Арчибальд Кронин
Три любви
Она снова задрожала, не сводя глаз с двери, и это вдруг показалось ей символичным – что-то закрылось перед ней, преградив путь к былому счастью. Неужели возврата к нему не будет?.. Неожиданно из гостиной, куда ушел Фрэнк, зазвучал рефрен песни «Мальчик-менестрель»[11]. Анна барабанила ее на фортепиано. Люси вздрогнула. У нее разболелась голова, она чувствовала невыразимое уныние. Она находилась в комнате одна, время и место подходили для того, чтобы предаться горю. Но Люси не стала рыдать. Она твердо сжала губы. На маленьком серьезном лице вновь отразилась решимость. Не важно, что ее подозрения подтвердились. Она любит его. И она спасет его от Анны, спасет от самого себя. Ее гнев утих. Она не станет устраивать сцен, а будет наблюдать, ждать подходящего момента и уж тогда действовать. Люси неторопливо поднялась и спокойно пошла в гостиную.
Глава 9
Теперь, просыпаясь, она всегда ощущала какую-то тяжесть, словно что-то давило ей на сердце. Несколько секунд она, бывало, лежала с сонливым ощущением счастья, этим подсознательным удовольствием от нового дня, потом сразу наступало отрезвление, моментально разрушающее блеск утра. Она была невыносима, эта болезненная подавленность, сводящая на нет весь восторг бытия. Приоткрыв глаза и сжав губы, Люси молча смотрела на противоположную стену спальни. Там, как ужасная насмешка, висела картина, которая ей всегда нравилась, – «Примирение». На ней двое возлюбленных в романтических одеждах застыли в целомудренном объятии на мраморных ступенях близ фонтана. На переднем плане делает стойку шотландская борзая, а на заднем – старый слуга, явно взволнованный, держит поднос с бокалами. Приятная картина. Но теперь Люси этого не замечала. Наморщив лоб, она в отчаянии думала: «Я этого не вынесу. Это напряжение сводит меня с ума!»
Но она должна это выдержать. И она выдержит. Чтобы она сдалась, капитулировала, признала свое поражение? Нет, это немыслимо! Она быстро найдет ответное решение. «Я не дам себя обмануть – да, и дойду до самого конца».
Затем пыл постепенно угасал, она вставала, одевалась и спускалась вниз приготовить завтрак. Ибо она не оставила своих забот. Нет-нет! Напротив, забот как-то незаметно прибавилось, и она, хотя держалась особняком, постоянно доказывала свою значимость. Завтраки, которые подавались мужу, никогда не были так хороши и никогда их лучше не сервировали. Она прилежно и невозмутимо подогревала его свежее белье, держала у камина его перчатки, даже подходила к двери, чтобы молча помочь мужу надеть новое пальто.
Но как лихорадочно бурлило под этим спокойствием ее возбуждение!
Наступила суббота, но Люси не стала ни мудрее, ни проще. После ссоры прошло четыре дня – как она вынесла их? – и каждое утро приветствовало ее немыслимым великолепием. Ясные и солнечные дни, освеженные дуновением осени, словно тащились мимо нее, не принося удовлетворения, – ей казалось, эта фраза точно выражает ситуацию, и эта фраза безумно ее раздражала. Если бы только Фрэнк заключил ее в объятия и с серьезным видом опроверг факт, который так ужасал Люси, она немедленно обрела бы счастье и спокойствие. Но после той сцены, когда она впервые обвинила его, он этого не сделал. Он не защищался. Он бывал то ироничным, то оживленным, то легкомысленным и, кажется, изо всех сил старался усугубить ее беспокойство, совершенно открыто проявляя новый интерес к Анне. У Люси на глазах эти двое, обнаружив странное единомыслие, будто бы заключили некий альянс. Раз Фрэнк однажды поступил с Анной вероломно, почему не сделать это снова? Лицо Люси исказилось жалкой гримаской. Она знает Фрэнка, и знает его хорошо. В прошлом у них бывали разногласия – у кого их нет? – но он всегда мирился с ней. Сейчас, однако, примирение затянулось. Неужели Фрэнк действительно думает, что она приняла ситуацию и считает себя побежденной? Как же он ошибается! Она вздернула голову, как строптивая лошадь.
