Арина Теплова
Иностранка
– Моя красота не должна заботить вас, Платон Александрович, ибо она предназначена для моего будущего мужа.
Поджав губы, Зубов злобно взглянул на нее и, более не вымолвив ни слова, быстро вышел из кабинета. После его ухода Маша с облегчением вздохнула и вновь принялась ждать. Только около десяти от императрицы вышла ее приближенная фрейлина и велела Маше зайти. Девушка, как и обычно, получила наставления и поручения от Екатерины Алексеевны и около одиннадцати осталась одна в спальне императрицы.
Она слышала, как в соседнем, смежном кабинете государыня давала распоряжения одному из своих секретарей. В это время Маша прибирала постель императрицы и ее туалетный столик. Позже, едва дождавшись, когда Екатерина Алексеевна покинет свои покои и направится для трапезы в столовую, Маша проворно вышла из спальни государыни и отметила, что в кабинете никого нет. Она бегом промчалась в гостиную и достала из-за книг спрятанную коробку. Вихрем вернувшись обратно в опочивальню императрицы, девушка быстро отворила потайную дверь и прошла на винтовую лестницу, которая вела вниз, к покоям Зубова, находящимся на первом этаже дворца, под комнатами государыни.
Машенька влетела в пустую спальню фаворита и огляделась. Комод стоял сбоку от резного шкафа. Девушка прекрасно знала, что Зубов никому не позволял прибираться в своем белье. И сам раскладывал галстуки, чулки, нижние рубашки, платки и другие вещи по ящикам. По его приказу слуги складывали чистые вещи сверху, на специально отведенную тумбу, а грязные подбирали с пола. Никому не позволялось прикасаться не только к комоду Зубова, но и к шкафу и кровати фаворита. Машенька подозревала, что в комоде он хранит какие-то секреты или ценности, потому и существовал этот запрет. Но ей это было неинтересно. Однако о неприкосновенном комоде она однажды рассказала Чемесову, и, видимо, именно оттого Григорий велел ей подложить отравленный платок в это место, чтобы другие люди, кроме Зубова, не могли пострадать от яда.
Подойдя к резному комоду, Маша поставила коробку сверху и, медленно открыв ее ключом, подняла крышку. На несколько мгновений она замерла, глядя напряженным взором на холщовый мешочек внутри. Уже через минуту она дрожащими руками взяла мешочек и, медленно достав оттуда плотные белые перчатки, натянула их на свои тонкие ладони. Перчатки оказались невозможно большими и закрыли ее руки почти до локтей. Далее девушка, застыв над коробкой, потянула белые ленты, торчащие сбоку, и вытащила дно. В потайном отделении лежал небольшой шелковый кружевной платок, точно такой же, какие обычно использовал Зубов. Маша знала, что это его платок, ибо неделю назад также выкрала его из этого комода и отдала Грише.
Послышался шорох, и Маша затравленно обернулась, взглянув на приоткрытую в спальню дверь. Но никого не заметила. Опять стало тихо, и девушка напряженно выдохнула, подумав, что ей это только показалось.
Понимая, что времени мало и может вот-вот появиться кто-нибудь из слуг, девушка проворно выдвинула верхний ящик комода, где лежали носовые платки, а затем, одной рукой удерживая за ленты потайное дно, второй осторожно обхватила отравленный платок и мгновенно положила его поверх стопки. Быстро вставив обратно потайное дно, Маша стремительно начала стягивать перчатки с рук. Уже когда они оставались лишь на пальцах, она стащила одну перчатку, скинув ее в коробку, а вторую, чтобы не трогать ее руками, просто стянула, также кинув ее в шкатулку, и захлопнула крышку. Закрыв комод, девушка схватила коробку под мышку и устремилась вверх по потайной лестнице в спальню государыни.
Дверь в покои императрицы была чуть приоткрыта, и девушка, вихрем пролетев мимо, выскочила в кабинет Екатерины Алексеевны. И тут же налетела на камердинера Михаила, который в испуге ахнул. Замерев и мгновенно спрятав коробку за спину, Маша поздоровалась и, обойдя мужчину, пролепетала, что ей некогда, устремившись в примыкающую к кабинету гостиную. Спустя пять минут она прибежала в свою комнату, сжимая в руках коробку и думая о том, что в коридоре ей повстречалась только пара слуг, которые гасили свечи и даже не обратили на нее внимания.
