Арина Теплова
Пленница
– Чего вам?
– Вот на постой барышню к вам привезли. Проводи ее к Арине Афанасьевне. Дома она? – произнес казак, спешившись и помогая Варе вылезти из саней.
Казак быстро распрощался и вихрем ускакал, а девушка направилась вслед за стариком во двор, велев извозчику дожидаться ее на улице.
Двор был широкий, с несколькими деревянными постройками и двухэтажным домом с широкими ставнями. Первый этаж был каменным, второй деревянным. Высокая резная лестница вела на широкое крыльцо. Поднявшись наверх за стариком, Варя вошла в мрачные сени, а затем проследовала в небольшую светлую комнату-горницу. У печи хлопотала полноватая молодая женщина в простой длинной черной юбке и зеленой блузке. Услышав шум за спиной, женщина обернулась и привычным движением откинула светлую косу за спину.
– Добрый вечер, – поздоровалась Варя, стягивая муфточку с замерзших рук и наслаждаясь теплом, исходившим от печи.
– Добрый, барышня, – отозвалась женщина. – Зачем к нам пожаловали?
– Мое имя Варвара Дмитриевна Олсуфьева, – в который раз за дальнюю дорогу соврала Варя. Она надеялась, что отец, который непременно будет ее искать, не сможет найти дочь по этой фамилии. – Я приехала к своему брату. Он работает на Андреевских рудниках. Тоболев Василий Егорович сказал, что у вас в доме можно остановиться на постой. Я денег заплачу. Тридцать рублей за месяц, вот возьмите, – добавила девушка, вынимая из муфточки кошелек с серебром и кладя его на стол.
– Ох, как снег на голову, – произнесла медленно молодая женщина, вытирая мокрые руки о передник, и приблизилась к Варе. – Меня Ариной Афанасьевной кличут. Вы, поди, из самой столицы путь держите?
– Вы правы, из Петербурга.
– И долго вы, барышня, намерены пробыть в наших краях?
– Пока не знаю, возможно, несколько месяцев. Так мне можно остановиться у вас на постой? – устало и просяще спросила Варя, устремив несчастный взор на Арину Афанасьевну. Многодневная утомительная дорога давала о себе знать, и девушка невольно прислонилась к дверному косяку, падая от дикой усталости.
– Наверное, вы сможете остановиться у нас. Но мне с мужем это надо еще обсудить. Мы очень просто живем. Можем вам выделить лишь одну из спален. Да и еда у нас простая. Прислугу не держим. Денег-то у нас немного.
– Я понимаю. И совсем не стесню вас, – согласилась Варя и искренне улыбнулась женщине, на приветливом лице которой читалось участие и почтение. На вид Арине было около тридцати лет. Она была среднего роста, с полной грудью и широкими бедрами.
– Ну, ежели вас не смущает наш простой дом, то оставайтесь, – кивнула Арина. – Лишние деньги нам в хозяйстве всегда нужны.
– Вот и договорились, – облегченно заявила Варенька и положила муфточку на деревянный табурет, стоящий рядом.
– Вещей-то много у вас барышня? – спросила Арина.
– Нет. Один сундук там, в санях.
– Дед Анисий, – обратилась женщина к старику, что стоял за спиной девушки. – Будь добр, сходи за вещами барышни. И отнеси их в дальнюю спальню.
– Хорошо, хозяйка, – заметил старик и поковылял наружу.
– А вы раздевайтесь, барышня, и садитесь поближе к печи. Вижу, что вы совсем замерзли. Скоро вечерять будем.
– Извините, Арина Афанасьевна, – произнесла вежливо Варя. – Мне нужно рассчитаться с извозчиком.
– Конечно, барышня.
Варя быстро вышла из сеней, пройдя на двор. Извозчик так и стоял у ворот, терпеливо дожидаясь на трескучем морозе девушку.
– Вот возьмите вам за услуги, – сказала Варя извозчику, протягивая ему червонец. Краем глаза девушка отметила, как дед Анисий стянул с телеги сундук и поволок его в дом.
