли.
Мк. 1:39–43 «И Он проповедовал в синагогах их по всей Галилее и изгонял бесов. Приходит к Нему прокаженный и, умоляя Его и падая пред Ним на колени, говорит Ему: если хочешь, можешь меня очистить. Иисус, умилосердившись над ним, простер руку, коснулся его и сказал ему: хочу, очистись. После сего слова проказа тотчас сошла с него, и он стал чист. И, посмотрев на него строго, тотчас отослал его».
В этой истории у нас опять есть некоторые сложности с переводом. Дело в том, что вместо «умилосердившись над ним» в некоторых ранних текстах стоит слово «разгневавшись» [19]. Судя по всему, «разгневавшись» в более поздних рукописях пытались заменить на другой вариант, который тоже встречался – «умилосердившись». И это слово убирают потому, что сложно приписать Иисусу эмоции гнева, особенно в поздней церкви. Убирают, хотя «умилосердившись» и не коррелирует с последующим стихом, где Христос «смотрит строго».
Возникает вопрос: почему возникает гнев, откуда он вообще? Здесь нужно вспомнить, кто такие прокаженные, что с ними происходит, как они живут. А находятся они в лепрозории – в изоляции, потому что природа этого заболевания достаточно сложная. В древности любое кожное заболевание, которое распространялось по телу, включая даже лишай, воспринимали как проказу и часто не отличали одно от другого. Жизнь прокаженных была весьма печальна, потому что, едва заболев проказой, человек становился изгоем. Причем не просто изгоем, считалось, что этого человека больше нет, к нему никто больше не мог подойти. И ему запрещено подходить к кому бы то ни было. Больные обязаны были носить с собой маленькие колокольчики, чтобы люди слышали звон издалека и могли отойти. Если прокаженный такой колокольчик не носил, его могли забить камнями. Так что прокаженный – это, по сути, живой труп. Были специальные долины прокаженных, где люди жили, собираясь в сообщества, куда им приносили еду. Никто с ними не общался, а если они и выходили куда-то, это было опасное мероприятие, и никто за руку с ними не здоровался, их обходили стороной. Да и сам прокаженный не рискнул бы идти в места скопления людей – просто потому, что это было опасно для его жизни. Вообще, в древности (да и сегодня тоже) любая болезнь, особенно социально не одобряемая, воспринималась как наказание Божие. То есть если человек заболел проказой, это произошло потому, что он в чем-то провинился, и Бог его за это покарал. Значит, этот человек – тайный грешник, и вот Бог наконец показал, кто он на самом деле, наслав проказу. Поэтому прокаженные – изгои не только в медицинском и социальном плане, но и в религиозном.
И вот такой прокаженный приходит к Иисусу со словами «если хочешь, можешь меня очистить». Здесь тоже весьма сложная история, и фразу «умоляя его и падая перед ним на колени» можно осмыслять по-разному. С одной стороны, человек в отчаянии, падает на колени и просит: «если хочешь, можешь меня очистить», а с другой – это человек на дне отчаяния, ему нечего терять. И он приходит к Иисусу не потому, что верит и надеется, а потому что ему больше не во что верить и не на что надеяться. И тогда вся эта сцена – это не приход верующего, а демонстрация горького сарказма: «ну, давай, попробуй меня очистить, если можешь, если хочешь, если у тебя получится. То, что ты сейчас исцелял вот этих людей, это все ерунда, попробуй-ка справиться с проказой!» И вот если мы смотрим на ситуацию в таком ключе, становится понятно, почему в 41-м стихе появляется гнев, а чуть дальше, в 43-м, Иисус смотрит строго. Гнев здесь обычная эмоция в ответ на провокацию. При этом обратите внимание: эмоция есть, и тем не менее Христос простирает над ним руку, прикасается к нему и говорит: «хочу, очистись». Заметьте, что в другой ситуации, исцеляя бесноватого в синагоге, он не прикасался.
История с прикосновениями Христа крайне любопытна. Ранее нам показали, что для того, чтобы совершить какое-то чудо (исцеление, изгнание), ему не нужно ничего делать, ему достаточно просто сказать. А чуть позже выяснится, что ему и говорить на самом деле не надо. Но здесь он совершает определенное действие: протягивает руку и касается прокаженного, что вообще-то является нарушением – прокаженных касаться нельзя. То, что Иисус регулярно совершает нарушения закона, мы знаем, однако здесь он мог бы просто сказать: «хочу, очистись». Он же демонстрирует следующее: «Я не просто готов тебя исцелить, я принимаю тебя, я уничтожаю дистанцию между нами». Христос сперва прикасается, а потом произносит: «хочу, очистись». Он как бы принимает правила игры прокаженного и показывает, что на самом деле он действительно это может, и в первую очередь потому, что принимает его, пусть даже таким, в этой бездне отчаяния. «После сего слова проказа тотчас сошла с него, и он стал чист. И, посмотрев на него строго, тотчас отослал его». Христос посмотрел на прокаженного строго, потому что это был педагогический акт. Человек, находящийся в отчаянии, пытается спровоцировать Иисуса, в ответ на что тот его исцеляет, но потом говорит со строгостью: «Иди и никому не рассказывай». В этой сцене есть экспрессия, напряжение, которое постоянно пытаются убрать из текста поздние переписчики, потому что там слишком много сильных аффектов, сильных эмоций, которые в поздней традиции будут считаться неуместными (гнев, раздражение). У Иоанна мы вообще не найдем упоминаний о том, что Христос разгневался по-человечески, а у Марка это есть. То есть здесь мы видим наиболее человеческое лицо Иисуса. И хотя его периодически пытаются сделать более божественным, оно все равно здесь видно лучше, чем в остальных текстах.