Антон Волков
Искатель истины Данила Соколик
– Вряд ли что случится, – покачал головой Данила, – Все, что растворилось, разнесет потоком, концентрация никакая будет.
– Ты уверен?! – Соня встала на цыпочки, заглядывая ему в глаза, словно хотела прочитать там, говорит ли он правду.
– Не на сто процентов. Но какая разница? Обратно ведь уже не соберем, – ответил Данила.
Соня с грустью окинула взглядом реку.
– Не бери в голову, – сказал я, – Вообще здорово, что ты у него наркоту выхватила.
Девушка сильно помотала головой, разлохматив прическу.
– Все равно мы барыги получаемся, – сказала она, – Это ведь ужасно. У Саши мы посылку забрали, а у первого нет. Получается, мы, мы способствовали…
Она не смогла договорить и скрестила руки на груди. Я промолчал, хотя подумал то же самое, что и девушка. От мысли, что мы кому-то передали настоящие наркотики, я вдруг почувствовал себя грязным. Буквально – казалось, что руки и все тело мое были покрыты несмываемым мерзким налетом. Я поморщился от этого наваждения.
Данила попросил у меня конверт, полученный от Саши. Вскрыв его, он достал еще несколько листов с дневниковыми записями. Они были написаны тем же почерком и в том же стиле – дата и соответствующая запись.
– Что, опять будем читать? – спросила Соня. Вид у нее был угнетенный.
Данила ничего не ответил и пошел к скамейке в глубине парка. В тени колышущегося дерева, мы разложили на коленях записи, придерживая их за края от порывов ветра, и стали читать.
«09.10.17
У джанаитов мне надоело. Их вера отзывается во мне, но люди там – безмозглые фанатики. Надо искать соотнесение с реальной жизнью, действовать. А они бубнят «Джана то, джана се» и кроме этого им ничего от жизни не надо. После встречи джвалит поручил раздавать листовки у «Достоевской». Поставили вместе с более опытным джаджвалом. Более унизительной работы у меня еще не было. Мало того, что прохожие шарахаются от тебя, как от чумного, так еще из толпы знакомые могут заметить. Мне показалось, мимо проходила Люда. По крайней мере, куртка и сумочка были как у нее. Я замер и отвернулся.
У метро какая-то древняя бабка сдирала наклейку с ржавого водостока. Вся сгорбленная, в темном грязноватом пальто из ворса, она судорожно тянула за краешек объявления. Бумага рвалась, но никак не хотела отставать. Я пригляделся: на уцелевшей наклейке было написано крупными буквами: «КАМЕЛИЯ». Внизу номер телефона. Бабка сдалась и ушла. Через минуту подошел увалень, огляделся и в прыжке прихлопнул к трубе новую наклейку. Джаджвал вдруг сказал на это: «Отвратительно. И откуда в нашем прекрасном городе берется такая мразь?» Он озвучил в точности то, что подумал я. А я подумал – к черту, пора проявить раджас. Рванулся к этому расклейщику, хвать его за руку. Он оборачивается ко мне, взгляд цепкий, оскал грозный. У него еще пары передних зубов не было, так что особенно грозно выходило. Я как-то и сдал. А он руку мою сбросил, говорит: «Вам что нужно?»
Я набрался смелости, говорю: «И не стыдно такие объявления клеить?». Он заулыбался, да так мерзко. Будто я банальщину какую сказал, но его это позабавило. «Вот именно. Гадости в этом прекрасном городе быть не должно. Потому мы ее истребляем», – сказал он. От того, как он это сказал, у меня холодок пробежал по коже. Словно это был не человек, а тигр какой-то. Нет, хуже, какой-то сверххищник, истребитель настоящий. Не знаю, как описать, это инстинкт мне подсказал. А он эдак добродушно мне: «Вижу, энтузиазм у тебя есть. Чего стоять у метро с этими пацифистами ради беззубых идей? Хочешь по-настоящему изменить этот город?» Была в этих словах сильная уверенность, будто у него и впрямь была власть. Я как опьянел, сказал, что конечно хочу и спросил, куда идти. Лицо его стало отвратительным, как у гиены. «Кинь бумажки в мусорку и давай за мной», сказал он и развернулся огромной спиной.