Стоя в маленькой спальне Питера и наблюдая, как он, по его выражению, «пакуется», Люси ощутила болезненный укол несправедливости. Даже при виде сына она чувствовала обиду. Да, и тут она попала в ловушку, оказалась в ложном положении. Питер собирался на несколько дней поехать в Порт-Доран, но, несмотря на то что она сама это предложила, теперь ей совершенно не хотелось его отпускать.
В эти последние дни мальчик стал для нее отдушиной. Она подолгу с ним разговаривала, относилась к нему с бо́льшим вниманием, чем обычно, находя в нем источник облегчения. Более того, она выставляла напоказ перед Анной свою любовь к сыну, приправляя это хвастовство толикой горечи. Гордость не позволяла Люси прямо нападать на Анну, однако она была преисполнена горячей решимости использовать любое доступное ей средство, чтобы уязвить кузину мужа и склонить ее к отъезду. Именно с этой целью во вторник Люси заявила, прижимая к себе сына и устремив на другую женщину пристальный взгляд:
– Ты поедешь в Порт-Доран в субботу, Питер. Дядя Эдвард хочет, чтобы ты приехал к нему, когда Анны у нас уже не будет.
Однако та не поняла намека на это явное ускорение ситуации. Анна по-прежнему жила у них. А сын, в ожидании скорых перемен, покидал Люси с радостью – он откровенно радовался и сейчас, когда близился миг расставания. Даже в таком незначительном деле Люси потерпела фиаско – получалось, что она пострадала от собственных рук.
– По-моему, я все упаковал, мама, – с серьезностью объявил он, подняв на нее глаза.
Небольшой кожаный открытый саквояж стоял перед ним на ковре.
Грустно глядя на коленопреклоненную фигурку сына, она тем не менее ощутила прилив гордости. Люси считала Питера удивительным ребенком, его пристрастие к порядку, к аккуратности казалось ей чем-то поразительным. Он в точности знал, что именно у него есть и где оно находится. Одеждой сына, разумеется, занималась сама Люси, но в отношении остальных пожитков, от игрушек до галстуков, мальчик проявлял себя заботливым собственником, что казалось просто невероятным в столь юном создании. Сын унаследовал эту черту от нее, Люси.
– Тебе не жалко, сынок, уезжать от меня? – промолвила она с увлажнившимися глазами. Ей хотелось хоть капли утешения.
Он закрыл саквояж и весело вскочил на ноги.
– Я скоро вернусь, мама, – объявил он со свойственным ему оптимизмом. – Жаль, правда, что Анна к тому времени уже уедет. – Потом его лицо осветилось надеждой, и он добавил: – А может, и нет. Никогда не знаешь наверняка.
Пока он говорил, раздался громкий стук в заднюю дверь.
– Это Дейв! – в восторге прокричал Питер, устремляясь к лестнице. – Мне пора идти. – Тут какая-то мысль пришла ему в голову, он умолк и остановился. – Наверное, надо попрощаться с Анной.
– Тогда иди, – холодно сказала Люси. – Обещаю, ты больше ее не увидишь.
Он отправился к Анне – час был ранний, только что пробило девять, и гостья еще не встала, – а Люси спустилась в кухню.
– Молодой Боуи пришел за Питером, – сообщила Нетта.
Она чистила обувь. Пришел Ангус, не Дейв, и Нетта срывала свою досаду на ботинке, яростно набрасываясь на него со щеткой.
– Ты переправишь его со всеми предосторожностями, Ангус? – шагнув к открытой двери, спросила Люси.
При прощании с сыном она опять ощутила странное беспокойство.
– Конечно, – серьезно кивнул Боуи. Очень похожий на Дейва, он не отличался его веселостью. Он был сдержан, осторожен, более уверен в себе. Вторя ее словам, он добавил: – Поедем со всеми предосторожностями, не сомневайтесь.
– Спасибо, – тихо проронила она и повернулась, потому что в кухню ворвался Питер с саквояжем в одной руке и новым шиллингом в другой.
– А вот и я! – громогласно объявил он. – Анна подарила мне целый шиллинг. Здорово, да? Пойдем, Ангус. Я готов.
– Только не трать эти деньги на дрянные сласти, – строго сказала Люси, чувствуя, что ее опередили. Она сама собиралась дать ему шиллинг на спорран[12]. – Не хочу, чтобы у тебя разболелся живот.
– Нет-нет, мама, – уверил он ее. – Не стану покупать ничего раскрашенного.