С горящими щеками и дико стучащим сердцем Машенька, без промедления сунув коробку под кровать, устремилась к кувшину с водой. Помыв руки несколько раз, она устало прислонилась к стене и тяжко выдохнула. Девушка понимала, что сделала все, что требовалось, и теперь оставалось лишь ждать. Однако времени долго находиться в комнате у нее не было, потому что по распоряжению императрицы следовало отправляться в Смольный институт, дабы переговорить с тамошней начальницей по вопросам, которые Екатерина Алексеевна означила час назад. Маша быстро переоделась в платье для визитов, надела верхний вышитый редингот, шляпку, ботиночки и перчатки и поспешила прочь из своей комнаты, намереваясь вернуться через пару часов и придумать, что сделать с коробкой.
Зимний дворец, 1790 год, Май, 8, день
Едва Машенька вошла в главный вестибюль Зимнего Дворца, как наткнулась на матушку. Анна Андреевна словно ожидала ее и, завидев дочь, проворно подошла к ней и взволнованно прошептала:
– Здравствуй, милая. Не виделись мы сегодня. Я дожидалась тебя. Мы должны немедленно возвратиться домой.
– Что-то случилось, матушка?
– Да, Машенька. Идем. У нас нет времени. Слава Богу, твой отец сегодня в увольнении. И я дожидалась только тебя.
– Но мне надо доложить императрице о моей поездке в Смольный институт.
– Нет, не сегодня. Это опасно, – нервно выпалила старшая Озерова. – Идем, доченька. Я по дороге тебе все расскажу.
Анна Андреевна увлекла девушку на улицу. Уже через четверть часа Озерова с дочерью, преодолев просторную площадь перед Зимним дворцом, вышли на Невский проспект и поймали экипаж. Здесь, в закрытом от посторонних ушей пространстве, Анна Андреевна решилась все объяснить.
– Мария Фёдоровна, благодетельница наша, теперь, около полудня, поведала мне, что готовится приказ на арест всей нашей семьи.
– На арест? – испуганно пролепетала Маша, и сердце девушки яростно забилось, так как внутренним чутьем она поняла, что это как-то связано с отравленным платком. Мария Федоровна была цесаревной и женой наследника престола Павла Петровича. Именно у нее и служила фрейлиной мать Маши.
– Да, милая. Оттого я вся на нерве. Мария Фёдоровна отметила, что Павел Петрович не знает всех подробностей, но ему доложили, что это как-то связано с фаворитом государыни нашей. Боюсь я, что отец твой, Кирилл Петрович, уж такой порывистый и несдержанный человек, сказал этому Платону Александровичу что-нибудь неприятное. Вот и осерчала на него императрица.
– Но, может батюшка тут ни при чем? – сказала Машенька, холодея.
– Не знаю, милая. Мария Фёдоровна расстраивалась, что не может заступиться за нас, ибо власть Павла Петровича невелика, и он боится вызвать гнев матушки. Но Мария Фёдоровна милостиво позволила нам немедленно уехать из Петербурга, чтобы избежать ареста. Возможно, позже мы сможем вернуться. Я, едва все узнала, сразу же поспешила к тебе в спальню, душа моя. Так тебя уже не было. А все в твоей комнате перевернуто. Такое впечатление, что обыск проводили и что-то искали. И наверняка тайная канцелярия. Только не пойму, что они хотели найти у тебя, Машенька? Ума не приложу.
– И я, матушка, не знаю, – вымолвила Маша вмиг осипшим голосом, с дрожью осознавая, что не уничтожила опасную коробку из-под отравленного платка, намереваясь вечером сжечь ее, когда будет топить камин. Но теперь было поздно. Мрачные мысли завладели девушкой, поскольку она поняла, что распоряжение об аресте ее семьи связано с платком. Она начала лихорадочно размышлять обо всем. Надо было немедленно послать записку Григорию и спросить совета, как поступить дальше.
– Я сразу же отписала Сереже в казармы. И потребовала, чтобы он незамедлительно явился домой, – продолжала дрожащим голосом старшая Озерова. – Возможно, он уже дома, ведь уже темнеет. Да и Кириллу Петровичу записку отправила. Мы быстро соберемся и, надеюсь, к полуночи уедем. Возьмем с собой только Гаврилу да Феклу, чтобы ехать двумя экипажами.
– А куда же мы поедем? – спросила дрожащим голосом девушка.