10.01.18
Давеча взял в библиотеке интересную книжонку. Рудольф Гесс, «Комендант Освенцима». Автобиографическая. В ней много интересного. Вот он пишет, что поначалу хотел эти самые бараки для пленных оборудовать цивильно – чтоб у каждого была кровать, стол и стул. Необходимые принадлежности. Но когда увидел, сколько пленников ему везут, то просто не знал, что делать с таким количеством людей. Ему приходилось подстраиваться под систему. Газовые камеры появились из необходимости.
Ну вот у него в лагере было столько людей. А вы посмотрите на Питер – гигантские вонючие стада мусора, мешки с костями и мясом, изо дня в день выполняющие одни и те же действия. Ничего не производят, но бесконечно потребляют, срут и гадят на бедный город. Если бы я вел себя как они, от стыда покончил с собой. Но такие люди уже ликвидируются. Сейчас весь мир – одна большая газовая камера. Если выберешь в нее залезть.
Сегодня немного продал. Надо как-то систематизировать. Хотя до сих пор не понимаю идеи за всем этим. У них определенно есть иерархия. Посвятили меня в «дворняги». Какой-то низший ранг, видимо. Больше ничего не говорят, а я думаю – возможно, они ждут инициативы от меня?
12.11.18
Сегодня завел журнал для своих клиентов. Указываю, где живет, как часто покупает, что предпочитает и в каких дозах. Тем, кто употребляет умеренно, я стремлюсь увеличить дозу. Вот Серега, я знаю, захочет еще черного. Тараканов нет, а по глазам вчера видел, что он опять за дозой придет. Таким предлагаю – ненавязчиво, конечно – более сильные и смертоносные наркотики. У других они очень дорогие, а я часто за так отдаю. Я бы вообще бесплатно раздавал, да вот только меня быстро чикнут за это – я весь рынок в Питере обвалю. Поэтому деньги и беру, хотя на кой они мне.
У каждого есть шанс одуматься, измениться, завязать. Но все продолжают. Мне доставляет удовольствие наблюдать за их деградацией. Будто бабочка рождается из гусеницы – только в обратном порядке. У распада и разложения оказывается есть своя красота.
Раз я зашел к одному. В семье много проблем, а он вкалывает героин. Его ребенок медленно умирает, денег нет. Живут возле «Чернышевской» в лютой коммуналке. На полу моча, фекалии. Жена его, осунувшийся бледный скелет, давай его пилить при мне: мол, сидим без денег, а ты на дурь все тратишь. Он сидит то ли на диване, то ли на порванных подушках каких-то, в растянутой алкашке, на лице живого места нет. Как заорет: «Молчать, Гитлер!» и врезал ей кулаком в лицо. Она упала на засранный кафельный пол. Мне вдруг почудилось, что женщина эта – Люда. Стало жаль ее. С героина никто не слазит. Это невозможно. Он умрет, и ребенок умрет, а женщине жить. Я думал, когда уходил, что нужно соцпомощь вызвать или типа того. Но все-таки не стал – нужно подавить в себе чувства. Они все – насекомые. Копошатся, маленькие и грязные создания, в своих темных вонючих логовах.
Снова вспомнились записи Гесса – как он описывал людей, боровшихся за хлеб. Вот точно с таким остервенением они борются за наркотики. Такое наступает после определенного момента. Мне кажется, если человек сломался и готов убивать и калечить себе подобных ради желанного вещества, это уже говорит о том, что в нем нет воли к жизни. Смерть зажала его тяжелой хваткой – в тот самый момент, когда он поднял глаза к небу и спросил: «А разве есть что-то другое?»
Под шум шелестевших страниц я посмотрел на лица Данилы и Сони. Девушка вовсе не смотрела на записи, взгляд ее был направлен на ствол стоявшего рядом клена. Скорее всего, она вновь бросила читать, да и неудивительно. Трудно было поверить в описываемые ужасы, и я вовсе стал сомневаться, что это реальный дневник. Подняв листок перед собой, так что через него просвечивало солнце, я попытался на глаз определить его возраст. Бумага на ощупь была чуть свалявшейся, весь листок изгибался от многочисленных перекладываний. Нет, это все было написано тогда, когда там стояли даты. Но можно ли было этому верить? Да и что с того?