С неописуемым чувством смотрела она на его смеющееся, оживленное лицо. Расставание на несколько дней было пустяком, обычной вещью, но, воздействуя на ее мятущуюся душу, оно давило на нее непомерным грузом. У Люси было странное ощущение, что из-за этого грустного прощания над ней нависло что-то неминуемое, и к тому же у нее возникло неуловимое, расплывчатое предчувствие относительно возвращения сына… Наконец она сбросила с себя оцепенение.
– Ну, до свидания, мой самый дорогой мальчик, – протягивая к нему руки, сказала она.
Ей было совершенно несвойственно выражать любовь в превосходной степени, но сегодня эти слова сами сорвались с ее уст.
Пока Питер шел по дорожке с Ангусом, она провожала его взглядом, с острой, мучительной тоской продолжая ощущать на своих губах прикосновение теплых губ сына. На глаза навернулись глупые горькие слезы. Она быстро повернулась – не стоит ставить себя в дурацкое положение перед Неттой.
Люси пошла в гостиную и, стоя у фасадного окна, стала задумчиво смотреть на открывшийся перед ней вид. Сердце ныло от утраты, ей казалось, что отъезд сына может стать для нее переломным моментом. Она осознавала, что присутствие Питера было чем-то вроде буфера, ослабляющего острый конфликт между ней и Анной.
И теперь она вновь спрашивала себя: почему не прояснить ситуацию, попросив Анну уехать? Люси давно думала об этом, но ее сдерживали не законы гостеприимства. Нет, причина была более глубокой, более тонкой. Реши она проблему таким путем, и это будет молчаливым подтверждением ее слабости, ее страха, ее капитуляции. Не она, но Анна должна пойти на попятную. Кроме того, мучившее Люси подозрение напоминало гнойник, который требовал вскрытия или, по крайней мере, наблюдения. Она была уверена, что знает правду, но все же не до конца. А Люси горячо стремилась вырвать всю подноготную, убедиться в своих предположениях раз и навсегда. Как часто ее жгучий интроспективный взгляд высвечивал факты этого дела, и она кромсала в клочья улики, взвешивала все за и против, глубоко прощупывая живую рану своих сомнений. Все верно: Фрэнк был отцом ребенка Анны и он опять поступает с ней вероломно. И все же точки над «i» не были расставлены.
Она точно не знала – и в этом состояла основная проблема, скрытое ядро ее страданий. Интуитивно Люси расценивала дело как доказанное, но окончательные улики отсутствовали. Такая ситуация и сама мысль об этой неопределенности приводили Люси в состояние беспомощности.
А спросить она не могла. Она спрашивала Фрэнка, но он уклонялся от ее вопросов. И пусть хоть весь свет загудит об этой разбуженной тайне, она не осмелится спросить снова. Гордость этого не допускала. К тому же эта тайна вовсе не была достоянием всего света – лишь она, Люси, доискивалась ее. И лишь один человек знал то, что ей хотелось выведать. Одна особа. Анна! Если бы только она могла на миг проникнуть в сознание Анны!
И снова Люси жестоко поразил голый реализм фактов, бесконечно ее преследующих, и она содрогнулась от воображаемой картины – Анна и Фрэнк вместе в счастливой гармонии своей любви. Она больно прикусила губу.
Разве могла она спокойно сказать: это прошлое, давно минувшее прошлое, – когда эта женщина находилась в ее доме, ела, спала, жила под ее крышей, сталкиваясь с ней, Люси, в постоянном тайном антагонизме? Совершенно невыносимо, несправедливо все это неожиданно свалилось на нее, и вряд ли она могла бы воспринять это как должное. Она, которая сделала любовь к Фрэнку и преданность ему законом своей жизни, – одна только мысль о счастливых годах замужества вызывала слезы у нее на глазах, – она была не в состоянии беспечно к этому относиться.