– Пока не знаю. Надо поговорить с Кириллом Петровичем. Возможно, в Тобольск, к дальним родственникам твоего отца. Но я бы вообще уехала за границу. А потом, может, Бог даст, гроза минует и вернемся в Россию.
– Как все печально, матушка. Отчего все так?
– И не говори, доченька, – заметила Анна Андреевна и вздохнула. – Что-то сердце опять колет с самого утра.
– Вам нехорошо, матушка? – озабоченно спросила Маша.
– Да ничего, пройдет, милая, не беспокойся. Просто очень тяжко переживаю я все наше положение…
Санкт-Петербург, Особняк Озеровых,
1790 год, Май, 8, вечер
Душный майский вечер окутал Петербург. Стоя у окна спальни, Анна Андреевна отодвинула занавесь и, вновь нервно оглядев двор, произнесла:
– Где же Сергей? Уже почти девять.
За ее спиной послышались шаги.
– Матушка, все собрано. Но батюшка отказывается ехать, – уведомила Маша.
– Я сама это решу, – кивнула устало Анна Андреевна. – Прикрой плотнее дверь, доченька. Я хочу поговорить с тобой.
– О чем же?
Внимательно окинув любящим взором девушку и тяжко вздохнув, Озерова подошла к своему секретеру и осторожно нажала на потайной рычаг из черного дерева. Она чуть замерла, следя за тем, как открывается потайное отделение. Просунув тонкую кисть внутрь, женщина достала черный бархатный мешочек, перевязанный шелковой лентой. Дрожащей рукой сжимая его, Анна Андреевна обернулась к дочери, стоящей у нее за спиной, и прошептала:
– Я хотела отдать тебе сей оберег в день твоих именин, в девятнадцать лет. Но чувствую, что у меня нет времени более ждать. Посему сделаю это сейчас. Неизвестно, удастся ли нам выбраться из Петербурга, и потому я хочу благословить тебя, доченька.
Дрожащими руками Анна развязала шелковую ленту и извлекла из мешочка большой кулон округлой формы. Огромный, редкостный синий сапфир, овитый чеканным лиственным рисунком из серебра, вызвал невольное изумление у девушки. Кулон был похож на синее, яркое, плоское солнце с лучами, отходившими от него.
– Я уже потеряла Лизоньку и Костю. Ибо страшное пророчество, видимо, сбывается… И теперь очень боюсь за вас с Сережей.
– Но матушка…
– Не перебивай меня, доченька. Возьми этот кулон. Я дарю тебе его. Камень в нем – древний оберег. Он сможет оградить тебя от неожиданной и нежеланной смерти, именно так сказала когда-то колдунья.
– Колдунья, матушка?
– Да. Много лет назад я была у нее, и она предсказала… – Озерова замялась.
– Что же?
– Тебе не следует этого знать. Но та колдунья многое знала наперед. Именно она велела подарить кулон одной из моих дочерей. Отныне он твой, Маша.
– Матушка, я ничего не понимаю.
– Тебе надо знать только одно, доченька. Амулет будет оберегать женщин нашего рода от насильственной смерти. Пока этот камень с тобой, Машенька, ты будешь защищена. Я хотела подарить его тебе позже, но чувствую, что времени нет, и мне следует поторопиться. Оттого я хочу, чтобы в дальнюю дорогу ты взяла этот оберег с собой.
Озерова протянула подвеску с сапфиром дочери, и в глазах матери Маша увидела безграничную любовь. Осторожно девушка взяла камень. Проведя благоговейно пальцами по гладкой, холодной синей поверхности, Маша прижала древнее украшение к груди.
– Благодарю.
– Поклянись мне, здесь и немедля, доченька, что ни под каким предлогом не продашь этот камень. И в дальнейшем передашь его своей дочери, а она своей. Чтобы он и далее защищал девиц и женщин нашего рода.
– Я обещаю, матушка, что исполню вашу волю, – прошептала тихо Маша.