– Кода здесь тоже нет, – сказал я.
– Я так и думала, – сказала Соня, не отрывая взгляда от коры.
– Ты что думаешь, Данила?
Он все еще читал. Глаза его медленно двигались по строчкам на листах. Наконец, он оторвался.
– Здесь что-то другое, – сказал он, кивая на записи, – Бездомный сказал, что код сложится из всех трех записей.
– А если он врал? – спросила Соня, – Развлечение такое – заставить нас бегать по городу, толкать наркотики, а взамен читать этот бред.
– Я не думаю. Он знает, кто я такой, раз попросил привести меня. К тому же, на конвертах мое имя. Это все было тщательно спланировано. Он точно хочет, чтобы мы попали внутрь.
– Ты думаешь, тот, кто организовал приют, и есть автор этих записей?
– Почти уверен в этом.
– Но какая конечная цель? Зачем нам попадать в этот приют?
– Этого я пока сам не понимаю.
– Мне все это не нравится, – вырвались слова у Сони, – Давайте просто в полицию пойдем. Уже понятно, что там все нечисто – наркота, люди умирают.
– И что мы скажем? – спросил Данила, – Один из моих принципов – всегда сомневайся. Иван это уже знает. Тот порошок, что ты рассыпала – ты уверена, что это был кокаин?
– Но ты же сам сказал! Да и Саша…
– Бездомный мог дать нам что угодно. Мы не проводили экспертиз в лаборатории, в микроскоп не смотрели. Это мог быть любой порошок. А теперь, когда его у нас нет, мы ничего и показать не можем.
Это прозвучало, будто Данила обвинял Соню в уничтожении улик. Конечно, он не хотел обидеть девушку, но Соня именно так это и восприняла. Голова ее поникла, она тихо сказала в землю:
– Да, это я виновата. Не надо было высыпать его в реку.
– Суть не в этом, – смягчился Данила, – Далее – слова о том, что в приюте кто-то умирает, тоже ничем не подкреплены. Мы там еще не были.
Стало понятно, что без третьей доставки мы ничего не добьемся. В приют надо было попасть – ради информации о Насте, ради того, чтобы увидеть это место своими глазами и получить подтверждение того, что там действительно все нечисто. Нам отчаянно не хватало информации, чтобы связать воедино фрагменты, которые у нас были. Данила с громким хлопком опустил ладони на бедра.
– Насчет третьей доставки – у меня есть план. Как вручить посылку, но в то же время не вручать ее.
– И как же? – спросила Соня.
– Мы сделаем дубль.
Он достал из кармана последнюю посылку и представил нам ее на ладони. Солнце бликовало на белой глади, ничем не выдавая смертоносное содержание.
– В сущности, каждая посылка состоит из маленькой коробочки пять на десять сантиметров, белого пакета и наклейки, – сказал Данила, – Наклейку мы снимем и переклеим, а такой пакет можно взять в любом канцелярском магазине.
– А что положим в коробочку? – спросил я, – Да и не вскроется ли обман?
– Бездомный сказал, чтобы мы сами не вскрывали посылки, но откуда покупатель будет знать, что посылка подделана? Как видишь, опознавательных знаков тут нет. Что положим? Да что угодно, главное, чтобы невесомое было.
– А времени у нас хватит? На сколько назначена доставка? И куда?
– Доставка примерно через полтора часа. Адрес на Фурштатской. Это возле «Чернышевской», на метро быстро там будем – минут двадцать.
Мы посмотрели на карте ближайший канцелярский магазин. На удивление, на Петроградке их было не слишком много – пришлось ехать на трамвае, чтобы не терять времени. Мы купили белый пакет, коробку и скотч и зашли в один из безлюдных дворов недалеко от «Чкаловской». Я боязливо всматривался в черные проемы окон с бликами отражавшегося света. Не появится ли там вдруг чье-нибудь лицо?
Данила аккуратно разорвал пакет и достал коробочку. Перед тем как открыть, он некоторое время смотрел на нее. Словно пытался предугадать, что будет лежать внутри. Мы тоже напряженно вглядывались в белый, с потертостями, картон. Я даже не знал, как выглядит большинство наркотиков, поэтому воображение подсовывало образы из популярной культуры – в голове рисовались розовые и синие грибы, марки с налипшим на них порошком. Я помотал головой, сбрасывая наваждение. В тот момент Данила открыл коробочку.