И она не станет этого терпеть. Это тянется слишком долго, – вероятно, ее порядочность и гостеприимство пересиливали трезвое отношение к вещам. Да, теперь на волне горячей убежденности в своей правоте Люси поняла, что не в силах больше страдать, просто ожидая и наблюдая. Она с горечью подумала, что тщетно напоминала Анне о том, когда собирается отослать сына. Никакого эффекта! Неужели Люси так слаба? Если Анна слишком толстокожа, чтобы понять этот намек, значит необходимо более сильное вмешательство. Люси ощущала лихорадочную потребность действий. Оказать Анне сопротивление не означает капитулировать. Дело не в том, что она боялась Анны. При этой мысли губы Люси скривились, в душе что-то всколыхнулось. Ситуация была необычная, и нельзя было действовать обычными методами. Она сжала руки. Откуда-то доносилось пение Нетты, и эти звуки еще больше подстегнули решимость Люси – если бы не Анна, она могла быть счастлива и тоже петь за работой. Она с горячностью подумала: «Я этого не потерплю! Не потерплю! Пойду к ней прямо сейчас». Да, она это сделает, и немедленно! Она порывисто повернулась, вышла в прихожую и начала подниматься по лестнице.
При всей хрупкости фигуры у Люси был почти грозный вид. Однако она волновалась; сердце у нее сильно билось и ком стоял в горле, когда она вошла в комнату Анны.
Та была еще в постели – она не вставала к завтраку и лежала с разбросанными по подушке темными волосами, с припухшими после сна глазами. Распахнутая ночная рубашка была оторочена кружевной оборкой по вырезу, из которого выглядывали округлости грудей. На лице с пухлыми губами не заметно было ни тени удивления по поводу неожиданного визита.
Люси села в кресло – так близко, что ей видны были желтые крапинки в карих глазах Анны. В молчании женщины пристально смотрели друг на друга.
– Ты еще не вставала? – наконец нарушила тишину Люси, изо всех сил стараясь, чтобы голос не дрожал, а слова звучали весомо и сухо.
– Вроде нет, – беспечно ответила Анна.
– Ты очень легко относишься к вещам.
Слова прозвучали более поспешно и громко, чем Люси намеревалась.
– Разве это не лучший способ?
Люси собралась с духом, облизнула пересохшие губы.
– Не понимаю тебя, Анна, – сказала она, стараясь говорить спокойно.
– Что ты хочешь понять?
– У тебя нет ни занятий, ни правил, ни религии – ничего. Ты живешь исключительно ради собственного удовольствия.
– Для чего еще нужна жизнь? – беспечно воскликнула Анна. – Получай от нее то, что можешь. Это гонка, в которой каждый за себя. И пусть дьявол схватит последнего.
– Значит, вот во что ты веришь, – язвительно произнесла Люси. – Это многое объясняет.
В ответ Анна улыбнулась. Но можно ли было назвать это улыбкой? На лице женщины читалось насмешливое равнодушие; в невозмутимых глазах мерцал огонек презрения. От этого взгляда, раздражающего своим безразличием, Люси побледнела.
– Так вот каково твое представление о жизни, – строго заключила она. – Нет никого, кому ты была бы предана.
– А ты?
– У меня есть муж, – с запинкой пробормотала Люси, вдруг сильно зардевшись. – И сын. И… и моя религия.
– Отец, Сын и Святой Дух. Аминь, – чуть насмешливо протянула Анна.
Наступила напряженная пауза, и вдруг плотину прорвало – все, что Люси держала под спудом в течение минувшей недели, хлынуло наружу.
– Это ужасно! – выкрикнула она. – Просто ужасно! Как ты можешь так говорить? Это постыдно, это богохульство! Ты высмеиваешь все хорошее и благородное в жизни.
Увлекшись, она произнесла последние слова безо всякого смущения.
Анна приподнялась на локте.
– Не выводи меня из себя! – с неожиданным жаром воскликнула она резким голосом. – Все это сентиментальная чепуха. Ты, как все прочие, во многом заблуждаешься. Святость брака! Красота материнства! Что в этом, когда все уже сказано и сделано? Ты выходишь замуж ради чего-то, что боишься получить другими способами. Потом из-за этого «чего-то» у тебя рождается ребенок. Так начинается жизнь. «Глас, над Эдемом прозвучавший…»[13] – Помолчав, она придала своему взгляду неописуемо насмешливое выражение. – Ну разве не прелестно? А что до другого, можешь из кожи вон лезть, ублажая своего милого сынка, а в конце он повернется и плюнет тебе в глаза. И вот еще одна трескучая фраза. Бессмертие души! Когда соберешься помирать, обнаружишь, что всю жизнь гонялась за воздушными шариками.
– Как ты смеешь так разговаривать? – задыхаясь и дрожа от гнева, выпалила Люси. – Как ты смеешь? У меня такого не будет!