– Благодарствую, барышня, – кивнул мужик и, еще раз оглядев девушку с ног до головы, проскрежетал: – И что вам, барышня, в краях наших надобно, не пойму никак? Да ладно, дело ваше, прощевайте…
Извозчик стегнул лошадь, и сани проехали мимо Вари, подняв комья белого снега. Девушка долго смотрела вслед извозчику и размышляла о том, отчего она все же приехала в такую даль? Варя вспомнила, как Алексей в тот раз прогнал ее от себя. И зачем она теперь последовала за Олсуфьевым в это глухое селение, где все было ей чуждо и незнакомо? Она не знала, что делать дальше и как здесь жить? И вообще, удастся ли ей увидеться с Алексеем? Да и захочет ли молодой человек говорить с ней? Но одно Варя понимала очень хорошо, что ради любви к нему готова на многое и сейчас, видимо, должна научиться жить в этом неприглядном жутковатом месте. Возможно, Олсуфьев, увидев ее преданность, в скором времени сможет полюбить ее так же сильно, как и она его.
Девушка обернулась на двухэтажный дом с зелеными резными ставнями, и на ее глазах выступили слезы от убогого вида жилища. Она привыкла к каменным дворцам с широкими парадными лестницами и садами. И как ей жить в этом простом доме, который, как сказал казак Тоболев, один из лучших в этом селении? Она провела взглядом по соседним деревянным избам с воротами, которые были гораздо беднее и проще, и ее настроение окончательно испортилось. Варя несчастно вздохнула.
Поднялся сильный снежный вихрь, и ледяной воздух обжег ее щеки. Девушка зябко сжалась в своей собольей шубке. Нищета местных жилищ, ледяной пронизывающий ветер, трескучий мороз, непонятные, жесткие и мрачные люди, которые окружали ее, сейчас показались изнеженной девушке совсем не такими поэтичными, как ей грезилось в Петербурге. Суровая неприглядная реальность пейзажа и осознание всего трагизма своей несчастной любви захватили существо девушки. Печальные мысли и тревожные думы начали терзать ее сердце, и Варя ощутила, что грудь сдавило железное кольцо. Она попятилась к воротам, схватившись за деревянный сруб, пытаясь сделать несколько шагов во двор. Но горло сковал сильный кашель. Она оперлась о ворота. Поняв, что у нее начинается приступ, она пыталась подавить дурноту. Дыхание ее стало прерываться, и она начала нервными рывками заглатывать спасительный воздух. Однако уже через миг Варенька, закатив глаза, без сознания упала около ворот.
Глава V. Барынька
Твердышев перевел коня в иноходь, едва поравнялся с крайними избами на Вознесенской улице. Уже через минуту он достиг своего дома, что стоял посреди улицы, и резко осадил жеребца. Ворота отчего-то были открыты. Его удивленный взгляд переместился ниже на нечто темное на снегу и замер на неподвижной фигуре. Женщина в длинных фиолетовых одеждах лежала у ворот и не шевелилась. Мысль о том, что она мертва, тотчас возникла в его голове, и он нахмурился.
Почуяв неладное, Матвей быстро спрыгнул с коня на протоптанную снежную тропинку. Стремительно приблизившись к воротам, он склонился над лежащей на снегу женщиной. Он тут же узнал ее. Эта была та самая надменная девица, которая говорила с ним на мосту, и именно та, которую он впервые повстречал пару лет назад во время страшной чумы в Москве. Сегодня, случайно увидев ее днем в санях на каменном мосту, он сразу же вспомнил девушку. Ее редкая соблазнительная красота была невозможно притягательной и осталась в памяти Матвея еще с той самой встречи в Москве.
В следующий миг из носа неподвижной девицы вырвалось горячее дыхание. Твердышев облегченно вздохнул, поняв, что она всего лишь в обмороке. Он решительно поднял ее на руки. В ноздри ударил ее запах, едва уловимый, нежный, медово-цветочный. Сильнее нахмурившись, он без промедления направился с девицей через ворота к дому.
– Арина! – громко позвал Матвей, проходя сени. Распахнув ногой дверь в просторную общую комнату, он вошел и отыскал взором жену.