На дне лежал закрытый целлофановый пакетик. Сквозь прозрачные стенки виднелась закрученная в трубочку толстая стопка купюр, перетянутая резиночкой. Больше в пакетике ничего не было.
– Это что, деньги? – спросила Соня.
Данила двумя пальцами вытащил пакетик из коробочки и поднес его поближе к глазам. Я тоже подался поближе – может быть, что-то было на самих банкнотах? Но снаружи деньги выглядели чистыми – купюры лоснились, будто их только что напечатали. Данила раскрыл пакетик, вытащил стопку и повертел ее в ладони. Снял резиночку, развернул пачку, стал перебирать. Все как одна купюры в пачке были пятитысячными. И каждая была как новая, без следа грязи, без рваных краев и затертостей.
– Фальшивые? – спросил я.
Данила покачал головой:
– На ощупь нет.
– А на свет? – спросил я, – Дай-ка одну.
Я вытащил одну из купюр, прошел к пятну света на стене дома и просветил ее. Все водяные знаки были на месте. Деньги были настоящими.
– Здесь ровно сто тысяч, – сказал Данила, собирая шелестящие купюры обратно в пачку, – Ничего, кроме денег, здесь больше нет.
– Получается, теперь мы доставляем не только наркотики, но и деньги, – заключила Соня.
– Тогда не надо подделывать ничего, – сказал я.
– Почему? А если это деньги с продажи наркотиков?
Я начал понимать, что у Сони в душе пылает тот же жар, что и у Данилы – она не могла примириться с любой несправедливостью. Также у нее был очень четко разделен мир на хорошее и плохое. И всему тому, что она дала звание «плохого», она отчаянно противилась. Вот только если Данила давно усмирил свой жар и превратил его в равномерное, но стабильное пламя, которое делало его по-настоящему неудержимым, то у Сони жар этот воплощался во всполохах плохо контролируемой энергии. Девушка точно была одних с нами взглядов, одного мировоззрения – но вот была у нее эта «непричесанность», как сказал тогда капитан Будко про Данилу. Была она, наверно, еще и у меня, хотя я мог сказать, что уже притерся к Даниле, понимал его характер. Сейчас Соня провозглашала свою правду, отчаянно не хотела быть «плохой» в своих глазах. Она еще не понимала один из принципов Данилы – «Всегда сомневайся».
– Я тоже думаю, что мы можем оставить посылку как есть, – сказал Данила. На косой взгляд Сони он ответил, – Мы не знаем, откуда эти деньги и для кого. Интуиция подсказывает мне, что нужно отнести эти деньги по адресу.
Соня опустила руку в карман пиджака, ткань затопорщилась от распустившихся пальцев. Она что-то искала внутри, но не находила. После этого она достала руки, словно ее что-то укусило, и сжала ладони в кулачки у подбородка. По напряженному взгляду и всей позе я видел, как внутри нее идет отчаянная борьба – между Соней, которая хочет быть правильной и делать только «хорошее», и Соней, которая хочет найти подругу. Я хотел было сказать, что она может остаться, мы все сделаем сами, а ее известим после. Но тут же подумал, что это будет обвинением в малодушии и еще больше бросит на нее тень.
– Я пойду с вами, – сказала она. Пытаясь придать голосу силу, она звучала так, будто выдавливала звук из гортани, – В конце концов, это я за вами увязалась. Данила же мне сказал дома сидеть. А я тут еще критикую. Простите.
Данила заклеил пакет и прилепил обратно наклейку. Посылка приняла ту же форму, что была и раньше, как будто ее не вскрывали. На метро мы доехали до «Чернышевской». По указанному адресу находился старый доходный дом в стиле классицизма. Строгая выправка уже не могла скрыть неряшливость, демонстрируемую фасадом. Этот дом давно запустили, и я с печалью отметил, что таких я видел уже немало. Тогда у Аполлона, вот этот дом Перцова, куда отнесли первую посылку. Я их про себя называл «неприкаянные дома». Благородный дух, сообщивший жизнь этому неодушевленному объекту – античная культура, переосмысленная в XVII веке Европой – теперь банально увядал. Смотреть на такие здания было горько и тоскливо. Со строгих портиков уже облетела известка, на волютах во некоторых местах не хватало частей лепнины, а сам фасад, как незаживающие шрамы, бороздили трещины. Выцветшая за годы краска была словно дряхлая кожа старика, приготовившегося умирать.