– Не будет!.. Впрочем, это твои трудности. Ты так сильно сдавливаешь этот воздушный шар, что однажды он лопнет, и тогда все твои иллюзии улетучатся как дым.
– Я тебе не верю. Я увижу, как мои мечты станут явью, – бросила в ответ Люси напряженным от злости голосом. – И скорее умру, чем приму твое представление о жизни… твое… твое толкование! – Она оборвала свою речь, охваченная непреодолимым порывом. – Но раз уж ты заговорила об этом… не можешь ли объяснить вот это? – воскликнула она и, неожиданно вытянув руку, открыла зеленую шкатулку, которая стояла на туалетном столике.
Но этот драматичный жест оказался совершенно бесполезным – шкатулка была пуста. Анна разразилась резким язвительным хохотом. Люси не слышала, чтобы она раньше так смеялась. Манеры Анны совершенно изменились, прежняя мягкость пропала, большие глаза горели. Казалось, она готова к откровенному диалогу.
– Это было очень забавно, – сказала она. – Да, я бросила фотографию в камин в тот самый день, как ты пронюхала о ней.
Щеки Люси зарделись ярким румянцем, а глаза ее засверкали праведным гневом.
– Рада, что тебе это кажется забавным! – вскричала она. – Может быть, расскажешь мне, в чем состоит эта шутка?
– Она уже устарела. Не стоит того, чтобы рассказывать.
– Понимаю – ты никогда много об этом не говорила.
– Точно – не говорила.
– Да и не стоит! – крикнула Люси. Нервы у нее были натянуты до предела. – Я все про тебя знаю – и про ребенка, который у тебя был.
– Знаешь, это был мой ребенок, – насмешливо сказала Анна. – Тебе незачем беспокоиться.
Последовала пауза, в течение которой рассерженная Люси, сдерживая негодование, сжала руки и устремила на другую женщину твердый взгляд.
– Мне хочется знать, – начала она полным отчаяния голосом, – одну вещь.
– Да?
– Да! Зачем ты вообще сюда приехала?
– Ты меня пригласила, разве нет?
– Тогда я тебя не знала.
– А теперь ты меня знаешь?
Эти провокационные слова, произнесенные с убийственной иронией, заставили Люси вздрогнуть, и опять в ней вскипел ужасный гнев. Она яростно выкрикнула:
– Что для тебя значит Фрэнк?
– Ну… Фрэнк мне всегда нравился, – спокойно, чуть насмешливо ответила Анна. – Я и забыла об этом, когда сюда приехала. Но ты… ты вроде как заставила меня вспомнить прошлое. Если бы не ты, то я, пожалуй, и не обратила бы на Фрэнка внимания. Да, в самом деле.
– Он мой муж, не забывай, – тихим, дрожащим голосом процедила Люси.
– И это означает, что он принадлежит тебе душой и телом? Не будешь время от времени выпускать его на волю?
– Это означает, что я его люблю. Насмехайся сколько угодно. Мне все равно. – В ее тоне послышалась нотка презрения. – Мне наплевать на то, что ты думаешь. Я этого не стыжусь. Даже если в прошлом он был как-то связан с тобой, мне это безразлично.
– Тогда зачем волноваться?
В глазах Люси вспыхнул угрожающий огонь. У нее задрожали губы, казалось, она сейчас набросится на Анну.
– Вот! – прокричала она. – Вот как ты платишь за мое гостеприимство! Ты приехала сюда, извлекла выгоду из чего-то давно прошедшего и забытого, вбила клин между мной и мужем – да, очень постаралась, чтобы Фрэнк отдалился от меня.
С минуту Анна пристально смотрела на нее, потом ее лицо медленно приняло прежнее выражение.
– Ты сильно заблуждаешься, – спокойно сказала она. – Я ничего такого не сделала. Ты сама виновата. – Помолчав, она повернула голову и посмотрела в окно. – Признаюсь, я действительно пыталась немного расшевелить Фрэнка. У него был такой подневольный вид, и я подумала: ему это не повредит. Но ничего другого я не делала.
– Я тебе не верю, – задыхаясь, произнесла Люси. – Ты лжешь! Между вами что-то было. В последний раз прошу тебя сказать правду.
– Какой от этого толк? – Анна беспечно отмахнулась. – Ты только что заявила, что не веришь мне. В любом случае будешь подозревать, что я лгу.