– Что такое? – удивилась та, отложив в сторону полотенце и устремившись к нему.
– Вот подобрал у наших ворот, валялась без чувств, прямо на снегу, – бросил сухо Твердышев, усаживая бессознательную девушку на деревянную скамью и опирая ее спиной о стену. – Эй, барышня, – он легонько похлопал Варю по щекам.
– Подожди, не надо так, – возмутилась Арина, отталкивая мужа и озабоченно глядя в недвижимое лицо девушки. – Сейчас корня вонючего достану.
Арина быстро развернулась и полезла в шкаф, что висел сбоку. Матвей вновь наклонился над барышней. Она так и не шевелилась. Ее невероятно юное бледное лицо с тонкими чертами и чуть вздернутым носиком красиво обрамляли темные волосы. Шляпка, подбитая мехом, кокетливо венчала ее голову и завязывалась атласными лентами под подбородком. Взгляд Матвея остановился на полных ярких губах девушки.
– Отойди, Матвей, – велела Арина, почти оттолкнув мужа. Женщина поднесла корень к носу девушки, и спустя миг Варя, открыв рот, глухо простонала. Она открыла глаза и уставилась на женщину, что склонилась над ней. – Ну вот, наконец-то! – воскликнула Арина. – А то мы уж было испугались. Как вы себя чувствуете, барышня?
Варя сглотнула и, сев на скамье прямо, печально улыбнулась.
– Вроде лучше.
– Вот и хорошо, барышня, – кивнула Арина и отошла от нее. Варя проследила взглядом за женщиной и заметила, что с печи свешиваются головки двух светловолосых девочек, с любопытством глядящих на нее.
– А отчего это вы валялись у наших ворот, позвольте спросить? – вдруг раздался грозный голос сбоку от нее.
Испуганно переведя глаза вбок, Варя увидела того самого молодого мужчину, что повстречался им на мосту еще в Кунгуре. Он был в том же темном коротком меховом тулупе, но без шапки, и его густая темно-русая короткая шевелюра падала на лоб. Опешив от его недовольного сверлящего взгляда, девушка уставилась на грозное лицо и лишь пролепетала:
– У меня случился приступ удушья, и я потеряла сознание…
– И как вы оказались у нашего дома? – не унимался Твердышев, сверкая на нее мрачным взором. – Вы же вроде к бургомистру ехали?
– Арина Афанасьевна любезно согласилась принять меня на постой.
– Что-что? – грозно заметил Матвей, оборачиваясь к жене, которая спускалась с печки.
– Матвей, иди раздевайся, что ты встал у дверей, – пожурила его она, проходя мимо недовольного мужа, который так и стоял, не раздеваясь, уперев одну руку в бок. Вновь подойдя к девушке, Арина, обернувшись к печи, и велела: – Маня, спускайся, принеси теплой воды. Вы, барышня, лицо обморозили. Надо погреть.
– И давно в моем доме баба командует? – возмутился Матвей, зло зыркая на жену. Варя искоса бросила быстрый взгляд на высокую широкоплечую фигуру Матвея Гавриловича в коротком тулупе, темных штанах и сапогах. Он как-то угрожающе постукивал по бедру концом хлыста, что был в его руке. Весь его грозный, недовольный вид навел Варю на мысль о том, что этот человек явно не намерен оставлять ее в своем доме. Однако искать иное прибежище у нее не был сил, оттого она как можно приветливее улыбнулась ему и молящее произнесла:
– Прошу, позвольте мне остаться. Я вам хорошо заплачу.
– Нет у нас лишнего места, – тут же отрезал Твердышев, отчего-то от улыбки этой столичной модницы ему стало совсем не по себе, и он сильнее сдвинул брови к переносице.
– Уймись, Матвей. Что ты разошелся-то? – вмешалась Арина, оборачиваясь к мужу. – Ночь уж на дворе. Да и мороз лютый какой день. Куда барышня пойдет?
– Вы не беспокойтесь, Матвей Гаврилович, я вас не стесню, – снова начала Варя, поднимаясь с лавки и устремляя просящий взор на хозяина дома, который был явно не рад ее видеть. – Мне только маленькая комнатка нужна и все. За проживание и еду я буду платить тридцать рублей серебром за каждый месяц.