Квартира располагалась на третьем этаже, и мы стали подниматься по лестнице. Нас встретила высокая деревянная дверь, которая была небрежно покрашена в коричневый. На правой створке на уровне глаз висел атавизмом проем для писем. Слева от двери вертикально в ряд примостились три звонка, все разной формы. А над ним, посреди продольных порезов на дереве, висела табличка, частично закрашенная: «КВАРТИРА ОБРАЗЦОВОГО СОДЕРЖАНИЯ И ВЫСОКОЙ КУЛЬТУРЫ БЫТА».
– В какой нам звонить? – спросила Соня, глядя на кнопки звонков.
– В адресе ничего, кроме дома, не указано, – сказал Данила.
Пожав плечами, он ткнул пальцем в самый верхний звонок. Из-за двери раздалось приглушенное дребезжание. Потом все замерло, и посреди тишины стало раздаваться мерное шарканье тапочек по полу. Щелкнули замки, дверь пронзительно заскрипела – так, что уши зажимай. Из темноты выглянуло сухое, осунувшееся женское лицо. Угловатые щеки, пустой взгляд и тусклые, некогда бывшие черными, волосы. При этом назвать старой ее было нельзя, на вид я не дал бы ей больше тридцати. Она просто внезапно утратила весь блеск и живость молодости.
Глаза ее смотрели осторожно и по очереди цеплялись за каждого из нас.
– Вы к кому? – спросила женщина. При этом она чуть сузила расстояние между дверью и проемом, будто уже готовилась закрывать.
– У нас посылка для жителя этой квартиры, – сказал Данила, протягивая ей белый пакет.
Половину лица на мгновение поглотил сумрак – женщина чуть отпрянула назад.
– Я ничего не жду, – сказала она.
– Это ведь коммунальная квартира. С вами наверняка кто-то живет. Мы можем войти и спросить других жильцов?
– Сейчас никого нет… Да мне и не говорили, что для кого-то есть посылка. А вы от кого?
Лицо ее вынырнуло обратно на свет, пристально всматриваясь в обтянутую белым целлофаном коробочку.
– Приют богини Кали вам о чем-то говорит? – спросил Данила.
Женщина увела взгляд в сторону, задумавшись. Прошло несколько минут, проведенных нами в томительном напряжении, прежде чем она осторожно покачала головой.
– Не слышала о таком. А что в посылке?
– Там деньги. Сто тысяч рублей.
То, каким простым тоном Данила это сказал, послужило резким контрастом к реакции женщины. Рот ее распахнулся, глаза сжались в черные бусинки, от державших дверь пальцев отлила кровь. Она вся затрепетала и будто осела, фигура ее растворилась во мраке квартиры.
– В обмен на посылку нам нужен конверт, – сказал Данила.
– Теперь я понимаю, – прошептала женщина. Белки ее глаз прорезала кровавая паутина, и она рявкнула на нас, – Убирайтесь со своими деньгами!
Дверь впечаталась в дверной косяк с оглушительным грохотом. С части стены над перекладиной посыпались кусочки штукатурки, рассыпавшись белым глянцем у наших ног.
– Барыги! – вопила женщина из-за двери, – И тут меня нашли! Я звоню в полицию!
– Вот же переполошилась, – сказал я, – Пойдемте отсюда быстрее. Сейчас ведь и правда позвонит.
– А конверт? – вступила Соня, – Без конверта мы же не войдем в приют!
Она вдруг подбежала к двери и с силой вдавила кнопку в отверстие. Звонок протяжно задребезжал, словно включилась пожарная тревога. Звон заглушил крики из-за двери, и вскоре она снова чуть приоткрылась.
– Прекратите звонить! – гаркнула зловещая тень из проема.