– Всегда помни, что в твоих жилах течет благородная кровь Озеровых и Неверовых. Наши предки всегда с гордостью и честью служили и императору нашему, Петру Алексеевичу, и государыням. Посему завещаю тебе жить и поступать по чести, как велит совесть. Я с детства учила тебя этому. Я благословляю тебя, дитя мое. Вшей драгоценный сапфир в корсет того платья, что на тебе, пока не вернулся Сергей, да побыстрее. Никто не должен знать, что у тебя есть этот древний оберег. Он стоит целое состояние, и его могут украсть. Ни твой отец, ни брат не знают об этом кулоне, потому что я многие годы хранила тайну о его существовании…
Кирилл Петрович Озеров в черном напудренном парике, темно-коричневом камзоле, угрюмый, без кровинки на лице сидел в своем любимом кресле и покуривал трубку. Анна Андреевна находилась рядом с ним на диванчике и все вздыхала, стеная о том, как несправедлива судьба. Слуги уже выносили вещи на улицу, и два экипажа стояли наготове. Ждали только Сергея. Но его все не было.
Чувствуя свою вину за то, что теперь происходило, Машенька нервно комкала платочек, стоя у окна, и следила за улицей. Обернувшись на приятную музыку каминных часов, девушка отметила, как пробило одиннадцать вечера. Одетая в строгое темно-синее платье, Маша тяжко вздыхала, думая о том, что из-за ее неосмотрительности и безумного поступка вся семья оказалась в опасности. То и дело проводя пальцами по корсету, девушка невольно нащупывала небольшую выпуклость слева, чуть ниже груди, в том месте, где был вшит сапфир. На ощупь было трудно догадаться, что в лифе что-то есть.
В тяжелые, напряженные минуты ожидания Машенька думала о том, что только вечером смогла передать с посыльным записку Чемесову, и наверняка ответ от него принесут лишь утром, когда она будет уже в дороге. В своем письме молодому человеку она порывисто описала, что императрице стало известно обо всем, из-за этого Маша и ее семья вынуждены были так скоро уехать. Девушка просила Григория найти ее позже. Стоя у окна, она вспоминала события той ночи, когда призналась Григорию в тягости, когда он отдал ей опасную коробку, из-за которой все они нынче оказались под ударом. И отчего-то сейчас она отчетливо ощущала, что совершила большую ошибку. Но ведь она так хотела помочь своему любимому и оттого решилась на это душегубство.
Неожиданно двор наполнился звонким цокотом копыт, и девушка, оторвавшись от своих тягостных дум, заметила всадника, который, быстро спешившись, едва ли не взлетел по ступенькам крыльца.
– Братец! – выпалила Маша, обернувшись к родителям.
– Наконец-то! – воскликнула Анна Андреевна, вставая на ноги.
В гостиную порывисто вошел молодой человек лет двадцати пяти. Темноволосый, с усами, в простом военном мундире, грязных сапогах и с усталым лицом, он остановился на пороге и произнес:
– Добрый вечер, мои дорогие…
– Сережа! – воскликнула Анна Андреева, бросившись к сыну. – Ты совсем не торопился, мы все извелись…
– Но что стряслось, матушка? Отчего я получил ваше письмо? – спросил Сергей.
– Мы сами ничего не знаем. Мария Фёдоровна, жена цесаревича Павла, поведала нам сегодня, что готовится арест всей нашей семьи. Оттого мы должны сегодня же ночью уехать.
– Я тебе уже сказал, Аннушка, что никуда не поеду, – твердо заметил Кирилл Петрович.
– Ах, ну перестаньте, Кирилл Петрович! – всплеснула руками Анна Андреевна. – Помоги мне уговорить его, Сережа. Он не слушает. Он даже не представляет, в какой мы все опасности. И хочет оставить нас одних, без своего покровительства.
– Анна, я же сказал. Вы с детьми поезжайте, раз ты так боишься. А я завтра же поутру кинусь в ноги государыне и выясню, в чем моя вина, – заметил старший Озеров.
– Нет, это опасно, Кирилл Петрович! Ты должен ехать с нами, – не унималась Анна.
– Нет.
– Ах, как вы жестоки, Кирилл Петрович. Ведь наверняка именно из-за вас государыня прогневалась на нашу семью. Наверняка вы были непочтительны с ее новым любимцем, этим Зубовым. А теперь не хотите этого признать! – обвинительно заметила Анна Андреевна.
– Как вы смеете говорить подобное, сударыня?! – возмутился Озеров, сверкая глазами на жену. – Я верой и правдой служил Екатерине Алексеевне, и ей не в чем упрекнуть меня.
– Матушка, неужели вы считаете, что все настолько опасно? – взволнованно спросил Сергей.
– Да, сынок. Ты должен быстро собрать необходимые вещи. И в полночь мы уедем.
– Мне кажется, что вы преувеличиваете опасность, матушка.