– Вот матушка, – выпалила десятилетняя Маня, подскочив к ним с деревянным ковшом с водой.
– Не дело это, избалованной барыньке жить у нас! – возмутился Твердышев, едва жена вывела его в соседнюю столовую.
Арина, прекрасно зная крутой нрав мужа, ласково провела ладонью по его руке и тихим вкрадчивым голосом произнесла:
– Почему же избалованной?
– Дак на ее лице все написано! Спесивая и надменная, явно нас за людей не считает!
– Ну, зачем ты так зло говоришь?
– Не зло, Арина, а знаючи. Ты что, думаешь, эти столичные дворянчики что-то знают про нашу жизнь здесь? Да им не интересны наши дела, они всю остальную империю, что далее ста верст от них, за людей не считают. Сидят в своих столицах и только деньги с нас требуют. И чего эта барынька притащилась в такую даль, неведомо. Явно что-то бредовое у нее на уме, нутром чую.
– Ну, Матвей, подумай хорошенько. Видно, что она из знатных. Дворянка как есть. Сказала же она, что ее брат отбывает наказание на Андреевских рудниках, к нему и приехала.
– Что дворянка, и сам вижу, но отчего тогда ее брат каторжник на рудниках? Странно это.
– Я не знаю. Но она обмолвилась, что из самого Санкт-Петербурга приехала. Сам же слышал, что ее брат сослан на рудники по указу императрицы.
– И что? Какая-то темная история у этой барышни. И вообще, не нравится мне она. Сразу видать, своевольница, раз из самой столицы пожаловала одна, без родителей и мужа.
– А может, у нее нет мужа?
– Пусть и нет. Но не дело это, одной девице шататься по дорогам лихим, а она, видать, точно не в своем уме, раз такое вытворила. Очень я сомневаюсь, что ее родители или муж разрешили в одиночку в наши края приехать. Странная девица эта, чего-то недоговаривает. Не думаю, что она может остаться у нас в доме.
– Но Матвеюшка, не руби с плеча. Подумай, куда ей теперь идти?
– Ариша, у нас нет места, – уже более спокойно произнес Матвей, чувствуя, как Арина прижалась мягкой грудью к его телу и ласково гладит его спину ладонью. Он отчетливо понял, что жена прекрасно знала, как успокоить его. Женская ласка и близость сразу же затуманили ему голову, а в ноздри ударил хорошо знакомый запах трав и молока, который был присущ жене.
– Как нет? А пустая дальняя комнатка?
– Дак для следующих детей ее готовили.
– Ну, Матвей, подумай хорошенько. Если она проживет у нас хотя бы до лета, получим сто рублей. Сможем у Балакирева мастерскую полностью выкупить и сами на себя работать. Ты же мечтал об этом. К тому же где ей еще жить, как не у нас? Она ведь к хоромам привыкла. А после особняка воеводы и дома отца Иллариония наш дом лучший во всей округе.
Матвей упорно молчал, глядя на жену. Его нервировала только одна мысль о том, что эта барышня с золотыми глазами и медовым запахом будет находиться рядом. В тот миг, когда девица открыла глаза, придя в себя, он сразу же ощутил, что ему не хватает воздуха от ее близости. Два года назад на площади, когда он оказался в Москве проездом и впервые увидел ее в толпе в толчее, ее прелестный нежный облик всколыхнул все его существо. Тогда она была совсем юной, но Матвей почувствовал, что ее красота притягивает его. Однако он прекрасно понимал, кто он и кто она. И отдавал себе отчет в том, что подобная барышня никогда не будет ему ровней.
И нынче словно по какому-то неведомому року, эта самая девица оказалась здесь и просила постоя в его доме. Инстинктивно Твердышев чувствовал, что надо держаться от этой надменной барышни подальше. Она была слишком красива и изысканна, к тому же вела себя надменно и чересчур воспитанно. Матвей ощущал себя неловко в ее обществе теперь. На все его выпады она отвечала вежливо и сдержанно, и это до крайности раздражало его. Однако Арина смотрела на него таким просящим взором, что Матвей чувствовал, что не может отказать жене в просьбе. Тяжело вздохнув, он нахмурился.