– Пожалуйста, умоляю вас, помогите нам! – вскричала Соня, всем телом навалившись на дверь с нашей стороны, – Мы не барыги ну нисколечко! В пакете деньги, мы сами посмотрели. А нам от вас только конверт нужен, а если мы его не получим, пропадет очень хороший человек! Ну пожалуйста, помогите нам!
Она вдруг припала на колени и схлопнула ладони в молельном жесте, склонив голову над вздыбленным символом прошения. К моему удивлению, в этот раз дверь не захлопнулась. Женщина раскрыла ее чуть пошире, так, что стало видно ее тонкое длинное тело с сухонькими руками. Она была одета в серую футболку, чуть порванную у краев, и обычные джинсы. Лицо ее обратилось к Соне, глаза оценивающе вперились в это живое изваяние на ее пороге.
– Кто пропадет, ты сказала? – спросила она.
Соня медленно поднялась с колен, распустила ладони и кротко сказала:
– Настя, это мой очень хороший друг. Она пропала, а один человек сказал нам, что знает, где она. Но взамен он попросил нас доставить три посылки. Вот эта последняя – для вас, – и, не в силах сдержать душевный порыв, она пламенно заговорила, – Пожалуйста, там нет ничего плохого. А эти деньги может вам и пригодятся!
Речь Сони была искренней, и женщина на пороге была абсолютно безоружна против нее. Честность девушки очень располагала к себе собеседника, в чем я убедился из беседы в кофейне.
– Я тебе верю. Но посылку все равно не возьму, – сказала женщина, – Это грязные деньги, полученные на смертях и страданиях. Так и передайте тому, кто вас послал.
– Чьих смертях? – спросила Соня.
Брови женщины встали дугой.
– А вы не знаете, на каких ублюдков работаете?
Она пошире распахнула дверь и махнула нам заходить.
– Давайте тут, в коридоре, а то там мало кто услышит.
Мы по очереди шагнули во мрак прихожей. Я споткнулся о чьи-то башмаки, чуть не полетел на пол, но локоть мой схватила крепкая ладонь Данилы. Воздух был застоявшийся, пахло чем-то жареным вперемешку с ароматом от склада обуви в прихожей. Во мраке, разгоняемом только просветами из дверных проемов в коридоре-гребешке, было видно только силуэты моих спутников и пустившей нас женщины.
– Поговорим здесь, – сказала она, – Значит, слушайте. Я знаю – вы, наверно, «дворняги». Низшая должность, только наркоту доставлять. Я это говорю, потому что мой муж так работал. До того, как мы встретились, он, как и вы, доставлял, а еще на точках работал, дурь толкал. Много чего делал: сидел в заколоченном киоске на Лиговском, раздавая марки с ЛСД; подсаживался к посетителям одной гостиницы, рекламируя так сказать «товар»; стоял возле «Садовой» с табличкой «Ремонт телефонов»: как кто-то подходил с телефоном, он вынимал батарею, запихивал туда мешочек с «добром». В общем, много опасного делал, на чем попасться – плевое дело. Квартиры менял постоянно, полиция его часто обыскивала на улице. Но все время проносило.
А потом он встретил меня и взялся за ум: задумался о свадьбе. Я была круглой дурой тогда, совершенно не подозревала, откуда он деньги берет и почему избегает определенных улиц. Открылось мне это все уже после того, как мы поженились. Он стал часто приходить поздно вечером, и я тайно проследила за ним в один из дней. Думала, что он мне банально изменяет. Лучше бы так и было! Когда все вскрылось, он стал увещевать меня, что завязывает с этой работой, и ему просто нужно еще чуть-чуть заработать, чтобы квартиру нам взять. Я сказала «Нет!» Мне было отвратительно, что мой мужчина занимается этой мерзостью.