– И я о том же твержу ей, сынок, – кивнул Кирилл Петрович.
– Неужели вы думаете, что цесаревич Павел Петрович будет шутить подобными вещами? – выпалила Анна.
– Матушка права, мне думается, – сказала мрачно Маша, понимая, что все это правда. Ибо обыск, который был произведен в ее комнате, наверняка подтвердил ее виновность.
– Ты что-то знаешь, Маша? – строго спросил Кирилл Петрович.
– Нет, – отрицательно помотала головой девушка. – Совсем нет.
– Сережа, времени мало. Собирайся, и через час мы уезжаем, – велела Анна Андреевна.
– Но мне надобно вернуться в полк, попросить увольнения у командования. И… – начал было Сергей. Но Анна Андреевна в негодовании выпалила:
– Сергей, ты, видимо, не понимаешь всей серьезности положения!
Вдруг в тишине ночи с улицы раздался стук лошадиных копыт. Удивленно обернувшись, Маша быстро подошла к окну. Темная карета и шесть гвардейцев верхом остановились у парадного крыльца. Всадники спешились и направились внутрь. Маша охнула и, обернувшись, выпалила:
– Гвардейцы.
– Боже! Я же говорила вам! – вскрикнула в истерике Анна и бросилась к двери. Но не успела достигнуть ее, на пороге гостиной появилась высокая фигура гвардейца в зеленой форме. Застыв на ходу, Анна Андреевна испуганно приложила руку ко рту и попятилась от двери. Гвардейцы вшестером вошли в гостиную, и первый из них, сняв шляпу, отчеканил:
– Поручик Чернышев, к вашим услугам.
– Чем обязаны поручик, в столь поздний час? – глухо спросил, вставая, Кирилл Петрович.
– У меня приказ арестовать вас, господин Озеров, – произнес Чернышев, обращаясь к отцу Маши. – А также вашу жену, госпожу Анну Андреевну, и Марию Кирилловну и Сергея Кирилловича. В вашем доме будет учинен обыск, а вы будете препровождены в тюрьму.
– Могу я знать, за что я арестован? – высокомерно произнес Озеров.
– Вы подозреваетесь в покушении на жизнь господина Зубова. Вот приказ тайной канцелярии, – отчеканил Чернышев.
– Покушение на жизнь? Я не понимаю, в чем дело? – опешил Озеров.
– Мне неведомы все обстоятельства дела, господин Озеров, – важно заметил гвардеец. – В приказе лишь сказано, что ваше семейство намеревалось отравить ядом господина Зубова, а после могло извести и государыню нашу, Екатерину Алексеевну.
– Святый Боже! Что вы такое говорите? – вскричала в ужасе Анна. – Да как же мы могли государыне нашей, заступнице и благодетельнице, желать подобного?
– Не могу знать, сударыня, – пробубнил Чернышев. – Но требую, чтобы вы немедля оделись, а затем мы доставим вас всех в Петропавловскую крепость, как и велено в приказе.
– Но это какое-то недоразумение, – удивленный и пораженный случившимся, проговорил Сергей.
– Мне надобно переговорить с государыней, – начал Кирилл Петрович.
– Мне велено вас арестовать, и более я не намерен говорить с вами, господа, – уже раздраженно заметил Чернышев. – Даю вам пять минут на сборы. В противном случае нам придется сопроводить вас в карету силой.
– В таком случае я готов следовать за вами, – ответил высокомерно Озеров. – Но мои дети, они тут ни при чем и…
– У меня приказ арестовать всех, – отчеканил Чернышев.
– Я к вашим услугам, господа, – заявил порывисто Сергей и тоже шагнул вперед. Двое из гвардейцев вышли в парадную, ожидая, когда из гостиной выйдут Озеровы. Кирилл Петрович и Сергей уже направились к дверям.
– Боже! Кирюша, Сереженька, но как же это?! – воскликнула истерично Анна Андреевна. – Мы должны написать государыне, чтобы хотя бы понять, в чем нас обвиняют.
– В крепости у вас будет достаточно времени, сударыня, чтобы писать письма, – желчно заметил Чернышев. – Следуйте за своим мужем, у нас мало времени.
Озерова, причитая, пошла за Кириллом Петровичем, который, уже войдя в парадную, прикрикнул на слугу:
– Демьян, подай нам верхнюю одежду и шляпы!
– Слушаюсь, Кирилл Петрович, – кивнул слуга и бросился исполнять приказ хозяина.