– Хорошо, будь по-твоему, Ариша, – согласился Матвей, притягивая жену ближе к себе. – Пусть живет. Но впредь не решай без меня.
– Ладно, Матюша, – кивнула Твердышева и, обвив шею мужа, приникла к его губам.
Вареньке отвели дальнюю комнату на втором этаже дома, рядом с детской спальней. Комнатка была небольшая, но уютная, с небольшой кроватью и мягкой периной, комодом и деревянным шкафом. Ее окна выходили на центральную улицу поселка, и девушка, часто сидя у окна по вечерам, наблюдала за местными жителями.
Из-за морозов дочери Твердышевых, Маша и Танюша, спали на печке внизу, где было значительно теплее. Варя оставалась на верхней половине дома одна на всю ночь. Тишина нравилась ей. Девушка была даже рада уединению, ибо после десяти дом стихал, а Варенька с маленькой лучиной подолгу сидела у окна и, смотря на вьюгу, которая кружила снаружи, мечтала о том, что, возможно, вскоре ее жизнь изменится, и она наконец обретет счастье с Алексеем.
Заплатив за первые два месяца шестьдесят рублей, она осталась довольна своим новым пристанищем и начала привыкать к жизни в этом суровом незнакомом месте. Из дома она почти не выходила, так как в округе стояли трескучие морозы. Уже через день спросила у Арины Афанасьевны, как можно добраться до рудников, где находился Олсуфьев. Твердышева заявила, что, пока метет метель и идет снег, дорога будет непроезжей. Возможно, через неделю или две погода станет более благоприятной, и она сама поговорит с Матвеем, чтобы он отвез девушку на рудники.
Варя согласилась ждать и, не зная, чем себя занять, болталась по дому несколько дней без дела, скучая. В Петербурге у нее было много дел: с утра она заглядывала в разные лавки и модные салоны в поисках обновок, после обеда ездила с визитами к подругам и родственникам, на охоту или скачки. Ближе к вечеру навещала различные богоугодные заведения или делала пожертвования в монастыри. Вечером она наряжалась и спешила на бал или очередной раут, которые в столице зимой устаивались ежедневно, а иногда и в нескольких местах сразу. Уже за полночь, вдоволь натешившись танцами, она, усталая, возвращалась с отцом домой и засыпала беспробудным сном до девяти-десяти часов утра.
Здесь же, в этой глухой местности, где не было ни книг, ни развлечений, ни раутов, ни богатых дворян, девушка не знала, чем себя занять. Уже на следующее утро после приезда, несмотря на трескучий мороз, Варенька обошла большую часть села и выяснила, что в Иргиноском поселении всего несколько общественных заведений: Вознесенская церковь, местная ткацкая мастерская и скобяная лавка купца Балакирева. Остальными постройками были в основном жилища с захудалыми дворами и с деревянными земляными избами, где жили заводские рабочие с семьями и живностью. Исключение из общей картины нищеты составляли дома Твердышевых, воеводы и священника. Они были двухэтажными, стояли на возвышенностях и слыли лучшими в округе.
В связи с новым местом обитания привычная одежда и прическа девушки претерпели изменения. С собой Варя взяла лишь полдюжины простых платьев с узкими нижними юбками и без громоздких кринолинов, ибо понимала, что в дороге и этой глухомани вряд ли кто-то оценит ее наряды, и совсем не пожалела об этом. Ее хоть и простые, но сшитые из дорогого сукна платья были очень удобны и имели неширокие юбки, наподобие которых носили мещанки или Арина Афанасьевна. За неимением горничной, да и щипцов, Варя теперь не завивалась. Свои густые длинные волосы цвета темного шоколада девушка зачесывала назад, собирая в затейливый узел на затылке, и такая прическа ей была вполне к лицу, открывая совершенные, милые черты юного лица.