И тогда он бросил, причем быстро, всего через пару дней. Я даже удивилась, спросила его, не будет ли последствий. Он обещал, что все будет хорошо. Устроился на работу «белым воротничком», мы купили в кредит квартиру на Парнасе. Переехали, стали подумывать о ребенке. Про жизнь с наркотиками уже не вспоминали. И вот как-то муж не приходит с работы домой. Второй день нету, третий. Я написала в РОВД, обзвонила всех друзей и знакомых. Никто не видел, никто не знает. Через неделю из полиции приехал майор. Полиция накрыла какой-то наркопритон, в одной комнате они нашли несколько трупов, сваленных в кучу – наркоманы, умершие от передозы. Среди них нашли и моего мужа. Передозировка героина. А он герыча в жизни не употреблял, даже когда торговал. Мне стало страшно, я продала квартиру, хотя мы даже не выплатили полностью за нее. С тех пор скитаюсь с одной коммуналки на другую.
– А как же полиция? – услышал я голос Сони, – Поймать того, кто это сделал.
– А как они поймают. Я же вам говорю, притон накрыли, а толку? Этих притонов по городу тысячи, если не больше. А корни у них всех из одного источника. Но никто не знает, какого. А, возможно – и я думаю, что так и есть – они знают, но тщательно скрывают.
– Но почему?!
Голос Сони прозвучал чересчур громко. Я услышал пронзительное «шшшшшш» из пространства перед собой.
– Не так громко, – пронзительно зашептала наша собеседница, – Я тут недавно, соседи про меня ничего не знают. Может, не все ушли, я не уверена… Не хочу, чтобы они тоже узнали мою историю. А насчет «почему» – значит, это кому-то выгодно.
– Про приют богини Кали вы точно ничего не слышали? – раздался голос Данилы над моим плечом.
– Первый раз, говорю же. Да их много всяких. Питер – наркоманский город, вы не знали? Я еще до знакомства с мужем слышала истории про тех, к кому деньги липнут и кто с друзьями съедает по 3-4 грамма кокаина в день. Грамм – тысяча рублей тогда была. Вот и считайте – четыре тысячи в день. Ради чего? Ради своего убийства? Я вот никогда этого понять не могла. Людям по тридцать лет, здоровые с виду мужики, а уже импотенты от этой мерзости. Или тело в язвах, гниет уже. При этом без укола не может, если не дать, воровать пойдет.
У носа сверкнули очки-бабочки, Соня зашептала нам с Данилой:
– Пойдемте отсюда, я не могу.
– Что, не нравится, – усмехнулась женщина, – Так я почему и рассказываю. Бросайте это все, пока живы. Пока и ваши трупы где в пустой хате не нашли. Пока сами не соблазнились и не подсели. Пока полиция не повязала. Оно того не стоит.
– Но что вы будете делать? – спросил Данила.
– А что мне делать? Я уже год с квартиры на квартиру переезжаю. Но раз вы пришли, значит, следят за мной до сих пор. Удивляюсь, как до сих пор не прикончили. Вот вы деньги мне принесли, говорите, а вдруг там сибирская язва или что-то такое?
– Нет, мы проверили, что внутри, – сказал я, – Там правда только деньги.
– Тогда они откупиться от меня, что ли, хотят, – задумалась женщина, – Но все равно, засуньте эти деньги им…
– Да, мы все поняли, – перебил ее Данила, – В таком случае, нам все равно нужен конверт.
– Какой еще конверт?
Данила рассказал ей об условиях бездомного.
– Это вы что-то напутали, – сказала женщина, – Нет у меня никаких конвертов и никогда не было. Такие, как вы, вовсе первый раз сюда приходят.
– Точно? Может, все-таки…
– Точно говорю вам! – послышались сердитые нотки в голосе, – Пожалуйста, уходите.
Она уже сама начала выталкивать нас за дверь. Когда мы вновь оказались на лестничной площадке, привыкшие ко тьме глаза зажмурились от потока света. Дверь захлопнулась, как только последний из нас переступил за порог. Раздались два щелчка от поворота замков, потом затихающее медленно шаркание тапочек. Некоторое время мы провели в молчании, жмурясь от ослепляющего света. Где-то сверху хлопали двери, кто-то шаркал по ступеням. Сквозь раскрытое окно напротив в дом влетал ветер, снаружи он колыхал большой вяз, заставляя ветку ударять о стекло. Я не сразу услышал слова Сони, до того ее голос был мерным и бесцветным, словно продолжением шума от влетевшего ветра. Сознание перевело их постфактум.
– Кажется, нас обманули, – сказала она.