Маша же, видя, что матушка также направилась прочь из гостиной, и, отмечая, как Чернышев и еще один гвардеец, видимо, ждут, когда и она последует за матерью, испуганным взором смотря на гвардейцев, прошептала:
– Подождите…
Она смотрела на все происходящее как на дурной, дикий сон, осознав, что ее поступок стал причиной чудовищного ареста ее родных, и именно она была повинна во всем этом. Когда Гриша говорил ей о платке и отравлении, это хоть и казалось девушке страшным, но все равно воспринималось как некая игра. Однако теперь дурной сон с гвардейцами и арестом стал жуткой, суровой реальностью. И в эту пору солдаты государыни, неумолимые и мрачные, арестовывали ее семью и намеревались везти их в крепость. Девушка неистово боялась крепости, все сложилось совсем не так, как обещал ей Чемесов. Она понимала, что надо немедленно известить Григория обо всем. Ведь он обещал помочь, если что-то пойдет не так. Но гвардейцы уже недовольно смотрели на нее.
– Мне надо написать письмо! – выпалила порывисто Машенька.
– Я уже сказал вашей матушке, что в крепости вы, барышня, вольны написать столько писем, сколько сочтете нужным, но сейчас должны следовать за нами, – заметил поручик.
– Нет! Мне надо написать и…
– Сударыня, не заставляйте меня применять силу. Будьте благоразумны, – увещевательно приказал Чернышев.
– Нет! – выпалила Машенька по-детски и попыталась отбежать от гвардейцев в дальний угол гостиной. Чернышев сделал знак одному из своих людей, гвардеец, проворно приблизившись к девушке, схватил ее за локоть и потянул за собой.
– Пустите! – прокричала Маша, пытаясь вырваться из рук гвардейца, который удерживал ее за локоть. Озерова, видя истерику дочери, холодно и строго произнесла:
– Молчите, Мария! Ведите себя как подобает!
Маша бросила затравленный взор на матушку и, поджав губы, перестала вырывать руку. Она медленно поплелась вслед за гвардейцем, ощущая, как к глазам подкатывают слезы страха от предстоящей поездки в тюрьму. Они вышли в парадную, где Кирилл Петрович и Сергей уже надевали шляпы.
В следующий момент Анна Андреевна пошатнулась и едва не упала. Кирилл Петрович тут же устремился к жене и придержал ее. Анна начала хватать ртом воздух и захрипела, как будто не могла дышать.
– Моей жене нехорошо! – воскликнул Кирилл Петрович, обернувшись к Чернышеву. – У нее больное сердце! Нужен лекарь!
– У меня приказ доставить вас в Петропавловскую крепость. Там лекарь осмотрит ее, – отчеканил в ответ поручик.
Едва он произнес эти слова, как Анна повисла на руках мужа и, закатив глаза, глухо болезненно прохрипела:
– Колдунья была права… мы все погибнем…
В следующую секунду Озерова лишилась сознания. Кирилл Петрович, стремительно подхватив жену на руки, положил ее на небольшое канапе, стоящее в парадной. Озерова не дышала. Маша и Сергей хотели броситься к матери. Но гвардейцы не позволили им этого. Кирилл Петрович прижался к груди жены, ощущая, что она не дышит.
– Аня! Анечка! – хрипел он. Но она не шевелилась.
– Пустите меня! – выпалила сквозь слезы Машенька, вновь пытаясь высвободиться из рук гвардейца, который удерживал ее.
– А ну стой смирно, егоза! – зло выкрикнул светловолосый гвардеец, удерживающий Машу.
Чернышев быстро приблизился к чете Озеровых, приложив руку к шее Анны, нахмурился и уже спустя минуту глухо заявил:
– Она мертва.
– Матушка! – вскрикнула громко Маша, чувствуя, как от дикой боли сжимается сердце.
Спустя десять минут безжизненное тело Анны Озеровой оставили в особняке под присмотром дворовых, которые должны были похоронить хозяйку.
Кирилла Петровича, который тяжело плелся за гвардейцами, понуро опустив плечи, Машу, плачущую горькими слезами, и Сергея, лицо которого походило на каменное изваяние, вывели на улицу. Посадив и закрыв арестантов в темной карете с решетками на окнах, гвардейцы вскочили в седла, и вся мрачная кавалькада устремилась в сторону Невы, к далеким бастионам Петропавловской крепости…