Уже через пару дней, чтобы убить время, она попросила Арину, которая весь день крутилась, как белка в колесе, научить ее готовить еду. Вначале удивленная желанием девушки Твердышева быстро согласилась и показала, как приготовить наиболее простые блюда. Варя с удовольствием освоила пару рецептов местной кухни и в течение последующих нескольких дней приготовила щи, сварила кашу и даже испекла хлеб в русской печке. В итоге девушка осознала, что приготовление пищи весьма интересное занятие, по крайней мере лучшее, чем тупо сидеть у окна и смотреть на пустынную улицу.
Спустя еще пару дней девушка предложила научить Машеньку и Танюшу читать. Сама Арина была неграмотной, и лишь Матвей, который учился в Екатеринбурге лет пятнадцать тому назад, знал правописание и читал местные ведомости, которые доставлялись раз в месяц в село курьерами вместе с почтой. В этот раз Арина смутилась и заметила, что ей неудобно обременять этим барышню. Однако однажды вечером, когда Варя обратилась с этой просьбой к Матвею Гавриловичу, он как-то странно изучающе посмотрел на девушку, а затем, пожав плечами, бросил:
– Если у вас есть охота, учите.
На том и порешили. Перо, чернила и бумагу для письма Твердышев принес с завода. Учить же детей читать Варя стала по двум газетам, а также по старой библии, которая некогда принадлежала матери Матвея. Дед Анисий, который жил в доме Твердышевых из милости, косо поглядывал на эти занятия и лишь ворчал, что в деревне грамота ни к чему. К Вареньке девочки всегда относились с почтением. Во время занятий внимательно слушали и старались верно вывести на листе бумаги все показанные буквы.
Спустя пару недель день Вари проходил так: утром она вставала около семи и помогала Арине готовить утреннюю трапезу. Твердышев завтракал рано и уже в седьмом часу был на заводе. После Арина, которая вставала засветло, занималась скотиной: двумя коровами, лошадью, парой свиней и целым выводком кур. А в это время Варя с Машенькой мыли посуду. После Варя и девочками садились заниматься чтением или вышиванием, а Арина уходила на весь день в ткацкую мастерскую. Твердышевы были ее совладельцами наравне с купцом Балакиревым. Ближе к полудню Варя готовила обед, затем немного отдыхала или ходила в церковь. Дед Анисий чем мог помогал девушке: колол дрова, приносил тяжелые ведра с водой с колодца, растапливал печь. В остальное же время он тихо дремал на стареньком стуле, привалившись дряхлой спиной к теплой печи. Вечером все домочадцы собирались за большим столом за вечерней трапезой, а затем, около десяти, разбредались по своим спальням.
Старшей дочери Твердышевых, Маше, было десять лет. Со светлыми волосами, озорной улыбкой и худенькими плечами, она была хорошей помощницей матери по хозяйству. Младшей, Танюше, шел шестой год, и она очень походила на отца: густыми темными волосами, зеленью глаз и энергичностью. Она была непоседливым, шумным, добрым ребенком. Обычно при матери Таня часто шалила, но, если в доме находился отец, девочка была тише воды и в основном не показывалась ему на глаза. Варя видела, что она побаивается Твердышева, хотя Матвей Гаврилович не был строг с детьми. Мало того, он часто качал на коленях девочек или приносил им лакомства в виде засахаренных петушков или пряников.
Это весьма удивляло Варю, ей думалось, что такой властный, строгий мужчина с непреклонным характером не может быть ласковым. Однако однажды за вечерней трапезой за столом, на замечание Арины о том, что не стоит покупать столько сладостей девочкам, он как-то по-доброму оскалился и ответил жене:
– Вот парня родишь, тогда и баловать его не буду.
– А чем же мальчик хуже? – не удержалась Варя от вопроса.
– Парней надо держать в кулаке, чтоб всяких безобразий не чинили, да потом, в старости, меня не опозорили, – объяснил хозяин дома. – А девки, они подарки и ласку любят, оттого и послушные делаются, вот как мои дочурки.
Это заявление Твердышева Варя восприняла молчаливо, про себя решив, что Твердышев, скорее всего, неправ. Ведь отец баловал не только ее, но и Николая. И не разделял свою любовь по полу ребенка.