– В данном случае, да, – ответил Данила, – Конверта у нее не было изначально. Бездомный наверняка это знал. Но если так, остается лишь одно.
– Пойти обратно к приюту? – спросила Соня.
– Да. Игра еще не закончена, это точно. Так она закончиться не может.
– Ты думаешь, это тот приют, что нам эта женщина описала в истории своего мужа? – спросил я, – Точнее, притон?
– Чего гадать? – пожал плечами Данила, – Скоро все выяснится.
– Да я не про то. Тут что-то не сходится. Сам посуди: нам дают эту загадку, чтобы мы получили ключ доступа к наркопритону. Вопрос – зачем? Это первый. Второй – как с этим связана Настя? Она что, там внутри? Но если так…
– Нет-нет-нет, – перебила меня Соня, – Она никогда не употребляла, я точно знаю!
– Да я не сомневался. Просто все выходит, что нас ждет какая-то ловушка.
– Я об этом говорил с самого начала, – сказал Данила, – И сейчас мы подошли к очень опасной черте.
– Да брось, – улыбнулся я, – Опаснее, чем тогда на яхте у Гурджиева? После этого мне ничего не страшно.
– Нет. Все-таки я прошу вас оставить это дело только мне. Я пойду к приюту.
– Ни за что! – воскликнула Соня, – Я с ума сойду от беспокойства, если сейчас все брошу.
Я хотел было тоже вступить, но прикусил язык. Интуитивно я понял, что этот плотный узел, связавшийся вокруг приюта, тянулся веревочкой к нашей самой первой встрече с Данилой. И к его таинственной цели. Сила, что заставила его обомлеть при виде Марата Суслова, незримо присутствовала вокруг нас и сейчас. На ум невольно пришла татуировка Суслова – человек с головой волка. То же самое мы видели на фотографии у Сони! Конечно, это было не точь в точь то же самое, но символизм был одним и тем же. Возможно ли, что Данилу заманивали в приют в отместку за дело Суслова? Только я впустил в свою голову эту мысль, успокоиться уже не смог.
– Данила, мы пойдем с тобой! – воскликнул я, – Я знаю, ты привык сам все делать. Но я знаю – или думаю, что знаю – почему это дело так важно для тебя. И вот… – я замялся, ловя ускользающие слова, – Ты мой друг! А друзей я в беде не бросаю! Если там твои враги, то я буду помогать всеми силами! Ты меня спас, я этого никогда не забуду.
Данила ничего не говорил, только смотрел на меня своими карими глазами, тем пристальным оценивающим взглядом, которым он осматривает места преступления. Будто оценивал, искренне я говорю это или нет. А я одновременно стеснялся своей мешанины и в то же время был совершенно спокоен, потому что говорил от чистого сердца. Наконец, Данила кивнул и широким жестом поправил фуражку. Без всяких слов он пошел вниз по лестнице. Мне показалось, что на миг, когда мой взгляд выхватил его лицо, поворачивавшееся к проходу, я заметил на нем слабую улыбку. У окна рядом с поломанной плиткой он остановился и, увидев, что мы остались стоять на этаже, окликнул нас:
– Ну что, идете?
Мы пустились по ступенькам вслед за ним. Под горлом словно били молотом – это так сильно стучало сердце. Предчувствие было очень тревожным: сегодня обязательно должно что-то случиться. Что-то, что перевернет нашу с Данилой жизнь.
К Боровой мы вернулись, когда на улице вечерело. Улица была залита ярким предзакатным светом, когда солнце огненным диском плывет за горизонт. Свет этот создавал золотистые нимбы у зданий, объектов и людей. Пока мы спешили к зданию с тентом, мой взгляд художника с восхищением разглядывал простую, казалось бы, улицу, которая в красочных лучах приобретала вид ожившей картины. Мне хотелось всеми силами отвлечь себя от тревожных мыслей.
Мы нырнули во двор, где встретили бездомного. У ворот его не было. Там, где он сидел, лежали только кучи тряпья. Данила опустился на корточки и стал перебирать грязную одежду. Спустя пару мгновений он воскликнул «Ага!» и поднялся, сжимая в руках третий конверт. Скрепкой к нему была приложена записка с надписью: «Я вас обманул. Но если вы здесь, ключ у вас в руках».