– Если не скажешь, – прерывающимся голосом пробормотала Люси, – тогда сегодня же… уедешь из моего дома!
– Что ж, – задумчиво проронила Анна, – я знала, что все к этому идет. Это совсем несложно сделать.
Онемев, Люси смотрела на другую женщину, пытаясь побороть в себе внезапную вспышку нестерпимого негодования. Это было последней каплей. Эта женщина и она не могут больше находиться в одном доме. Люси порывисто поднялась.
– Значит, ты уедешь, – тихо произнесла она, – и сразу. Это самое лучшее. Есть поезд в двенадцать.
– Когда я приехала, то не собиралась оставаться дольше чем на неделю, – медленно сказала Анна. – Подумай об этом.
Не говоря ни слова, Люси повернулась, за ней со щелчком закрылась дверь. Она спустилась по лестнице с бледным вытянутым лицом. Она это сделала – Анна уедет, – но, как ни странно, у нее не было ощущения победы. Напротив, она находилась в каком-то подавленном состоянии.
«Она бесчувственная, – с горечью думала Люси, – просто бесчеловечная!» Обвинить в создании этой ужасающей ситуации Люси – женщину, которая любит Фрэнка и всего лишь пытается защитить незыблемость своего домашнего очага. К ее горлу подступили сухие рыдания. Перед тем как войти в кухню, ей пришлось остановиться в прихожей с прижатой к боку ладонью.
– Нетта! – поспешно позвала она, пряча лицо. – Сбегай к Фрю и попроси прислать кеб.
Красные руки Нетты не спеша взялись за тесемки фартука.
– Она не… Она уезжает? – В ее тоне прозвучало удивление.
– Иди за кебом, – странным сдавленным голосом велела Люси.
Нетта вышла и вскоре вернулась, после чего приехал кеб и долго стоял у двери. Извозчик на козлах сгорбился, нахлобучив на лоб шляпу, лошадь, в нетерпении стуча копытом по дороге, тянулась к торбе с овсом.
Наконец Анна спустилась вниз, невозмутимая, небрежная и безразличная, с той загадочной улыбкой – была ли это вообще улыбка? – в которой сквозило веселье вперемешку с презрением. Сейчас Анна излучала странное спокойствие.
– Вот и я, как видишь, – с легкостью объявила она. – Делаю то, что ты хочешь. Теперь можешь поступать по-своему.
В полумраке прихожей лицо Люси казалось маленьким, белым, глаза потемнели от эмоционального напряжения. В глубине души она страдала от своего поступка, но знала, что это единственно верное решение.
– Прощай, – сказала она.
Ее сердце бешено колотилось. Она протянула Анне руку. Но Анна не приняла ее.
Извозчик очнулся от дремы, пристроил за своей спиной чемодан и щелкнул хлыстом.
– Ну, прощай, – сказала Анна, на миг задержалась на подножке, потом бросила через плечо: – Тебе это покажется странным, но мне жаль тебя. Не забывай про воздушные шарики.
Заскрипели колеса, и кеб уехал.
Болезненный спазм стиснул горло Люси. Она повернулась и закрыла дверь. До ее ноздрей донесся слабый, еле уловимый, слегка приторный аромат духов – все, что осталось от присутствия Анны. Люси поспешила в гостиную. Она сделала это безотчетно. Ее одолевала слабость, слегка тряслись ноги, но, избавившись от другой женщины, она почувствовала, что гнетущая тяжесть свалилась с плеч. Наступил покой. Да, на нее нахлынуло огромное облегчение и умиротворение. С дрожащими губами Люси стояла, опершись рукой о каминную полку и глядя в огонь. Языки пламени рвались вверх, подобно живым существам, охваченным всепоглощающим желанием. На миг и она, еще не остывшая от возбуждения, оказалась во власти давнего желания, неуловимого и мучительного, которое часто волновало ее, прорываясь из какого-то далекого-далекого прошлого. Что это было за желание? Она наклонилась вперед, в ее потемневших глазах плясали отсветы пламени. Время и пространство будто исчезли… Каково было ее желание? Должно быть, это была любовь к Фрэнку, стремление видеть его счастливым, защищенным от угрожающей ему опасности.
И она защитила его. Теперь у нее появилась уверенность: да, она поступила правильно. Она это знала. И все ее волнение вдруг утихло.