Иногда по вечерам, когда Твердышев задерживался на заводе допоздна, а дед Анисий храпел в дальней маленькой комнатушке, женщины, накормив детей и уложив их спать на теплую печку, при лучине просиживали часы за рукоделием и разговаривали. Арина часто тайком рассказывала Варе неприятные слухи о притеснении казаков со стороны властей. И что казаки, проживающие на реке Яик, очень недовольны и грозятся собрать войско для похода на Петербург. Иногда Арина рассказывала, как тяжело приходится рабочим на заводе, и что Твердышев держит людей в строгости и спуску не дает. Требует, чтобы все трудились на совесть, и даже иногда бывает слишком строг, не брезгуя телесными наказаниями.
Эти разговоры задевали Вареньку за живое. Наивная девушка искренне жалела заводских людей, которые сильно нуждались и жили впроголодь. Несколько раз она вместе с Твердышевой навещала семьи бедняков, где было по дюжине детей, и все выглядели голодными. При Матвее Арина боялась заводить такие разговоры и втайне от мужа помогала бедным деньгами или съестными припасами. Варя, не понимая, отчего Арина скрывает свои визиты к беднякам от мужа, один раз спросила:
– А разве Матвей Гаврилович против милостыни?
– Отчего же против? На постройки всякие общественные он и сам жертвует. А заводским редко. Говорит, чтобы завод был на плаву, надо экономить и работать больше.
Чем больше Варя слышала подобные фразы от Арины, тем более неприятен ей становился Твердышев. Он казался ей суровым непробиваемым управляющим, которому все человеческие слезы и печали безразличны. Однако, как и Арина, все свои недовольства девушка держала при себе, ибо даже она опасалась крутого вспыльчивого нрава Матвея Гавриловича. Один лишь тяжелый пронизывающий взгляд его темно-зеленых глаз наводил Варю на неприятные мысли о том, что этот человек ценит только свое мнение и, естественно, не будет слушать чужое. Твердышева она старалась избегать и встречалась с ним лишь за вечерней трапезой.
По вечерам, около восьми, когда хозяин дома возвращался с завода, все домочадцы сразу притихали. Дети становились незаметными, а Арина пыталась угодить мужу. Матвею было тридцать лет. Высокий и широкий в плечах, он имел крепкое телосложение и твердую поступь. Темно-русые волосы его и густая короткая борода подчеркивали красоту сурового широкоскулого лица и цепкого зеленого взора. Он постоянно ходил в одной и той же одежде: черных штанах, кожаных, утепленных мехом сапогах, темной рубахе простого покроя и черном кафтане-сибирке. Поверх одежды надевал короткий тулуп и меховую соболью шапку.
Оттого, что Твердышев постоянно ездил верхом на своем гнедом рысаке, плеть треххвостка была привычна в его руке. Весь мрачный вид его наводил Варю на неприятные мысли о том, что Твердышев – жесткий, упрямый и властный мужчина. С женой он обращался вежливо, но холодновато, с детьми – то повелительно, то на удивление нежно, к ней же он относился настороженно и немного отстраненно. Он мало говорил с девушкой и редко смотрел в ее сторону. Правда, иногда Варенька ловила на себе его тяжелый оценивающий взгляд, и отчего-то ей становилось не по себе. В эти моменты Варе казалось, что Твердышев будто изучает ее. Но стоило ей поймать его настойчивый взгляд на своем лице, Матвей Гаврилович очень медленно, словно нехотя отводил взор в сторону, и Варя вздыхала свободно.
За весь месяц, проведенный в его доме, Твердышев перебросился с ней лишь парой фраз, которые касались в основном дальнейших намерений девушки и времени ее пребывания в их краях. Варя отвечала, что хочет помочь брату и облегчить его жизнь на рудниках, потому останется здесь, пока Олсуфьев будет нуждаться в ней. Слыша ее ответ, Твердышев недовольно поджимал губы и молчал, лишь однажды заметил, что, когда вьюга утихнет, свозит ее на рудники по просьбе Арины.
